После активных боевых действий его веселье кажется настолько неуместным, что весь пыл гостя мгновенно остывает, как костёр, залитый водой из ведра. Огромный накачанный парень беспомощно опускает руки и со страхом наблюдает за своим другом, заливающимся истерическим смехом.
— Ссс чего ты решил, что я изнасиловал это маленькое чудовище? — с трудом выдавливает Алекс.
— Вчера все твои соседи не могли уснуть от крика мальчишки, а потом видели, как он неровной походкой ушёл, пытаясь тайком вытереть слёзы. Ты поимел вампирёныша, а потом выкинул его!
— Слушай, Деррик, не пудри мне мозги, я его не трогал. Он, похоже, знал о нашем пари...
— Пари! — перебивает гость. — Да ты этим мелкому всю жизнь перечеркнул! Корвин, узнав о твоём поступке, тоже поспорил.
— При чём тут Корвин? — искренне недоумевает Алекс. — Он же уже на последнем курсе.
— Не знаю, но точно известно, что когда ты наиграешься и выбросишь мелкого, он из вампирёныша общественную подстилку сделает. По крайней мере на это и спорили Корвин и его прихвостни. А ты знаешь, какой он настойчивый. Тем более что его отец содержит бордель.
— Дерик, знаешь, что... пошёл ты на х*й со своими проблемами. У меня своих хватает, и мне совсем не интересны желания и сделки Корвина. Мелкого я никому не отдам, сам воспитывать буду.
— Мало тебе попало, как я посмотрю, — ворчит гость.
— Больше, чем ты думаешь... — задумчиво отвечает Алекс и ведет Дерика на кухню, где из небольшой аптечки достаёт мазь от ушибов. Ею они вдвоём натирают изрядно помятые бока. Хорошо, что никто из них не бил в лицо — не придется объяснять однокурсникам причины расцвеченных физиономий.
Крепкий горячий кофе поднимает настроение недавно повздоривших друзей, и они окончательно мирятся. У Дерика нет оснований не верить Алексу, и он успокаивается насчёт мелкого и только потирает саднящие рёбра.
— Дерик, ты в курсе, кто отец мелкого? — неожиданно спрашивает Алекс.
— Шаман. По-моему, его Мунком зовут. Он из племени Маров.
— Он ведь сейчас жив?
— Да, конечно. А что случилось? Почему ты им заинтересовался?
— Рич сказал, что его мать якобы была рабыней, которую затем подарили другому хозяину, а отец погиб. Но, насколько я помню, именно отец привозил его документы для поступления в университет, а вот мать как раз убили несколько лет назад... — говорит Алекс.
— Если бы кто-то совершил покушение на шамана Маров, это вызвало бы настоящий скандал, — замечает Дерик.
— Получается, мелкий врёт. Я должен узнать всю правду, — ровным голосом произносит Алекс. — Надеюсь, ты мне поможешь, так как дяде я пока об этом говорить не хочу...
Оштинский университет. Ричард.
Утро, как известно, добрым не бывает. Хотя сегодняшнюю ночь я проспал без сновидений — впервые за довольно длительное время, — есть один вопрос, который не даёт мне покоя. Вчерашнее свидание с Алексом...
Если верить многочисленным книгам и сайтам, то от близости со старостой я должен был получить удовольствие. Как почитаешь о том, что изнасилование и то порой вызывает оргазм у жертвы, так сразу мысли появляются — может я какой-то неправильный... Вроде всё как нужно сделал, и даже острые ощущения были, но вот во что-то большее они так и не переросли. У меня, похоже, с восприятием что-то не то. Возьмешь какой-нибудь эротический рассказ, так там герои обязательно с первого же раза неземное удовольствие получают. Ещё в таких произведениях непременно расписывается красота члена, а порой, и его длина, словно герои этих историй с линейкой на свидание ходят. У меня подобных мыслей не возникло — ни про красивость, ни про линейку, но на мой взгляд, так у Алекса просто монстр... я в шоке был, когда внимательно его рассмотрел. Во время секса я его размеров особо не почувствовал, а до него — нанося мазь, изготовленную по рецепту тёмной эльфийской магии 'наказания неверного мужа' — как то совсем не думал о величине сего мужского достоинства. В тот момент я пребывал в состоянии какой-то эйфории от осознания воплощения своей мести. Жаль, мне так и не удалось получить удовольствия от нашего бурного совокупления. Думаю, Алекс тоже бы не кончил, если бы в мою мазь не входило возбуждающее средство, так что мне хоть в этом повезло. Главное, что эффект от этого безумства действительно есть, и я наконец-то выспался. Теперь бы только старосте на глаза не попасться. Представляю, как он озверел, увидев стринги и чулки! А ему идёт розовый цвет. Я это, конечно, предполагал, но, надев на спящего красавца такое великолепие, сам был потрясён. Прелесть же! Особенно если учесть, что у Алекса ноги не волосатые, да и вообще он повышенной лохматостью не страдает, ну, за исключением, подмышек, паха и груди — здесь волосы есть... и они все светлые, выделяющиеся на тёмной коже. Но это не портит общего впечатления. А бельё выгодно оттеняет цвет кожи, да ещё и рельеф мускулатуры подчеркивает...
Чёрт! Что-то я не о том думаю. Ведь стопудово Алекс кинется искать меня, когда колечко внимательно рассмотрит! Значит, нужно делать ноги отсюда, и желательно не возвращаться до самого вечера. Пусть староста пока остынет немного, а то и пришибёт ненароком.
Я быстро переодеваюсь и покидаю общежитие. Хорошо, что сегодня не нужно идти на занятия.
Мне удаётся уйти незамеченным ни одним из однокурсников. Город мрачен из-за тёмного, затянутого облаками неба. Моросящий холодный дождь никак не способствует хорошему настроению. Воздух пахнет пылью и особым характерным ароматом, возникающим только во время дождя.
Я спешу в центральную городскую больницу, где сейчас находится Секка. Его полностью оправдали за отсутствием доказательств участия в гибели Орелли. Даже не представляю, как это смогли провернуть, но уже через неделю после случившегося Секку восстановили в университете, вновь зачислив в нашу группу. Правда, по состоянию здоровья он ещё ни разу не появился. Ходили разные слухи о его странной болезни, однако никто так и не понял её истинную причину. Вылечить её можно лишь в течение ближайших дней, потом уже ничего нельзя будет изменить. Мне как-то не по себе, что Секка находится при смерти, но радует, что он всё же помещён в одну из самых дорогих и лучших больниц Оштена...
* * *
Дождь уже прекратился, и ветер почти разогнал тучи. Омытые улицы выглядят по-особому привлекательными. Солнце, отражаясь в каждой лужице, пускает весёлые зайчики в лица редких прохожих, в окна и на проезжающий транспорт.
Я подхожу к огромному зданию центральной больницы. Оно белоснежное, чем и выделяется на фоне остальных, в основном, серых строений. Я взбегаю по широкой мраморной лестнице и захожу в холл. Здесь просторно, но неуютно. Вокруг царит чистота, граничащая со стерильностью. Слабый запах лекарств явно указывает на предназначение этого места. Я подхожу к окошку администратора и пытаюсь узнать, где сейчас находится Секка, но, оказывается, его нет в списках больных. А я ведь точно помню, куда его положили! Мы громко препираемся с администратором — я пытаюсь доказать, что Секка ещё не выписан, так как его нет в университете, а мой оппонент говорит, что такой охотник сюда не поступал. Через несколько минут я прихожу к мысли, что нужно идти к заведующему... Неожиданно за моей спиной раздаётся старческий голос:
— Мальчик, ты, случаем, не того темненького кареглазого парнишку ищешь, что с внучком моим вместе в палате лежал? Его Секкой зовут.
Я, конечно же, на 'мальчика' очень обиделся, но, разглядев пожилую женщину, решаю не нервничать, заставляю себя успокоиться и спрашиваю:
— Да, по описанию, вроде, подходит. А где он сейчас?
— Ирод к нему приходил в поповской рясе. У него ещё морда, перекошенная шрамом. Глаза б мои его не видели, духовника этого. Он добился, чтобы перевели парнишку... выкинули умирать. Всё мало денег этим святошам. Поищи своего друга в хосписе на Артельной. Там одна беднота. Плохой он был, уже нежилец, но, может, еще и свидишься.
Старушка разворачивается и медленными шажками, шаркая, направляется к палатам.
А я, воспользовавшись советом, быстро добираюсь до Артельной.
* * *
Четырёхэтажное здание хосписа когда-то было выкрашено в белый цвет, но со временем краска во многих местах потрескалась и осыпалась, обнажив серые пятна; кое-где поселился грибок, разъедая и покрывая стены светлым, похожим на кристаллы, налётом; в местах, где вода просачивалась сквозь проржавевшие желоба и прогнившую крышу, образовались жёлтые потёки. Внутри вид ещё непригляднее. Тяжёлый запах хлора, лекарств, немытых тел и других гнетущих запахов бедности и болезни шибают в нос, и я начинаю задыхаться от этого смрада. Выровняв дыхание, подхожу к грязному окну, в котором виден неряшливый старик, сидящий на стуле. Он в драном шерстяном свитере на голое тело, каких-то линялых штанах с лампасами, и босой, с воняющими потом ногами. Растоптанные ботинки стоят рядом, с вложенными в них носками.
На моё появление дед не реагирует. Он занят разгадыванием кроссворда в какой-то газете. Я уже собираюсь прервать его занятие, когда он сам вдруг задаёт вопрос:
— Северная орхидея, четыре буквы? — И изучающе рассматривает меня светло-карими, почти жёлтыми глазами.
— Мне нужно найти Секку, он поступил сюда где-то дня два назад. Возможно, его привезли орденцы.
— Пятнадцатая палата, северное крыло...
— Ирис, — говорю я, и старик обрадованно записывает недостающее слово.
* * *
Секка сильно изменился. Потухший бессмысленный взгляд, направленный в грязное окно, частично прикрытое застиранной белой шторой. Сбитые в колтуны потускневшие волосы. Пожелтевшая кожа, обтягивающая выпирающие кости. Мой приход не производит на него никакого впечатления, как и пробегающая по полу мышь...
Он сломан. Его убила не болезнь, а отношение к нему, как к ставшей ненужной, использованной вещи.
— Секка, я пришел повидаться с тобой...
Мой голос кажется бесцветным и тихим в затхлом и неподвижном воздухе. Мне становится страшно здесь находиться. Впервые я вижу подобное ожидание смерти. В отчаянии и полнейшем одиночестве.
— Секка! — зову я громче, но он не шевелится и, похоже, не понимает, где сейчас находится. Мне хочется схватить его за плечи и встряхнуть, вернуть хоть на мгновение в реальность, но я боюсь, что он рассыплется в моих руках. Я просто подхожу, опускаюсь рядом на стул и осторожно беру его ладонь.
— Секка, не молчи, скажи хоть что-нибудь...
— Уходи, — слабый голос, больше похожий на шелест ветра, чем на речь разумного существа.
Мне становится холодно.
— Я могу тебе помочь. Ты поправишься, но есть одно условие...
Он поворачивается ко мне, и в его глазах появляется недоверие, смешанное с надеждой. В нём больше нет ни ненависти, ни гордыни. Он молчит, но это молчание красноречиво.
— Ты не будешь причинять никому напрасной боли для своего удовольствия и во имя служения...
Он обрывает меня, произнося еле слышно:
— Я больше не верю ордену. Мне открылась сама смерть... Жаль, что нам не дано прожить жизнь заново, чтобы исправить все свои ошибки...
* * *
Мне известно, какие страдания причиняет противнику использование 'смертельного прикосновения'. Мастер подробно объяснял, даже дал ощутить на собственной шкуре некоторые эффекты от различных приёмов. Мне пришлось освоить и основные методы лечения от их последействия. Для этого не нужно каких-то лекарств и снадобий — только знания о расположении точек жизни и смерти человека, а также о правильном на них воздействии. На этом-то и основано само боевое искусство. Хорошо, что его уже давно забыли в этом жестоком мире. Мне даже думать не хочется, как могли быть использованы эти знания здесь, например, тем же родственником Алекса или Секкой. Но несмотря на то, что мой однокурсник всегда был жесток, мне хочется надеяться, что он действительно изменился и больше никогда не причинит никому зла.
Я достаю специальное масло и прошу Секку перевернуться на живот. Золотистая ароматная жидкость льётся мне в ладонь, переливаясь, словно прозрачный янтарь. Она тонкой струйкой стекает на спину охотника, а потом я втираю масло круговыми движениями в кожу и делаю массаж, с помощью которого и прикрываю настоящее лечение — специфическую комбинацию почти невесомых ударов по определённым точкам 'жизни'. Теперь Секка точно поправится...
Правда, никто не поверит, что можно вылечить смертельную болезнь у охотника, уже одной ногой стоящего в могиле, простым разминанием мышц. Я бы тоже сильно засомневался, если бы узнал про такое. Боюсь, что орденцы сразу же начнут копаться, выясняя природу 'чудесного исцеления'. Хорошо, что выздоровление, как и смерть, при применении моей техники наступает обычно не сразу, поэтому Секка почувствует себя лучше лишь через пару часов. За это время можно попытаться сбить с толку желающих выяснить настоящую причину избавления от этого недуга...
Достаю изготовленный эликсир, поддерживающий силы, и ставлю его на прикроватную тумбочку, туда же кладу свои очки. Я заставляю Секку выпить пару глотков своего снадобья. Он морщится, но не сопротивляется. Тяжело с непривычки пить эту гадость: наверное, цианистый калий — и тот на вкус приятнее будет. Но вреда от моего зелья точно не будет.
Теперь настало время для декораций. Я беру одеяло со свободной кровати и расстилаю его на полу. По моему плану нужно уложить на него Секку на спину, головой на восток. Это выполнить очень сложно — он от слабости еле шевелится , тяжело дышит и почти полностью опирается на меня. Эта неимоверная слабость скоро начнёт отступать, и состояние улучшится, поэтому нужно торопиться. С хриплым стоном Секка опускается на импровизированное ложе, а я помогаю ему лечь на спину. Страшно смотреть на эти мощи, обтянутые сухой кожей. Прямо живая мумия, вылезшая из гробницы. Ну, могу себя только утешить, что всё это — заслуженная кара, а если бы мы не встретились, то, возможно, он и продолжал бы безнаказанно убивать таких, как я, вампиров...
Надеваю браслеты с колокольчиками и беру в руки... бубен.
Конечно, хоспис — не место для таких игр, но зато всем станет ясно, что приходивший целитель вылечил орденца с помощью знаний, передаваемых из поколения в поколение шаманами племени Маров. Хорошо, что Секка находится в палате один, и можно не стесняться потревожить чей-то покой. Теперь сажусь в позе лотоса, почти касаясь головы лежащего охотника, и тихо начинаю подвывать, вторя ритмичным звоном браслетов и при этом раскачиваясь:
— Ууууаааллооо... тех-тех-тех...уаааааллоооооу... тех-тех-тех...
Мои движения становятся всё быстрее и быстрее, бубенцы и мои завывания дополняются ударами в бубен, и сам я настолько увлекаюсь этой игрой, что забываю про всё на свете. Мне кажется, что даже мои горечь и боль покидают меня вместе с этим бессмысленным танцем, они исчезают из моего сознания, так же как ветер уносит опавшие листья ...
Жаль, нельзя находиться в этом трансе вечно. Чувство свободы и выросших крыльев завораживает, но приходится возвращаться обратно в реальный — скучный и жестокий — мир.
