Путь хранителя@последний из рода .1 часть

Однажды вечером, выйдя после колготного дня во двор, Машенька дольше обычного задержалась на свежем воздухе. Она не могла надышаться свежим морозным, уже не осенним, а скорее зимним воздухом. Первый ледок набрасывался на мелкие лужицы каждую ночь и блестел, словно тонкое стекло, покрывая сверкавшими островками весь двор. Растущий месяц в окружении ярких звёзд до того был хорош и светел, что девушка невольно залюбовалась им. Ей вдруг так захотелось верить, что пройдёт время, когда и в её жизни станет больше счастья и покоя. От неё отстанут страшные сны, которые с самого детства не давали покоя своими погонями и тёмными уродливыми, тянущимися к ней, когтистыми лапами. Никто не станет тянуть куда-то и лезть прямо в голову, копаясь там и просматривая даже самые потаённые девичьи мысли. При этом, цепляясь и стараясь сделать больно, при напоминании, откуда она явилась в этот мир. Порой, она снова хотела оказаться маленькой, чтобы никто не смог заметить её присутствия или пожелать найти несчастную беглянку. Дальнейшая жизнь порой из-за этого казалась Машеньке не просто невзрачной, без всяческих надежд, а иногда доводила до крайней печали. Прошлое, которого она ясно вовсе и не помнила уже, не давало освободиться, чтобы жить проще, радуясь каждому дню. Острее и злее стала она ощущать своё неприятное положение особенно, после искренних и запальчивых речей молодого человека. От его горящих, зелёных, наполненной глубокой верой глаз ей становилось легко и спокойно. Почему-то на него она могла и смотреть прямо, не пряча своих, чем-то провинившихся перед самой природой, глаз. У него не кружилась голова, он не проваливался или не тонул в них, когда другие не выдержав, терялись и столбенели. Словно всё, что досталось ей от отца, засыпало и оживало лишь мамино, доброе внутреннее тепло.

Любопытно было наблюдать за человеком, слушая его мысли сквозь череду времени. Видя, как страдает и оживает его душа. Такого яркого восприятия ни одна техника нашего времени не смогла бы обеспечить. Я, словно сам, проживал жизнь этого человека, за которым подсматривал через многие ушедшие безвозвратно годы, понимая его, может быть даже лучше самого живущего этой жизнью.

Так и стояла бы эта девушка с грустными глазами, не чувствуя первых заморозков ещё долго любуясь бесконечным, освещённым звёздами небом, если бы не вырвавший её из раздумий такой знакомый бархатистый голос.

— Вы же простудитесь, Машенька.

Она вздрогнула не только от неожиданности и медленно повернула голову. Поодаль стоял высокий широкоплечий юноша с длинными светлыми волосами, которые при лунном свете показались белыми.

— Что вам здесь, барин? Вы лучше идите, а то ещё увидят. — Едва покраснев, опустила свои глаза скорее по привычке девушка.

— А вы разрешили бы мне постоять рядом с вами?

— От чего ж?! Ведь это больше ваш дом, чем мой, потому и воли у вас больше.

— Я, наверное, не так спросил. Вы в моём присутствии не находите ничего неприятного? — Поправился молодой человек.

— Нет, конечно. Мне почему-то всегда вас было приятно слушать, только не вольна я в этом. — Снова, опустив голову, ещё тише произнесла девушка.

— Правда?! А мне-то всегда казалось, что мои речи на вас тоску смертную нагоняют.

— Мне очень интересно, когда вы говорите о вере, значении человека, благости Божьей и страшно, когда о грехе. Я такого никогда раньше не слышала.

— Это очень приятно, но прошу вас, ответьте. Мне порою кажется, когда внимательно смотрю на вас, что не от сюда вы. Не местная.

— Это правда. Сирота я. Артемий Семёнович приютил, да работу дал, вот так и живу из его сердечности и милости. Не знаю, что бы было со мной, если бы не он.

— У вас всегда печальные глаза поэтому?

— Не знаю.

— Да, на простую дворовую девку моей тётушки вы как-то не сильно похожи. Всё смотрю на вас и думаю: не принцесса ли из сказки, потерявшая свой замок, к нам случайно пришла?

— Эх, красиво вы говорите, только неправда всё это. Я всего на всего простая дворовая девка, которых у вашей родни хоть пруд пруди, поэтому, чтобы мне не попало, говорите мне ты. А то барыня скора на расправу.

— Она, что? Очень часто вас, прости тебя, обижала?

— Нет, просто так лучше будет, и вам хорошо и мне спокойней.

— Ну, раз ты так опасаешься, то только ради этого стану говорить тебе ты. Только в свой черёд и ты мне услугу сделай, когда будем вот так наедине, говори мне тоже ты. Хорошо, Машенька?

— Странно это барин, но если так желаете?! — Пожав плечами, словно подёрнув ими от холода, девушка, наконец, прямо и открыто посмотрела в глаза юноши. И тут, что-то вроде даже улыбки неуловимо проскользнуло по её губам, оживив чуть порозовевшие щёки. Они смотрели друг другу в глаза и не могли оторваться. Два зелёных омута не тонули во влажной бархатной черноте. Они могли разговаривать без слов, слышать и чувствовать друг друга, через много-много верст. Сафрон даже в самых смелых мечтах не мог представить себе подобного чувства к девушке, тем более, дворовой девке своей тётки. Что-то в глубине души всколыхнулось и позвало куда-то. Он, вдруг, захотел забрать её с собой, увести далеко отсюда и любоваться ей лишь одному, разговаривая и слушая такой тихий и проникновенный голос. Витая далеко от земли и, наверняка мечтая об одном и том же, их резко поставили на едва тронутую холодом землю.

— Машенька, вымерзла поди до костей, иди же скорей, чай стынет. — Голос Груши вывел обоих из оцепенения такого приятного и самого первого в их жизни. От громкого жизнерадостного голоса Грушеньки, Маша быстро пришла в себя и вбежала внутрь людской. Растерянный Сафрон остался стоять, не понимая, что дальше предпринять, чтобы не уронить тень на безвинную девушку. Вот при такой растерянности и застала барыня Сафрона, стоявшего недалеко от неуспевшей уйти Груши. Как всегда, неправильно всё истолковав и не поверив, естественно ни единому слову, что девушки, что племянника, почему-то выгораживавшему, по её мнению эту нахалку, она прогнала девушку ночью со двора. Как Глаша не умоляла свою хозяйку, тогда хоть вместе с дочкой уйти в давно уже заброшенную избу, согласия не выспросила. Барин на ту пору отсутствовал, а больше заступиться никто не отважился. Маленькая покосившаяся от времени избёнка стояла на самом краю окрепшего села. Хоть и домов прибавилось довольно много, но к Глашиному дому, почему-то не селились, считая то место непригодным для ведения хозяйства.

Заплаканная Глаша, собрала узелок с едой, да на первое время тёплыми вещами, стала провожать свою ненаглядную дочку из барской усадьбы. Груша же наоборот, по своему обыкновению была счастлива и весела. Она радовалась тому, что теперь редко станет видеть ненавистную хозяйку, что сможет жить так, как сама считает нужным без её злобных замечаний и оплеух. Выслушав последние наставления и причитания матери почти у дороги, она с лёгким сердцем и в приподнятом настроении покинула не ласковый для неё господский дом.

Утро занялось со светлого и пока ещё раннего, но уже холодного рассвета. Солнце в этот день не показывалось через серые наволочные облака. Холодный промозглый ветер нагонял мелкий нудный дождь. Лишь к обеду немного разветрело к приезду долгожданного Глашей барина. Он вернулся вместе со старым Пахомом в довольно приподнятом настроении и потому, выслушав причитывания старой дворовой женщины, отпустил ее на помощь обустроиться дочери. Глаша собрала наспех кое-какой еды и не медля ни минуты кинулась к бывшему своему дому. Только она ступила на порог своей избёнки, сердце холодно сжалось и заныло от нехорошего предчувствия беды. От возбуждённого дыхания, вызванного быстрым шагом, шёл пар с порога, на котором она стояла, боясь переступить, почти до самой печки. Домишко не протапливавшийся вовсе встретил растерянную мать устоявшимся холодом и полуразрухой. Осторожно, боясь сделать хотя бы какие-нибудь предположения, бедная женщина сошла с порога, и на всё село тут же раздался пронзительный душераздирающий вопль горем убитого человека. В нём было столько горечи и безысходности, что невольно люди стали собираться в давно нежилой дом. В ней так и сидела прямо на полу, не помнящая себя от горя женщина, гладившая растрёпанную голову молодой, крепкой на вид, мёртвой девушки. Что произошло с пышущей здоровьем, молодой Грушенькой для всего села так и осталось загадкой.

Ещё одно утро прервало события тех лет. Мне, по установленному порядку, полагалось идти спать. Потому, не нарушая правил, едва передвигая затёкшими ногами, я отправился ложиться. Ночные доглядки выматывали и высасывали силы лучше, чем будучи студентом разгрузка вагонов. Глаза сами собой захлопывались, и я, не просто засыпал, а проваливался в глубокий мягкий сон без сновидений. Как засыпал, так и просыпался, будто во мне за это время установили будильник, в одно и то же положенное время. Но, если быть честным самим с собой, то слишком сильно хотелось увидеть продолжение, да и разобраться, наконец, в этой непонятной истории, которая почти каждый день преподносила всё новые и новые сюрпризы и задавала всё новые и новые загадки. А для того требовалось досмотреть всю его историю, затем и ломать голову, чем можно помочь своему такому далёкому, но как на поверку оказалось, родственнику. Потому не столько хотелось есть, как я ждал появление Трифона, который не особенно долго заставил меня мучиться ожиданием. Только он протянул свои холодные огромные ручищи и они сошлись с моими, видение понесло меня вновь в такие далёкие, давно забытые времена, что просто захватывало дух.

Растрёпанная Глаша с пустыми глазами сидела на лавке за не разобранным ещё от поминок столом в жарко протопленной избе. Машенька скоблила лавки и старалась разом убрать со стола остатки еды и довольно бесхитростную посуду. Неприученная к разным утешениям и уговорам, она, только подходя ближе к своей благодетельнице, тяжко вздыхала. Горем убитую женщину она понимала и жалела всем сердцем, только словами выходило как-то коряво и жёстко, потому и предпочитала больше помалкивать, да не оставлять наедине с собой. Зная разрушительную силу, спящую в ней, Маша попыталась употребить её во благо. Подойдя совсем близко к Глаше, девушка постаралась горем пробудить в себе такую тоскующую жалость, что наверное немного переборщив, стала задыхаться от навалившегося горя. В таком состоянии она поднесла свои руки к голове почти безумной женщины и ощутила такую же смертельную тоску, которая словно стоячее болото засасывало разум и душу бедняжки. Она попыталась выпустить это всё наружу, как бы прорубая небольшое окно прямо в мутной голове, чуть высунувшейся из тела благодетельницы. Поток злобы и обиды так сильно ударил её в грудь, что бедная девушка, едва не упав, зацепилась за стол, да так и осталась стоять, пока не пришла в себя. Ясность в голове и глазах пришла постепенно, причиняя новые тошнотворные мучения. Машенька, сильно уставшая присела рядом с Глашей, переводя дух.

— Кузьма-то приходил что ль? — Вдруг спросила женщина.

— Приходил, сказал, что ещё придёт, чтобы избу хоть немного подлатать.

— Врёт поди, теперь ему это всё незачем. — Спокойно подвела итог Глаша.

— Да кто его знает, может и не врёт. — Стараясь прийти в себя, в тон ей ответила уставшая и измученная Машенька.

— А ты со мной жить не забоишься? — Вдруг, не с того не с сего спросила хозяйка, пристально посмотрев, на выращенную ею девушку.

— Почему такое спросила? Ведь мы же с тобой и раньше сюда приходили, даже ночевать оставались, правда, давно это было.

— Я очень рада, что ты со мной останешься.

— Только вот барыня тебя сюда не отпускает. Велит, чтобы зиму у неё отработала, а там посмотрит, как поступить. Без твоего догляда не хочет в зиму господский дом оставлять. Да и новую девку к тебе пристроить надо, чтобы всему научила, да потом и на покой сможешь уйти.

— Это не барыня, глупенькая, а барин поди так меня на ноги поставить решил. Ведь не зря же говорят, что работа и калечит, но и лечит. Что ж теперича поделаешь, жить-то как-то надо.

— Можно я с тобой ходить стану, а потом и останусь здесь? — Ещё раз переспросила Мария.

— Сказала же. Мне, да и тебе — горемычным лучше сей час друг дружку держаться. А за барина не переживай — выспрошу у него позволения сюда жить отправиться, да в его доме не остаться.

— Вот спасибочки. Я, как только сюда пришла, так тебя самую первую и увидела и словно хвостик за тобой повсюду ходила, а ты словно родную жалела. Ты только не гони меня от себя, а я, так и вовсе от тебя никуда не уйду. За место матери ты мне всегда была, так на том и осталась.

— Вот и хорошо. На том и порешим, значит. — Уговорились между собой две обездоленных души.

Белый пушистый снег покрыл всю землю, показывая прелести зимы. Трескучие морозы отступили и зимнее, такое иногда яркое и ласковое солнце радовало всех своим теплом, прибавляя настроения особенно весёлой детворе. Люди в самых лучших нарядах степенно шли в церковь, радуясь чистому и самому счастливому празднику Рождества. В такой день всегда хотелось верить только в самое, что ни на есть светлое и хорошее. Машеньке всегда в такой день мечталось о чудесном избавлении её от сиротской доли, да своей и только своей, тихой семейной жизни с мужем, похожим как две капли воды на отца Сафрона. Вот за такими мечтаниями и застала Глаша свою Машеньку в девичьей.

— Я нас с тобой выспросила у барина на праздничек домой сходить, да там, в тишине и покое отпраздновать. — Старалась, как можно сдержанней произнести запыхавшаяся женщина.

— Что же это, Кузьма всё-таки сдержал обещание? — Обрадовалась Мария.

— Приходил, да и сам барин ему на подмогу мужиков присылал, да доски, оставшиеся от постройки сарая. — Проговорила женщина, полностью отдышавшись.

— Вот и хорошо. — Обрадовалась девушка и стала торопливо собираться домой с уже родным и близким ей человеком.

Кузьма сдержал слово, данное в день похорон. На сколько позволял дом и полученные материалы, он мастерски, со смекалкой подошёл к этой работе. Чувствовалось, что не просто так он обронил обещание, а именно хотел помочь, потому с душой подошёл к восстановлению заброшенного жилья несостоявшейся родственницы. От крыши до маленькой ступеньки крыльца чувствовалась забота и участие умелых рук. Переложенная печь, будто радушная хозяйка, приглашала прилечь на широкую и удобную лежанку. А небольшой и новый стол так и манил погладить рукой, ощутить его ровную и гладкую поверхность. Широкие лавки, два добротных табурета ещё пахли деревом и новизной. Так что, затопив печь, и почувствовав тепло своего дома, двум сиротливым одиночкам стало уютно и радостно. Принеся из церкви немного ладана, да окурив небольшое жилище, они присели за праздничный стол, приготовленный в господском доме, да перенесённом на новоселье в этот, полученный подарком от старого господина и хозяина. Еды для двоих было слишком много, потому Глашенька со своей приёмной дочкой сидели в нерешительности от того, с чего бы начать угощаться. За эти несколько месяцев они научились молчать друг с дружкой так тепло и дружно, что некоторым не удавалось за всю жизнь так говорить, понимая друг друга. Их объединяло не только горе и общее сиротство на двоих, но и доброе, давно зародившееся чувство любви матери к одинокому ребёнку, так и любовь появившейся пусть не к родной, но всё же доброй и участливой женщине, заменившей, может, даже не особенно желая этого, мать.