Зверь лютый. Книга 29. Венец

* * *

В РИ Мстислав (Искандер) с рязанским и муромским княжичами через два года придёт с дружинами на Стрелку. Но войско, боярское ополчение, не соберётся. Княжеские дружины попадут в булгарско-эрзянское окружение, сумеют выскочить. Поход получится провальным.

Из четырёх походов этого княжича, известных в РИ, лишь один, первый, Киевский, закончился успешно. Да и то, город преподнесли на блюдечке бояре-изменники. "Преподнесли" — не ему.

Уровень сотника — потолок?

В "Уложении Тимура" сказано:

"девять десятых государственных дел решаются расчетливостью, благоразумием и советами и лишь одна десятая — мечом".

Искандер — государь на 10%?

* * *

— Зря ты так. Парень молодой, подучить можно. Советников добрых дать, законов разумных...

Я помолчал. Забавно. Андрей может подумать, что я Искандера "продвигаю". А у меня с ним душевного контакта нет. Если он станет следующим Государем... не скажу, что будет плохо, но...

Андрея я побаиваюсь. Ругаю, иной раз, про себя. Но — чувствую. Злой, опасный, часто непонятный. Как сталь. Тронь — звенит. Или режет. А Искандер... бревно. Хоть пни его, хоть погладь. Только и пользы — на дрова порубить или стену подпереть.

— Как не крути, а это лучшее. Майорат. От отца — к старшему сыну. Без раздела наследства. Единая и неделимая Святая Русь. Под одной шапкой. И свары не будет: другие твои... сыновья крамолы ковать не станут.

— Х-ха. Ты, что ли, знаешь, какими они вырастут да кто им в уши дудеть будет? А остальные? Братья с племянниками? Эти ж точно враз в горло вцепятся. Их же от шапки и поганой метлой не отгонишь. Только мечами добрыми.

Снова покачал кубок с медовухой. И половины не выпил. Совершенно трезво и совершенно замучено посмотрел на меня.

— Иди. Поздно уже. Дел у обоих... Завтра почестный пир.

— К-какой?!

— Почестный. Почествуют. Меня — Государем, а я — людей русских. За труды их. А то не по-людски получается: шапку-то я принял, а вина не выставил. Э-хе-хе. Уж высказывали. Хотят завтра с утра и на три дня. Всё ж не репейник кобыле на хвост подцепили, а государя обрели. Да, как ты там с попами? Не разодрались? Ну и ладно, иди. Прокопия кликни.

Уже выходя из прихожей я оглянулся. В углу, забившись на лавку с ногами, сидел, покачивая в руке серебряный полупустой стакан, босой пожилой человек в наброшенной на плечи, залитой местами вином, дорогой шубе на исподнее. Смотрел куда-то в стену. В мысли свои. Невысокий, не очень здоровый, уставший. Одинокий. Один. И в этой комнате, и в этой жизни. Прошедший, вынесший на плечах своей души и своего тела множество битв и походов, побед и поражений, предательств и измен, издевательств и унижений. Сохранивший веру. В себя, в бога, в Русь. Стремление сделать жизнь здесь правильнее, лучше. Не позволяющий себе устать, ослабеть. Человек со стержнем в душе и саблей в руке.

Лец прав: "Вот ты и пробил головой стену. Что будешь делать в соседней камере?".

Даже если на этой голове — царский венец, а "камера" — вся "Святая Русь".

Теперь я взвалил на него новый груз. Тройной.

Огромную страну. Из христианских — вторую по численности населения, первую по размеру территории.

Свару среди соратников, побулькивающую близкой кровавой усобицей.

Мои фантазии. Насчёт "белоизбанутости", насчёт разворота "в новое русло истории".

Если он скиснет... Нет. Ни скиснуть, ни сломаться он не может. Он может только умереть. Если такое случится... мне будет очень плохо. И по делам, и по душе. Потому что без него... Я как-то незаметно вложил в него кусочек своей души. Он умрёт — я частицу себя потеряю.

Ладно, гоу-гоу. Где конвой мой? А остальные где? А, вспомнил. На конь, на базу, рысью.

"Кому не спится в ночь глухую?

- Да снова Ваньке-оболдую".

Боголюбский... С ним было трудно. Впервые, после Бряхимовского похода, мы с ним оказались "заперты". "Два медведя в одной берлоге": долгое время не могли уйти, отодвинуться друг от друга. Город, распутица, полувраги, полудрузья вокруг. Постоянное напряжение. Оба ожидали удара в спину. Ударов. Небезосновательно. У Андрея к такой постоянной тревоге добавлялось непонимание города. И понимание лживости, готовности к измене, предательству многих окружающих. Ненависть к этому месту, где ему пришлось пережить унижения, обиды, потерять многих друзей. Неприязнь к его новому статусу. На Руси прежде невиданному, непонятному. Нежелание "переключать масштаб": от проблем Залесья перейти к ежедневному, оперативному решению проблем Всея Руси. Резко выросшая "цена ошибки". Стало вдруг значимо мнение людей, которые ему неизвестны, неинтересны, неавторитетны. Неприятны. Которые лгут и клевещут. Но их интересы нужно учитывать, быть с ними благожелательным, улыбаться, одаривать.

Он не верил никому. И мне — в том числе. Его подозрительность, ставшая в Киеве совершенно тотальной, раздражение от места, от формы деятельности, дополнялось, в моём случае, ещё и ревностью. Ему, славному победоносному полководцу, выигравшему множество битв, но не взявшего ни одного города, завидны были мои успехи во взятии Киева.

Куча мелочей: поняв превосходство вооружения моих бойцов, он пришёл в бешенство. Для него, как и для меня, вопрос обеспечения, в чём "мои люди" в бой пойдут — из важнейших. Его люди — "пойдут" хуже.

Если большинство бояр мои серые кафтаны воспринимали как признак бедности, то Андрей видел в этом финансовое превосходство: смог враз много купить и своим отдать.

Ещё большее раздражение и, даже, тревогу, вызывали у него мои успехи в его собственном, "государевом" поле. Соглашение с Кириллом? — А нет ли там "второго дна"? Наречённый митрополит? А почему сам не додумался до такого? Новые епархии? Хорошо ли это? Ванька под себя Русскую церковь подгребает? Зачем?

Не осознавая, инстинктивно он применял древнеримское правило: "Разделяй и властвуй". Желая, и одновременно, не желая прижать меня, он сталкивал меня со своими противниками, использовал как марионетку, как яркую обманку, как красную тряпку тореадора. И "быки" — кидались.

Я же, в силу своей наивности и собственных целей, своего понимания "правильно", пёр напролом. Сам, добровольно, с энтузиазмом кидался "на грабли". Боголюбский, в таком раскладе, изображал мудрого третейского судью. Умудрённый жизнью патриарх успокаивает расшалившихся детишек.

Глава 583

"Кавалькада проскакала по гулким тёмным пустынным улицам замершего в страхе захваченного города...".

Экая фигня. Что-то из евро-средневековья. "Гулкие" — не здесь, это в каменных городах. Улицы, конечно, тёмные. Но освещение есть: три-четыре пожара. При снеге на улицах чего-то видно. Пожары уже новые, не от штурма. Как отмечает Л.Н.Толстой, рассуждая о пожаре Москвы: при размещении войск в какой-либо местности, количество пожаров в ней умножается многократно. Кияне — не московиты, сами свой город жечь не будут. А без этого... да ещё в начале марта... погорит и перестанет.

И насчёт пустынных улиц, замерших в страхе... Народ — гуляет. Отмечают. Вчерашнюю коронацию, позавчерашний штурм. Богатую добычу, славную победу. А главное: собственное пребывание в числе живых.

Двенадцатитысячное войско в пятидесятитысячном городе... двенадцать тысяч бездельников, вырвавшихся от жён, детей, имений, забот о хлебе насущном... уже победивших, уже отодвинувших свой страх смертный... ещё не зажавшихся насторожено — как бы дотащить награбленное до дому...

"Гуляй, рванина, от рубля и выше".

По улицам шляются группки подвыпивших вояк. Почти все с факелами, иногда верхами, часто с женским визгом. Во многих дворах, особенно, вдоль главных улиц, горят костры. Где — песни поют, где — пляски пляшут, где — морды бьют да головы рубят. Последнее уже реже. Местные поутишились, пришлые всерьёз между собой ещё не начали. Уже не грабёж, а просто... изъятие мат.ценностей:

— Эт у тя чё? А ну дай.

— Берите-берите, господин хороший! (и в спину шёпотом) Чтоб вы все сдохли, падлы гадские.

Первая волна, "хапок", "глаза завидущие, руки загребущие", "всё что вижу — моё" — уже прошёл. Через день-два пойдёт вторая волна: "мне надо". Обращённая не к бессловесному туземцу, который мявкнул — без головы остался. Нет, к своему брату-соратнику. Не "хапок по возможности", а "обмен по потребности". Кто чего по горячке схватил, посмотрел-подумал... а оно мне надо? Пойду-ка, поменяю.

"Любой товар найдёт своего покупателя" — известное торговое правило.

Пошли искать. На торг.

Торг — всегда дело скандальное, цена сделки — компромисс двух точек зрения. Что создаёт массу окулистов-энтузиастов:

— А не подправить ли твоё зрение? У тебя тогда и "точка" другая будет. И цена мне подходящее.

Свары в толпе вооружённых мародёров, каковую представляет собой ныне православное войско, неизбежны. Фокус не в том, чтобы их исключить, а в том только, чтобы не дать им разрастись до уровня отрядов. Если 1-10 друг друга мордуют — нарушение дисциплины, если 100-1000 — международный конфликт.

В чистом виде "переход количества в качество". Диалектика, итить её ять. Материалистически-мордобойно.

Помогла бы децимация. Как я кыпчаков строил. Изъятие неуставного имущества из личных вещей для сохранения в общевойсковых складах. Перевод всех на казарменное положение. С обязательной побудкой, утренней зарядкой, постовой службой и прочими... воинскими прелестями.

Нереально. Поэтому убивать соратников придётся выборочно. В смысле: он сперва нагадит, потом ты его поймаешь, потом, в сиянии славы и торжестве правосудия, Боголюбский ему голову урежет. Кто будет "сделанную гадость" убирать...? Да и не всегда это возможно. Мёртвого, к примеру, не поднимешь. Ни из могилы, ни из сугроба придорожного.

Вот как здесь, у ворот усадьбы Укоротичей.

— Откуда покойник?

Покойник свеженький, выезжал — не было. Точно бы заметил: у него в спине пика торчит. Вокруг человек пять моих людей. Один из них, молодой боец, вдруг сползает по забору, валится в снег. Не стреляли, не били... обморок? У гридня?!

— Охрим! Что происходит?

Охрим, которого я оставил днём в усадьбе, дабы навести хоть минимальный порядок с безопасностью, дёргает головой, и выдаёт:

— Да вот. Уж больно ты прозорлив, батюшка.

— ???!

Охрим, упершись в спину покойника ногой, выдёргивает пику и отпихивает труп. Тот переворачивается лицом кверху.

— Узнаешь, господине?

Язычок зажигалки даёт достаточно света. Лицо не пострадало.

— С-с-с... Узнаю. С бойцом что?

Охрим, снова носком сапога, будто не желая прикасаться к чему-то ядовитому, поддевает правую руку покойника. Кистень на ременной петле. Информативно.

Въезжаем внутрь. Оглушённого дурня с встряхнутыми мозгами — шлем не застёгнут был — в санчасть. Пробитого пикой злодея — к Ноготку на лёд. Новую пару на пост. Охрим — ко мне на доклад.

Суть... обычная. То, что у нас бардак — очевидно. То, что наш, хоть бы и организованный, грабёж бардак воспроизводит — очевидно. То, что бардак в части безопасности обернётся потерями — очевидно. Что я такого нового сказал?!

Особенность моего отряда в том, что "колпак безопасности" должен накрывать всех.

Нормально так:

— Вот двор. Эта хоругвь — становись сюда.

Всё. Какие у тебя там посты, есть ли они, кто по твоему двору шастает, кто печку топит и кашу варит... твоя забота. Отравились, погорели? — На всё воля божья.

Меня такое не устраивает, я своих парней сам готовлю, за свои деньги. Мне надо, чтобы они не орали в сортире благим матом от боевого поноса. А, значит, доступ к котлу людей и продуктов — под контроль. По правилам санитарии (защита от дураков) и безопасников (защита от злодеев). И пошли дальше по кругу. Чудак с тлеющим поленом в руках к сеннику подойти не должен. Вариаций Зои Космодемьянской с двумя десятками сожжённых фашистских лошадей — не надо.

Понятно, что требования Охрима ни у кого восторга не вызывают. Но не исполнить их... есть опыт таких "игнориров" во Всеволжске. Когда Охрим ещё на пару с Ивашкой в моём дворце "в индейцев играли". Кто не проникся — теперь "играет в индейцев" на Пижме. Или на Унже. Или ещё где — у меня речек много.

— Я его и не видел сперва. Постовые по своему разумению пустили. Пришёл, говорит: я — торк. Вашему Чарджи родня. Ему: Чарджи уехал, приходи утром. Господине, ты ж Чарджи с обозом в Митрополичью дачу отправил. Этот: мне идти некуда, пустите переночевать. Халат, клобук чёрный, морда торкская. Может, родня долгожданная? Не обеднеем. Место указали, накормили. Свары не устраивает, куда не надо не лезет. Наоборот, предлагает от безделья: может помочь чем? Воды лекарям принёс, поганое ведро вынес. Тут он мне на глаза попался. Что-то такое... Отвлекли меня. Пока крутился — стемнело, все по лёжкам расползлись. Напоследок решил внутренние посты проверить. Тень какая-то к лекарям на крылечко. У наших-то один, как ты говоришь... силуэт. У местных, баба или мужик, другой. А тут... клобук да халат подпоясанный. Да... Тут и вспомнилось — как ты мне там, у монастыря, показывал да приговаривал: смотри, Охрим, запомни морду-то. Морду-то я видел. А не враз допёр. Я следом. Внутрь. А этот уже над тем, ну, "золотоволоска" из монастыря, с ножиком стоит. Я кинулся, сшиб на пол. Да уж больно здоров злодей оказался. Стукнул меня. Ножиком. Хорошо приложил, в силу. Да, вишь ты, панцирь-то так не прошибёшь. Он испугался да на двор, пока я там между лежанками елозил. Как выскочил — он уже у ворот. Крикнул, постовой ему навстречу, а тот его вот, кистенём с маху. И за ворота. Так бы и ушёл, да второй-то не растерялся, пику метнул. Наповал.

Чисто для знатоков. Пика — не сулица, её не метают. "Но если очень хочется, то можно". У новиков есть соревнование: кто дальше такую деревянную тяжёлую дуру закинет. Пика длиннее и тяжелее олимпийского копья. Польза от такого метания никакая, в бою ситуации, когда такой навык следует применять крайне редки. Но им интересно, "гонорово", а общефизическую — укрепляет.

Пошёл к Ноготку, туда же притащили "золотоволоску".

Ходить, стоять, сидеть... не может. Положили рядом с покойником на ледник.

— Почему он пытался тебя убить?

— Не-не-не... не знаю... я ему ничего никогда... боюсь-боюсь... спасите... страшно... ы-ы-ы...

Вой бессвязный бессмысленный. Слёз нет — горит весь. На губах уже корочки белые. Его бы антибиотиками обколоть... Или хоть малинкой отпоить...

Время.

Времени — нет.

На лоб — лёд, в горло — спирт.

— Князя Всеволода Юрьевича знаешь? Где ты с ним встречался?

Знает, нигде.

Монастырский служка не встречается с князем. С князем встречался епископ, а служка князя видел. Неоднократно, с июля начиная. Всеволод, вместе с другими князьями, бывал на проповедях Кирилла, подходил похвалить за таланты явленные. Последний раз — на Рождество, когда "вышгородская шестёрка" приезжала к Жидору в великокняжеские палаты "Вифлеемскую звезду встречать".