Белое и чёрное

— А потом?

— Увы, неизбежный срыв и быстрое, за недели, старение. Но я считаю, что не стоит их мучить. Как только замечают признаки конца, их просто усыпляют — незаметно и безболезненно. Зато живут они счастливой жизнью. Да, если что — они стерилизованы. Насчёт полукровок можете не беспокоиться. Так как, возьмёте? — Панкратайос словно пытался загладить свою недавнюю резкость.

— Спасибо, обязательно попробую. Но такой подход к людям, кажется, срабатывает не всегда? Я слышал, у вас недавно были неприятности? — хотя Майрон и постарался произнести фразу как можно нейтральнее, обоим собеседникам было понятно: вопрос — это маленькая месть за недавнюю беготню.

Великий лорд, съевший собаку на дворцовых интригах, даже на мгновение не показал, что вопрос хоть как-то его задевает. Наоборот, он словно перешел на какой-то возвышенный, слегка нравоучительный тон. Так старик ведёт беседу с зелёной молодежью о жизни: доброжелательно, но с легкой ноткой превосходства.

— Печально, когда наши дрязги отражаются на людях. У нас была договорённость с Золотым Дубом, мы рассчитывали на время объединить два людских государства и надавить на гномов. Но коротышки перекупили лорда Дайонизоса[3], и тот сменил решение в последний момент. Увы, древлянский князь отказался слушать намёки, и не стал разрывать помолвку сына. Пришлось вмешаться.

— Говорят, там была удивительная история, — голос посла задрожал от возбуждения.

— Да, вмешался телохранитель княжича. Удивительно, норманн не просто не поддался ментальному воздействию. Он сумел зарубить двоих изменённых-мечников в боевой форме, причём в одиночку! Плохо, его не удалось взять живым...

— А княжич?

— Ещё одна неудача, — в голосе Панкратайоса прозвучало неподдельное сожаление. — Мы выращивали княжескую линию не один год, как раз получили умное, выносливое и долгоживущее поколение. Многие параметры раза в три превосходят обычного человека. Я планировал сделать из него телохранителя для дочери, но всё испортил какой-то вампир. Всегда считал их создание дурацкой идеей... Мать без сына была бесполезна, вот и пришлось подарить её королевскому двору.

— Его величество был очень доволен, — посол вспомнил охоту и даже чуть прищурился от удовольствия. — Такая дичь ему не попадалась давно. Подумать только, она сумела убить двух псов, слугу-загонщика и подранить кого-то из охотников! Я слышал, Его Величество даже распорядился повесить голову столь ценного трофея в охотничьей галерее. А ничего подобного с ним не было уже лет двадцать.

Тут беседу осветила вспышка фейерверка.

— Майрон, пойдёмте. Начинается самая красивая часть вечера. Приглашаю вас посмотреть салют из моей ложи: зрелище обещаю незабываемое, — и оба собеседника поспешили ко дворцу.

Следующий день Мирабель встретила с рассветом. Как будто и не легла сегодня в три ночи! Обычно её выгоняли спать не позже одиннадцати, и она долго мучилась в кровати, представляя, сколько чудесного творится без неё... Но теперь она совершеннолетняя и может танцевать сколько захочет! Их семья жила в большом доме лучшего района города, отец считал, что дворец — это торжественное и рабочее место, но для жизни не подходит совсем. Иногда Мирабель очень обижалась на это, но сейчас она была счастлива: с балкона комнаты она могла увидеть почти на весь город!

Эльфийские города совсем не похожи на каменные клетки людей. Дети леса, даже вместо крепостных стен эльфы чаще ставили не мёртвый камень, а специально выращенные кустарники и деревья. Девушка смотрела на прозрачную, освещённую солнцем опушку. Лес как будто расступался прямо перед ней, и это был не густой и тёмный бурелом, а свободный, светлый и добрый лес. Двух и трёх этажные домики стояли на лужайках в окружении палисадников, вплетаясь в красоту окружавшего мира. Тропинки из камушков разноцветными ручейками перебегали от домика к домику, постепенно спускаясь с холма всё ниже и ниже, чтобы влиться в широкую дорогу, идущую к другим городам и землям. Даже защитные боны[4] кустарников, разбросанные по всему городу, вплетались в облик леса, образуя неповторимый узор. Так и хотелось шагнуть туда, чтобы беззаботно носится по полянкам и тропинкам. Летом город был ещё прекраснее, но и сейчас он завораживал буйством цветов осенних листьев. Голос няни позвал из-за спины: "Деточка, оденься. Осень, простудишься же!"

Девушка досадливо повела плечом, но няньку послушалась. Агата была родом с запада, из самого дальнего владения семьи: женщину взяли для новорожденной как кормилицу: эльфийки всё чаще перекладывали всё связанное с детьми на человеческих женщин. Под присмотром няни Мирабель была с того момента, как могла себя вспомнить и в вопросах здоровья и воспитания любимого дитятки Агата была непререкаемым авторитетом. Даже отец Мирабель — и тот отступал перед нянькой, когда речь шла о дочери. Папа... Как хотелось бы сегодня вдвоём съездить куда-нибудь... но нельзя. Сегодня у них со старшим братом, ­ сморщила носик девушка ­­— "государственный день".

Правило не реже чем раз в три-пять дней вместе с наследником разбирать текущие дела Дома завёл ещё дед нынешнего лорда. Поэтому, даже сегодня отец с сыном работали в кабинете, а семейный праздник отложили на вечер.

Среди вопросов, накопившихся за время подготовки к празднованию дня рожденья Мирабель, особенно остро стояла проблема с Древлянским княжеством. Лорд Клёна листал очередной отчёт и хмурился всё больше.

— Ты читал? — спросил он, показывая сыну на листок с докладной запиской. — Мало нам потери княжеской семьи, так, похоже, стараниями главы местной Магической Гильдии мы можем потерять среди тамошних бояр ещё несколько перспективных линий. Нет, надо разбираться на месте. И займёшься этим ты.

­ ­­­— Разве княжеством занимается не лорд Фойбос?

— Твой дядя уже наворотил дел. Об этой истории шепчутся все, вплоть до последней кухарки, и каждый второй пытается меня уязвить. Даже болван Майрон — и тот пытался поддеть меня вчера вечером. А мы до сих пор не можем разобраться, в чём дело. Почему ментальному воздействию поддались все, кроме этого сумасшедшего норманна?

Глава Дома встал и подошёл к окну, из которого открывался вид на небольшой холм и святилище Матери леса на вершине. По ту стороны холма располагался город, а дальше — деревни слуг-людей, которым "оказали честь" и пригласили на земли эльфов. Но из дворца всего этого видно не было, и потому Панкратайос "осмотрел" сердце своих владений лишь мыслью.

— Наша экономика всё больше зависит от человеческих государств — продолжил он. — Всё меньше эльфов готовы выполнять "неблагородные" работы, мы всё чаще приводим на наши земли людей. К тому же, в последние годы прирост численности эльфов снизился: наше население стало расти медленнее людского. Это пока не страшно, но что будет через два-три столетия? Да, мы сможем сохранять власть неограниченно долго. Да, заселённых на наши земли мы жёстко контролируем, ограничиваем размножение, ассимилируем. Но за пределами... Вопрос надо решать сейчас. Люди должны быть крепко привязаны к нашей культуре и сами делать всё, что нужно нам. Без нормального отношения к людям этого не добиться, а наши закостенелые сластолюбцы не хотят видеть дальше своего носа. Особенно там, среди западных эльфов. Все помнят мятеж "Ника[5]", но никто не хочет признать, что виноваты в нём мы сами.

Сын почтительно молчал, хотя слышал эти слова не раз и не два. Он во многом соглашался с отцом, но сейчас эта речь была не столько для него, сколько репетировала будущие дебаты Форума[6].

— В общем, так, — отвлёкся от размышлений старший. — Как пройдут январские вьюги, во Вручий отправляется один из гроссмейстеров Светлого Совета. Так сказать, проинспектировать деятельность тамошнего верховного мага. Уже решено, что едет мэтр Тадеуш. Удивительное сочетание идей всеобщего равенства и преклонения перед всем эльфийским, даже имя сменил на Таддайос: как раз то, что нам необходимо. Ему будет приятно, что под его началом будет наследник одного из Великих Домов, а тебе это развяжет руки.

[1] Панкратайос — от древнегреческого вся власть (παν (пан), "весь, все" + κρ?τος "власть")

[2] Артемизайос — мясник. Второй более распространённый вариант от древнегречского ?ρτεμ?ς (артемес) — "невредимый, здравый".

[3] Дайонизос (Дионюсиос) — кутеж и пьянство, "принадлежащий Дионису". Производное от имени бога Диониса

[4] Боны — защитное укрепление, мешающее нападавшим приблизиться к стенам и важным узлам обороны города

[5] "Ника" — самый знаменитый и самый сильный в истории Византии константинопольский бунт простонародья против государственной власти басилевсов, происходил в начале 532 г. н. э.

[6] Форум — место больших собраний, общественных выступлений. Здесь — собрание самых значительных и влиятельных лиц, аналог римского сената

Глава 4

Не встававший на колени — стану ль ждать чужих молений?

Не прощавший оскорблений — буду ль гордыми прощён?!

Месяцы ученичества слились для Германа в один непрерывный радостный день. Филин оказался суровым наставником, но замечательным учителем. Он учил мальчика не только плетению корзин, но и ремеслу травника, обычаям и даже языкам. В молодости корзинщик изрядно поколесил по миру, так что теперь поведать мог многое: "За беседой дело спорится", ­— часто начинал он какую-нибудь историю во время урока.

Именно от Филина Герман узнал, почему ремесло корзинщика так почётно по эту сторону от столицы. Хорошей глины здесь мало, почти вся она идёт на посуду — и всё равно не хватает. Потому-то много посуды везут с юга, а кто побогаче заказывает себе металлическую, иногда даже гномьей работы. Тем более что здесь, вблизи от знаменитых рифейских заводов, она гораздо дешевле, чем на столичных рынках. Хранить же продукты в холщовых мешках не позволяют вездесущие мыши и крысы, от которых не спасает никакая кошка. Вот и складывают припасы в особых корзинах — с пересыпанными меж двойных стенок травами. Набор зелий, отпугивающих вредителей, у каждого известного мастера свой, и ценятся их корзины гораздо дороже работы обычных ремесленников. И в травах хороший мастер разбирается не хуже иной знахарки. А Филин, как любили хвалиться односельчане, лучший на всём тракте — потому-то корзины с его клеймом не стесняются покупать проезжающие все купцы: знают, что такой товар у них "оторвут с руками" в любой деревне до самых Рифейских гор.

Село приняло мальчика не сразу. С одной стороны, он был пришлый чужак, а таких не любят нигде. С другой — ученик самого Филина. Первое время Герман вообще старался не выходить с подворья — только если мастер посылал его за водой или по иной хозяйственной надобностью. Деревенские тётки, собиравшиеся у колодца, не скрывая любопытства, осматривали пришельца — и от этих взглядов мальчик готов был провалиться сквозь землю. Он быстрее набирал ведро и торопился вернуться обратно. Но постепенно его признали своим, начали гонять в конец очереди и намекать Филину, что его ученик должен вместе с остальными подростками заниматься общественной работой. Например, время от времени выходить со стадом в помощь пастуху.

Постепенно Герман сошёлся и с местной ребятнёй. Вначале деревенские забавы казались ему странными: еще полгода назад он даже подумать не мог, что будет в них участвовать. Салочки, городки, обруч... Но со временем его всё чаще втягивали в местные шалости и игры, а когда под новый год Герман придумал полить горку водой и катать с неё на доске малышню — мальчик окончательно стал своим... И вдруг впервые после бегства почувствовал, что тоска отступила, что он снова может просто радоваться летящему пушистому снегу, запахам молока и каши по утрам или заглянувшей с просьбой присмотреть за непоседливыми дочками-близняшками соседке. Радоваться не думая сколько километров до границы, не выйдет ли на его след погоня или что от него потребуют за кусок хлеба. Единственный, с кем отношения до конца не заладились, был сын деревенского старосты: Ероха мечтал пойти учеником к Филину следующим летом, а тут какой-то пришлый выскочка похоронил все его мечты. Но в открытую парень говорить что-то против побаивался, все знали, что корзинщик выбирает учеников сам, а по какому признаку — никому не ведомо.

Мастер знал множество разных секретов, и делился не скрывая. Но и урок мог начать в любой момент со словами, что жизнь ждать не будет. Один из таких уроков въелся Герману в память очень сильно. В тот день Филин рассказывал про травы, не имеющие дела к плетению корзин, но от этого не менее важные и интересные. Марьин корень, подорожник, вороний глаз.

— А эту травку запомни очень внимательно. И вкус её — затверди! — Филин показал на невзрачный пучок и дал попробовать настой. — Это согласи-трава. Дашь попробовать вместе с сон-травой и, проснувшись, человек сразу согласится на всё что угодно. Что, раньше не думал? ­— посмотрел он на вытянувшееся от обиды лицо ученика. — Это тоже урок ­ — ты даже ни разу не размышлял, почему в тот день согласился остаться у совершенно незнакомого человека. В следующий раз может и не повезти.

В ответ мальчик, красный от обиды, схватил полушубок и кинулся наружу. Филин даже не стал его догонять: пусть успокоится. Жестоко, но он искренне привязался к пареньку, и учил его так, как мог. Пусть временами и получалось слишком сурово. Филин слишком хорошо знал цепкие руки канцлера, а потому не верил, что малец останется в селе насовсем. Год-полтора дать передышку, обучить чему сможет, чтобы выжил в дороге ... Это всё, что он мог дать ребёнку.

Германа нашла в одном из зимних сеновалов бабка Плава. Она тихо подошла к мальчику и, прижав его к себе сухонькой рукой, погладила по голове.

— Ты на него не серчай. Он ведь о тебе беспокоится. У него судьбина была — не приведи кому ещё, вот он как может о тебе и заботится.

Мальчик привык, что Плава — вредная старушенция, которая вечно гоняет мальчишек да распекает каждого второго за внешний вид и поведение. Сейчас же она выглядела словно мудрая колдунья из сказаний, добрая и всезнающая. Плакать перед ожившей сказкой было попросту стыдно.

— В селе его историю никто не знает, а откуда слышала я — никого не касается. Он ведь лекарем был, магом не из последних. Заносчив, конечно, куда без этого. Но душой отходчивый, говорят даже в черные кварталы лечить ходил. Во многие дома боярские вхож был, жену знатную имел.

Герман ожидал всего: что его будут уговаривать, стыдить, что он уже большой и не стоит обижаться на старшего. Но такого не ожидал никак, поэтому затаил дыхание, боясь прервать рассказ неосторожным звуком. Даже перестал обращать внимания на пыль от старого сена.

— Не поделил известный мастер чего-то с учеником Георгия, мага верховного нашего. Ученичёк этот его и подставил, обвинив в страшнейшем преступлении. Как из Филина выбивали признание в подвале Гильдии — не знаю, только вот отказались тогда от него и жена, и друзья лучшие. Все думали, что живым опального мастера не увидят. Да просчитался завистник. Следователь, которого Совет прислал разобраться, оказался человеком дотошным и порядочным. Раскопал, как было дело, так что под топор угодил наушник: Георгий сразу же от него открестился.