Зверь лютый. Книга 30. Канава

Последний источник серебрушек для княжьей казны и, соответственно, для его дружины — его собственное поместье. Но для становления хозяйства нужны годы. Нужно на одном месте сидеть. А приняв статус служилого сословия, князья обрекли себя на жизнь кочевую.

Ряд таких реформ лишит князей их экономической основы. Вслед за ослаблением их военной основы, уполовинивания дружин.

"Почему ты бледный?

Потому что бедный.

Почему ты бедный?

Потому что бледный".

"Заколдованный круг" из бедности и слабости. Который, рядом последовательных мер "федеврыльного" правительства будет превращён в сжимающуюся спираль.

Едва общерусское войско начнёт представлять из себя нечто существующее и существенное — мы вернёмся к этому вопросу и дожмём.

Одновременно ослабляется их военно-организационная основа — местное боярство. Освободившись от необходимости выставлять дружины, став общерусским сословием, местные бояре начнут отказывать своим князьям в поддержке в конфликтах с государем.

Классика абсолютизма: столкнуть "мелких" феодалов с "крупными".

Князей нельзя перебить: "золотая нашлёпка". Из освободившейся от нынешних затычек канализации полезет... следующая часть рюриковичей.

Им нельзя приказать: они восстанут, это война.

Проще: хвост этой "кошке" придётся "рубить по частям". Мяву будет...

Но есть подробности. Треть князей — безудельные. Им хоть что дай — уже в прибыль. Треть имеют уделы, но мечтают о большем. Полдружины отдать? Ну и ладно, я себе ещё наберу. Полденег отдать? — Так я мечту свою удвою. Ты — дай, а потом можешь половину от удвоенного отобрать.

Пора обзаводится табличным редактором и, как В.И. Ленин, после II съезда РСДРП, строить гистограмму: кто за что голосовал.

Когда-то, в первый жизни, начиная обучение студентов этому классу программ, я частенько приводил в качестве примера применения в политической области, пожалуй, самого первого — "Шаг вперёд, два шага назад":

"...изобразить все основные типы "разделений" нашего съезда в виде диаграммы. Такой прием покажется, наверное, странным очень и очень многим, но я сомневаюсь, можно ли найти другой способ изложения, действительно обобщающего и подводящего итоги, возможно более полного и наиболее точного...".

Этот князь — "твёрдый искровец", этот — "мягкий", а этот — вообще "бундовец".

Тема "Податного приказа", сама по себе малоинтересная: ну будет у Боголюбского кучка дармоедов с такой этикетной — развернулась в что-то реальное: отказ от мыта, передача сбора подати гос.бюрократии, уменьшение местных доходов.

* * *

Рюрик, князь Овруча, топал, кричал и плевался. Это было бы несущественно, но его поддержали многие. К моему разочарованию, и "архиерейская братия", которую я считал своим "оплотом", присоединилась к "возражунам".

Дошло быстро: князья — главные "милостники" русской церкви. Если у князей денег станет меньше, то и у епископов в карманах сквозняк засвистит. Хотя карманов на "Святой Руси" нет вовсе. Понятно, что Боголюбский из самых больших жертвователей. Но он один и далеко. А кто здесь будет "подкидывать детишкам на молочишко"?

Наконец, Андрею надоело:

— Так что? Будем решать или попусту время перевели? Голосовать будем?

Андрей смотрел на Благочестника, но ответил Попрыгунчик:

— Дело серьёзное. Надо собрать большой совет. Как давеча был. Надо бы с людьми поговорить, послушать.

Я аж рот раскрыл.

Да уж, русское княжьё в состоянии быстро учиться. Но я же такого здесь не устраивал! Это он из прежнего опыта? Откуда? Или сам тут додумался?

Решение из основного набора приёмов переговорщика. Стороны не могут придти к согласию? — Отложить, передать вопрос... куда-нибудь. Обычно — какому-нибудь комитету, подкомитету, группе экспертов... В Потсдаме Иосиф Виссарионович — аналогичное регулярно, ну просто как рефрен. Здесь наоборот: на "всенародное обсуждение". Которое мы, наверняка, проиграем. Причём Андрей не может сказать "нет". Апелляция к обществу, к народу — безусловно благое дело.

На этом и порешили.

Дело "Ванька-лысый против народа русского". Гарантированно проигрышное.

Если в князьях и епископах "меня больше", то в боярах и воеводах — нет. А в "мечах и шеломах" — больше, но не сильно. И я очень не хочу заливать этот город русской кровью снова. Что-то из обсуждаемого будет Большим советом принято, остальным придётся поступиться. Чем? Надо подумать, прикинуть. Попасть в "окно ожиданий".

Народ разошёлся, Андрею пришлось срочно разбирать какой-то скандал между ростовцами и владимирцами, а я выскочил всё на то же гульбище, где совсем недавно предлагал князю Михалко потрудиться "машенькой". А то "полог внимания" сниму.

Поджидавший там Николай — он нынче крутится в детинце по своим делам — подвёл меня к сидевшей на принесённой из внутренних помещений лавочке пожилой монахине.

— Вот, к тебе, стал быть. А я пошёл.

Как-то он... суетится встревоженно. Инокини испугался?

— Погоди. Что за дело?

Женщина, внимательно меня рассматривавшая, хмыкнула:

— Здрав будь. Иване, Воевода Всеволжский. Я — Любава Дмитриевна. Ты слугу-то отпусти, не надобен.

Николай начал испаряться, но я, уже наученный его манерами шапки-невидимки, успел поймать за рукав.

— Тебе, инокиня, может и ненадобен. А мне пригодится. Не уходи далеко.

Присел на край скамейки. Тяжко выдёргивая мозги из заварившейся сегодня каши на Малом совете. С трудом переключаясь на эту женщину. Кто она? С чем пришла? Почему Николай заволновался?

— Так вот ты какой, Зверь Лютый.

— Так вот ты какая, Любава Дмитриевна.

— Да уж, такова я. Слыхал, поди?

Конечно. Передо мной сидела одна из легендарных женщин современности, вторая жена Мстислава Великого, мать Мачечича, дочь новгородского посадника, невеста Свояка, пра— сколько-то раз внучка вельможи шведского короля, свата и приближенного Святой Ирины. Та самая женщина, которой Жиздор писал в Вышгородский женский монастырь: "Или ты уйдёшь с Вышгорода, или я уйду с Киева". Жиздор с Киева ушёл. И нашёл свою смерть. А она с места не сдвинулась. И вот сидит передо мной живая и довольная.

— Наслышан. С чем пожаловала?

— Ишь ты. А просто потолковать-побеседовать? С бабой старой лясы поточить — тебе невместно?

— Да я-то с удовольствием. К себе бы зазвал, напоил-накормил. Сидел бы, рот раскрывши, да сказки твои слушал. О днях былых. В краю родном. Дела давно минувших дней. Преданья старины глубокой. О героях славных, о мужах добрых. О боях-пожарищах, о друзьях-товарищах. Так бы и слушал, да на ус наматывал. Но ныне — нет часу. Что у тебя за забота?

Лицо этой старой, шестидесятилетней, по здешним нормам — просто древней, женщины утратило некоторую, прежде изображаемую фривольность и умильность, отвердело.

— Забота у меня для всякой матери обычная — дитё моё. Сын мой Володенька. Мальчик мой, по совету твоему, от шапки Мономаховой отказался. Уступил право первородства, дабы мир на Святой Руси установился. Однако же доброе деяние должно вознаградить.

Мда... "бесплатный сыр только в мышеловке", "неблагодарность — тяжелейший из грехов".

— Твой сын сделал доброе дело: поспособствовал установлению мира на Святой Руси. Разве само сознание свершённого благодеяния для отчизны нашей — не есть награда для твоего сына? Господь увидел и оценил. Он, конечно, вознаградит праведность и смирение в безграничной милости своей.

Бывшая княгиня злобно взглянула на меня. Казалось, сейчас плеваться начнёт или укусит. Но нет, выражение сменилось на более благочестивое:

— Эт да, эт само собой, Господь, он того... конечно. Однако же Володенька помог Боголюбскому повенчаться на царство. Сиё дело земное, здешнее. И заслуживает воздаяния здесь же, в миру тварном. "Долг платежом красен".

— Коли сын твой считает, что Боголюбский ему должен, так пусть и идёт к нему. Ко мне-то чего?

Она злилась, но не теряла самообладания.

— А того. Все думают, что ты "цепной пёс Боголюбского". Он скажет — "голос", ты и гавкать начнёшь. А я иное вижу.

Что она такое углядела? Я веду себя с Боголюбским вполне пиететно, в рамках моего понимания, конечно. Никакого панибратства на людях не допускаю. Всегда с Государем в согласии, киваю и подкланиваюсь.

Престарелая инокиня встала со скамейки, ухватила меня за портупею и произнесла, нагнувшись ко мне, почти на ухо.

— Это он под твою дудку пляшет.

— Ты... ремни-то отпусти.

Не сразу, внимательно позаглядывав мне в глаза, отпустила, снова уселась на своё место.

Могучая бабушка. Понятно, что, к примеру, можно ткнуть её "огрызком" по горлу или, там кулаком по уху... но это — "утрата лица". А вот силой духа... Сильна, сильна. Не зря Изя Блескучий, хоть и пасынок, а мачехе своей кланялся низко, говорил уважительно. Да и Жиздор скромную инокиню не осилил.

Я оправил портупею, покрутил шеей, мельком окинул взглядом двор перед гульбищем. Хм... а вот что-то похожее... на что-то... где-то я сходное...

— Глупость сказала. Боголюбский ни под чью дудку плясать не будет. У него у самого... труба Иерихонская. Ты лучше вот что скажи. Вон монахини стоят. Твои?

— Мои. Сёстры духовные с Вышгорода.

Большой двор, снег, группка хихикающих девушек... Напарник по имени Добробуд Доброжаевич Колупай из самого Пропойска работает жонглёром: роняет и поднимает поленца... У него на руках несколько поленьев, выпустить их не может — цепкий он. Кланяется, роняет, подхватывает, резко дёргает головой, теряет шапку, подхватывает, надевает, теряет поленце... Темп растёт, количество предметов, одновременно находящихся в воздухе, увеличивается. Впору уже пускать барабанную дробь.

Девки смотрят разинув рты. У одной характерное движение головой. И носик. Непохожий на картошку-синеглазку.

Пять лет назад. Княжье подворье на Смядыни. Я — в "прыщах" смоленских.

— Вон слева, у вторых саней... Кто?

Пауза заставила меня обернуться. Она смотрела на меня со злорадно-восхищённым выражением.

— Верно про тебя сказывают. Про похотливость твою. Прям нечеловеческую. Про чутьё, зверю дикому присущее. Зверю лютому, беззаконному.

Тяжко вздохнула.

— Агриппина. Ростиславовна.

Резко вскинула голову, с напором произнесла:

— Сыну — Волынь.

Презрительно осмотрела меня с ног до головы:

— Что? Разгорелось-захотелось? Даст Андрей Володеньке Володимир — отдам девку.

Ай да стара! Видать, помолоду немало голов, к головкам намертво приделанных, крутила-морочила.

— Всё, разговора не было. Я Андрею не хозяин, да и она тебе не роба. Пустое. Воздухом торговать не будем. Бывайте здоровы, Любава Дмитриевна.

— Постой.

Она кривила лицо, дёргала губами, будто зубы болят.

— Что дашь?

— Я? Ничего. Города давать — забота государя. Я могу только просить, советовать. Решать — ему.

Она зашипела:

— Желтомордое отродье, Гошкин выползок.

Ага, ты ещё вспомни, как бежала от Долгорукого аж в Венгрию, едва он к Киеву подошёл.

— Вышгород, Белгород, Триполье?

— Нет. Может быть, городок на Волыни.

— Луцк?

— Просить — могу, решать — ему.

— Ну, это как просить будешь.

— Как умею. Решай.

— Когда?

— Завтра скажу ему. Дня три пока... решит да объявит.

— Тогда и девку.

— Тогда — и разговора не было.

— Вперёд не поверю.

— Вольному воля. Бывайте здоровы.

— Стой. Эхрр... Ладно. Твоя взяла. Но смотри — обманешь вдовицу сирую убогую...

— Пустое. Лжа мне Богородицей заборонена.

Бывшая Великая Княгиня Всея Руси, третья уже на моём пути, считая жену Боголюбского, тяжело рассматривала меня. Потом гримаска изменилась на более жалостливую, более уместную для лика скромной инокини, нижайшей просительнице за сыночка единственного. Она перекрестилась, помянула Царицу Небесную и произнесла:

— Будь по твоему, забирай. Бедняжку.

* * *

Агриппина (Аграфена) — третья из дочерей Ростика.

В РИ она проживёт на редкость длинную жизнь. Станет княгиней Рязанской. Вместе со всей женской половиной рязанского княжеского семейства будет усечена мечом во время взятия Рязани войсками Батыя 21 декабря 1237 г. и погребена в рязанском соборе Успения Богоматери. В первой половине 18 в. захоронение будет обнаружено. С двенадцати женских останков снимут самую богатую в российской археологии коллекцию украшений.

Какой... чудак потратил свои силы и время на то, чтобы "усечь мечом" почти девяностолетнюю старушку? Какой-то "славный батыр"? Для увеличения своей "славности" и "батыркнутости"?

* * *

"Забирай"... Хорошенькое дельце. Сблудить с инокинею... И дело даже не в запредельной для законов Руси сумме в 100 гривен — "не по чести".

Выясняю подробности.

Прежде всего она не монахиня, а послушница, белица.

Так обозначают в русских монастырях готовящихся к поступлению в монашество, но ещё не принявших обета, и мирян, не имеющих намерения посвятить себя монашеской жизни, а просто удалившихся от мирских сует на житье в монастырь.

После моего скандала со старшей дочерью, Ростик перевёл младших в Вышгород, поближе, "на глаза". Вторую дочь через пару лет выдал замуж за Матаса, а третья росла потихоньку. Довольно обычная манера в аристократических семьях — отправить дочь-подростка на обучение в женский монастырь. Смерть Ростика и последующие неурядицы времён Жиздора несколько затянули воспитательный период.

Крайние формы безобразий в Киеве уже прекратились, и Любава Дмитриевна рискнула приехать в город, дабы навестить сыночка. Пирожков свежих, портянок чистых... присмотреть и обиходить дитятку. Понятно, что она хоть и монахиня, но все ж понимают — княгиня. У неё в келье и прислужницы есть. Игуменья дала саней с возчиками. Груня присоединилась. В смысле: Агриппина.

По сходному основанию:

— Хочу братиков родненьких навестить-проведать. Как-то они там, в боях кровавых, в трудах тяжких...

Кто инициатор — непонятно. Со слов Любавы Дмитриевны, Груня умоляла-упрашивала, игуменье в ножки кланялась, чтобы та отпустила. По моему чувству... Экс-княгиня подкинула девушке идею, имея ввиду использовать "невинную овечку" в роли отмычки. Или ко мне, или к Ростиславичам.

Приехали и встали посередь детинца. Теперь Любава Дмитриевна топает к сыночку на постой — тут рядом, за Янчином монастырём шагов сто. А Груне — на другой конец города, к Золотым воротам, где её братья по усадьбам киевским стоят. Ехать туда экс-княгине не с руки, а отправлять юную девушку одну опасно. Дело уже к вечеру, города она толком не знает. Вот бы кто сыскался в провожатые...

— Посиди здесь. Николай, Охрим — ко мне.

Профессионально подготовленная, сыгранная команда — огромная сила. Способная быстро и качественно решать даже неочевидные задачи. Получаса не прошло, как к переминающейся кучке монахинь подкатили богатые санки с кучером в дорогой шубе. Хорошо, что хоть бобровую шапку не нахлобучили. Продираясь сквозь косо подвязанное мочало бороды веником, возчик выдал старательным баском ключевое:

— Эта вот ну.

Любава Дмитриевна, затягивая тёплый полушалок, бросила: