Красный туман (от 7 апреля)

— Если бы риилморой правили сопли, на наших костях давно бы маршировали арнийские выродки, — обрубил хлопотунью Грифид, — лучше дай выпить какого-то своего зелья, чтоб башка болеть перестала.

Эзбет что-то недовольно пробубнила в ответ, пользуясь своим статусом старой няньки, которой, как водится, позволено то, за что другим отрезают языки и секут спины. Снадобье принесла спустя четверть часа: из кружки воняло чуть лучше, чем изо рта прокаженного, но Грифид опустошил ее одним хлопком: что-что, а во врачевании ворчуья знала толк.

Действительно — спустя еще две четверти часа, ломота в суставах стухла, из носа прекратился непрерывный поток. На этом подъеме Грифид надеялся пересидеть заседание Конферата. Ну или хотя бы большую его часть.

Конферат традиционно заседал в Зале славы Райчарда, месте, которое, как Святочное древо пестрело знаками отличия, наградами и прочей малозначительной шелухой. Всеми этими безделушками прославленного арканиста одарили в основном уже после того, как сунули в "стальную деву", но кого это, в сущности, интересует? Почтенная разноцветной мишурой память стерпит все, включая откровенное глумление.

Заправлял этой ярмаркой абсурда огромный стол темного дерева. Неповоротливая восьминогая конструкция распласталась едва ли не на две трети Зала славы, как шпильками, подоткнутая стульями с высокими мягкими спинками. Большая их часть уже была занята. Грифид мысленно отметил присутствующих. Вот, растекся по стулу румяный, как калач, Бледри, от которого удушливо несет какой-то сладкой настойкой, левее него — Разар, похожий на ржавый рыболовецкий крючок. Напротив: Лафред, как всегда с неизменной фальшью во взгляде и в улыбке, склонился и что-то шепчет на ухо Виане — морщинистой, статной женщине, у которой, в отличие от большинства присутствующих, есть, пусть и мнимые, яйца. Рядом с ней — Грифиду на миг перехватило дух — увенчанная королевской прической, тонкошеяя и пышногрудая Найтэ. Как арканист она едва ли способнее подмастерья, но одного перстня на ее изящном пальце хватит, чтобы неделю кормить всех чинуш замка. Коих, к слову, с каждым днем все больше. Что ж, у каждого в сущности свои способы проникновения в самое сердце Риилморы. Грифид не любил об этом вспоминать, но и его собственное проникновение в Конферат нельзя было назвать ни триумфальным, ни заслуженным. Но в отличие от остальных магистров, он помнил о цене и потому смог стать тем, кем стал — головой и мозгами этого говорливого сборища.

Последний, кого канцлер отметил взглядом, сидел по правую руку от кресла во главе стола — места, принадлежащего канцлеру. Человек тоже увидел его и поднялся, предусмотрительно отодвигая кресло.

"Эка у тебя рожа-то хороша, дружочек", — мысленно впрыснул в магистра яд.

Канцлер небрежно скинул приготовленную кем-то подушку под зад и сел.

— Благодарю, Адер, — не поворачивая головы, отметил заслугу добровольного помощника. Хотя на самом деле всем сердцем желал, чтобы от Адера и следа не осталось, и тем более — запаха. О, этот прокислый запах, как от старого козла — теперь он весь день будет его преследовать. — Рад видеть тебя в добром здравии. Тебе следует поближе познакомить с придворными лекарями своего кудесника-алхимика — ручаюсь, им будет чему у него поучиться.

Грифид избегал на него смотреть. В минувшем году магистр решился провести один из своих опытов, о которых в народе не таясь слагали насмешливые вирши. По случаю демонстрации, Адер устроил пафосное пиршество, ради которого ссудил приличную сумму у не слишком чистого на руку банкира. Эксперимент провалился с треском: за минуту дом охватил пожар, магистр, пытаясь спасти странное приспособление, загорелся следом. Незадачливого любителя опытов едва спасли, но он за один вечер потерял дом, приспособление, которое так и не принесло ему баснословное богатство и честь.

Над обгоревшим арканистом трудился целый выводок лекарей, но его кожа продолжала гнить. Грифид уже подыскивал своего человека на освободившееся место, когда между магистрами Конферата прошел слух об алхимике-чеззарийце, который буквально вытянул Адера с того света. Чеззариец в доме магистра, за глаза канцлера и без его величайшего дозволения — этого Грифд не мог стерпеть.

— Я как раз размышлял над этим, — покорно ответил Адер.

"лучше бы поразмышлял о том, что своим зловонием загонишь нас в землю".

— Желаю говорить с ним сегодня, — продолжая говорить затылком, приказал канцлер. — Мне будет покойнее, если и моя лекарка обучится заморской премудрости.

Грифид физически ощущал тяжесть магистрового взгляда.

— Я жду ответа, милейший, — поторопил его с ответом.

— Прикажу Сарсажу прийти к тебе с визитом, канцлер, — ответил горелый магистр.

— Вот и славно, — канцлер расщедрился на тень улыбки. — А теперь, магистры, примемся за дело. Все вы хорошо помните, что грядет празднование Высокого солнца и нам следует подумать о подношении Создателям.

Грифид щелкнул пальцами и его секретарь оживился. Он водрузил на стол коробку, извлек из нее несколько пергаментов и передал их магистрам.

От выражений, что легли на лица большей части магистров, сделалось тошно. Грязная это работа — находить добровольцев из тех, кто добровольцем становится не собирался, но ее кому-то нужно делать. Мясничество чистой воды, однако, и оно слишком малая плата за привилегии сидеть в Конферате.

Грифид подцепил взглядом красавицу Найте. Девушка, изломив бровь, изучала один из свитков. Канцлер готовился услышать едкое словечко, и оно не заставило долго себя ждать.

— Тарин ат-Моадер? — Она улыбнулась, демонстрируя идеальной белизны губы меж идеальными алыми губами. — Этот пройдоха все-таки попался! О, Создатели, ваша справедливость припозднилась, но она стоила ожидания.

— Этот тюфяк не мог обидеть тебя нарочно, да еще и настолько сильно, чтобы ты впрыснули столько яда в одно лишь имя, — поддернул красотку Лафред, пряча улыбку в аккуратных усах. Говорили, что он чернил их привезенными из-за моря красящими растворами, и приказал изобрести специальный гребешок для ежедневного расчесывания своей отвислой гордости.

Найте ответила ему той же неискренней улыбкой.

— У нас с ним старые счеты.

На лицах присутствующих Грифид увидел и усмешки, и недоверие, и откровенное пренебрежение. Он не удивится, если сразу после празднества с легкой руки одного из магистров поползут о том, что Найтэ ат-Вальфор нарочно извела неугодного купца. Слухи, которых Грифид всегда старался избежать. Конферат — не средство, для сведения счетов, но чернь, не способная отделять наговор от истины, охотно поверит в произвол помазанных сановников. Тем более, что это самое помазанье происходило без участия простого люда. Канцлер придерживался мысли, что свобода мысли приносит лишь горести, междоусобицы и дурноблудие в головах черни. Дай голодным право выбора — и они перестанут возделывать поля, разрабатывать рудники и ткать, занимаясь погромами и сведением тех самых пресловутых личных счетов. Однако же, Грифид старался избегать подобных поводов. Лучше усмиренного крестьянина может быть только крестьянин в неведении.

— Чихать я хотел на ваши счеты, — пока искра словесной баталии не превратилась в пожар, канцлер перетянул на себя внимание, — но положение щекотливое. — На самом деле он хотел сказать "дерьмово", но напомнил себе, что ему, выходцу из низов, лучше не давать повода для разговоров о своем происхождении.

— Никому дела нет до наших свар, — прощебетала Найтэ, небрежно покручивая на пальце здоровенный рубин.

"И не было бы, если б тебе хватило мозгов держать язык на привязи", — про себя огрызнулся канцлер, но все же смягчился, стоило взгляду прокрасться за ворот ее бархатного платья.

— Еще как есть, — торжественно заговорил Лафред, — сама ведь понимаешь, что Конферату крайне любопытно, каким образом купец попал в список. Ни в коем случае не хочу сказать, что питаю недоверие к объективности многоуважаемого канцлера, но ведь даже ты не сможешь отрицать, что данное совпадение несколько... странно.

— Сдается мне, ты все же сомневаешься, — спокойно отозвался Грифид. Лафред — тот еще гад, но гад хитрый и расчетливый, и крайне обиженный отсутствием лизоблюдства к своей персоне.

Магистр продолжал улыбаться, собственно — улыбка не сходила с его лица с момента, как Грифид вошел в зал. Верный признак поганого замысла. Канцлер не дал себя испугать. Пока что все попытки усача выбить из-под главы Конферата стул оборачивались против самого же измыслителя. По мнению Грифида стул под самим Лафредом держался весьма неустойчиво, и если магистр не одумается — что ж, придется помочь ему упасть.

— Список я составлял самолично, Лафред, — храня уверенное спокойствие, напомнил канцлер, — все в соответствии с нашими законами и Напутствиями Создателей. Если у тебя есть сомнения в моей честности — отчего бы не произнести их в полный голос, чтобы услышали все уши? Пока что все твои измышления больше походят на скулеж.

Усачу словесная порка ох, как не понравилась: улыбка треснула, щеки поплыли куда-то вниз, а усы обвисли крысиными хвостами.

Грифид наслаждался разгромной победой. Не будь он так болен — позабавятся бы со щенком еще. Канцлер же собирался закончить со списками добровольцев уже сегодня, и избавить себя от сомнительного удовольствия еще одного заседания Конферата.

И все же, к великому сожалению, Тарина ат-Моадера придется отпустить. Лафреда можно заткнуть на заседании Конферата, но, едва он покинет Зал славы, примется втрое усерднее раздувать эту мышиную возню. Жаль, жаль. Из Тарина вышел бы отличный доброволец: взять с него нечего, среди его многочисленной родни нет ни единого хоть сколько-то полезного Грифиду чиновника. Этого чудом избежавшего ножа кроля придется заменить одним из тех, на кого канцлер уже имел виды.

Проклятая баба, нет бы использовать свой складный рот для другого усердия!

Словно угадав его мысли, красавица осчастливила Грифида ослепительной улыбкой. Улыбка и деньги — этого добра у Найтэ было хоть отбавляй, и она разбрасывалась всем этим по малейшему поводу.

— Я думаю, — заговорил горелый Адер, и канцлера обдало волной зловония, — что дух Тарина слаб, и в последний момент он может сломаться.

Дух слаб? Грифид мысленно воздел очи: ну да, трусливое укрывательство за словами. На самом деле сказанное следовало понимать как: купец не согласиться с участью и устроит такой визг, что весь честной люд сразу же смекнет что к чему.

— Амброзия придаст ему сил, — полным безразличия голосом, подсказал Разар.

А это следовало понимать как: мы сделаем то же, что и всегда — опоим заклатую свинью дурманным зельем, и она не доставит хлопот.

— Этот купечишко — мелкая сошка, — заревел Ивед. Он бы угрюм и до неприличия плечист, как для человека своей профессии. — За что его упекли в темницу, канцлер?

— Торговля из-под полы и сокрытие налогов, — бросил кто-то из магистров, скорее всего, первее остальных успевший прочесть в пергаментах сопроводительные приписки.

— У этого червя барышей — мыши наплакали. А все потому, что корабли его стоят в порту уже второй десяток дней из-за бюрократических проволочек. В трюмах уже добрая половина товаров сгнила или пришла в негодность. Откуда же ему стать честным человеком, если детей кормить нечем.

Болван. Отчего Создатели даровали способность к аркане этой пустой башке? Неисповедимы пути их.

— Стало быть, почтенный магистр, ты находишь возможным обворовывание государственной казны? — поинтересовался Грифид, окружив себя мнимым безразличием. Кому другому за такие без разбирательства голову сняли бы тот час, а этому твердолобому хоть бы хны. И знает ведь, потому и треплет без опаски. — Или Конферату следует как-то иначе понимать твои слова?

— А мне дела нет, как ты, — Ивед обвел взглядом собравшихся, — вы их понимать будете. В Напутствиях сказано, что в день Высокого солнца следует возрадоваться, добровольно, со счастливою душой отправиться пировать с Создателями. Не по принуждению, не по велению чьего-то пальца или матни, не в дурманном бреду — а из собственного желания.

Какой наивный. Грифиду сделалось скучно. Годы неумолимо берут свое: в былые времена словоблудие Иведа пробуждало в нем интерес, а теперь только усугубило головную боль.

— Нашему другу Иведу следует чаще входить в народ, — хихикая, как молодуха, которую лапает пьяный солдат, отозвался Тарег.

— Это еще зачем? — недоуменно уставился на весельчака магистр.

— Чтобы иметь понятие о том, какова на самом деле народная любовь. Я давно потешаю Конферат своим присутствием, и могу засвидетельствовать — добровольцев с каждым годом все меньше.

"Как будто кому-то нужны твои свидетельства".

— По счастью, у Конферата целых тринадцать пар ушей и глаз, — напомнил Грифид, — чтобы видеть и слышать.

— Какое полезное применение столь хрупким и никчемным отросткам человеческого тела, — продолжал ерничать Тарег.

Канцлер снова подумал о безвозвратно ушедших временах. Вот уже и речи Тарега не раздражают, а вносят приятную потеху.

— Что за бесполезное скоморошество, — совершенно бесцветно встряла магитресса Виала. — Если некому замолвить за ... — Она тщетно силилась вспомнить имя виновника спора, но сдалась, — ... купца слово, то его кандидатура меня устраивает. А что до смирения, — она надменно посмотрела на Иведа, — то мне дела нет до его духовных воззрений. Создатели примут слугу своего и пошлют нам пророчество.

Ее поддержали Найтэ, Тарег и еще несколько магистров.

— Напоминаю Конферату, что решение должно быть принято двумя третями голосов, а я вижу, — он пересчитал взглядом поднятые гусиные перья, — семерых. Неужели остальным нечего сказать?

"Если мы каждую кандидатуру будем так тщательно выбирать, то заседание продлится как раз до дня Высокого солнца".

Лок сидел с отрешенным видом, потирал рябую проплешину в жиденькой опушке волос и выглядел так, словно забрел на заседание совершенно случайно. Такие же мысли, должно быть, блуждают по лицу давшего обет целомудрия послушника, когда смешливые товарищи вталкивают его в бордель. Полное непонимание происходящего, хотя Локу как никому понятна суть происходящего. Ведь он — об этом старились не говорить — однажды сам был кандидатом из списка. Правда, случилось это в те времена, когда желающих отдать жизнь по добро воле находились сами и в количестве втрое большем от нужного числа. Прошение отвергли, но от Грифида не скрылась разительная перемена, что произошла с магистром с той поры.

"Почему бы тебе, лысый остолоп, не повторить прошение сейчас? — мысленно обратился к Локу канцлер. — Ручаюсь, я приму твое прошение. Отмою его слезами и выкажу искреннее сожаление о собственной никчемной жизни, в которой не довелось сотворить ничего путного, с чем было бы не стыдно податься на глаза Создателям".

Справедливости ради, Лок был еще большей серостью. Может от стыда подохнуть хотел, а может, от чего-то другого. Грифиду до его резонов дела не было, тем более, что лысый магистр не проявлял рвения лечь под жертвенный нож.