Цугцванг для Мастерграда

'Ну и чего ты ревешь?' — всплыли в памяти слова отца. Со шпагами в руках они стояли во внутреннем дворе, а Генрих, сбросив защитную маску, глотал слезы. Тогда ему было десять лет. 'У меня ничего не получается!' А ну, не ной! — нахмурился отец. Разве слезы чем-то тебе помогут?' Генрих задумался, потом нехотя признал: 'Нет'. 'А что ты будешь делать если кто-нибудь унизит тебя, оскорбит?' От этих слов слезы на щеках мальчика высохли. 'Вижу, вижу, фамильная кровь в тебе еще сильна! Ан гард, мой мальчик, ан гард!

— Я найду и убью убийц отца. Найду и убью! — подумал Генрих, сжимая в руках листок.

Лицо у молодого человека было печальное и отстраненное. Фон Притвицу захотелось обнять его, погладить по голове, утешить, как раньше, когда тот был мальчишкой — сыном старинного друга. Молчание затягивалось. За окном набирал силу ветер, бился в стекло, однообразно тикали стрелки больших настенных часов в углу комнаты.

— Скажите, — нарушил молчание молодой Вильчек, — как погиб отец?

— Это странная история, мой мальчик... Он был приглашен на охоту в имение фон Хохберга младшего.

— Опять фон Хохберг! — в ярости вскричал Вильчек, рука до побелевших костяшек сжала эфес шпаги.

— Да фон Хохберг. Как мне говорил ваш покойный батюшка, его пригласили еще раз обсудить условия продажи имения. И там произошла странная история... Преследовали зайца. У вашего отца порвался крепежный ремень, и он упал на землю. Спасти его не смогли... — голос Фон Притвица осекся.

Вильчек подошел к окну, облокотился об подоконник. С высоты примерно третьего этажа ему открылся томительный закатный пейзаж — сиреневые сумерки, булыжная площадь перед домом и багровая полоса над далеким лесом. Рука упала с эфеса, лицо затряслось от тщетных попыток скрыть, совладать со своими эмоциями.

— Значит несчастный случай? — не оборачиваясь, произнес через некоторое время глухим голосом.

— По крайней мере так утверждает полиция, но есть одно обстоятельство, позволяющее сомневаться в этом утверждении.

— Какое? — Вильчек порывисто повернулся к старому другу отца. Глаза его засверкали.

— Вы помните слугу вашего батюшки старого Франца?

— Конечно!

— Так вот он первый подскакал к вашему отцу, когда тот упал с лошади и он утверждал, что крепежный ремень был подрезан и, стало быть, гибель вашего отца была не случайной!

— Так почему его показания не учтены полицией? — вскричал в порыве гнева Вильчек.

— Он пропал!

— Как?

— Исчез, пропал... На следующее утро коморка, где он ночевал оказалась пуста и больше никто его не видел.

— Фон Хохберг, — произнес Вильчек звенящим голосом и вновь отвернулся к окну, и свидетеля значит нет...

— А на следующий день после похорон Вильгельма в вашем имении появились судебные приставы. Якобы ваш отец отписал имение на младшего фон Хохберга.

— Вы видели эту дарственную? Я не могу поверить, чтобы отец в здравом уме и твердой памяти подарил постороннему человеку родовое имение!

— Я тоже этому не верю, но вы же знаете силу при дворе 'немецкой' партии? Нам, друзьям вашего отца, ничего не удалось добиться.

— Зачем, зачем они его погубили? — произнес Вильчек с горечью, — зачем им наше бедное имение?

— Уголь, а может серебро или золото... там уже неделю копаются рудознатцы.

— Да... земля Силезии богата... — молодой человек не договорил. Плечи вдруг задергались, странные корчи потрясали тело, он не сразу сообразил, что плачет, дергая головой, без слез, беззвучно, плачет по отцу, по собственной дурацкой судьбе, взвалившей ему все это на плечи.

Вильчек временно, как он надеялся, поселился в доме Фон Притвица. Нанятый адвокат подготовил заявление в Верховный суд княжества Силезии.

Обращение в суд обернулось фарсом. Главной причиной этого послужило засилье среди судейских 'немецкой' партии. Судьи не приняли к рассмотрению доводы отстаивавшего сторону Вильчека адвоката, указав, что нет фактов и свидетелей, подтверждающих, что падение с коня старого Вильчека было подстроено. Дарственная на родовое имение Вильчеков, представленная адвокатом противной стороны, нареканий не вызвала.

Вильчек проиграл.

Разъяренный, но не сломленный, он помчался в Прагу за правдой, но удалось попасть только на прием к бывшему опекуну короля, князю Шереметьеву. Но тот ограничился лишь выражением сочувствия, сказав, что гражданские дела находятся в ведении судов. Потом посетовал, что не может выйти за пределы предоставленных конституцией королевства рамок и на немецкое засилье. Намекнул, что его обидчик не простой человек, а один из глав 'немецкой' партии, с которым бесполезно тягаться на бюрократическом поле.

Надо сказать, что двор молодого короля Александра Петровича делился на три партии: 'немецкую', 'славянскую' и русскую, представленную приехавшими с юным королем русскими чиновниками и вельможами и, прежде всего, его воспитателем и опекуном князем Борисом Петровичем Шереметьевым. Последняя, несмотря на малочисленность, пользовалась при дворе и государстве не меньшим влиянием, чем две первые, состоящие из коренных жителей королевства.

В конце аудиенции вельможа устало произнес: 'Ты ищешь правду и не видишь выхода? — указывая на простую шпагу на боку просителя, — У тебя для этого есть шпага!'

Юноша побледнел, он понял, что князь намекнул на им самим и запрещенном праве дуэли. Момент истины, промелькнуло у него в голове. У него не осталось ни семьи, ни родового имущества. Зато остался выбор: идти дорогой чести или гнить словно мусор. Руками Вильчека князь желает устранить сына одного из лидеров 'немецкой' партии? Ну то же он не против того, чтобы в этом подыграть русским! Поклонившись вельможе, он покинул гостиную, где тот его принимал.

Вернувшегося в поместье Вильчека трудно было узнать. Вместо рассудительного и спокойного юноши объявился хищник, переполненный ненавистью к своим обидчикам и к немцам вообще.

* * *

Гостиная графов Гитто постепенно наполнялась. Традиционный бал у гостеприимных хозяев, блеск семейства которых после заката Священной Римской империи хотя и несколько поблек, но и ныне после образования королевства Чехии, Силезии и Моравии был самым ярким в южной Силезии. Приехала знать Опавского княжества, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по положению. Юные дворяне могли посмотреть достойных невест, а девушки -потенциальных женихов и покрасоваться; мамаши — всласть обсудить многочисленные сплетни и слухи, а заодно приглядеться к потенциальным родственникам; а почтенные главы семейств — всласть попить пивка под очень неплохую закуску.

Вильчек шел полутемными комнатами, освещенными керосинками, висевшими на стенах, где сквозь незанавешенные окна виднелись серые силуэты сосен и на фоне темнеющего неба четко проступал переплет оконных рам. Звуки музыки становились все сильнее.

В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль.

Снятся твои золотистые косы,

Снится веселая звонкая даль.

Зал оказался небольшим, уютным, освещенным лишь настольными лампами, но достаточно ярко, чтобы, если придет такая прихоть, не напрягая глаза читать 'Силезские ведомости' издаваемые ландтаком. Стоял запах воска, которым натирают мебель, тяжелую, из темного дерева, которая стояла здесь, наверное, лет сто уже, а то и больше и пыли. В углу играл оркестр, певец, закрыв глаза, пел с диким акцентом модную песню из далекого Мастерграда.

Графская чета встречала у дверей.

— Мы рады вас видеть... — граф важно и со значимостью кивнул. — Присоединяйтесь к нам.

Графиня промолчала, но не забыла одарить благосклонной улыбкой.

Церемонно раскланявшись, Вильчек прошел вглубь гостиной, где ожидали накрытые столы и светские развлечения.

— О, Генрих! — раздался знакомый голос.

Вильчек повернулся. Фон Белов — приятель детства пробивался сквозь толпу. Они обнялись. Неожиданно замер, почувствовав чей-то взгляд, в буквальном смысле прожигавший спину и решительно развернулся к его обладателю. И не ошибся...

С красным, как у рака, лицом, Сигфрид фон Хохберг не сводил с юноши глаз.

Вильчек, слегка наклонил голову. На губах появилась хищная улыбка, не предвещающая ничего хорошего и помахал рукой. Фон Хохберг отвернулся.

— Рассказывай Генрих, — сказал фон Белов, усаживая Вильчека за стол рядом с собой, — какими судьбами в нашей провинции после блестящего Петрограда. О столице русской империи рассказывают столько невероятного, что не знаешь, чему и верить! Ты там жил... Завидую белой завистью!

— Завидовать тут нечему друг мой... у меня умер отец, а точнее погиб...

— Так значит это правда? Прости, прости... до меня доходили слухи, но я, откровенно говоря, не верил. Твой отец был еще полон сил!

— Его убили... а потом ограбили меня — лишили наследства! — у Генриха гулко забухало сердце в груди.

Мало-помалу гул, разговоры утихли, все больше гостей прислушивались к разговору. Стихло треньканье музыкальных инструментов и стало слышно легкое шуршание развиваемых сквозняком богато шитых золотом плотных портьер на окнах.

— И кто, кто эти мерзавцы, кто так с тобой поступил? — вскричал в порыве гнева фон Белов.

— Эти мерзавцы молодой и старый фон Хохберги!

— Ну хватит! — среди полной тишины, воцарившейся в помещении раздался ледяной голос младшего из фон Хохбергов, — Я не намерен дальше выслушивать эти оскорбительные измышления!

— Ого, — Вильчек повернулся к говорившему и окинул его презрительным взглядом, — Никак и вы здесь, то-то я смотрю несет вонью предательства! И как вы намерены заставить меня молчать о вашем бесчестном поведении? Как вы привыкли, через продажный суд?

Фон Хохберг, с пламенеющим лицом, поднялся на ноги. От нижней челюсти, дрожа, перекатывались желваки.

— Сударь если бы не указ государя...

На лице Вильчека появилась издевательская ухмылка.

— Благородные люди решат вопрос чести, даже если этому будут препятствовать все указы всех государей мира!

Фон Хохберг закусил губу, алая струйка крови сбежала по подбородку. Лицо страшно исказилось. Он открыл рот, но так ничего и не произнес и почти бегом выскочил из гостиной.

Вильчек недолго пробыл на балу. Где-то через час он в сопровождении пожелавшего его сопроводить фон Белова отправился в поместье гостеприимного фон Притвица.

Всю ночь горели окна особняка старого друга покойного Вильчека и всю ночь во дворе толпились вооруженные крестьяне. Когда фон Притвиц узнал о намерении Вильчека спровоцировать своего обидчика на дуэль, он положил руку молодому человеку на плечо и заявил: Cave canem! (латинское выражение: Бойся собаки!) и распорядился вооружить живших в его поместье крестьян.

На следующее утро, едва хозяин поместья с молодым гостем сели завтракать, в столовую вбежал слуга фон Притвица с известием что прибыли секунданты фон Хохберга.

Глава 2

Роб Ван Свитен еще не знал, что следующим утром его тело, пронзенное в нескольких местах клинком убийцы, окровавленное и в одном исподнем, найдут в придорожной канаве при очередном обходе городские стражники, он наслаждался жизнью, молодостью и удачей. Ему двадцать пять, он недурен собою, дворянин и капитан корабля на службе в очень уважаемой и богатой голландской Ост-Индской компании. Поэтому он не удивился, когда прочитал письмо с приватным приглашением от посла Англии. Еще бы, он попал в число тех немногих счастливчиков, которых японские варвары допускали на свои закрытые от мира острова. В год всего пять голландских судов — остальные нации не допускались к торговле, приставали к берегам искусственного островка Дэдзимо соединенного мостом с островом Кюсю. И была эта торговля столь выгодна что многие, очень многие желали поучаствовать своими средствами в этом деле. Если нечто небольшое, что не стеснит грузы компании, но принесет большую прибыль хозяину товаров и Ван Свитену, то почему нет? Особенно если руководство не будет этого знать?

В гостиной было в стенных ярко горели мастерградские светильники, заставляя тьму пугливо прятаться за углом камина, позади книжного шкафа в углу и других укромных местах. Посол, сэр Уэрли, встретил молодого капитана с необычайным радушием. Гость и хозяин сидели вокруг маленького столика, каждый в прекрасном, мягком кресле. Перед ними стояла бутылка Бордо в серебряной вазе со льдом, в окружении тарелок с сыром и зеленью. Гость и хозяин отдали должное прекрасному вину и, наконец, приступили к главному.

— Дорогой Роб, вы позволите вас так называть?

— О, безусловно, сэр!

— Так вот дорогой Роб, вы отправляетесь на восток, в Японию?

— Ваши сведения совершенно точны, сэр, — с улыбкой произнес капитан глядя на собеседника через красное, как кровь вино в поднятом бокале, — А вино у вас божественное.

— Его посылает мне мой друг мсье Дюгем.

— А как же прошедшая война? Неужели она не сделала французов и англичан непримиримыми врагами?

— Пустое, — махнул рукой посол, по лицу пробежала гримаса, отчего шрам, пересекавший щеку от виска до уголка рта шевельнулся, словно живой. Говорили, что его он получил при усмирении бывших рабов-негров на Ямайке, — Я хочу попросить вас об одном одолжении, которое будет щедро оплачено.

— Хммм, звучит интересно. И что я должен сделать?

— Прозит! — посол поднял бокал прекрасного вина и немного пригубил, — Прекрасное вино. Вы знаете, когда на мир смотришь сквозь бокал прекрасного вина, он становится столь же прекрасен как вино и столь же кровав.

— Совершенно справедливо, сэр, но мы в Голландии, привыкли к деловому стилю переговоров. Итак, что я должен сделать?

— Ах молодость, молодость, вы все спешите... Но извольте. Вам надлежит... — посол сделал паузу, а капитан высоко вскинул брови: Надлежит? Не рано ли англичанин начал распоряжаться? — связаться с наемными убийцами Японии и за любые деньги, подчеркиваю, за любые, завербовать одного из них и вывести в Англию. За это вы лично получите скажем десять тысяч фунтов стерлингов.

Несколько секунд посол всматривался в побагровевшее лицо голландца. 'Мальчишка, — думал он, похоже откажется'

— Сэр, я глубоко ценю ваше расположение, но вынужден отказаться от столь заманчивого предложения.

— Вам мало? Назовите свою цену! — лицо англичанина с двумя подбородками, побагровело.

— Дело не в цене, сэр. — капитан поднялся из кресла. Во-первых, ваше поручение чрезвычайно трудно исполнить. Нас не пускают никуда за пределы острова Дэдзима и, самое главное мне не по нраву выполнение такого поручения. Оно противно дворянской чести.

Холодно попрощавшись, молодой человек вышел.

— Дурак, — хмуро произнес посол и одним махом забросил в луженую глотку, привычную к крепким напиткам и крепким выражениям, бытовавшим среди плантаторов английской Вест-Индии, остатки вина и позвонил в колокольчик. Бесшумно как тень, возник слуга с седыми бакенбардами. Посол приказал найти и позвать к нему сэра Титча.

Через десяток минут, когда порог переступил высокий, поджарый человек. Двигался он плавно, словно перетекал, а не шел на двух ногах. Широченные плечи, свободные быстрые движения говорили о том, что этот человек силен и ловок, а бесстрастный взгляд скорее подходил земноводному, чем существу с горячей кровью.