Фалкон наклонился вперёд и поцеловал Джима. Джим содрогнулся, увидев порез так близко. Видимо, Фалкон что-то заметил в его глазах, потому что его взгляд помрачнел.
— Наверно, зря я снял маску, — сказал он.
Он встал, подошёл к окну и стал смотреть на отцветающий куст аммории на лоджии. Джим обнял его, прижавшись к его спине.
— Фалкон, всё хорошо... Я тебя очень, очень, очень люблю.
Он обошёл Фалкона и встал перед ним, приподнялся на цыпочки и стал тихонько целовать бугристый шов. Фалкон чуть отвернул лицо.
— Не надо, Джим... Нет.
— Что, я делаю тебе больно? — испугался Джим.
— Нет, нет, ну что ты. — Фалкон повернул к нему лицо той стороной, с которой шов был заметен меньше. — Твои губки скорее исцелят любую боль, нежели могут её причинить... Дело не в этом.
— А в чём? — Джим настойчиво заглядывал ему в лицо.
Фалкон всё-таки взглянул на него прямо. Его брови были угрюмо сдвинуты.
— Вряд ли это приятно тебе.
— Ах, глупый. — Вздохнув, Джим взял его лицо в свои ладони и поцеловал морщинки между нахмуренными бровями. — Не говори такой ерунды, а то я рассержусь.
Брови Фалкона расправились, взгляд прояснился.
— Только не сердись, любовь моя, — улыбнулся он.
Они снова обнялись — крепко, так что едва могли дышать. Обхватывая Фалкона руками и прижимаясь к нему всем телом, Джим проговорил:
— Как же ты всё-таки смог одолеть его? Он же такое ужасное чудище! Он был такой высоченный, и у него были такие мускулы...
— А у меня есть ещё и немного мозгов, — сказал Фалкон с чуть приметной усмешкой.
На следующее утро была консультация у пластического хирурга. В больницу Фалкону следовало приехать за сутки до операции, и Джим с Криаром его проводили, а лорд Райвенн не мог присутствовать: он уехал по срочным делам на три дня. Они встретились с доктором Хеоксом, высоким блондином с сиреневыми глазами, которому на вид можно было дать лет двадцать восемь — тридцать (кто знает, сколько ему было на самом деле). Он проводил их в свой кабинет и всё объяснил.
— Ваш случай не самый тяжёлый. Порез глубок, и шов был наложен непрофессионально, но всё это поправимо. Плюс в том, что рана свежая и не успела зажить, а это значит, что ткани воспримут регенерационное воздействие хорошо — лучше, чем рубцовая ткань. Уже после операции шрам будет практически незаметен, а по прошествии месяца он вообще изгладится, как будто его и не было.
— Сколько мне предстоит валяться на больничной койке? — спросил Фалкон.
— Всего около трёх дней. На третий день мы снимем повязку, и если результат будет именно тот, какого мы ожидали, вы сможете отправиться домой. Операция завтра в восемь утра.
Джим спросил:
— Мне можно будет находиться рядом с ним после того, как всё будет сделано?
— Не только можно, но и нужно, — улыбнулся доктор Хеокс.
Подумав, Джим спросил:
— А возможно, чтобы я был рядом и во время самой операции?
— В принципе, возможно, — ответил доктор Хеокс. — Вы уверены, что хотите этого?
— Да, — без колебаний ответил Джим.
— Хорошо, как вам будет угодно.
— А домашнюю еду для господина Фалкона можно будет приносить? — спросил Криар.
— Это не возбраняется, — ответил доктор. — У нас кормят тоже неплохо, но можете кормить его сами. Это на ваше усмотрение.
На следующее утро Криар разбудил Джима не в семь, как обычно, а в полшестого. Было ещё темно, и стоял густой туман; пока Джим торопливо приводил себя в порядок, Криар собирал в пластиковую корзину еду, фрукты, воду и сок для Фалкона. Позавтракать Джим успел лишь весьма условно.
Они прибыли в больницу без пятнадцати восемь. Фалкон был ещё в палате — белой, идеально чистой комнате с подогреваемым полом и большим треугольным окном в полстены.
— Мы принесли вам поесть, господин Фалкон, — сказал Криар, ставя корзину на столик возле кровати.
— Сейчас мне ничего нельзя, — сказал Фалкон. — Но после, я думаю, будет можно. Они не кормили меня со вчерашнего дня, так что я уже страшно голоден. Не беспокойся, Криар, потом я всё это съем. Не мог бы ты на минутку выйти? Мне нужно кое-что сказать Джиму наедине.
Дворецкий понимающе улыбнулся. Он покинул палату, и Фалкон притянул Джима к себе.
— Есть перед операцией мне нельзя, но целоваться, я думаю, можно. Иди ко мне, детка.
Их долгий поцелуй прервал альтерианец в белой спецодежде и обуви. За собой он втащил что-то вроде каталки, но без колёсиков: она парила в воздухе, ни на что не опираясь.
— Прошу прощения, — улыбнулся он. — Вынужден нарушить ваше уединение: доктор Хеокс ждёт вас в операционной. Ложитесь сюда, пожалуйста.
Он опустил каталку вровень с кроватью, и Фалкон перебрался на неё. Джиму сотрудник больницы дал такую же спецодежду, обувь и шапочку.
— Если вы хотите быть в операционной, вам нужно переодеться.
Джим надел спецодежду, которая была ему слегка велика, и последовал за каталкой, держа Фалкона за руку. Криар остался у палаты.
В операционной было светло и довольно тепло. Доктор Хеокс и один ассистент стояли у стола, ярко освещённого большой круглой плоской лампой. Головной конец стола был приподнят, и он походил скорее на стоматологическое кресло с подголовником. Парящие носилки согнулись под тем же углом, и ассистент расположил их впритык к краю стола-кресла.
— Перебирайтесь, — сказал он Фалкону.
Пока Фалкон перебирался с носилок на стол, ассистент указал Джиму, где ему можно встать — по левую руку от Фалкона. В операционной было много разнообразной аппаратуры, ни названия, ни назначения которой Джим не знал. В головах у Фалкона стоял высокий узкий аппарат, от которого отходил серебристый шланг с наконечником наподобие шариковой ручки. Волосы Фалкона закрыли шапочкой, лицо окружили фиксаторами. Фалкон опустил веки: яркий свет бил ему в глаза.
— Усыплять мы вас не будем, — сказал доктор Хеокс. — Достаточно будет местной анестезии. Но сначала нужно снять шов.
К лицу Фалкона приблизился тонкий стальной инструмент вроде ножниц, сами лезвия которых были крошечными, а ручки длинными. Рука Фалкона протянулась к Джиму, и Джим крепко зажал её между обеими своими ладонями. Ассистент держал серебристую ванночку, а доктор Хеокс складывал в неё куски грязной нитки, которые он доставал из шва. Края раны расходились, и открывалось её тёмно-красное дно.
— Следов заживления не видно, — отметил доктор Хеокс. — Видимо, кто-то переборщил с дезинфектантом.
— Это я сам делал, доктор, — сказал Фалкон.
— Вы сами наложили себе шов? — удивился доктор Хеокс. — Вам следовало обратиться в больницу за квалифицированной помощью.
— Больниц поблизости не было, — сказал Фалкон. — Так получилось.
Кусочек за кусочком вся нитка была вынута из шва. Доктор Хеокс обработал рану какой-то жидкостью из маленького пульверизатора с игольчатым наконечником, потом чуть помассировал кожу по бокам от неё кончиками пальцев.
— Чувствуете боль? — спросил он.
— Нет, — ответил Фалкон.
— Хорошо, тогда приступаем к основной процедуре.
Доктор Хеокс взял наконечник серебристого шланга и поднёс его к началу пореза. Рука Фалкона сжала руку Джима. Из наконечника шланга выдвинулась тонкая иголочка, и хирург осторожно ввёл её прямо в дно раны.
— Тебе больно? — спросил Джим шёпотом.
— Нет, мой сладкий, — ответил Фалкон. — Только чуть-чуть покалывает.
Иголочка входила в дно раны через каждые пять миллиметров. Потом она стала колоть внутренние края также через каждые пять миллиметров, и они на глазах из тёмно-красных становились розовыми. Пальцы хирурга стали сближать их, а иголочка вонзалась с обеих сторон в кожу, очень близко от сомкнутых краёв. Рана как бы склеивалась, превращаясь из уродливого толстого рубца в тоненькую линию. Всё было очень аккуратно.
— Это называется безниточный шов, — пояснил доктор Хеокс.
Когда весь порез полностью закрылся, доктор Хеокс взял другое приспособление, наконечник которого был шарообразным и излучал синий свет. Им доктор Хеокс стал поглаживать сомкнутую рану сверху вниз. Воспаление краёв на глазах уменьшалось, кожа приобретала здоровый цвет и разглаживалась, и порез стал ещё менее заметным. От ужасного рубца почти ничего не осталось.
— Мне не больно, солнышко, — успокоил Фалкон Джима. — Всё хорошо.
Потом доктор Хеокс стал вводить под кожу вокруг раны тонкие иголочки, от которых шли длинные тонкие проводки к какому-то очередному аппарату. Всего он ввёл их два десятка, но не на всю рану, а только на половину. Прошло пять минут, и иголочки были вынуты и перемещены на вторую половину раны. Она стала ещё менее заметной, похожей на тонкую линию, нарисованную тушью. В заключение на виски Фалкона прилепили белые круги, от которых шли тонкие провода, такие же круги были прилеплены на его скулы, шею и запястья.
— Сейчас вам захочется спать, — сказал доктор Хеокс. — Вы погрузитесь в глубокий сон, во время которого запустится программа глубинной регенерации тканей. Некоторое время вы проспите, а когда проснётесь, у вас уже будет повязка. Повязку не трогать и не снимать. Ну, всё. Мы увидимся с вами только завтра.
Глаза Фалкона закрывались, рука слабела в руках Джима.
— Я люблю тебя, — прошептал ему Джим.
Слабо улыбнувшись, Фалкон ответил:
— Я тебя тоже, моя радость...
Он заснул. Доктор Хеокс наложил на то, что осталось от раны, толстый слой прозрачного геля, сверху накрыл несколькими маленькими салфетками, а ассистент замотал всё лицо Фалкона бинтами, оставив открытым только один глаз, ноздри и рот.
— Ну, вот и всё, — сказал доктор Хеокс Джиму. — Можете идти в палату, вашего друга сейчас туда доставят.
У Джима немного подрагивали ноги в коленях, когда он шёл назад к палате. Криар, сидевший в коридоре на диванчике, встал.
— Ну, как там господин Фалкон?
— Сейчас его привезут, — пробормотал Джим, опускаясь на диванчик.
— Как прошла операция?
Джим стащил с головы шапочку.
— Кажется, всё хорошо.
Спящего Фалкона доставили на парящих носилках и переложили на кровать. Кроме кровати и столика в палате стояло одно кресло, и Джим сел в него, не сводя глаз с забинтованной головы Фалкона. Криар сидел снаружи.
Прошло два часа, прежде чем рука Фалкона сжалась в кулак, потом разжалась и стала щупать по одеялу.
— Радость моя, — пробормотал он слабо.
Джим пересел к нему на кровать и взял его щупающую руку.
— Я с тобой, Фалкон.
Не забинтованный глаз Фалкона открылся, губы дрогнули в улыбке.
— Я тебя вижу, детка...
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Джим.
— Прекрасно, любовь моя, — ответил Фалкон, еле ворочая языком. — Только лица не чувствую... Оно как будто обледенело.
Джим осторожно дотронулся до повязки. Сквозь бинты чувствовался холод.
— Повязка и правда холодная, — сказал он.
— Ты всё видел, детка... Как там мой порез? — спросил Фалкон.
— Когда тебя забинтовывали, его уже почти не было, — ответил Джим.
Фалкон закрыл глаза.
— Ты волновался... Я чувствовал, у тебя ручки дрожали.
Джим уткнулся в его плечо.
— Просто я очень, очень тебя люблю.
Рука Фалкона легла ему на голову.
— А я тебя обожаю...
Два последующих дня Джим почти не отходил от Фалкона, только ночевать уезжал домой. Утром третьего дня он проснулся оттого, что кто-то тихонько целовал его лицо. Открыв глаза, Джим увидел улыбающегося Фалкона, сидевшего рядом с ним на его постели, и на его лице больше не было рубца, только тоненькая беловатая линия, еле различимая издали. На тумбочке возле кровати стоял поднос с завтраком и цветы в вазочке.
— Ты уже дома! — воскликнул Джим, садясь и обнимая Фалкона.
— Да, мой маленький, — ответил он, крепко и нежно прижимая Джима к себе.
Джим дотрагивался пальцами до лица Фалкона, всматриваясь в почти незаметную белую линию, которая, как сказал доктор Хеокс, должна была вскоре исчезнуть.
— Ну, как я тебе? — спросил Фалкон.
— Ты самый лучший на свете, — сказал Джим.
— Глава XVIII. Кольцо, драка и её последствия
Закончился яркий месяц йекомар, настал дартмар, по погоде напоминавший конец октября. Красивая разноцветная листва почти вся опала, были нередки дожди и туманы. На чувства Джима и Фалкона осеннее уныние не повлияло: они, казалось, любили друг друга день ото дня всё крепче. Они по-прежнему скрывали это от лорда Райвенна и Раданайта, днём делая вид, что между ними лишь дружба, а ночью давая волю своему желанию. Но идиллия прервалась в середине дартмара, когда Фалкон улетел в рейс. Хотя Джим неоднократно слышал и от лорда Райвенна, и от Раданайта о тяге Фалкона к странствиям, он не верил, что ради неё Фалкон способен покинуть его. Но на деле оказалось, что способен. О том, что он улетает, Джим всё же узнал первым: покидая рано утром его спальню, Фалкон сказал ему об этом.
— Есть возможность неплохо заработать, и мне бы не хотелось её упускать. У меня нет денег даже на то, чтобы купить тебе подарок, а просить у милорда Райвенна я не хочу.
— Фалкон, мне не нужны никакие подарки! — воскликнул Джим, чуть не плача. — Мне нужен ты сам, рядом со мной. Без тебя я просто засохну!
— Радость моя, это займёт всего какой-нибудь месяц, — сказал Фалкон, целуя его в нос. — Это не самый дальний рейс, я летал и по три месяца. Пойми, детка, меня напрягает пустота в кармане, я не могу сидеть на шее у милорда Райвенна. Он и так слишком добр ко мне, позволяя мне жить в его доме, а на личные расходы я просить у него денег не хочу. Неужели я не могу сам зарабатывать?
Джим свернулся клубочком под одеялом, поджав ноги к животу.
— Лучше скажи, что тебе просто хочется сбежать, потому что я уже надоел тебе...
— Детка, ты сам знаешь, что это неправда, — сказал Фалкон. — Не говори так! С первой секунды, как я тебя увидел, я принадлежу только тебе. Я улетаю, но своё сердце оставляю с тобой, и все мои мысли будут устремляться к тебе. Раньше я скитался без цели, и меня не тянуло домой, но теперь всё по-другому. Дома меня теперь ждёшь ты, и у меня есть смысл возвращаться. Пойми, солнышко, я не могу вечно сидеть дома, я должен что-то делать. Я не могу позволить себе праздность. Я не сын лорда и не могу лоботрясничать и тратить отцовские деньги.
Джим поднялся на локте.
— Ты намекаешь на Раданайта? Он не лоботрясничает, а учится в университете. Я не думаю, что после того как он его окончит, он станет бездельничать.
— Я ни на кого не намекаю. — Фалкон поцеловал Джима в лоб. — Я постараюсь вернуться поскорее и что-нибудь привезу тебе. Не грусти.
— Фалкон, я боюсь за тебя, — сказал Джим. — Это небезопасно!
— Не волнуйся, мой родной, я могу за себя постоять, — улыбнулся Фалкон. — Неужели после того как я в одиночку справился с Зиддиком, ты всё ещё в этом сомневаешься? Таких, как Зиддик, больше нет, а те, что остались, по сравнению с ним — сущие дети. Не бойся, Джим. Всё будет хорошо.
Джим понял, что пытаться удержать Фалкона дома бесполезно. Ему оставалось только каждую ночь молиться Бездне и просить её по возможности сделать путь Фалкона безопасным. Перед отлётом Фалкон сфотографировал Джима на свою камеру, чтобы иметь при себе его портрет, осмотрел и протестировал свой звездолёт, а рано утром 15-го дартмара улетел.
