Нф-2017: Демон

Шаг, другой, пятый. Подняться на помост. Не смотреть на толпу. На их лицах — тупая злая радость. Наверное, такая же была на лицах тех, кто кидал камнями в демона на другой, такой похожей на эту, городской площади.

Снова руки за голову. Палач накинул веревку, стягивающую мои запястья, на крюк, вбитый в столб. Ноги тоже привязал. Брат-инквизитор, не умолкая ни на секунду, читал молитвенник. Хотелось закричать, чтобы он замолчал и дал мне обратиться к Господу самой. Но голос сел, и я не могла вымолвить ни слова. Вот уже палач занес факел над кучей хвороста у моих ног...

— Стойте! — Раздался над площадью хриплый крик.

К помосту, прихрамывая, спешил давешний лекарь. В его руке была зажата какая-то бумага.

— Остановите казнь! Это чудовищная ошибка. Девочка не виновата! Мартинш умер по естественной причине! У меня индульгенция от кардинала для несчастной!

— Сеньор лекарь, мне очень жаль, но девочка сама подписала признание в совершенном ею колдовстве, — брат-инквизитор заступил лекарю дорогу.

— Святой брат, это мне очень жаль, — сухо ответил лекарь своим хриплым голосом, глухо звучащим сквозь маску. — Но у меня также есть доказательства того, что это признание вы выбили из малышки под пытками, призванными получить другое, более выгодное вам, признание. Боюсь, вы больше не в праве решать судьбу этой девушки. А вот вашу судьбу решит суд ваших братьев. И я очень надеюсь, что ответ вам придется держать по всей строгости.

Отодвинув палача, лекарь поспешил ко мне.

11

Демон был большой и красивый.

Но не мой. А тот, второй, который постарше. Он стоял у постели, гневно глядя куда-то позади меня своими ржавыми глазами, и говорил, говорил...

— Ка дарат у тарар коз-иту тарог? Иту дирэ козтарэа терран им-тариал! Нау комра, им-ка теа нау дешар иту-ана вардар уль тарар эль-порто ка ордиа?

— Нау дешаз у вардар. Нау дешу эла вардар. Порто у, — в голосе демона за моей спиной звучали упрямство и спокойная уверенность в своей правоте.

— Паргаз теа нетиа, таразк имобиа. Дарут дангар коз парэа? — Поразительно, как старший демон умудрялся в одной фразе совмещать столько сочувствия и гнева одновременно.

— Иту-ка у тараз имобиа, аль дарар парэа тарог! — Голос за моей спиной грустно усмехнулся.

Отчаянно захотелось обернуться, чтобы увидеть выражение в глазах говорившего. Я пошевелилась. Пошевелилась? Старший демон резко наклонился ко мне, и мир вокруг снова поглотила тьма. Я соскользнула в беспамятство.

* * *

Что хочет от меня эта птица? Уродливая голова с глазами-блюдцами, наполненными тьмой, склонилась надо мной. Противное карканье ворона не давало спокойно уйти. Я не сомневалась, что эта странная птица — именно ворон, прилетевший за мной. Ведь я — ведьма, я проклята. Моя душа не соединится с Господом. Да и нет у меня души. Рыжим, тем более ведьмам, душа не положена. А тело — тело давно сгорело на костре. Я помню, как опускался факел палача на кучу хвороста у моих ног.

Что это? В карканье ворона мне послышались человеческие слова. "Выпей, девочка. Это поможет." В мои пересохшие губы ткнулся край глиняной чашки. Я сжала губы плотнее. Нет уж. Я хорошо помнила, что произошло после того, как я отпила из точно такой же кружки. Цыганка тогда тоже говорила "выпей, девонька, это поможет".

"Ну, давай же! Ты будешь жить, я не дам тебе умереть," — снова это карканье, губы мои разжали силой, горький отвар влился в горло. Я закашлялась, пытаясь выплюнуть отраву, но мне не дала сильная рука, зажавшая рот. Пришлось глотать. Снова тьма.

* * *

"Сделанного не воротишь, драгоценная," — цыганка, Карменсита, стояла у моей постели, кутаясь в свои платки. За ее спиной колосилось пшеничное поле. — "Ищи ветра в поле. Иди к своей любви. Нереальная она у тебя будет, да настоящая."

А где-то на грани слышимости вилась мелодия гитарных струн и голос, выводивший ту самую песню:

Если могла бы ива,

Что над водою склонилась,

Знать, как его ты любила,

Как ожидала дива.

Если бы сокол знал,

Как ты в мечтах летала,

Счастье свое ты искала,

Покой, что демон украл.

Но сейчас у песни был третий, последний, куплет:

Если бы ветер мог,

Душу твою утешить,

То прилетел бы, грешный,

На твой одинокий порог.

* * *

Холодно. Очень холодно. Так холодно, наверное, бывает только в могиле. Я чувствовала, как надо мной готова сомкнуться земля. Скоро, совсем скоро, крышка гроба опустится на свое законное место. Холодные слезы застилали глаза. Правильно. Ведь я мертва, откуда взяться слезам горячим?

"Нау дешу теа вардар, ана," — надо мной склонился черный силуэт демона. Желтые глаза горели на лице, снова прячущемся от моего взгляда в тенях.

Кончик хвоста пробежал по моей скуле, стирая дорожку слез. Нырнул за ухо. Невесомо, словно перышко огладил шею. Боль и холод отступили, уступая место жару, разгорающемуся где-то глубоко внутри меня.

* * *

Снова ворон. Кутает меня в саван. Я отбиваюсь. Мне жарко. Саван липнет к потному разгоряченному телу. Не нужно саван. Он сейчас загорится на мне. Наверное, мне померещился лекарь в маске, так похожей на клюв этого ворона, снявший меня с костра. Наверное, тело мое сейчас корчится в языках пламени очищающего. Так что, ворон, не нужно саван. Он все равно сгорит в этом пламени.

"Тихо, девочка," — каркает ворон, — "уже все хорошо."

* * *

"Коз тарог тараз тудбо," — шепчет демон, а его желтые глаза сияют, как две луны. Моя подружка вернулась. Она не предаст.

* * *

Полная луна в ореоле облаков заглядывала в окно, стучась в стекло косым дождем. В комнате было темно. Где-то внизу тикали часы. Бом! Бом! Бом! Три удара. Три часа пополуночи. Волчий час. Самый глухой момент ночи. В это время просыпаются страхи.

Я лежала под уютным одеялом, прислушиваясь к удивительно мирным звукам этого незнакомого мне дома. Часы. Поскрипывание ставня на моем окне. Звук шагов в коридоре. Какой-то слегка неправильный, но знакомый и умиротворяющий. Стоп. Шагов?

Дверь комнаты с тихим скрипом отворилась, впуская высокую сутулую фигуру со свечой в руках.

— Очнулась? — Хриплым, царапающим голосом спросил лекарь.

"Да," — хотела сказать я, но из пересохшего горла вырвался только невнятный хрип.

— Тихо, тихо, не трать силы, сейчас, — лекарь поспешил ко мне прихрамывающей походкой.

Поставив свечу в бронзовом подсвечнике на прикроватный столик, он присел на край кровати. Бережно приподнял мою голову, поднеся к губам глиняную кружку. Я настороженно на него смотрела, не разжимая губ. Вспомнился давешний кошмар. Нет уж. Я теперь в сознании, пить всякую гадость не буду!

— Это просто вода. Честно, — лекарь понял мои колебания. — Выпей, пожалуйста. Тебе необходимо пить как можно больше жидкости. Ты долго болела. Почти месяц.

Ого. В моем представлении прошло не больше одной ночи. Меньше даже. Я все еще помнила хворост, сложенный у моих ног, и факел палача, опускающийся к сухим веткам, так, будто это произошло только что.

— Ну же, девочка, — лекарь ободряюще улыбнулся.

Теперь, без своей страшной птичьей маски лекарь не так пугал. Я жадно глотала тепловатую воду, рассматривая своего спасителя сквозь ресницы. Смуглое, достаточно молодое, насколько я могла судить, лицо с аккуратной бородкой по последней моде. Черты лица были смутно знакомы. Наверное, я время от времени приходила в себя, и лекарь был рядом. Хотя, признаться честно, в моем бреду лекарь всегда был в маске. Тот самый ворон. Теперь я понимала, что никакой птицы рядом со мной на самом деле не было. Как, впрочем, и демонов. Был только лекарь. И мое воспаленное воображение.

Еще лекарь носил странные очки — это новомодное изобретение, популярное среди богачей, страдающих слабым зрением — с темными стеклами из дымчатого кварца. Очки раздражали. За ними я не могла разглядеть глаза лекаря. Черный сюртук, шейный платок, повязанный так, что скрывал шею по самый подбородок, руки в тонких кожаных перчатках. На висках — легкая седина в черных волосах. Странный и какой-то весь противоречивый этот лекарь. Я поймала себя на мысли, что слегка побаиваюсь его. Веяло от него силой, несмотря на общее несуразное впечатление, производимое его внешним видом. Да еще и голос этот неестественно хриплый. Словно у него горло сорвано.

12

Я шла на поправку. Пролежав в постели еще несколько дней, пока не прошла сильная слабость, оставленная лихорадкой, я начала понемногу вставать и ходить по комнате. Вниз я пока что спускаться не решалась — слабость после долгой болезни все еще не отпускала. А свалила меня обычная простуда, переросшая в пневмонию на фоне общего ослабленного состояния организма после застенок инквизиции. Так пояснил лекарь.

Лекарь появлялся в отведенной мне комнате редко: только, чтобы дать очередное горькое лекарство или принести еду. Еда была явно из ближайшего трактира. Встану на ноги, нужно будет разведать, есть ли в этом доме кухня, и побаловать моего спасителя нормальным обедом. Судя по его худобе, сам лекарь на свое пропитание обращал мало внимания.

Казалось, что лекарь меня избегает. Конечно, он человек, скорее всего, занятой, и ему не до развлечения очередной пациентки, волею случая попавшей к нему в дом, но... Было тут еще что-то. В том, как поспешно он старался покинуть комнату, едва убедившись, что лекарство я приняла, а мое состояние не ухудшилось. В том, как немногословен он был. Допускаю, что он стеснялся своего хриплого голоса, или ему вообще говорить больно было. Но иногда мелькала мысль, что лекарь, возможно, иностранец. Некоторые фразы он произносил с заминкой, а иногда слова звучали как-то не так. Вроде бы и правильно, но не так. К слову сказать, я даже не знала, как зовут моего спасителя. Он не представился. Мое имя он знал, думаю. Ведь когда его приглашали в тюрьму осмотреть пленницу, да и когда он хлопотал за мою судьбу перед кардиналом, не мог не узнать. Но упорно называл меня "девочка".

Я сидела в "своей" комнате на широкой кровати, закутавшись в плед и глядя в окно на стекающие по мутноватому стеклу капли дождя. Странная погода, совсем не августовская. Хотя, какой август? Уже давно сентябрь, я ведь месяц в лихорадке провалялась. Вся прошлая жизнь вспоминалась, как какой-то смутный сон. И приют, и счастливые солнечные дни — все казалось таким далеким, будто и не со мной было. Только клетка с демоном на городской площади, да костер на площади другого городка, казались чем-то реальным. Было такое чувство, словно детство ушло безвозвратно, а взрослая жизнь оказалась жестокой и полной разочарований. А еще, я больше не слышала Господа. Я пыталась молиться. Ок, как истово я молилась, простаивая на холодном полу коленях долгие часы! Но молитва не дарила того умиротворения, что раньше. Не думаю, что Господь от меня отвернулся. Скорее, дело было во мне самой: это моя вера поколебалась, дала трещину. Пока еще крохотную, еле заметную, но уже достаточную для того, чтобы молитва перестала приносить облегчение.

Я сползла с кровати, скинув плед. Прошлепала босыми ногами по голому дощатому полу к окну. Прислонившись лбом к холодному стеклу, посмотрела на политую дождем улицу. Камни мостовой блестели, отмытые от своей обычной грязи. Редкие прохожие спешили укрыться в тепле и сухости. Им всем было куда спешить. Я очень хорошо осознавала, что скоро придет конец моему такому хрупкому покою. Я почти выздоровела. Микстуры лекарь мне уже два дня не давал никакие — только горячие травяные отвары. Лихорадка совсем прошла, да и слабость отступала под натиском трехразового питания и силы молодого организма. Совсем скоро мне придется покинуть этот гостеприимный дом. Лекарь и так сделал для меня гораздо больше, чем может сделать совершенно незнакомый человек для рыжей девицы, которую он почему-то пожалел и не дал казнить по ложному обвинению.

— Ты замерзнешь, девочка, — я слышала, как лекарь вошел в комнату, но, задумавшись, не обратила внимания. Обычно, он не был особо настроен общаться. Я хорошо изучила его повадки. Зачастую, он мог просто молча поставить принесенный ужин и уйти, так ни разу не заговорив со мной, и даже не глянув. Хотя, насчет взгляда я была не уверена, темные стекла очков не давали рассмотреть глаза, а очки он не снимал никогда, даже в сумерках.

— Мне уже гораздо лучше, — произнесла я, не отрывая взгляда от улицы за окном. — Скоро мне придется уйти. Я не хочу быть обузой. Вы и так уже слишком много для меня сделали.

— Эй, — мне на плечи легли руки в тонких кожаных перчатках, отрывая меня от окна и поворачивая. — Не должно тебе уходить. Останься, сколько хочешь. Ты не обуза, девочка.

Я разрыдалась. Слезы потекли из глаз сами, вопреки моему желанию и попыткам их сдержать. Прижавшись щекой к широкой горячей груди лекаря, я сотрясалась в истерике.

— Тихо, тихо, уже все хорошо. Теперь все будет хорошо с тобой, девочка, — приговаривал, он, обняв меня.

Господи, как стыдно! Я обнимаюсь с незнакомым мужчиной. Я ведь так и не спросила имени своего спасителя. Постеснялась. А он не спешил представляться.

Лекарь поднял меня на руки, неся обратно в кровать. Я уткнулась в его плечо, стыдясь поднять глаза, чувствуя неловкость за проявленную слабость.

— Я ведь даже имени вашего не знаю, — прошептала чуть слышно.

Лекарь уложил меня в постель, накрыв одеялом, сунул в руки чашку с горячим отваром, и только стоя уже на пороге комнаты, произнес:

— Витор. Зови меня Витор, — и вышел, не оборачиваясь.

Нет, все-таки странный он до невозможности. У меня сложилось стойкое ощущение, что перед тем, как назвать мне свое имя, лекарь долго раздумывал, а стоит ли. На фоне его предложения оставаться в доме столько, сколько захочу, такие колебания выглядели еще более странно. Над приглашением он не раздумывал ни секунды.

* * *

Наверное, лекарь... Витор... что-то подмешал в отвар, который он мне дал. Меня смотрила жуткая сонливость. Было еще не очень поздно, за окном только-только начало сереть. Стук капель дождя по карнизу и неравномерный скрип раскачиваемоего ветром ставня убаюкивали, веки смыкались...

Скрип и стук изменились, как будто тональность поменяли, стали более четкими. Да это же стук каблуков по полу, и скрип кожаных сапог при ходьбе. Как будто кто-то расхаживает нервно туда-сюда по комнате. Я попыталась открыть глаза, но веки отяжелели, отказываясь подниматься, а тело охватило знакомое оцепенение.

— Ком подаз дарар эла дешар тарог? Аль подар дангар парэа, — старший демон снова злился. Голос его звучал так, словно он отчитывает подчиненного за проступок, который тот уже имел неосторожность совершить один раз, а теперь снова повторял ту же ошибку.

— Нау саму эла ирдар им-оутэа, — мой демон не сдавался. — Ртат, сама терран аль тарарк па банетиа. Эла уль подар тарар, — это прозвучало, как весомый аргумент, призванный убедить собеседника.

И, похоже, аргумент этот был принят.

— Бафатат, эла уль конар и уль спаратар? — устало вздохнул старший.

— Уль конар — ис. Уль спартар — нау, — в голосе демона прозвучала твердая уверенность, пополам с надеждой. Хотелось бы мне, чтобы кто-то когда-то ТАК поверил в меня...