— Для того я сюда и ехал, и вы это знаете.
— Я видел довольно самоубийц, но вы, святой отец, среди них один из самых изобретательных. На родине не нашлось того, кто поднес бы вам факел к костру, и вы явились для этого в Констанц?
— Моя родина — Империя, и здесь я так же дома, как вы, и уж точно больше дома, чем этот антихрист в папской тиаре!
— Ага, — многозначительно произнес Бруно, и гость умолк, глядя на него настороженно. — Ага, — повторил он. — Вот, стало быть, как. Стало быть, хотя бы это в вашем рассудке осталось. Хотя бы это вы понимаете. Это хорошо.
Гость настороженно смолк, выжидающе глядя на Бруно, и, наконец, не услышав более ни слова, осторожно уточнил:
— Что вы имели в виду?
— Хм... — нарочито задумчиво промолвил он. — Что же я имел в виду... Вы, майстер Гус, произнесли некое утверждение, и я сказал 'рад, что вы это понимаете'. Логично предположить, что я имел в виду именно то, что вы сказали.
— Что Папа — антихрист?
— Вообще говоря, я разумел ту часть вашего изречения, которая про Империю и дом, но да, и про Папу тоже, — согласился Бруно небрежно. — Если б вы продолжили нести прежнюю чушь про защиту своего доброго имени пред ликом наместника Господня и про надежды на оправдание, я бы решил, что вы скорбны рассудком, что для человека в возрасте сорока шести лет, согласитесь, было бы весьма преждевременно и до крайности печально.
— Стало быть, сейчас вы по сути заявили мне откровенно и неприкрыто, что слушать меня не станут и в любом случае осудят?
— Да я твержу вам это с тех пор, как вы пребываете в стенах этого дома, святой отец, и меня несколько удивляет, что вы осознали это только сейчас. Вы серьезно? Вы решили переть против Коссы и всей его церкви в одиночку, со своими народническими идеями и при поддержке богемских националистов — и ожидаете, что в ответ на ваши слова вам покивают, а потом братски обнимут и восплачут? Знаете, я начинаю всерьез возвращаться к своим подозрениям касательно вашего рассудка.
— Ваше презрение к народу Богемии, — со вновь проснувшейся злостью выговорил Гус, — свидетельствует о том, что я на верном пути, и мне стоило делать то, что я делал, и говорить, что говорил.
— Народ Богемии, как вы сами заметили, часть Империи. Как служитель Конгрегации, положившей столько сил на укрепление этой Империи, я не могу испытывать презрения к одной из его частей.
— Однако эту часть почитаете второстепенной, этаким придатком, должным подчиняться и все более растворяться в тех, кто поставлен в Империи главными — в немцах. Вы уважаете богемцев? В самом деле? А знаете ли вы язык столь уважаемой вами части Империи?
— Samosebou, ne budu trvat na tom, ze znam cestinu, ale pár vety dovedu dat dohromady, — безмятежно кивнул Бруно. — Ale vidim, ze znate muj jazyk mnohem lepe, nez ja — vash. Tak proc bych trapil svuj jazyk a vas sluch?[92]
Гость на несколько мгновений смятенно застыл с явной растерянностью и, наконец, встряхнул головой, нахмурясь.
— Положим, это так. Вы что-то выучили, отец Бруно, потому что вам это требуется по долгу службы. Но...
— Послушайте, майстер Гус, — снова оборвал он, — ну к чему это все? Богемские короли управляют Империей вот уже которое поколение, а скоро (вы это знаете, я это знаю, все это понимают) к управлению перейдет и Его Высочество, и богемская задница будет попирать имперский трон и впредь. Скажете, что на месте Люксембургской династии могла оказаться любая другая? Могла. Но оказалась эта. Вам бы гордиться, но нет, вы и в собственном короле выискиваете неправильные капли крови — тут у него немецкая, тут французская... Конгрегацию основал человек, в котором этой самой богемской крови было больше, чем во многих из вашей богемской знати. Что вы сделали? Растрезвонили об этом повсюду, всякому встречному-поперечному тыча этим в лицо, чтобы все в мире знали, какие люди выходят из вашей земли и чего добиваются в жизни? Не-ет, вам и в отце Бенедикте было слишком много немецкого.
— Не в крови дело.
— Неужели? Отчего же тогда вы и ваши единомышленники при поддержке этого ничтожества, по недоразумению именовавшегося архиепископом Праги, чье мнение в вопросах веры было столь же непрочно, как положение кучки конского навоза во влтавской проруби, пытались подсунуть Императору договор, по которому все небогемские землячества в университете теряли право пропорционального голоса в управлении? Оттого, что их представители имели несчастье не говорить по-чешски? От убеждения, что в Империи права богемцев и немцев равны, но богемцев в Богемии непременно равнее?.. А может просто оттого, что вы хотели ублажить тех, кто выдвинул вас, так и не ставшего доктором теологии, в ректоры?
Гус поперхнулся, его пухлые щеки побелели и пошли красными пятнами, в горле булькнуло, и он беззвучно шевельнул губами, так и не сумев породить в ответ хоть что-то членораздельное.
— Что — не так? — уточнил Бруно и беспечно пожал плечами: — Ну, быть может, и не так... Но отчего же пойти на единение с собратьями-христианами немецкого разлива вам претит, а вот якшаться с язычниками, но зато богемцами — нет? Что за удивленный взгляд, майстер Гус, откуда это возмущение? Вы не знали, что ваши последователи вовсю заключают союзы с последователями Каспара Леманна? Вы помните, кто такой Каспар Леманн? Помните? — переспросил он, не услышав ответа, и гость нехотя буркнул:
— Прекрасно помню.
— Еще бы... И как я вижу, сейчас вы мне возражать не рветесь; стало быть, об этом маленьком грешке ваших единомышленников вы хорошо осведомлены. И, к слову, их отчего-то не смущает, что новое дыхание в 'народное богемское сознание' вложил вполне немецкий язычник. А теперь представьте, что услышали все это не от меня, а от кого-то из кардиналов или епископов на Соборе.
— Я никогда не призывал нарушать заветы Церкви, — с расстановкой произнес Гус.
— А ваш ученик Иероним, иконоборец и поборник... как он там говорил?.. 'наисвятейшего богемского народа' — призывал. И не просто призывал, а пытался искать союзников против Церкви у восточных схизматиков, и что еще хуже — подбивал на войну против Империи ее врагов. Жаль, казнен он был раньше, чем я успел спросить, как в его голове уживались идеи богемского патриотизма и союзничество с литовским королем.
— Возможно, я плохо его учил, — хмуро сказал Гус, и Бруно кивнул, подчеркнуто мягко согласившись:
— Возможно. Однако заметьте, святой отец, и ученик ваш, казненный пять лет назад, и еще живые последователи — все они отличаются удручающей склонностью к нехорошим союзам. С чего бы так?
— Я никогда не проповедовал отказ от Христа. Никогда не звал вступать в союз с язычниками, поэтому если какие-то люди, называющие себя моими последователями, так поступают...
— ...это логичное продолжение начатой вами национальной войны.
— Я не начинал никакой войны!
— Начали, начали, — благодушно кивнул Бруно. — Ну вот что вам не нравится? Пройдемся по основным пунктам. Чрезмерное увлечение земными богатствами со стороны духовных лиц? Повторю ваши слова, святой отец: чтобы убедиться в вашей правоте, довольно пройтись по улицам Констанца, посему даже и не думаю с вами спорить. Но что дальше? Вам не по душе развращенность духовных сановников? Чтобы понять, насколько вы правы, достаточно пройтись по тем же улицам вечером. Не вы первый о том говорите и, как бы мы ни надеялись на скорое исправление ситуации, не вы последний. А вот дальше — дальше и начинается ваша война. Против чего еще вы там читали свои пламенные речи — против индульгенций?
— Отец Бруно, я не вынесу еще одной проповеди о благе этого предприятия, да еще и от конгрегата.
— Даже не собираюсь, — пожал плечами он, — ибо согласен с вами и здесь: затея это была дурная. Но чего вы требовали? Повторите?
— Гнать торговцев индульгенциями с земель Империи, — твердо вымолвил Гус; Бруно кивнул:
— Хорошо. А теперь, святой отец, давайте мы с вами рассмотрим одну реальную ситуацию и одну гипотетическую. Вот вам реальная: три-четыре года назад, после восшествия Бальтазара Коссы на папский престол, торговцы индульгенциями на территории Империи часто начали становиться жертвами грабителей. Вы ведь слышали об этих досадных событиях? Не могли не слышать. Что было дальше — напомнить или скажете сами?
— Они обращались к властям с требованиями расследовать нападения, наказать виновных и возместить утраченные суммы, — нехотя отозвался гость, и Бруно поторопил, когда он умолк:
— И?..
— Ни разу не добились своего, и папские посланники стали обходить большую часть имперских земель стороной. Но это не по-христиански! Разбойничьи методы в борьбе с развращенностью духовных служителей, многоуважаемый ректор академии святого Макария, это не то, что одобрил бы Господь Иисус!
— Это Он вам лично сказал? — с интересом осведомился Бруно. — То есть, вот так пришел однажды и сказал: 'Ох, Ян, не одобряю Я конгрегатских методов'?.. Хорошо, теперь рассмотрим ситуацию гипотетическую — такую, какой ее видели вы в своих грезах о чистоте Церкви. Что, по-вашему, надо было сделать?
— Гнать торговцев из храма.
— То есть, выгнать папских посланников прочь из Империи, — кивнул Бруно. — Ага. Хорошо. И что было бы потом? Это не риторический вопрос, ответьте, майстер ректор Пражского университета.
— Бывший ректор.
— Пусть так. Отвечайте, прошу вас. Что было бы потом?
— Конфронтация с Римом.
— В которой, если следовать вашей логике, Империя должна была продолжать стоять на своем. И дальше? Не молчите, что дальше?
— Папский интердикт[93], — неохотно ответил Гус, и Бруно снова кивнул:
— Во-от. А дальше?.. Отказ покаяться и признать правоту Папы? Другого-то выхода вы не признаете, да и нет его. А потом? Надеяться, что Папа осознает, что был неправ? Что курия это осознает и вынудит его это признать? Хорошая шутка. И каков иной выход? Уйти к одному из двух других Пап в подчинение? Или провести Собор, на этом Соборе постановить, что к тем двум мы не пойдем, а Римский Папа еретик и не нужен, и выбрать своего, годного? Отличная мысль, только Европа не знает, что им делать с тремя понтификами, а мы одарили бы их четвертым. Окончательно утвердим девизом 'много Пап не бывает'?.. Однако, я вижу, вы сегодня не столь красноречивы, как на своих проповедях, святой отец. В чем дело? Реальность не желает уживаться с вашими мечтами о земной Церкви, парящей на воздусях безгрешности? Или придется признать, что в таком случае Императору пришлось бы вести самую настоящую религиозную войну, начать настоящий Крестовый поход против Рима, а о таких вещах вы, помнится, тоже отзывались неблагодушно? Что там еще у вас было... Симония? Ужасная традиция, согласен. Но опять же — не вы первый. Дальше что? Пренебрежение паствой и использование оной паствы исключительно для наживы? Жуткое дело, не спорю.
— К чему все это? Если вы сами признаете, что Церковь погрязла во грехе и ей требуется омовение...
— Кровью?
— Прекратите приписывать мне то, чего я не утверждал!
— Так это подразумевается, других вариантов нет. Или вы верите, что способны призвать всех церковнослужителей к покаянию? Всех, какие есть, от куриальных до поместных? Майстер Гус, да вы просто-таки воплощение греха гордыни.
Гость молча бросил на собеседника раздраженный взгляд, и он вздохнул:
— Что ж вам всем так неймётся-то... Вот еще одна отличительная черта идеалистов: вы всего хотите здесь и сейчас, вы не согласны ждать, не желаете делать маленькие шаги навстречу цели, вам непременно нужен прыжок, и плевать, если он завершится в пропасти... Скажите, святой отец, претензии к работе Конгрегации у вас есть?
Гус непонимающе нахмурился, на миг даже позабыв злиться.
— Н-нет... — нерешительно отозвался он. — Но к чему это?
— Сколько десятилетий назад Альберт Майнц начал делать так, чтобы сегодня вы могли это сказать? — спросил Бруно и, не услышав ответа, кивнул: — Вот то-то и оно. К слову, майстер Гус, а как вам новое поколение нашего священства?
— Что? — хмуро переспросил гость, и Бруно повторил с расстановкой:
— Молодые священники, которые стали сменять прежних по всей Империи. Не могу не признать, что их меньше, чем того бы хотелось, но уже должно стать достаточно для того, чтобы вы их заметили. Так как они вам, святой отец?
— Хороши, — через силу отозвался тот. — Они вселили в меня веру в то, что меня услышат и поддержат, что Церковь сама же вспомнит о своем предназначении, что оздоровление духовное уже...
— Вы это серьезно? — хмыкнул Бруно, и гость умолк, глядя на собеседника почти враждебно. — Вы впрямь искренне полагаете, что просто внезапно что-то щелкнуло в церковном механизме, и на свет сами собою начали вылупляться пастыри добрые?
— Вы сейчас...
— Да, прямо говорю вам, что замещение нечестивых носителей сана, не вам одному опостылевших, это целенаправленная работа Конгрегации.
— Это похвально, — кивнул гость, — однако не слишком ли медленно?
— О, вот оно, — подчеркнуто весело щелкнув пальцами, улыбнулся Бруно. — То, о чем я говорил минуту назад.
— Но время не всегда даст вам полвека на то, чтобы делать эти ваши маленькие шаги! Не есть ли ваше воспитание добрых пастырей лишь затыкание дыр в плотине пальцами, в то время как ее вот-вот прорвет?
— А ваши проповеди и воззвания — это что? Не призыв ли разрушить плотину вовсе? Возможно, вы удивитесь, майстер Гус, но реформы не обязательно проводить методом возмущения народа, игры на национальных амбициях, которые грозят развалом Империи, и принесения себя в жертву для воодушевления последователей. К слову заметить, сейчас мы с вами могли бы затеять любопытный богословский диспут о том, является ли ваш поступок по сути самоубийством, et ergo — смертным грехом.
— Я не собирался приносить себя в жертву. Я...
— Просто не подумали о последствиях, — докончил Бруно, когда оппонент снова замялся, подбирая слова. — В этом беда всех мечтателей. Это я знаю по себе, поверьте; к счастью, нашелся человек, вовремя удержавший меня на краю пропасти. В вашем случае, похоже, таких людей не отыскалось, и дурную привычку не думать о результатах вы пронесли через года. От всей души надеюсь, что она все же не срослась с вами намертво, поскольку, невзирая на то, что мне есть с чем поспорить в ваших проповедях, мне совершенно не хочется вашей гибели. Есть в идеалистах, помимо упомянутого мной грешка, и одна явная добродетель: бескорыстие и искренность, и вот их-то мне бы очень хотелось заполучить в свое распоряжение. Точнее, в распоряжение Конгрегации и, шире, Империи.
Мгновение Гус сидел недвижимо, глядя на собеседника с удивлением и заметной растерянностью, а потом вдруг расхохотался, громко хлопнув себя по коленям, точно услышавший сальную шуточку крестьянин.
— А вы интересный человек, майстер ректор, — отсмеявшись, заметил Гус с нервозной улыбкой. — Так меня купить еще не пытались.
— С чего вы взяли 'купить'? — подчеркнуто удивленно переспросил Бруно. — Богатств я вам не обещаю, выгодных должностей или санов — тоже. Привилегий тоже не будет. Все, что я могу предложить — это чаемое вами оздоровление Церкви и ее... как вы там говорили?.. 'разворот лицом к народу'? А, и bonus'ом: вам выпадет сомнительное счастье поучаствовать в спасении мира. И, возможно, выжить, но это не точно.
