Пока ты веришь

— И твои полномочия...

— О своих полномочиях я заявлю только в самом крайнем случае. Мне и тебе не следовало говорить, но... что поделать, я сентиментален. К тому же, положение у меня не лучше, чем у тебя. В Салджворте я один, доверия ни к местным, ни к прибывшим из столицы агентам не питаю. Куратор Риган уверен, что держит меня под круглосуточным наблюдением, и, признаюсь, большую часть суток таки держит. А мое руководство делом Лленаса не заинтересовалось. Они склонны оставить его для окончательного разбирательства команде Ригана, как не содержащее фактов причастности должностных лиц ВРО к совершению каких-либо преступлений. И либо я эти факты нахожу, либо уезжаю восвояси.

— Найдешь?

— Постараюсь. В этом деле много странного. Посмотри отчет о вскрытии. Эйден Мерит скончался от сквозного проникающего ранения грудной клетки, и, согласно заключению эксперта, данная рана никак не могла быть получена в результате взрыва. Входное отверстие ровное, диаметром около дюйма. Края прижжены. Похоже на результат магической атаки. Есть версия, что взрыв активировал некое защитное заклинание в лаборатории Лленаса и охранные чары отреагировали на Мерита как на нарушителя, но, мне кажется, мэтр Дориан был не из тех, кто установил бы в своем доме запрещенную академическим сводом защиту. Я полагаю, что Эйден Мерит был убит до взрыва.

— А что... со вторым телом?

— Со вторым без загадок. Лленаса убил именно взрыв. На одежде следы пороховой смеси. Многочисленные осколочные ранения. Ожоги.

— Ясно, — кивнула женщина, отгоняя всплывшее перед внутренним взором видение.

— Я дал тебе копии отчетов, там в подробностях, если они тебе нужны, — не стал развивать тему маг.

— Почему ты мне помогаешь?

Он усмехнулся в усы:

— Чтобы ты помогла мне. Мы могли бы действовать сообща, хотя бы обмениваться сведениями время от времени. Я со своей стороны уже поделился тем, что знал. Ход за тобой.

Фредерик любил сложные многоступенчатые схемы. Адалинда предпочитала решать проблемы проще. И не накапливать их без лишней необходимости.

— Скажи, — начала она осторожно, — если ты в самом деле работаешь... там, где говоришь, в твоей власти сделать так, чтобы меня восстановили на службе и официально привлекли к расследованию, пусть даже под руководством Ригана? Можешь это устроить?

— Могу. Но не стану.

— Почему?

— Не хочу, чтобы однажды ты уснула в комнате с неисправным газовым рожком.

Магиня с радостью приняла бы подобное объяснение, но отказ бывшего мужа помочь мог быть продиктован иными мотивами. Первый возможный вариант: Фредерик солгал о своей секретной миссии и вовсе не выслеживает ренегатов среди агентов, а сам является одним из них.

— Тебе нужно подумать, — он погладил ее по руке. — Встретимся завтра.

— А если я не приду?

— Я буду знать, что ты отказалась, — ответил маг спокойно и тут же сменил тему: — Я забрал кое-какие твои вещи из дома Келлара. Подумал, что-то из них может тебе понадобиться.

— Вряд ли, — отмахнулась женщина, вспомнив брошенный второпях багаж. — Там не было ничего ценного.

— А это? — в руке Фредерика возникла небольшая книга. — Редкое издание, к тому же с подписью автора.

Адалинда молча отправила книгу в ридикюль. Пользуясь случаем, отпустила руку спутника и больше за нее не взялась.

— До завтра? — спросил он, догадавшись, что пришла пора прощаться.

— Возможно.

— В храме святой Агнессы.

— Возможно.

Она дала ему понять, что эта встреча может стать последней, и если бывший супруг решит ее удержать, будет действовать незамедлительно. Подобралась, развернулась неторопливо и пошла по уходящей вглубь парка аллее. Собранная, напряженная, готовая к удару...

— Эдди! — догнал через несколько ярдов негромкий окрик.

Что-то дрогнуло внутри, но Адалинда не остановилась и не обернулась.

— Будь осторожна.

— А как же иначе, — прошептала она беззвучно.

"Эдди и Фредди — друзья навек". Но век прошел. И дерево, на котором белобрысый щербатый мальчишка вырезал эти слова, наверное, давно уже срубили и распилили на дрова...

В Хелсвинском интернате для одаренных детей воспитывали и девочек и мальчиков. Спальни на разных этажах, а все остальное: уроки, игры, прогулки — вместе. "Все у этих магов не как у людей", — шептались в городе, дополняя рассказы о жизни не обделенных даром сирот несуществующими подробностями. Морщились при встрече, шушукались обидно, некоторые плевали вслед. Не о том говорили. Не было ничего такого. А то, что было... Им разве понять?

Семь лет. Дар только-только проявился. Слабый, неуловимый. Вспыхнет иногда и погаснет тут же. Но обжечь успеет. А другие сильней, и силу свою показать всегда готовы. Просто так или по делу. Чтобы перед друзьями покрасоваться. Чтобы наставник похвалил. Чтобы в столовой лучший стол занять и лишнюю порцию сладкого съесть.

Без Фредди пришлось бы нелегко.

Он появился в интернате через три месяца после нее. Всего на пару лет старше. Такой же бледный, худой. Такой же светловолосый и синеглазый. Но вместе с тем не похожий на нее ни капельки. Фредди не прятался по углам от соучеников, не сутулился на занятиях, низко склонив голову и вжавшись в парту, в надежде, что учитель его не заметит. А когда говорил, негромко, но четко, голос его не дрожал испуганно, и глаза смотрели не в пол, а прямо на собеседника — будто в самую его душу. И улыбался он часто, не так, как она, а улыбка у него была такая, что могла растопить даже вековой лед во взгляде директора Грина.

Фредди нашли в каком-то захолустье среди бродяг и воров — маленького побирушку, умевшего вытянуть из сердобольного прохожего больше чем матерый карманник. Но тот, кому не довелось читать его личное дело, никогда не догадался бы об этом. Фредерик легко влился в новое окружение, перенимая чужие манеры и чужую речь. Смотрел, слушал и учился. И учил свою новую подругу. К нему многие набивались в друзья, но он выбрал ее. Сам выбрал. Потому что другие не хотели ничему учиться, считали, что и без этого достаточно умны и сильны. А она была глупой и слабой. Мягкой, как воск, из которого можно лепить все, что заблагорассудится. Лишь спустя годы Адалинда поняла, что была для него чем-то вроде учебного пособия: на ней Фредди оттачивал свои способности эмпата и манипулятора, считывал ее эмоции и управлял ими. Но все равно она была ему благодарна. За защиту, за первые жизненные уроки, за рассказы о жизни на улице, о которой он говорил как об опасном и захватывающем приключении, и за все десерты, достававшиеся ей в течение трех с половиной лет — Фредди не любил сладкого.

А через три с половиной года он исчез из интерната. Ночью. Ни с кем не попрощавшись. Говорили, что его перевели учиться в другое место, но куда именно она так и не узнала.

К тому времени Адалинда, которую никто больше не называл Эдди, могла постоять за себя и не нуждалась в защитниках, а место исчезнувшего друга занял фамильяр. Вот, кто никогда не оставит! Она уже не сомневалась в своих силах и в том, что без проблем устроит дальнейшую жизнь. Воспитанников интернатов с радостью принимали на государственную службу и в армию: сироты, не связанные семейными обязательствами и не обремененные ложными представлениями морали, как никто подходили для такой работы. Но ей хотелось другого. Стабильности. Спокойствия. Сделать карьеру? Безусловно. Здоровое честолюбие было ей не чуждо. Но карьеру можно сделать в какой-нибудь мирной отрасли. Адалинда выбрала историю. С древними документами ей работалось легче, чем с людьми. Два года в университете Хелсвина. Три — уже в столичной Академии, куда ее взяли по рекомендации прежнего куратора. Она осваивала забытые языки и тайнопись. Восполняла пробелы в знании химии, чтобы без посторонней помощи проводить экспертизу документов. Разрабатывала формулы плетений, способных вытянуть историю из любого предмета, хоть из ночного горшка прадеда последнего монарха... Когда ее ни с того ни с сего вдруг пригласили в управление внутренней разведки и спросили, не желает ли она послужить на благо республики, без отрыва от основной работы, согласилась, не задумываясь. Почему бы не послужить? Тем более без отрыва. Подписала какие-то бумаги, потом раз в месяц отсылала отчет, смысл которого сводился к тому, что в ее отделе не происходит ничего подозрительного, и снова зарывалась в свои исследования...

Тогда она не знала, как опасно настолько сильно увлекаться чем-либо. Или кем-либо.

Думала: вот оно — счастье...

И слишком поздно поняла, насколько ошибалась.

Но в тот раз ее снова выручил Фредди. Он работал на ВРО уже давно, и его вклад в "благо республики" не ограничивался бессмысленными отчетами.

Как в детстве он взял ее под свою опеку. Опять защищал и учил. Опять лепил из нее кого-то другого, кого-то кто справится с любыми проблемами. Он предложил ей новую работу — ту, в которой, по его словам, она могла бы реализовать весь свой потенциал, и не ошибся.

А после предложил свое покровительство и имя... может быть, не настоящее, но именно то, которое она помнила еще с интерната. Сказал, что так будет лучше для нее и для Лео.

И на какое-то время, действительно, стало лучше. Фредерик обещал ей лишь защиту, а не любовь и верность, Адалинда и подавно не давала никаких обещаний, но все же их брак не был фиктивным. Она верила в то, что теперь у них настоящая семья. И вообще верила... А он притащил в их дом эту актриску!

Глупо.

У нее не было прав чего-то требовать от него. Но ведь она верила...

Фредди назвал ее истеричкой.

Фредерик.

А она собрала вещи и уехала в гостиницу. И больше не вернулась.

Но он и не настаивал.

Она догадывалась, что он следит за ее жизнью. За ее карьерой. Знала, что как минимум трижды в год и именно в ее отсутствие он навещает Лео, и не могла ему этого запретить: даже после развода Фредерик остался официальным опекуном ее сына. Но в последние годы ее это уже не беспокоило. Прошлое осталось в прошлом...

А Фредерик остался Фредериком. Чтецом чужих чувств и бессовестным манипулятором.

Редкое издание с подписью автора... Не это определяло ценность книги, а вложенная между страниц записка: "Весь день думал о тебе. Бродил по саду, сорвал с каждого куста по цветку...". Адалинда думала, что выбросила ее, как и засушенную в книге розу...

А ведь сразу Фредерик хотел, чтобы она уехала. Теперь подталкивает к тому, чтобы осталась.

Грубо работает, но...

Она в любом случае собиралась задержаться.

Магиня смяла записку и швырнула в мусорную корзину. Никто и ничто не повлияет на ее решения.

Разложила на кровати перед собой полученные от бывшего мужа копии отчетов... Но уже через минуту вскочила. Достала смятую бумажку и вложила опять в книгу. А книгу убрала под подушку.

Глава 20

Сидда Бейнлаф посмотрел в стакан, на дне которого плескалась мутная розовая жижа, по какому-то недоразумению названная хозяином трактира вином, и перевел взгляд на собеседника.

Скопа глядел недовольно, морщился, поджимал тонкие губы. В конце концов устал кривляться и бросил угрюмо:

— У меня отпуск.

— Знаю, — хмыкнул шеф Бейнлаф. — Сам рапорт подписывал. Но я же тебе объяснил, какая у нас ситуация.

Ситуация была, прямо сказать, не ах. Паскудная ситуация. Не любил Сидда таких выбрыков от начальства. Он только-только ниточку нащупал, новых людей подключил, как из столицы депеша: дело закрыть в связи со смертью главного фигуранта. А лазутчики гилешские пусть и дальше на свободе гуляют, да?

— Плюнь и забудь, — посоветовал Скопа.

— Вот так просто? А девица? А Ранбаунг?

— Любишь ты все усложнять, Сидда, — покачал головой агент. — Девица у Лленаса жила. С Ранбаунгом, ясное дело, встречалась. В тюрьме ее отмутузили знатно... твое, кстати, упущение. Денег нет, помощи ждать не от кого, вот и вспомнила толстяка.

— Взяла и вспомнила! — передразнил шеф. — Ты бы сам к едва знакомому магу за помощью обратился?

— Если прижмет, и к джинну на рога полезешь.

— А что за парень с ней? — не сдавался Бейнлаф. — Рожи не кажет, вечно шарфом обмотан.

— Мало ли, — пожал плечами Скопа. — Старый приятель. Лицо прячет, потому как урод. Или болячка у него какая.

— Складно у тебя все выходит. Так складно, что аж подозрительно. Проследить бы за ними...

— Я в отпуске.

— В отпуске, — Сидда скривился, хлебнув глоток кислого пойла. — И чем заняться думаешь?

— Кэтрин и детей навещу.

— Понятно. Траву на могилках выполешь, оградки поправишь... А дальше?

Скопа нахмурился. Сощурил недобро поблескивавшие сталью глаза, но смолчал. Еще лет пять назад врезал бы прямым в челюсть, без слов и без оглядки на субординацию, а теперь-то что — дело давнее. Травой поросшее...

— Ладно, — кивнул он мрачно. — Проследить, говоришь?

— Хотя бы пару дней еще. Неделю — максимум. Всплывет что новое — хорошо. Нет — закроем дело с концами.

Если не знаешь, что делать, — не делай ничего. Расслабься и плыви по течению. Куда-нибудь да вынесет.

Умом Эби понимала, что для нее это единственное решение, однако, даже понимая, не желала полагаться на волю изменчивого течения жизни. Она барахталась, захлебываясь сомнениями, металась из стороны в сторону, высматривая берег, к которому можно пристать. Но увы. Прошлого не вернуть, настоящее виделось смутно, а будущее не представлялось совсем.

Еще несколько месяцев назад она, быть может, поверила бы в то, что нашла уже свою тихую гавань, и теперь так будет всегда: завтрак в комнату, новые платья, ароматная пена теплой ванны. Но минувшее лето излечило от наивных мечтаний. Каждую минуту девушка ждала чего-то, сама не зная чего, но, определенно, ничего хорошего. Появилась даже мысль сбежать куда подальше, пока есть такая возможность. Прихватить принесенную Барбарой одежду — ей ведь это подарили, да? — и бежать. Но решимости не хватало. Да и страшно снова остаться одной. А в доме мэтра Алистера у нее был Джек.

Он пришел поздним вечером, когда девушка уже готовилась ко сну. Остановился в дверях.

— Как ты себя чувствуешь?

Голос его звучал как всегда ровно и бесстрастно, но Эби хотелось верить, что Джеку не безразлично ее состояние. Глупость, конечно: он же безмозглый и бесчувственный. Но хоть кто-то заботу проявил.

— Намного лучше, — ответила она, как ответила бы живому человеку. — А как у тебя дела?

— Пока никаких результатов.

— А какие должны быть результаты? — Эбигел понятия не имела, что господин Ранбаунг делает с Джеком, только надеялась, что маг не причинит ее механическому другу вреда.

— Какие-нибудь.

Он потоптался на пороге — нет, на самом деле просто стоял, но Эби подумалось, что если бы был живым — переминался бы нерешительно с ноги на ногу — и спросил:

— Можно я побуду у тебя? Недолго.

— Можно, — позволила девушка. — Садись сюда.

Освобождая место, Эби убрала с кресла платье, которое подшивала до его прихода — темно-синее, с белым отложным воротничком и с рукавами, широкими и пышными от плеч и сужающимися к запястьям. В этом платье она походила на песочные часы, но Барбара сказала, что нынче такие силуэты в моде.