Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— Чего это вы на меня так смотрите? Нюра, наверное, нажаловалась? — Подумал я о разговоре проведенном накануне. Мои слова остались без ответа. Двое стариков продолжали разглядывать меня с тем же энтузиазмом.

— За то время, что я спал на мне рисунок что ли выступил?

— Вроде того. — Проскрипел Трифон.

— Кто к нам идёт, видел? — В лоб спросил Трофим.

— А может, и сам позвал? — Подхватило услужливо приведение.

— Где же я кого увижу, а тем более позову, если отсюда почитай что месяц даже не высовываюсь. Хорошо ещё хоть подышать иногда выпускаете.

— Ты, отчего отоснулся? — Не унимался Трофим.

— Выспался, вот и проснулся. — Не понимая, к чему они клонят, заволновался я.

— Что ты видел в своём сне? — Уже чётко, почти что по слогам, произнесла Анюта. Она стояла у печи, привалившись к ней плечом.

— А, вы про это? Вроде троих грибников. Только одеты больно странно, будто форму им в одном магазине мама покупала.

— А почему решил, что грибники они?

— Они листья ковыряли. Искали что-то. А сами подумайте, чего в лесу под опавшей листвой можно найти, кроме грибов?

— Ну, уж точно не грибы, милок. Отошла пора.

— Это вы, хорошо понимаете, а городские ни фига в этом не понимают, вот и едут в свободное для них время.

— Ты, что из их лагеря? — Зло сверкнув глазами из-под нависших бровей, рявкнул Трифон.

— Как? Ведь вы ж про сон спрашивали?

— Ты же обещал на людей настраиваться, вот мы и решили, что это и есть результат твоей настройки. — Тихо проговорила Анюта.

— У меня ничего не вышло. — Стал пятиться я в сторону кровати, а ополчившиеся против меня старики и осуждающе смотрящая женщина, явно в чем-то меня обвиняли.

— Ты, настраиваешься на людей. Видишь их жизнь. А если на кого живого натолкнёшься, то они сбиваются в такую вот стаю, и начинают тебя искать, чтоб в глазки твои посмотреть. Понял? — Продолжал резкий Трифон.

— Ничего не понял. Я то тут при чём?

— А что, разве не говорил ни с кем ты в этом своём сне? — Тихо, но жёстко так же напирал Трофим. — Потому как они только нас почуют, сразу сюда придут, вот кто после этого в живых окажется, возникает вопрос.

— Зря вы меня в чём-то там подозреваете. Невинен, словно дитя я в этом. Начиная постепенно въезжать, сразу стал спокойным и уверенным.

— Не он это. — Виновато отвернулся от меня Трофим.

— Не я это. — Повторив тоже самое, прыснул я от смеха. — Чего такое? У вас и лазутчики имеются?

— А как же? Особенно кто в ночи силён.

— Ладно, давай вечерять, да ляски поточим, а потом и на боковую. — Предложил Трофим.

— А что так?

— Сегодня кино не будет. — Проскрипел Трифон. — Они нас враз засекут. А днём у меня силы нету.

— Ну, тогда можно, я один, и только под вашим приглядом попробую? Может у меня днём ловко и толково получиться? — Стал уговаривать двух дедов, будто мне снова восемь лет и я хочу один пойти на речку, а мама не пускает без взрослых.

— Всё потом решать станем, а сейчас ешь и спи давай. — Стал соглашаться со мной мой учитель.

— Чего ты такое ему обещаешь? А если заблудится? Тогда всё напрасно у нас получиться. — Почему-то забеспокоился Трифон.

— Ещё скажи, что упадёт и сопли вытереть некому будет. — Тут же отсёк все пересуды Трофим.

— Так ведь сам знаешь, чего беспокоюсь. Один разъедный из моего рода остался. — Продолжал уже виновато скрипеть приведение.

— Знать тому и быть! Сколько от них, твоих избранников пользы вышло? То-то, а этот раз рвётся, то знать тому и быть. Четверо тебя во всём слушали и шагу без твоего позволения ступить тряслись, вот теперь-то и вспомни, до каких пор дотянули. И такая одинаковая странность за ними за всеми водилась, только уходить, так у них обязательно девка в положении остаётся. Ты не думал, может, потому и не вышло ничего. А он хоть и один, но не растраченный получился. Что если, только его тебе и надо было ждать? — Серьёзно, смотря в стол, будто мысли в слух озвучивал старик. — Вот и Агаша, ежели чего, подмогнуть обещалась. К ней-то вообще никто не сунется.

— Нам с тобой, этими парнями надо бы заняться, а потом и о путешествиях думать. Вдруг, к Агаше и впрямь направятся?

— Так сам же сказал, что там им ничего не получить. Да и Гашка с ней, она одна чего стоит? Не мне тебе это рассказывать.

— Ладно, давай и вправду парня в покое оставим, чего ему на роду написано, всё одно соломки не подстелешь. Только согласен в одном я с тобой, не зря же те парни именно к нему во сне являлись и дорогу показывали?

— Не показывали, а искали. Вот и хорошо, давай тогда думать, как лучше время отыграть, да этих лоботрясов, по ложному пути пустить.

— Ну, чего приуныл-то, внучок? — Спросил Трифон, на что глаза Трофима расширились и он, явно чему-то обрадовавшись, сказал.

— Всё теперича хорошо станется, не зря же ты у нас следок от самого Митрофана.

— А это ты где успел накопать? — Проворчал вечно недовольный родственничек.

— Эх, голова ты садовая. Тебе самому это раньше ещё накопать следовало.

На что Трифон понуро стал ковырять клеёнку, делая задумчивость на своём совсем прозрачном лице.

— А кто такой Митрофан? — Обрадовался я временному перемирию.

— Увидишь потом, коли захочешь. — Заманил любопытством старик.

— То на это времени нет, то на другое, а вот так сидеть, его целый вагон и маленькая тележка.

— Ладно, но чай всё одно выпей. Садись, да слушай. Пока эти люди не уйдут, спокоя у нас не видать, как и не было. А ты Нюра лампу не зажигай, свет в ночи далеко разглядеть могут, и поди скотину свою накорми, что б тоже копытом не била, да не подзывала никого.

Митрофан.

— Много лет назад, на круглом озере, расположенном в глухом лесу и окружённом со всех сторон ещё и малыми сосновыми да еловыми борами, жил древний старик. Это если на давешнее время переложить, то от Красного, что под Желудёвым и недалеко от Ольховки располагалось, в сторону от нынешних озёр в глубь уходить и всё время вправо брать. Вот как раз в тех местах, что Агаша родилась, только поглубже в лес забрать, да в самую серёдку с недельку прошлёпать.

— Там теперь за недельку все ближайшие деревни обойти можно и чащи непроходимой, как редкой экзотики не увидишь. Везде всё пролазили и по возможности наследили. — Сделал я свою поправку.

— Я тебе непро сей час, а про тогда толкую. Только что б лучше представить об этом сказал.

— Да не заморачивайся, я все равно про такое и слыхом не слыхивал.

— Ну, тогда для большей понятливости, немного из прошлого приоткрою. Иначе совсем не ясно станет и скажешь, что опять сказку вешаю тебе на уши. Тот век в России строительством Большой засечной черты отмечен. В наших местах две линии засек проходили — Липская и Шацкая. Обе эти линии прикрывали Ногайский шлях. Особливо в летнюю пору, тяжкую для крестьян, бушевали нападения татар, и тогда посылался в Тереховской городок московский боярин с воинским отрядом. Но и наши местные дворяне, тоже несли засечную службу. Вот как раз само Шилово принадлежало по ту пору роду дворян Шиловских, они главными держателями не токмо земель и народа, но и большой хлебной пристани были. Но самым большим держателем земель считался Терехов-Воскресенский монастырь. Ему принадлежало примерно третья часть современного Шиловского района, а вот сёла Ерахтурской десятины находились под рукой касимовских царей. В какой год тебе не укажу, потому как не упомню, а где-то в тысяча шестисот шестнадцатом может позже, случилась знатная разруха, и голод сильнейший разгулялся из-за пана Лисовского. Ох, и помёрло тогда людей! Лютовал он сильно. Жёг сёла, деревни, кои не пожёг, то опустошил напрочь, так и Тереховской монастырь сильно пострадал. Крестьяне долго вздохнуть спокойно не могли и сами порой на большую дорогу выходили, чтоб себя, да семьи свои прокормить, того не понимая, что чинят таким же как и они сами, голодную смерть. Деревни стали мельчать и вымирать, да чего там деревни, когда в самом Шилове после всего этого где-то дворов двадцать-то и оставалось.

Вот в такие времена и жил он совсем один, не желая в людскую жизнь вмешиваться и их страданья видеть. Очень оберегал своё одиночество и даже по сильной необходимости стремился к людям не обращаться из своего укрытия. Кормился ягодами, да грибами, иногда баловал себя и медком. Ещё отвары из целебных трав пил, так и думал дожить свой век без шума и гама людского. Силы небесные и земные дали пережить ему многих односельчан своих. Даже их детей и внуков, оставшихся жить на том месте, где он последнее время жил и мыкал горе как все. Так что среди живущих, как он думал, о нём никто не знал, потому что знать ни кому не осталось. Каждый день, готовясь к встречи с Господом, он не думал о занятии на следующий. С наступлением утра, он осторожно поднимался с лавки и, пробуя свои, как ему казалось уходящие, силы, неспехом отправлялся к прозрачному голубому озеру. Там, помолившись Богу, набирал в кувшин холодной воды, нёс в ветхую землянку, вырытую прямо в небольшом бугорке около наступающего на озеро леса. Наливал её в единственную таганку из чугуна, служившую ему не один десяток лет, и ставил на маленькую печь, топившуюся по-чёрному. Помимо тепла, маленькая печушка давала много дыма, который летом выкуривал из землянки насекомых, а зимой запускал свежий морозный воздух, вымораживая, а затем тут же согревая маленькое убежище старика. Потом он шёл в лес, чтобы принести сухой валежник, который складывал прямо около входа в землянку. Когда образовывалась целая большая гора, старик начинал ломать и укладывать, выстраивая подобие неровной поленницы. Только потом, немного передохнув, шёл пить чай и есть, чем Бог послал. Всё его устраивало, даже однообразная пища. Главное в жизни, по его мнению, это душевное равновесие и полное единение не только с природой, но и самое главное со своим, таким беспокойным и мучительным, вторым я. Человеческая речь за долгие годы, звучащая только в голове в виде его мыслей, не надоедала, а успокаивала, навевая только чистые помыслы о своём отрешении от суетного и ненужного. Поэтому, он сильно испугался, когда так неожиданно лопнула его старая, испытанная временем таганка. Это для него означало лишь одно — ему надо было собираться в дорогу за новой посудой. А ему очень не хотелось идти к людям. Но зимой без чугунка не обойтись, а пока он проходит, пройдёт половина такого недолгого лета, за которое ещё предстояло многое сделать. Хоть горюй, хоть нет, а собираться нужно, и чем скорее, тем лучше. Несмотря на его постоянный пост и такой неудобный образ жизни, выглядел он никак не немощным и беспомощным.

После полуденного сна он стал собираться в дорогу, взяв на его взгляд самое необходимое. После приготовлений, он пошёл на молитву к своему чистому озеру. Опустившись на колени, старик склонился для поклона на уходящее солнце, после продолжительной и вдохновенной молитвы, как почувствовал лёгкое прикосновение к своим мыслям и неожиданную попытку вытянуть, словно для просмотра, его старую и такую укрепившуюся душу. Такого не было много-много лет. Сильное изумление и растерянность не дали вовремя ухватиться за невидимую руку, и тем самым узнать смельчака, который посягнул на силы и возможности старого отшельника. Только голубой отблеск, едва уловимый промелькнул в сознании, что сказало о том, какова вера и истоки силы владельца, интересующийся его возможностями. Раздумывать попусту, о возможных умельцах, было напрасной тратой времени. Успокаивало только то, что человек, хоть и обладал первоначальным нетронутым даром, который уже редко встречался среди живущих теперь людей, не был приверженцем противоположной стороны. Хотя, чувство огромной старой силы и будоражило, всё же не останавливало, а с большим интересом подгоняло к намеченному походу. Потому ещё засветло старик вышел из землянки, перекинув через плечо такую же, как и хозяин, старую заплечную суму. В ней лежало всё, что считал нужным взять с собой отшельник. Несколько серебряных монет он спрятал в тайный мешочек, подшитый к изнанке рубахи.

Сначала неуверенной поступью, потом, набравший серьёзную походную скорость для своего возраста, он, уверившись в правильности своего решения, выдвинулся в довольно не близкий путь. До наступления ночи, он шёл не останавливаясь даже на временный отдых. Стараясь определить ближайшее к нему селение, он слышал стоны женщин и плач голодных детей. Призывы о помощи целых семей, ограбленных казаками, да беглыми холопами, сбившимися в отдельные шайки и не гнушающимися ничем, убивая ни в чём не повинных людей. Сердце сжималось от желания помочь всем страждущим, но что он мог против грубой силы и такого жаждущего крови оружия. Его сил хватило бы на двоих-троих оголтелых грабителей, но против целой шайки ему необходимо было ещё одного для прикрытия человека, но такого же, как и он сам.

Старик шёл и думал о том, что кто-то, наверное, специально выдёрнул его из такого надёжного укрытия для помощи, хотя бы нескольким семьям. Все догадки строились лишь на тяжёлом времени, наступившем для его родной земли и людей, которые не могли понять навалившиеся испытания.

Густая и плотная ночь, не пропускавшая даже света от горячего пламени костра дальше очерченного путником чудесного круга, будто пожирала отбрасываемый свет, тем самым, угрожая и самому человеку. Усталость, странно навалилась на не по-стариковски довольно крепкие плечи. Путник уснул на мягкой постели из мха и веток. Прогоревший костёр под утро уже не давал тепла, и прохлада ночи стала окутывать убеленного сединами путника. Он проснулся от лёгкого прикосновения к плечу, почувствовав живое мягкое тепло. В предрассветной темноте он видел лишь очертания, которые от тревожного пробуждения рисовали не то, что мог себе представить немного встревоженный пожилой человек. Долгое безмятежное спокойствие непритязательной жизни заставили посмотреть на мир глазами природы. Старик не смог справится с увиденным, наполненным необычайным количеством силуэтов и теней лесом, из-за того, что очень продолжительное время не нуждался в способностях такого рода. Ему стало так нехорошо, что он разом отказался от использования подобного дара. Сознание, выхватившее на долю мгновения мягкое животное, подсказало о нахождении в близи него большой собаки. Бояться чего-либо он разучился очень давно, потому только интерес заставил его пристальней посмотреть на прилёгшее рядом существо.

Совершенно белая собака, похожая мощным видом на матёрого волка, близко подошла к старику, и как будто стараясь защитить его от утренней прохлады, прилегла рядом, при этом не вселяла угрозы, а внушала чувство защищённости и уверенности перед неизвестностью длительного похода.

— Чего-то странно ты появилась тут, милая. Ну, коли, желание такое заимела, я не откажусь от серьёзного попутчика. — Долго молчащий старик прошептал, не узнавая свой собственный голос.

В утреннем лесу, попутчица выглядела сказочно. Сливаясь с белыми клоками запутавшегося тумана, между низкого молодого кустарника, она словно вылепленная из плотных паров, составляла часть просыпающегося с разноголосьем птичьего пения лесом. Старик встал со слежавшейся за ночь постели и стал собираться в дорогу. Собака не отходила, а как будто понимала необходимость человека в определенных сборах. Она сидела и терпеливо ждала, выбранного ею попутчика. Человек не старался испытывать терпения ночной гостьи, и наскоро покидав в мешок свои неказистые пожитки, отправился в путь. Внимательно не рассматривая странное животное, старик был удивлён, когда столкнулся с понимающими её глазами, они оказались красными, но не вселяющими никакой угрозы. Собака шла шаг в шаг с человеком, будто претендовала на их равноправность. Мягкая, средней длины шерсть едва касалась ноги старика. О том, что в этой жизни ничего не происходит просто так, он познал довольно в раннем возрасте, потому решил, что дальнейшее само даст ответ на всё произошедшее с ним сейчас. Гнать животное от себя в такое смутное время он посчитал глупостью, тем более, что она не мешала, а даже помогала идти по разросшемуся лесу, отыскивая более удобные места для довольно виляющей между деревьями тропинки. Теперь он молчал не в одиночестве, а с приятной живой попутчицей, которая свалилась как снег на голову, нежданно-негаданно, приблудив неизвестно откуда. Собака шла рядом и вела себя так, будто прожила с человеком бок о бок не один год. Ближе к обеду она запрядала ушами, и оглянувшись на старика, рванулась к ближайшему кустарнику.