Нф-2017: Демон

— О, Гайвота, вот ты где, а я уж заждался! — Противный скрипучий старческий голос послышался откуда-то слева, и из теней вынырнул сухой старикашка с пузиком-бочечкой.

Вот, серьезно, кроме как "старикашка" другого определения для него мне на ум не приходило. Противный, скользкий взгляд жадно общупал меня сверху донизу. Ей-богу, ощущение такое, будто меня облапали. Опустила глаза, чтобы не встречаться с этим мерзким взглядом.

— Сеньор Мартинш, вы сегодня пораньше, — проворковала сеньора Гайвота. — А у меня для вас сюрприз.

— Да, милочка, освободился быстрее, чем смел надеяться, — старикашка поднес к губам ручку сеньоры Гайвоты. — А это милое создание, которое так забавно стесняется — и есть этот сюрприз?

— Именно, сеньор Мартинш. Только, вы уж простите, но девушка пока не готова. Она только поступила, и мне еще необходимо провести с ней небольшой инструктаж, прежде, чем она будет готова предстать перед клиентом.

— Что вы, сеньора Гайвота, какой, право инструктаж, — захихикал старикашка. — Смею надеяться, я достаточно опытен, чтобы невинная девушка не скучала со мной и без предварительных наставлений. Она ведь невинная? — Спохватился он.

— Конечно, сеньор Мартинш, как вы могли подумать... — Притворное возмущение в голосе сеньоры было таким... притворным.

Я снова хлопала глазами, не в силах до конца понять, что происходит. Было одно предположение, но оно звучало слишком дико, чтобы это действительно происходило со мной. Поэтому я покорно пошла, ведомая сеньорой Гайвотой, на второй этаж, в комнату, главным украшением которой служила огромная пышная кровать под балдахином.

И только когда за сеньорой Гайвотой захлопнулась дверь, оставляя меня наедине со старикашкой, я начала осознавать весь ужас своего положения. Меня попросту продали в бордель. Вот оно — воздаяние.

Сеньор Мартинш приближался ко мне, играя сальной улыбочкой на губах. Руки его лихорадочно возились с застежкой брюк. Старикашку прямо потряхивало от нетерпеливого предвкушения.

От страха, в глазах у меня потемнело. За миг до того, как потные, влажные руки Мартинша прикоснулись ко мне, мне привиделся черный крылатый силуэт, заслонивший вытянутые для поцелуя старческие губы. Вскрикнув, я вытянула вперед руки, пытаясь оттолкнуть неизбежное.

По рукам пробежала волна дрожи. Кончики пальцев закололо — так бывает, когда молния ударяет где-то поблизости. Мартинша отбросило от меня, будто волной. Безвольной куклой на ковер упало мертвое тело моего несостоявшегося насильника. Уставившиеся в потолок стекленеющие глаза затопил дикий ужас.

Я отвернулась к кровати, и меня вырвало.

За дверью слышались крики и топот бегущих шагов.

9

— Так, говоришь, бургомистр с ним поругался? — В который раз спрашивал меня пожилой полноватый стражник. Одутловатое лицо с опущенными вниз уголками глаз и тяжелыми веками выглядело сонным, но спать моему собеседнику явно не хотелось. Иначе, почему бы он меня мучал одними и теми же вопросами уже который час? За крохотным окошком допросной, забранным частой решеткой, уже серело: близился рассвет.

— Сеньор стражник, я уже не раз вам говорила: я ни разу не видела сеньора бургомистра и даже не знаю, как он выглядит. При мне сеньор Мартинш ни с кем не ругался.

— Ох, какая же ты непонятливая, деточка, — устало вздохнул стражник. — Ладно, скажу открытым текстом: или ты сейчас даешь показания, в которых подтверждаешь, что бургомистр повздорил при тебе с Мартиншом и имел основания и возможность отравить его, или в убийстве обвиняют тебя, и с рассветом я сдаю тебя на руки святой инквизиции. Выбирай. Братья инквизиторы не будут с тобой так обходительны, как я. Ты — рыжая, а значит, по определению похожа на ведьму. Думаю, и родимое пятно на левой груди найдется, — стражник подался ко мне.

Я в панике схватилась обеими руками за ворот своего парадного голубого платья, пытаясь стянуть вырез поплотнее. Никакого родимого пятна у меня отродясь не было. Но проверять это какому-то стражнику я позволить не могла. Должны же быть какие-то рамки приличия! Подумала, что инквизиторам на них будет плевать.

— Я вас поняла, сеньор стражник, — голос у меня дрожал от усталости и, честно говоря, страха. — Но я не могу подтвердить то, что не видела своими глазами, понимаете? А вдруг бургомистр тут не при чем? Вдруг это и в самом деле я убила сеньора Мартинша? Я ведь его оттолкнула, и поэтому он упал, а потом умер.

— Ой ду-у-ура, — протянул мой собеседник.

— Может и дура, — не стала спорить я. — Но участвовать в обвинении невиновного не буду.

— Дура, — согласился сам с собой стражник. — Ты хоть понимаешь, что означает в наше время обвинение в колдовстве?

— Понимаю... Наверное. Но ведь я не колдовала? — Вот в этом, к слову сказать, я до конца уверена не была. — Да кто там разбираться будет, колдовала или нет, — стражник, почуяв мои колебания, снова решил надавить, припугнув. — Из тебя просто выбьют признание. Под пытками инквизиции ты признаешься в чем угодно, лишь бы это наконец-то прекратилось, и тебе поскорее дали бы умереть. Но ведьме, тем более признавшейся, быстрая смерть не положена. Ей положен костер.

Я вздрогнула. Вспомнился пугающе реальный сон, увиденный под воздействием зелья, которое заставила меня выпить цыганка. В том сне ожоги, которые покрывали мое тело... они были очень похожи на те, что можно получить, побывав на костре. Значит ли это, что сон был вещим? Получается, меня все равно отправят на костер, что бы я ни выбрала? Или, этот сон был предупреждением, и если я сейчас соглашусь на предложение стражника, я смогу избежать костра?

— Сеньор стражник, — твердо ответила я, посмотрев ему прямо в глаза. — Я понимаю то, о чем вы говорите. Я очень боюсь попасть на костер, да и пыток, если честно, боюсь. Но я не могу обвинить человека в убийстве, которого он не совершал. Даже абсолютно незнакомого человека.

— Дура, — повторил стражник. — Что ж. У тебя еще есть пара часов до рассвета. Подумай.

* * *

В камере окон не было. Была только щель-бойница под самым потолком. Ее было достаточно для того, чтобы в камеру поступал свежий воздух. А также для того, чтобы я могла следить, как неумолимо светлеет крохотный прямоугольник над моей головой. Впервые в жизни я ждала рассвет без радостного предвкушения нового дня.

"Господь милосердный," — шептала я, стоя на коленях на холодном каменном полу. — "Позволь мне быть сильной. Позволь принять судьбу, которая уготована для меня. Позволь со смирением пройти даные тобой испытания. Если мне суждено принять смерть на костре, позволь встретить ее с достоинством. Не дай мне смалодушничать под пытками и оклеветать того, кто невиновен."

— Бартаз! Дарат эла вардар!

— Вардар нау вардар, картарат, Дирут...

Из широкого странной формы окна в помещение лился свет звезд. Звезды были нереально близкие, но незнакомые. В комнате не было другого света, кроме того, который давали звезды. Собеседники кутались в тени. Один из демонов стоял лицом к окну, и я вполне четко могла рассмотреть его черты. Тоже смуглый и желтоглазый. Но глаза не такого яркого оттенка, как у моего демона, а скорее, цвета ржавчины. Волосы какие-то сероватые. Седые, что ли? Демон выглядел пожилым. Не знаю, с чего я сделала такой вывод: лицом демон был вполне молод, но общее ощущение, исходившее от него, говорило о немалом грузе прожитых лет.

Вторым собеседником был мой демон. Он стоял ко мне спиной — темная тень с черными крыльями. Но я точно знала, что это он, и никто иной. Что-то в силуэте, осанке, в том, как он двигался, жестикулируя в попытке что-то доказать собеседнику. Накал спор явно приобретал немалый. Причем, горячился именно мой демон, а собеседник, наоборот, пытался что-то ему втолковать, успокаивая.

Внезапно мой демон замер, вскинув руку в предупреждающем жесте. Дождавшись, пока собеседник замолчит, демон стремительно обернулся. Я утонула в ярко-желтых глазах, все вокруг затопила тьма.

Я стояла, не в силах шевельнуть даже пальцем, как всегда в снах про демона. Было темно, хоть глаз выколи. И тихо. Только я все равно чувствовала его присутствие за своей спиной. Демон стоял почти вплотную ко мне. Я ощущала его всей кожей. Нас разделяла от силы пара сантиметров. Его дыхание щекотало мою шею. Секунды убегали, все ускоряясь, вместе с ударами сердца, которое готово было выскочить из груди. Кожа в том месте, где ее касалось дыхание демона, горела, по спине вниз маршировали толпы мурашек.

"Нау дешу теа вардар, ана," — едва слышно выдохнул он мне в ухо.

Я разом успокоилась. Все тревоги отступили, став неважными и далекими.

Дверь камеры заскрежетала, открываясь.

— Рассвет, — сообщил стражник, переступая порог.

И правда: в отверстие-амбразуру под потолком лился свет, падая косым прямоугольником к моим ногам.

— Ты ничего нового не припомнила? — Он с надеждой заглянул мне в глаза.

Я упрямо помотала головой.

— На нет и суда нет. Она в вашем распоряжении, братья, — стражник отступил в сторону, пропуская в камеру двух инквизиторов в черных сутанах.

10

Пытки были не так страшны. Гораздо страшнее оказались беседы с братом-инквизитором. Тем самым, что читал молитвенник на площади у клетки демона. Только тогда стоял яркий солнечный день и это происходило не со мной. А здесь и сейчас имелось темное сырое подземелье, дыба, на которую меня вздернули "вполсилы" — так, чтобы можно было достать до холодного каменного пола носочками босых ног и дать хоть небольшое, но облегчение затекшим рукам. Потом ноги сводила судорога, и я снова повисала на веревке, привязанной к крюку в потолке, всем своим весом. Больно? Да. Мучительно? Да.

Но боль — это ничто в сравнении с унижением. У меня отобрали всю одежду. Каждой частичкой бесстыдно обнаженного тела я чувствовала пристальный, липкий взгляд в прорезях маски палача. Каждым миллиметром оголенной кожи я чувствовала прикосновения каленого железа в его руках. А брат-инквизитор все говорил и говорил ужасные вещи. О том, что моя душа никогда не увидит Господа. О том, что у рыжих вообще нет души, и надеяться на спасение мне в любом случае нечего. А я надеялась. И молилась. Но брат-инквизитор смеялся и говорил, что мои молитвы только сотрясают воздух. Что мои мучения можно прервать лишь одним способом. Смерть. Избавление а обмен на признание в совершенном колдовстве. Избавление, но не прощение.

"Нау дешу теа вардар, ана," — послышался мне такой знакомый голос. Теплая рука прошлась по моему лицу, убирая прилипшие волосы. На этот раз я сумела пошевелиться, подняв голову.

На меня смотрела страшная птичья маска с глазами-стеклами из темного кварца, тускло блестевшими под черным капюшоном.

— Что? — Ослабевшим голосом спросила я.

— Я не дам тебе умереть, девочка, — повторил лекарь неприятным хриплым голосом. Каким-то неимоверно низким, но каркающим, как его маска. "Кто придумал обряжать лекарей в такие страшные маски," — подумала я, чувствуя, как падаю на пол. Оказывается, веревку, удерживающую мои руки вверху, развязали, а стоять сама я не смогла бы — затекшее тело было чужим и меня не слушалось.

— Почему? — Спросила вслух.

— Ты — не ведьма. Мартинш умер не из-за твоего колдовства, и я могу это доказать, — лекарь подхватил меня у самого пола, укладывая на солому в углу.

— Но брат-инквизитор...

— Брат-инквизитор может ошибаться. Иначе меня бы не позвали. Выпей, — мне в губы ткнулась щербатая глиняная кружка с водой.

Я жадно принялась глотать такую желанную влагу.

— Тихо, тихо, не спеши. Отдохни. До утра тебя никто не тронет.

Лекарь поднялся. Я смотрела, как он уходит: хромая, нескладная фигура в мешковатом плаще и капюшоне. А видела другую фигуру: высокую, сильную, с могучими черными крыльями за спиной. Ничего общего. Но в моем затуманенном сознании образ демона был настолько прочно связан с обещанием защиты, что наложился на проявившего неожиданное милосердие лекаря, даря мне веру в то, что теперь все будет хорошо.

А хорошо не было. С утра пытки продолжились. Не знаю, сколько прошло времени. Наверное, день. Может, больше. Я могла судить о времени только по тому, что меня периодически снимали с дыбы, давая отдохнуть. Каждый раз передо мной клали два листка с признанием: в одном говорилось, что я — ведьма и убила Мартинша своим черным колдовством. А во втором — что Мартинша убил бургомистр, подсыпав ему яду после ссоры, которую я, якобы, наблюдала. Содержимое признаний мне прочитал брат-инквизитор. Сама читать я была уже не в состоянии — буквы расплывались. И снова предложили выбор. Такой же, как предлагал мне стражник. Свободу и милосердие или смерть на костре.

Я не знаю, чем так перешел дорогу святой инквизиции здешний бургомистр. Возможно, он и в самом деле был плохим человеком. Ведь не могут же святые братья ошибаться? Верно. Не могут. Я раз за разом прокручивала в голове произошедшее в той злополучной комнате.

Вот старикашка приближается ко мне, сладострастно вытянув губы. Его порочное морщинистое лицо все ближе. Я вытягиваю руки, толкаю его в грудь, отчаянно желая оттолкнуть подальше, так, чтобы он отступил и не вернулся. По моим рукам пробегает дрожь. И старикашка падает замертво. Пробегает дрожь.

Рук я сейчас не ощущала: они затекли от долгого висения на дыбе. Но я хорошо помню это чувство. Дрожь, переходящая в покалывание в ладонях. Святые братья не могут ошибаться. Я схватила перо, непослушными пальцами. Листок норовил убежать из-под руки, но я его придержала. Перо повело в сторону, оно скрипнуло, прорывая бумагу, но подпись мне поставить все-таки удалось. Все. Что сделано, то сделано. И пускай моя душа не найдет спасения за то, что я совершила, но мои мучения наконец-то прекратятся. Я устало откинулась на спину, закрывая глаза.

"Ка теа тараз, ана? Ка теа тараз?" — Желтые глаза, так похожие на мою подружку-луну, почему вы смотрите с таким упреком? Кисточка-сердечко, почему ты не решаешься стереть слезы с моей щеки? Сама я не могу: ты знаешь, демон, в моих снах я не властна над моим телом. И слезы застилают мне глаза, и твои желтые глаза расплываются, преломляясь в слезинках тысячами солнечных зайчиков.

Солнечные зайчики танцевали на моих таких отяжелевших веках. Знакомый голос брата-инквизитора читал молитву, но смысл слов от меня ускользал. Мир покачивался. Увидев, что я открыла глаза, брат-инквизитор на мгновение прервался, отложив молитвенник.

— Что ж. Ты сделала свой выбор. Крайне глупый выбор. И теперь тебе придется иметь дело с последствиями. Молись. Возможно все-таки Господь тебя услышит, если раскаяние будет достаточно искренним.

Повозка, на которой я лежала в неудобной позе, связанная по рукам и ногам, остановилась. Грубая рука палача — моего старого знакомца в красной маске, вздернула меня на ноги. Мы стояли посреди площади, полной народа. Прямо передо мной высился помост с кучей дров и хвороста, сваленной под вбитым в землю столбом. Я прикрыла глаза. Это для меня. Что ж. Хотя бы на меня надели длинную рубаху из грубого холста. Больше всего я боялась, что так и поведут на костер — голой.