Цугцванг для Мастерграда

В тот же миг краем глаза увидел ослепительно яркую вспышку. Он не успел даже подумать, что это? И, только начал распрямляться, когда пришел грохот. Даже не так — ГРОХОТ! Казалось его издавала сама земля, которой наскучило терпеть весь тот ужас, который творили навахо в американских колониях, и она решила локально, здесь и сейчас, провести репетицию Апокалипсиса.

По лицу хлестануло, словно наотмашь ударил грозный мистер Мижаквад — комендант их поселка, Авраам с размаху шлепнулся на задницу.

Поднял полный вселенской печали иудейского народа взгляд и увидел вдалеке толстый столб черного дыма. Медленно, почти незаметно, в безмолвии затихшей природы, рос страшный гриб.

Никто, ни заключенные, ни двое охранников не удержались на ногах.

Боже, подумал он, что это? А блеклые губы прошептали:

— Произведу закат солнца в полдень и омрачу землю среди светлого дня. (книга пророка Амоса) и сам не услышал слов.

Вокруг стояла абсолютная тишина. Не кричали птицы, не шумел ветер и, не было слышно вообще никаких звуков. Очень не хотелось в это верить, но я, кажется, оглох... Странно, что других повреждений нет. Или так только кажется?

Земля содрогнулась, он машинально развернулся. Котлован заволокла пыль, но сквозь ее завесу он увидел странный предмет. Из земли, примерно на четыре фунта, торчал предмет отдаленно напоминающий арбалетный болт, только увеличенный в сотню раз: металлическая труба диаметром несколько футов заканчивалась неким подобием оперения. Словно кто-то с небес метнул его в землю. И он мог поклясться, что только что странного предмета здесь не было.

И в тот же миг звуки ворвались в мир. Он услышал испуганные крики заключенных на английском и гортанные возгласы навахо. Что-то заставило его поднять взгляд.

По безоблачному небу, в версте, а то и более над землей, плыла рыбообразная туша серого цвета. Слухи, о том, что московиты — враги навахо используют воздушные корабли, давно ходили среди белого населения и Авраам сразу понял, что это.

Он поднялся. Заключенные, вокруг выпавшего из летучего корабля предмета, молча на него смотрели.

Один из них, с лицом, покрытым потом, вдруг закричал:

— Бежим, иначе все погибнем!

Это словно стало сигналом. Все: и заключенные, и охранники, отталкивая друг друга, кинулись навстречу свободе. Чтобы не наткнуться на что-нибудь в пыли, он выбросил вперед руку. Споткнулся и перекатился через бревно, больно ударившись коленом. Вскочил уже босой, растеряв колодки, и ногам стало нестерпимо больно на заваливших котлован камнях. Сквозь пыль ревели сирены.

Сзади услышал крики, гулко ударил выстрел, но Авраам уже выскочил из котлована. Снаружи пыли в воздухе было меньше и можно было оглядеться. Впереди в трех шагах было последнее препятствие — деревянная стена, а дальше, будто ничего в целом мире не произошло, безмятежно утопали в зелени улицы, пламенели под солнцем черепичные крыши домов, а дальше призывно темнела хвойная чаща леса. И только толстый столб черного дыма в пригородах перед лесом, говорил о том, что перед ним не морок.

Он прыгнул со стены вниз, удачно — только немного отбил пятки. Кто-то разбивался, кто-то кричал от боли в переломанных ногах, но все новые и новые узники прыгали вниз.

Вскочил и, слегка прихрамывая, побежал по улице между чистенькими коттеджами, за невысокими деревянными заборами, похожими, словно близнецы — здесь проживала элита навахо.

А вдали гремел адский грохот взрывов. И все новые дымные столбы поднимались ввысь.

Замелькали пострадавшие кварталы: некоторые дома, без крыш, еще дымились. Он бежал, перепрыгивая через битое стекло — оно покрывало проезжую часть и тротуары, словно неведомый злой волшебник принес в город целые груды льдинок. Летали хлопья сажи и ощутимо, до першения в горле, пахло горелым. Горелым мясом. Растения, щедро посыпанные пеплом, обугленной стерней торчали из некогда изумрудных газонов; всюду поваленные деревья, перекрывавшие проход толстыми стволами.

Обугленные, кремированные тела взрослых, высохшие до размеров маленьких детей, куски рук и ног, валялись на обочинах.

Возле брошенной телеги, еще дымящейся — изящная женская туфелька, а по тротуару протянулись кровавые следы — кто-то тащил раненого или убитого...

И чем ближе Авраам приближался к окраинам, тем более кошмарные вещи, в которые просто невозможно поверить, видел.

Впереди, за крутым косогором, разукрашенном полевыми цветами, начинался лес. Дальше и выше простирались горы.

На миг остановился, переводя дыхание. Ветер донес крики и захлебистый лай, в нескольких местах выстрелили. Кажется, начиналась погоня — его шансы убывали, но он уже не мог отказаться от желания сбежать. Рукавом оборванной рубахи смахнул заливавший глаза пот и побежал по каменистому склону горы вверх, а издали все слышался лай собак. Бежать было тяжело — сказывался возраст.

На середине косогора оглянулся — собачий лай, кажется, уже доносился с окраины.

Подъем становился все круче, меж черных камней шумно бурлил горный ручей. Пробежал по воде, надеясь обмануть собак, хрипя, еле выбрался на берег по скользким камням.

Едва не заскользил вниз, в последний момент вжавшись в камни.

Забежал под сень первых елок и словно из него выдернули стержень. Сердце молотом стучало об ребра, в глазах мелькали искры. Все его существо умоляло безжалостный разум остановиться, но собачий лай приближался. Показалось, что тварь совсем рядом.

Всхлипывая, глотая воздух, пробежал еще несколько шагов, качаясь из стороны в сторону.

Собака, судя по звукам, приближалась.

Все больше не могу!

Остановился, и прижавшись спиной к стволу дерева, обернулся. В полсотни метров позади, мелькая в траве спиной с рыжими подпалинами, по следам мчался матерый пес. Позади, петляя по траве, змеей тянулся длинный ременный повод.

Собака увидела жертву, залилась громче, злее, изо всех сил устремилась вверх.

Это был точный и сильный прыжок, но узник успел упереть ей руки в грудь. Они упали и покатились по склону, вминая траву в каменистую землю. Все должно было быстро закончится, но Авраам, падая успел схватить собаку за ошейник и оттянуть его от себя. Два зверя: человек и собака с первобытной яростью сражались за жизнь.

Собака тянулась оскаленной пастью к горлу человека, а тот старался ее задушить.

Авраам почувствовал на боках боль от когтей пса, с треском разорвалась одежда.

Собака была чертовски сильна, и узник понял, что долго не выдержит. В последнем усилии ударил коленом ей в бок, что-то хрустнуло, собака отчаянно рванулась и выскользнула из рук.

Авраам сжался в ожидании нового нападения, но собака, не отрывая злобного взгляда от человека и, часто и сипло дыша, не пыталась напасть.

Горели натертые ошейником ладони, узник почти дикими глазами смотрел на собаку.

Через минуту Авраам понял, что у собаки что-то с задними лапами. Тогда он поднялся на ноги и, пошатываясь, побрел вверх. Собака залаяла от бессильной ярости, немного проползла и остановилась.

Через десять дней на патруль русской армии вышел усталый и изможденный беглец из города Свободы, назвавший себя Авраамом. После допроса, когда мастерградские сбшники убедились, что он именно тот, за кого себя выдает, беглеца направили поправить силы в полевой госпиталь.

Когда в городе Свободы пожары отбушевали, к пепелищу полетел на разведку гидросамолет, он долго кружил над предгорьями, фотографируя последствия бомбардировки вакуумными бомбами.

Город был разрушен до основания. Между несколькими десятками воронок, по краям которых лежали завалы из кирпича и глыб расколотого бетона, слепо таращились чернотой оконных проемов полуразрушенные, закопченные здания. В городе Свободы если кто и уцелел — это были единицы. Экономическая мощь Соединенных племен Америки была подорвана и, самое главное погибли десятки тысяч навахо: уникальные специалисты и просто образованные люди, верхушка управленческой элиты.

Государство индейцев превратилось в некое подобие глупой курицы, которой отрубили голов. Она еще бегает по двору, еще хлопают крылья, а управлять телом уже некому.

Вести о гибели города Свободы достигли самых удаленных уголков Северной Америки и к восстанию пуэбло и родственных им народов присоединилось большинство индейских племен и белое население колоний.

Глава 13

Все обстоятельства трагедии впоследствии расследовала мастерградская прокуратура, но ясная и непротиворечивая картина так и не сложилась. А дело было так.

Переночевав в передовом форпосте русских войск, всего в двадцати километрах от погибшего города Свободы, фельдмаршал Петелин выехал с небольшой колонной из двух автомобилей-вездеходов, с пулеметами, в сопровождении взвода русских драгун — разведчиков, в основной лагерь. И надо было так случиться, что приблизительно на полпути его автомобиль заглох и, сколько водитель не пытался вновь завести двигатель, усилия были тщетны. Время чтобы успеть затемно добраться было безнадежно потеряно в попытках ремонта и Петелин, приказав сообщить по рации о задержке и направить навстречу из лагеря драгунскую роту, распорядился становиться на ночевку.

— А может... Здесь недалеко есть охотничья заимка, — Петелин обернулся на заднее сидение к адъютанту, в руках у него была карта — пятисотка (в одном сантиметре 500 м).

— Дай — протянул руку. Расстелил у себя на коленях.

И действительно в паре километров северо-восточнее стояла охотничья заимка.

Петелин распорядился бросить машину, сняв с нее все ценное. Спустя полчаса, когда день уже умирал, а закат раскрасил в алое запад, лес начал редеть, и машины остановились у въезда на обширную поляну.

Не дальше, чем в трехстах шагах серели высокие деревянные стены, над ними торчали потемневшие от времени и зимних непогод камышовые крыши.

Несколько минут Петелин рассматривал хижины в бинокль. Ничего подозрительного, только в небе, кружилась, громко каркая, черная воронья стая.

Не к добру — нахмурился Петелин. Он не был суеверен, но приметы все же примечал. Так... на всякий случай.

Трое разведчиков — драгун, спешились и, держа оружие наизготовку, осторожно приблизились к стене, один перелез через них и открыл ворота. Один за другим разведчики исчезли из виду и грянул столь отчаянный и злобный собачий лай, что Петелин поневоле еще больше насторожился, но вскоре ветер донес визгливый женский крик. Разведчики спустя несколько минут вышли за ворота. В доме, если убогую хижину можно было назвать домом, обнаружили только престарелую скво и Петелин приказал заезжать во двор и обустраиваться на ночевку.

На внеочередном сеансе связи с штабом, передали, где остановился кортеж фельдмаршала, а оттуда подтвердили выход утром драгунской роты.

Поужинали, разогрев на костре консервы и, солониной, спать легли рано. Часовые у дверей и у машины, остались оберегать сон.

Гулкий выстрел вырвал Петелина из сна и, через миг. еще один. Приподнялся на локте.

Во дворе грянул столь отчаянный и злобный собачий лай, какой он еще не слышал. И новый гулкий выстрел. И еще, и еще! Сработали инстинкты бывалого воина — еще ничего не соображая он сбросил на пол шкуру, игравшую роль одеяла, вслед за ним кинулся щучкой, успел подставить ладони, чтобы не ушибиться об пол.

Вовремя — в следующее мгновение вышибло стекло, осколки, воя и жужжа, пролетели над самым полом, врезаясь в противоположную стену, звонко рассыпались по полу. Сердце бешено и привычно застучало. Ну, ни хера себе переночевали...

Разноголосица выстрелов.

'Что за черт, — изумился Петелин. Неужели засада? Или диверсанты, черт!?

Не вставая, протянул руку под груду относительно чистых звериных шкур, служивших подушкой, вытащил кобуру. В неярком свете луны блеснул воронением верный ПМ (пистолет Макарова), оглянулся и увидел белые пятна лиц — адъютанта, майора Поляковского и радиста-мастерградца — они спали с ним в одной комнате.

В руках офицеры сжимали пистолеты, радист — автомат Калашникова — молодые, но бывалые, черти...

Ффу-у — высоко над головой пролетела пуля.

— В ружье!!!

На улице, совсем рядом, завизжала собака, словно от невыносимой боли, что-то звонко разбилось и гулко гремели выстрелы. Отсвет близкого пожара, проник в узкую амбразуру окна. Из соседней комнаты, где ночевали драгуны — ни звука. Странно... Неужели?

Приподнялся на колено, осторожно выглянул в щерившееся зубчатыми осколками окно, одновременно взводя пистолет.

Вспышки выстрелов рвали ночь в клочья. Пылала крыша одной из хозяйственных построек, бросая огненные блики на забор, около которого мельтешили тени. Кто-то закричал в предсмертной муке. Обернулся.

— Селягинов, — страшным шепотом приказал адъютанту, — проверь, что с конвоем.

Тот кивнул и вскочил, но Петелин рванул его за плечо, пригибая к полу.

— Дурак, ползком! Поймаешь шальную пулю!

Адъютант, извиваясь ящерицей, пополз, исчез за бесшумно распахнувшейся дверью.

Петелин пригнулся, чтобы не быть целью для нападавших и, обернувшись к майору Поляковскому приказал злым шепотом.

— Неси пулемет! Занимай позицию у окна.

— А? — голос майора дрогнул, блеснули в полутьме зубы и, закивал с очумелым видом, — Да-да.

Шустро, несмотря на грузную фигуру штабного сидельца, пополз в угол, где в кожаном кофре вместе с документами и картами лежал снятый с брошенного автомобиля пулемет.

'Ффу-у, Ффу-у', — тонко пропели над головой пули.

Хлопнула дверь. Петелин обернулся и увидел в дверном проеме мальчишку-адъютанта. В неверном свете пожара его лицо казалось чудовищной маской.

— Что?

— Они... они мертвы!

— Что?! — лицо у Петелина окаменело, — повернулся к радисту приказал страшным шепотом, — Связь! Мне нужна связь! Живо!

Выпрямился и метнулся к адъютанту, застывшему, пригнувшись, в дверном проеме. На полпути остановился и нагнулся над своей офицерской сумкой. Тускло блеснул фонарик с бронзовым корпусом, дрожащий световой зайчик выхватил круг потемневшей соломы на полу, пополз дальше.

Влетел в дверь, оттолкнув в сторону адъютанта, с фонариком в одной руке и пистолетом в другой. Замер. Световой луч выхватил из тьмы тело гренадера — еще совсем молодого парня. Осветил лицо. Из стиснутых зубов черным глянцевитым бруском торчал пухлый, мясистый язык. Мертв, безусловно мертв хотя никаких видимых травм на теле.

Побледнел. Сердце, пропустив очередной такт, забилось тяжело, словно с трудом перекачивая загустевшую и ставшую тяжелой, словно ртуть, кровь, и горло перехватило внезапным спазмом. Он даже удивился этим забытым ощущениям.

'Тра-та, та', — гулко загрохотал пулемет позади, замолк. На улице больше не стреляли. Часовой мертв или ранен, понял Петелин.

Луч перебежал на следующее тело с погонами сержанта — замкомвзвода. Над широко раскрытым ртом, в котором белели зубы, понуро висели густые черные усы, на отбеленном смертью лице хмурились в смелом разлете седеющие брови. А дальше еще тела и ни единого шевеления.

Господи... да их отравили!