Зверь лютый. Книга 30. Канава

Зверь лютый

Книга 30. Канава

Часть 117. "Если к другому уходит невеста, то неизвестно кому..."

Глава 589

Я бы вздремнул. После "стриптиза с острозаточенным", который устроил мне Боголюбский, полезно дёрнуть стопарик и спать завалиться. Увы. "И спать пора, и никак не уснуть". Как вспомню шипение меча св. Бориса и его дрожь перед моим носом..

"И лишь чуть-чуть не хватило. Чуть-чуть".

Ну что, "дитя во времени"? — "Детства" полно, аж ноздрями летит, а времени, как всегда, нет.

Поднял Пантелеймошку с пачкой бумаги, стал придумывать "наглядную агитацию". Надо ж доходчиво. Агитнуть и уелбантурить. Аферы такого масштаба и многослойности я ещё не заелдыривал. Те же хлорка или домна железоплавильная — мелочи. И по количеству вовлекаемых в процесс людей, и по продолжительности реализации.

Как известно, люди-человеки — самый неудобный объект воздействия. То не проворачиваются, как чугунина заржавленная, то ф-р-р — слизью разлетаются.

На другой день "почествование" началось затемно, прямо с ранья, часов с четырёх утра. Снова своих "недонаграждённых" отправил. Там какие-то игры происходят. Гонорово-политические.

"Два еврея — три мнения". А два русских князя? А семнадцать? "Ассамблея ООН"? Причём каждый "ОН" чувствует себя таким "О!".

Из моих наградили только Чарджи, остальные так остались, завтра опять идти. Но Чарджи... был потрясён. И не он один: все торки ахнули и слюной захлебнулись.

— Кайи! Настоящий кайи! Истинный ябгу!

Шёпот на нижних концах ножек праздничного стола в трапезной государя не перешёл в скандирование "широких народных масс" типа "Шай-бу! Шай-бу!", в смысле: "Яб-гу! Яб-гу!", но то, что новость зазвенит по всей Великой Степи — несомненно.

Боголюбский вручил иналу золотой лук и три золотых стрелы.

* * *

Понятно, что стрелы нормальные, с железными наконечниками. Но — с позолоченными.

На "Святой Руси" такие, даже "парадные", изделия делают, как и все, из самого скверного железа. Боевая стрела — самое "одноразовое" изделие в комплекте оружия. Единственное, что закаливается "насмерть", в наиболее жёстких режимах — на один удар. "Стрела калёная".

Лук тоже не из золота. Нормальный западно-тюркский "комон". На рогах по три медных колечка с позолотой. Позолота сияет — новодел. Однако — символизирует.

Для всех степняков лук и стрелы — символы власти.

Метательное оружие хорошо в пустом пространстве. В лесу или в джунглях сильно не пометаешь. Едва хомнутые сапиенсом вылезли в степи, как принялись убивать зверей и друг друга издалека. Арийцы довели восхваление помётывания до божественности: все боги, герои, цари поражают противника удалённо.

"Дистанционный героизм" — очень по-арийски.

Отсюда, из степных просторов, множество богов-громовержцев разных народов. Тема стрельбы настолько въелась в мифологию, что если в 21 в. где-нибудь на Бали, кое-какая деревенская самодеятельность инсценирует сюжет из эпоса вроде Ригведы с разделением на "своих" и "плохих". то "плохие" с мечами, а "свои" с луками. Покидав театральные стрелы, "свои" просто бьют "плохих" луками по головам. "Оружие победы".

Русские богатыри, кроме боя Ильи Муромца с Соловьём Разбойником, метательное оружие не используют. Головы Змею Горынычу — срубают, "махнул — улица, отмахнулся — переулочек". Добрыня свою будущую жену булавой по голове бьёт. Святогор Илье меч свой завещает, а не лук с колчаном.

Маловато в нас арийскости. Меньше, чем в балийцах со шри-ланкийцами.

А вот другое свойство стрел — выбор, жребий — звучит и у нас. В "Царевне-лягушке". У степняков так выбирают направление эмиграции: "три сына метнули стрелы, и народ разделился. Одни пошли на юг, другие на запад, третьи на север".

Стрелы имеют для степняков такое значение, что становятся самоназванием. Девятистрельные племена, десятистрельные...

Для торков (огузов) лук и стрелы — основа народа. Слово "ог-" имеет два значения: стрела и племя.

"Однажды, во время пира, шесть сыновей Огуза, участвовавших с ним в мирозавоевательных походах и вместе с ним в добром здравии возвратившихся в основной юрт, отправились на охоту. Случайно они нашли золотой лук и три золотых стрелы. Они взяли все это и отнесли к отцу.

Огуз разломал лук на три части и отдал каждую трем старшим братьям, а три стрелы раздал по одной каждому из младших сыновей. И распорядился так: будущие племена, которые произойдут от трех сыновей, которым он дал по куску от лука, будут именоваться Бозок.

Что же касается племен, которые произойдут от тех сыновей, которым он раздал стрелы, то их прозвище будет Учок.

Он повелел, чтобы отныне во время прибытия какого-либо из его сыновей, они совместно должны засвидетельствовать свое сотрудничество (тамаджамиши): "Мы все из одного рода!", они должны знать также свои места и чины в войске.

...место тех, кому Огуз дал лук, должно быть более высоко, и в армии они должны составлять правое крыло. Те, кому он выдал стрелы, должны стоять рангом ниже и составлять левое крыло армии. Ибо лук властвует подобно падишаху, а стрела лишь является подчиненным ему (луку) посланием. Их юрты Огуз разделил точно в таком же порядке.

На этом пиру в присутствии всех Огуз свою речь закончил так: "После моей смерти мое место, престол и юрт принадлежат Кюну, если он этому моменту будет жив".

Самый старший род: Кайи, "могущественный"; онгон (тотем) — белый сокол, доля мяса — правая лопатка. Позже (в РИ) — основатели Османской династии.

Самый младший: Кынык, "уважаемый везде"; тотем — ястреб, доля мяса — ляжка. Основатели Сельджукской империи.

Старшие — Серые Стрелы, младшие — Три Стрелы, две экзогамные фратрии бузуков и учуков.

Каждый из сыновей Огуза родил по четыре внука. Которые стали прародителями 24 огузских племён.

Затем на смену легендам и мифам пришёл ист.мат.

Огузские племена в 10 в. распространились по всей степной полосе Средней Азии от Южного Прибалхашья до низовий Волги. Кочевья их располагались по Иргизу, Уралу, Эмбе, Уилу. Они населяли Приаралье, долину Сыр-Дарьи, предгорья Сырдарьинских Каратау, долину Чу, Таласский Алатау, низовья реки Или.

Во второй четверти 10 в. огузы разделились на две части.

"Царство оставалось в руках Кайи-хана и его сыновей, передаваясь из века в век, из поколения в поколение, пока наконец не перешло к роду Салура, сына Таг-хана, сына Огуза, из левого крыла".

В Старой Гузии осталась резиденция вождей племен Джетысу и среднего течения Сыр-Дарьи. В X в., после блестящих успехов в войнах с печенегами, столицей огузов стала Новая Гузия.

"... государство ябгу разделилось на две части в правление легендарного царя Канлы-Швы. Одному из своих наследников он дал Туркестан и Янгикент, а другому — Талас и Сайрам... между владениями началась кровопролитная борьба. Победителем оказался хан Янгикента, подчинивший себе огузских правителей Таласа и Сайрама, которые стали вассалами сырдарьинских ябгу".

Кайи утратили титул "ябгу" и стали называться "байду".

Как соотносится с этим русское народное выражение бить (или — гонять) байду — не знаю.

Ябгу были союзниками Святослава-Барса: вместе громили хазарский каганат.

Джетысу оставалось в архаическом состоянии "колыбели народа", а деньги, богатства, события... происходили южнее.

Племена консолидировались в раннефеодальное государство. В конце X в. развернулась борьба между правителями Янгикента и знатью кочевых группировок.

У Али-хана, правителя Янгикента, было сорокатысячное войско и сын Шахмелик. Сыночка послали в Хорасан, где он стал заниматься недостойными делами и развратом.

Выведенные из терпения люди решили схватить и убить Шахмелика. Однако тот успел переплыть через Аму-Дарью и бежал во владения своего отца. Али-хан хотел выдать сына на расправу народу, но на совете вожди решили иначе, ибо испугались продолжения народного возмущения.

Не думаю, что и остальные беки лазали по ночам в дома своих соседей и насиловали их жен и дочерей — дело в налогах.

Сырдарьинские ябгу требовали уплаты налогов за пастбища. Арабы называли — "харрадж". Сбор налогов с жителей Янгикента и Дженда иногда производился даже за несколько лет вперёд. Налоги платили также подвластные кочевые огузские племена. Налоговая кампания походила на военную: сборщики имели конные отряды до тысячи человек. В случае отказа от уплаты ябгу посылал карателей.

В сер. XI в. в степи сработал "эффект домино". В начале X в. в Северном Китае образовалось государство Ляо, основанное киданями. Расширение границ их державы привело к цепной реакции миграций.

В 1010 г. кидани напали на уйгур Ганьчжоу в Ганьсу. Затем вторглись в северо-западную часть Джетысу. В 1014 г. большая орда кочевников ворвалась из Чина в пределы страны "хуннов". Правитель Бухары двинулся им навстречу. В кровопролитном бою он одолел врага и захватил его шатры.

Киданей остановили, но сдвинулись сары-кыпчаки: вторглись в середине XI в. в земли огузов и нанесли им жестокое поражение.

Старое тюркоязычное население вытеснялось со своих мест. Тюрки разделились на три большие группировки. Выбор направлений определил жребий: метнули в небо три стрелы. Племена, стрела которых упала на юг, пошли в сторону Верхней Индии. Половцам-куманам выпал жребий двинуться на север, и они достигли царства греков. Третья группа ушла на запад, где смешалась с арабами и приняла ислам.

Кочевые вариации "Царевны-лягушки".

Так — в легендах.

В хрониках Матфея Эдесского под 1050-1051 гг. сообщено о разгроме огузов и печенегов "рыжеволосым" (хардеш) народом, которого до этого разбил народ "отц" (змей). Преследуемые "рыжеволосыми", огузы и печенеги двинулись в пределы Византии. Народ хардеш — из кыпчакских племен Алтая. По китайским источникам рыжие люди с голубыми глазами обитали в стране Кин-Ша (Золотая гора), что соответствует хребтам Алтая между Кизылбашём и Илкеаралом.

Разгромленные кыпчаками в сер. XI в. огузские племена Западного Приаралья и Северного Прикаспия бежали в южно-русские и причерноморские степи.

Так погибла держава сырдарьинских ябгу, подточенная изнутри необузданным сексом и таковыми же, но — налогами.

Махмуд Кашгарский:

"Остались те из мужей, которые хитры и низки, они смотрят в лицо гостю, как будто он вор, и тыкают в глаза гостю-страннику то, чем угостили его, и бьют этим по голове его".

Теснимые с востока кыпчаками, торки-огузы пытались прорваться в пределы Древнерусского государства.

"В этом же (1060) году Изъяслав, Святослав, Всеволод и Всеслав собрали бесчисленное войско и отправились в поход на торков, одни на конях, а другие в ладьях. Торки же, прослышав об этом, в страхе обратились в бегство и так и перемерли в бегах, божьим гневом гонимые — кто от стужи, кто от голода, иные от болезней и от суда божьего".

В следующем году вожди кипчаков сильно возмущались отказом русских князей выдать тех торков, кто присягнул русским. Пройдёт полтора века и монголы будут сходно требовать от русских выдать им кипчаков.

Народ рассеялся.

Одни, вместе с печенегами, сходили в Византию. И погибли там. Другие осели на Роси. Третьи снова пошли за Дунай и получили земли в Македонии. Четвёртые перебрались в Венгрию.

Всех их на Руси называют торками. Некоторые нынче в Киеве.

В XII в. группы огузов, подчинённые кипчакам, живут компактными массами на Урале и в Нижнем Поволжье. Области, прилегающие к "берегам Булгара", называют "землей огузов".

Ал-Гарнати: в середине XII в. сорок племён огузов населяло Саксин.

Богатый город привлекал внимание соседей. Хорезмшах Атсыз ибн Мухаммад (1128-1156) (я про него и про его отношения с Санджаром — уже..) десятилетиями пытался овладеть Саксином. В XII в. идут столкновения Саксина с племенами кыпчаков и йемеков.

Наджиб Хамадани (современник Гарнати):

"Саксин — город, больше него нет города в Туркестане, имеет в окружности 6 фарсахов (ок. 50 км. — авт.) Жителей Саксина беспокоят племена кыпчаков и йемеков. В этой области нет реки, кроме Атила. Обитатели живут в шатрах; все население этого города мусульмане, как я слышал от некоторых купцов".

Информаторы Хамадани несколько упрощают. В городе живут христиане в трёх вариантах, иудеи, шииты нескольких направлений, язычники. Сами огузы сохранили тенгрианство.

Признавшие власть кипчаков, называют "безрукавными" — в знак своего подчинённого положения они, как прежде печенеги в отношении их самих, обрезали рукава халатов.

Третья часть народа стала "туркменами". Так первоначально называли огуза, принявшего ислам.

Ал-Марвази:

"после того как гузы сделались соседями областей ислама, часть их приняла ислам и стала называться туркменами. Между ними и теми гузами, которые не приняли ислама, началась вражда. Число мусульман среда гузов умножилось... Мусульмане взяли верх над неверными, вытеснили их из Хорезма...".

Потомки старшего сына Огуза утратили царский титул, склонились перед сырдарьинскими ябгу. Но не простили. Месть их оказалась страшна — у них был плотник. Который дал потомство. Не "сына", как в Иудее, но правнука.

Плотника звали Керекучи-ходжи, мастер по изготовлению кибиток.

Слово "кереку" встречается уже в древнетюркских рунических текстах в значении деревянной решётки юрты или самой кибитки. В XI в. это название прилагалось к юрте. Мастера, изготовлявшие кибитки, назывались керекучи. "Кереку" в форме "кереке" и "гереге" сохранилось в казахском и туркменском языках. "Кереке" — деревянная решётка юрты, "гереге" — деревянные части кибитки, нагруженные на вьючных животных.

Сына Керекучи-ходжи звали Тугшырмыш. Продолжал бизнес отца, был крайне бедным человеком.

Когда огузские племена восстали против ябгу, то ханский советник обратился к гадальщику Амирану с просьбой предсказать, чем всё кончится. Амиран ответил, что скоро во главе огузских илей станут милосердные и справедливые потомки Тугшырмыша. В ту же ночь Амиран увидел вещий сон, будто из тела Тугшырмыша выросло три ветвистых дерева. Своими зелёными вершинами деревья касались небесного свода. Гадальщик сказал Тугшырмышу, что сновидение предвещает царскую власть его сыновьям. Бедный плотник удивился, но купил барана и устроил благотворительное угощение (садака).

Сыновья Тугшырмыша: Тугаг, Тогрул и Арслан, стали храбрыми охотниками. Огузские эмиры, видя смелость и искусство юношей, назначили их миришкарами — главными ловчими.

Огузы всё меньше кочевали, спрос на кибитки упал и сыновья плотника перешли в госслужбу.

Керекучи-ходжа жил в середине IX в., Тугшырмыш дожил до середины X в.

Возвышение рода началось с Тугага, сына Тугшырмыша, внука Керекучи-ходжи. В "Малик-наме" Сарчык-Тугаг выступает влиятельной и знатной персоной.

"Сарчык" — имя собственное, "Тугаг" (железный лук) — почётное звание.

Рассказывают о стычке Тугага с падишахом, которому он служил.

Ибн Хассул:

"Сарчык, не поладив с царем, ударил его палицей и свалил с лошади. Сюзерен Тугага хотел нанести вред какому-то тюркскому племени. Тугаг воспрепятствовал походу, что явилось причиной рукопашной схватки с царем. Инцидент произошёл на глазах знатных военачальников и сановников, которые вмешались, и "между ними был установлен мир".

Ибн ал-Асир:

"Тугаг предводительствовал огузами, которые подчинялись ему беспрекословно. В решающую минуту схватки с байгу на помощь к Тугагу пришли его слуги и приверженцы. Они сумели отстоять своего патрона и не дали его в руки подручных царя".

После смерти "Железного лука" остался малолетний сын Сельджук. Байду взял мальчика на воспитание, окружил особой заботой. Сельджук подрос и стал одним из любимцев царя. Благодаря уму и большой щедрости сын Тугага завоевал симпатии высших сановников и вельмож.

Дальше есть три версии.

Женская: царица (хатун) была недовольна усилением власти Сельджука, ставшего главным предводителем войска. Хотя какое её дамское дело? При всём уважении к царицам в кочевых племенах.

Карьерная: возвышение Сельджука встревожила высших сановников.

Диверсионно-политическая.

Сразу уточню: ни один средневековый автор об этом не пишет.

Прикинем логику байду: крутой парень. Выращенный в любви и ласке в нашем доме. Но не родственник. Сын упёртого, самовольного, уважаемого народом Тугага. Умён, храбр, неуправляем. Держать такого возле себя опасно, а вот применить с пользой... Пусть он заберётся в задницу "узурпаторам" ябгу и повыдёргивает там перьев.

Тотемы большинства огузских племён — ловчие птицы разных пород.

Официально: Сельджук нарушил этикет на приёме в доме байгу. Завистники обвинили его в намерении захватить царскую власть. Хатун стала подстрекать мужа к убийству Сельджука, тот узнал о готовящейся расправе и бежал "со своим племенем и подданными из земли неверных в страну ислама".

Так началась третья ветвь народа Огуза.

Сельджуки ушли на нижнее течение Сыр-Дарьи. Близ Дженда Сельджук принял ислам.

"Если мы не примем веру и обычаи народа этой страны, то никто не будет к нам благоволить и мы окажемся в меньшинстве и одиночестве".

Абу-л-Фарадж:

"Они (сельджуки) оставались здесь несколько лет, зажили крайне зажиточно и их количество увеличилось".

Дженд — подвластен ябгу, граничит с Хорезмом и Мавераннахром. Население — кочевые и полуоседлые огузские племена. В самом Дженде и других городах нижней Сыр-Дарьи — колонии мусульманских торговцев и ремесленников. Жители пограничных с областью Дженда крепостей Хорезма и Мавераннахра, в основном, газии. Среди этих "борцов за веру" — обращённые в ислам тюрки. Они совершали набеги на языческих огузов, грабили, захватывали пленных и военную добычу.

Обращение в ислам стимулировано и расчётом на поддержку недовольных податной системой ябгу жителей Дженда.

Сельджук начал борьбу с Али-ханом. Начало конфликта — столкновение с налоговиками ябгу. Сельджук отказался от уплаты подати и стал требовать её отмены для мусульманского населения области.

"Борец за счастье всего трудового народа". Или — "казачок засланный".

Сельджук находился в Дженде ещё в 992 г. Продолжал "выдирать перья у царской птицы". Но "пинок" киданей оказался силён: "чёрные ханы" из племени чигилей карлукской конфедерации тоже спустились с гор и в мае 992 г. овладели Бухарой.

То, что начиналось как склока между байду и ябгу, как "пощипать пёрышков", превратилось в народное восстание и ряд иностранных вторжений.

Сельджуки до 1010 г. кочевали в низовьях Сыр-Дарьи. Но ябгу выбили их, и те ушли после кончины Сельджука в середине первой четверти XI в.

Сельджуки той поры состояли из двух группировок. Одну возглавлял Исраил, другую — Муса, Дауд и Мухаммад. Исраил — старший сын Сельджука. Но это ничего не значило: если он выбрал войну с караханами, то его братья пытались договориться. Его поймали обманом, а его люди бежали в Хорасан.

Мхитар Айриванский:

султан Махмуд встретил на своём пути многочисленные шатры тюрок.

"Когда тем же путем он возвращался обратно с великой победой, то (он) взял (с собой) турецкого эмира Апаху, привел его в Хорасан и заключил в оковы. Тогда пришел его народ и обратился сначала к отцу, а потом к его сыновьям, прося возвратить Апаху, но его не возвратили".

Махмуд приказал полностью обезоружить сельджуков.

Вражда между сельджукскими группировкам сохранялась десятилетиями. Спустя много лет Тогрул-бек (внук Сельджука) называл племена, некогда подвластные Исраилу, своими подданными.

"Эти туркмены, — заявлял он в одном из своих писем, — были нашими рабами, слугами, подданными и зависимыми (людьми), выполняя (наши) приказания, и служили у (нашего) порога".

Через полтора века монголы сходно будут называть кыпчаков своими рабами, слугами, пастухами.

Сельджуков Хорасана обязали платить налоги, со скота — вдвое больше обычных.

"Начали, — пишет Ибн ал-Асир, — ходить к ним сборщики, протянулись руки к их имуществу и детям".

Превышение полномочий, насильственное обращение детей в гулямов и наложниц.

Оставшиеся у Сыр-Дарьи сельджуки тоже стали убегать к границам Хорезма. Правитель Хорезма Харун ибн Алтунташ призвал их в свои владения, надеясь использовать их в борьбе с Масудом Газневи.

Зимой 1034 г. Шахмелик выступил в поход из Дженда. Пройдя через пески Кизылкумов он внезапно атаковал сельджуков. Застигнутые врасплох они бежали, потеряв восемь тысяч убитыми. В руки врагов попало множество женщин и детей, скот и имущество. Остатки разбитых сельджуков, спасаясь от преследования, переправились по льду через Аму-Дарью.

Бейхаки:

"Когда весть об этом дошла до Харуна, он очень приуныл, но виду не подавал, что ему это неприятно. Тайно он послал человека к потомкам Сельджука, надавал обещаний и сказал: "Собирайтесь и приведите других людей, потому что я и теперь придерживаюсь того, что с вами постановил".

Харун попытался примирить их с правителем Дженда. Шахмелик не желал вести переговоры с мятежниками. Однако, заключил с хорезмшахом договор о взаимном ненападении. Харун после этого вновь занялся приготовлениями к походу на Мерв.

Зима 1034 г. была тяжёлой для сельджуков Хорезма. Они понесли большие потери, лишились скота и обозов. Большинство их женщин и детей попало в руки воинов Шахмелика. Харун оказал помощь ослабевшим. Он дал им также боевых коней и оружие, поселив в Даргане, близ которого находилась одна из главных переправ через Аму-Дарью.

Хорезмшах, готовясь к захвату Хорасана, собрал огромную армию:

"со всех сторон стекались люди (из племен) куджат, джиграк и кыпчак".

Весной 1035 г. хорезмийское войско выступило из Кята в поход на Масуда Газневи. Стоявшая наготове в Даргане сельджукская конница должна была пойти на Мерв в авангарде хорезмшаха. Однако Харуна зарезали собственные гулямы, подкупленными газневидами. Сельджуки Хорезма не могли ни вернуться обратно в Hyp, ни обосноваться прочно в Хорезме из-за боязни нападения Шахмелика. Оставался единственный выход: проситься на службу к врагу, к Масуду Газневи.

Изначально это была небольшая группа, семь-девять сотен всадников. Но к ним "стеклось множество народа". Что составило десять тысяч конницы, не считая следующих за ними семей.

Сброд. Ошмётки разных племён. Стая крыс, загнанных в угол.

Людей, стремящихся сбежать от опасных соседей, собралось столько, что вместо "проситься" получилось "разграбить". После взятия ряда городов сельджуки разгромили Масуда Газневи под стенами Денданакана.

Насир-и Хосров:

"Гузы и кыпчаки — трава бедствия (для Хорасана), выросшая в окрестностях Джейхуна".

После взятия Туса и Нишапура сельджукские вожди хотели предать эти города беспощадному разграблению. Тогрул-бек отговаривал, ссылаясь на то, что в "священный месяц (ислама) нельзя обижать мусульман". Тогда возмущённый Дауд выхватил нож и закричал: "Или ты дашь нам (разграбить город), или я убью себя своей рукой". Стремясь охладить пыл брата, Тогрул-бек отдал ему 40 000 динаров, собранных с жителей Нишапура.

Сельджукиды в послании халифу писали о своей верности и приверженности аббасидам.

Дескать, после смерти Махмуда Газневи его сын Масуд предался разгульным пирам и забавам, оставил дела государственного управления, чем не замедлили воспользоваться "испорченные люди". Они стали на путь насилий и притеснений мирного населения. Хорасанские вельможи призвали на помощь сельджуков, которые и побили "испорченных".

"После этого (божьего) подарка и благоденствия мы расстелили среди людей дорогу справедливости и правосудия и отстранились от угнетения, насилия и несправедливости. Мы хотим, чтобы дело (управления государством) совершалось путем (соблюдения) обычаев религии, законов ислама и по приказаниям халифа".

Вполне по дедушке, по Сельджуку: "борцы за счастье трудового народа, за мир во всём мире".

Правителем избрали Мухаммад Тогрул-бек, принявший в 1038 г. титул султана. После сражения при Денданакане знать посадила Тогрула на трон, воздвигнутый на поле битвы, вожди принесли ему присягу на верность как верховному эмиру.

Сельджуки грабили все, до чего могли доехать на своих прекрасных конях.

Матфей Эдесский (XII в.):

"...(1016 г.), проснулся страшный гнев божий [и излился] на весь христианский народ и на поклоняющихся святому кресту, ибо пробудился губительный вишап со своим смертоносным огнем и поразил верующих во святую троицу. В этот год заколебались основы [здания], воздвигнутого апостолами и пророками, ибо налетели крылатые змеи и засверкали над всем миром верующих во Христа. Это — первый выход кровожадных зверей. В эти дни составилась рать из племени неверных, которые зовутся турками, и они вступили в Армянскую страну..., безжалостно предав острию меча, перебили верующих во Христа!".

"До этого времени [армяне] ни разу не видели туркского конного войска. И, встретившись с ними, увидели, что отличны они обликом — вооружены луками, с распущенными, как у женщин, волосами. А тогда армянское войско не умело изготовиться [к отражению] стрел".

Армяне ринулись в бой с мечами, многих из них поразили стрелами. Под впечатлением тюркского набега армянский царь передал свои владения императору Василию II.

Обратите внимание на даты. Какого чёрта понесло сельджуков в Армению за двадцать лет до покорения Хорасана? — Историки сравнивают этот поход с рейдом Субудея на Калку.

Об одном из таких походов хронист пишет:

"Они захватили там много людей, что наложница стоила 5 динаров, а мальчики и юноши ничего".

В этой фразе две мелочи:

1. Ряд функционально близких категорий: наложницы, мальчики, юноши.

2. Сравнение с русским: "... а роба по резане". Динар — аналог византийского безанта. Примерно стоимостной эквивалент гривны кунами. Т.е. в состоянии "рынок рухнул" цены в Иране в 250 раз выше русских. Можно назвать это дешевизной денег на Юге, можно — нищетой Руси.

Военные и дипломатические таланты — прекрасны. Но не отменяют пресловутого марксизма: теперь уже сельджукиды, подобно враждебным им некогда сырдарьинским ябгу, двинулись по пути феодализации. Простой воин-общинник переставал быть воином, становился податным, принадлежностью земельного владения "икта". Воин — раб-гулям или феодал-сипах.

Взаимоотношения между правящей династией и огузо-туркменскими вождями неуклонно ухудшались, туркменские предания сохранили память о сельджукидах как государях, ставших чуждыми своему народу.

Такова история третьей части народа Огуза.

"И последние станут первыми" — в истории огузов этот афоризм звучит рефреном. Сперва "старший род" Кайи утратил "царство", которое перешло к роду Салура. Затем новая династия нарвалась на "засланного оппозиционера" в лице беглеца Сельджука из самого младшего рода кынык.

Сельджуки всё время бежали. Начиная с основателя. От угрозы расправы, от ябгу, от караханидов, от газневидов. Но, в конце концов, у них собралось множество беглецов разных племён, выросли талантливые лидеры. И "сгнили" противники.

История сельджуков не похоже ни на их предка Огуза, проводившего "мирозавоевательные походы" и "в добром здравии возвратившейся в основной юрт", ни, например, историю Чингисхана, возвращавшегося с победами в родные степи. Эта история беглецов, сумевших дождаться ослабления противника, поднявшихся на грабеже его владений.

Похоже на "Великое переселение народов", когда битые гуннами готы, вандалы, свевы ринулись на территорию Римской империи. А укрепить лимес в тот год оказалось некому.

Осколки империи Сельджукидов, вроде Конийского султаната, продержатся до 14 в., но последний великий — султан Санджар — умер десятилетие назад.

А что ж первые цари из рода Кайи? — Они оставались в архаике. Противные выскочки, сырьдарьинские ябгу — сдохли. С кыпчаками и караханидами удалось разойтись относительно мирно. Паси овец и внимай акынам, песням о былой славе.

Это — четвёртая часть народа Огуза. Оставшаяся "в колыбели".

Через два столетия по этим местам ударит новая тотальная война: придёт Чингисхан. Тридцать тысяч человек из племени Сельджука (кынык) будет вырезано. А кайи побегут. Аж до Малой Азии. Эртогрул в 1231 г. займёт без боя брошенный городок Февасий. Его сын Осман, хотя народ и оставался языческим, примет ислам. А иначе где взять денег без газавата? — Налогов-то нет. Бей — военный предводитель, избирается советом племенных старейшин.

Сходно военные предводители германцев — "герцоги" — поднимались на грабеже соседей и становились владетелями.

* * *

Глава 590

Здесь и сейчас, в Киеве, важно другое: память народная. Здешние торки помнят, что их предали. Что Шахмелик драл с них три шкуры и насиловал их женщин, что Сельджук "поднял, да не осилил", что его внуки бросили сородичей и убежали завоёвывать Хорасан.

Все династии — хищники и предатели. Все, кроме первой. Кроме потомков Куюн-хана, старшего сына отца народа Огуза. При них — было хорошо.

Где-то далеко на востоке, на том краю Великой Степи, в сокрытых долинах Джетсу, где бегут и звенят весёлые ручьи, полные чистейшей воды тающих ледников, а не мутной водицы здешних степных речушек, где стоит густая ярко-зелёная, всегда свежая и нежная трава, такая сладкая после жёстких сухих бурьянов здешних полей, на землях утраченной родины, в мире и процветании живут истинные правители народа.

И тут Чарджи. Инал из племени Кайи. Не предавший веру предков, не насиловавший чужих жён, не отнимавший еду у детей простых людей, не сбежавший из родных степей в богатые города Ирана. Прекрасный воин, удивительный храбрец. Герой, унизивший противных и наглых берендеев. Ему помогает могущественный волшебник Севера. Достоинства его высоко ценит Государь Всея Руси.

И — сакральный дар: золотой лук с тремя золотыми стрелами.

Неразломанный лук.

Нерозданные стрелы.

Как в самом начале, как в руках великого Огуза.

Истинный, сокрытый и обретённый ябгу?

Изначальный. Настоящий. Народный.

Как те, самые первые.

"Так обратимся же к истокам и скрепам!".

Боголюбский много общается со степняками. Он знает их сказания, знает как они думают. Вот таким, сакрально-символическим способом он играет свою политическую игру. Называется — Поросье.

На Роси четыре крупных племени: берендеи, торки, печенеги, ковуи. Есть половецкие роды. Верховодят берендеи. Которые остальных гнут и теснят. Чтобы "чёрные клобуки" не передрались между собой на Рось ставят русских князей. Последний — брат Боголюбского Михалко.

Берендеи традиционно "вероломные". Но в целом "держат руку" Волынских князей. После сговора Бастия со смоленскими княжичами у берендеев раскол. Чью сторону примет этот народ после смерти Бастия? Большинство берендеев очень уважительно относятся к Михалко. Об этом упоминают и летописи. Для Боголюбского "гречники" — враги. За кого будет Рось, если, например, Михалко и Ярослав-"братец" убегут?

Боголюбский на чистом символизме играет древнюю игру: "разделяй и властвуй".

Есть сущности субъективные: человек придумал, сделал. А есть объективные, существующие вне его воли. Предустановленные. География и геология, история и мифология. Подобно месторождениям железной руды или рельефу речного русла, мифы, легенды — уже есть. До тебя. Ты пришёл, а они — уже. Их нужно найти, разглядеть среди "осадочных пород". Вытащить на свет. И сделать из этих "полезных ископаемых" что-то полезное.

Боголюбский знает о существовании залежи мифов "Огуз-мелик" и связанных с ним. Как искусный рудокоп, он приступил к добыче этого "минерала". Он награждает, возвеличивает Чарджи. Не просто как храброго и искусного воина. И уж тем более, не как моего человека — как великого витязя из рода древних ябгу. Достойного продолжателя "отца народа".

Торки и следующие за ними во всём печенеги получают надежду.

— Пришёл потомок древних великих правителей! Он поведёт нас к новым победам!

При таких настроениях берендеям будет труднее гнуть всех "чёрных клобуков" под себя. А, значит, в поход против Боголюбского они не пойдут: оставлять свои семьи рядом со становищами вдруг воспылавших вековой родовой гордостью обиженных соседей... рискованно.

Награждение Боголюбским инала, торка имеет и ещё один смысл. Общий для всех "чёрных клобуков".

Кошмар Поросья — "клещи". Когда "дикие половцы" ударят с юга, а русские дружины с "мирными" половцами — с севера, от Киева.

Прошло 76 лет с тех пор, как половцы осадили Торческ. Князья обещали помощь, но не не пришли. Город был взят и сожжён, жители перебиты или уведены в рабство. Погибших тогда — до сих пор поимённо поминают в торкских родах.

И тут полу-половец Боголюбский, старинный враг на поле боя, проливший лично или саблями своих родственников-кипчаков немало торкской крови за десятилетия "топтания мамонтов", публично называет торкского инала "инанч-байгу" (верный сокол).

Примирение? Прощение прежних обид? Крепкий мир? И с Русью, и со Степью, где слово Боголюбского немало значит. А зачем нам тогда Волынцы? Вместе с их прихлебателями берендеями.

Красиво. Андрей — умница. Я... виноват, Чарджи — дал ему повод.

Наградить за героизм — правильно. Но Андрей развернул это в политический манёвр. Цена которому тысячи всадников. Ежели что.

Теперь Михалко с Поросья можно убирать: торки и печенеги будут поддерживать того князя, которого поставит Боголюбский. Возможности берендеев в части "вероломства" несколько... уменьшились.

Интересно: а можно эту идею "углубить и расширить"?

Не канон. "Так не делают, это ж все знают". Но... а почему бы не предложить Боголюбскому? С избранием митрополита прошло. Почему бы и здесь не подкинуть идею?

Чарджи был... в сильно вздрюченном состоянии. Когда я попросил показать подарок — начал дёргаться.

Он что, боится что я отберу? Я долго и неумело выражал искренне восхищение. Почему "неумело"? — Я не такой большой знаток степных луков. Да, западно-тюрский коман. Характерный двойной изгиб на рогах, костяные накладки. Но... он же старый и без тетивы! Хорошо, что промолчал.

Чарджи чуть не взахлёб, мешая русские и тюркские слова объяснил, что этот лук принадлежал его далёкому предку, одному из предводителей тех торков, которые сто лет назад пытались пограбить Русь, но были разбиты сыновьями Ярослава Мудрого. Видимо, тогда лук и попал в княжескую сокровищницу, там и провалялся столетие. Хранили его правильно: не пересох, не отсырел. Тугой. Натянуть его пальцами... вряд ли.

— Я знаю, Чарджи, что я тебе подарю. Кольцо на большой палец. Тоже золотое. С большим лепестком.

— Не надо золотое. Мягкий металл. Лучше бронзу или сталь.

Торк перекладывал стрелы и вдруг, не поднимая головы, спросил:

— Ты не... не ревнуешь?

Факеншит! А, блин.

Ревность в моё время понятие из серии про секс. А здесь значительно шире. Можно ревновать к абстракции: к славе, к успеху.

— К чему?

— Ну... Ты меня ругал. За... за бой. А Боголюбский хвалит. Вот, подарки дорогие дарит.

— Я — рад. Ты ж мой человек? Я радуюсь, когда моих людей хвалят. За дело, за подвиг. А ругать... Боголюбскому плевать на тех парней, которых убили берендеи. Это — мои люди. Наши с тобой. И печаль — наша. И не повторять ошибку — тоже нам. Не ему.

Посмотрим. Чарджи может от награды возгордиться, может от контраста между всеобщим восхищением и моими упрёками, обидеться на меня. Может, ощутив себя новым ябгу, начать манкировать обязанностями моего заместителя: караулы проверять, из котлов пробу снимать, сортиры инспектировать... Жалко будет. Расставаться.

Тут прискакал сеунчей:

— Гос-сударь! Вел-лел! Бег-гом!

— Юнот, ты в службе первый день?

— Я? Ну... не... А чего?

— Слова господина своего следует передавать не как ты понял, а точно, слово в слово. Что тебе велено предать?

— А... ну... эта вот... Скажи Воеводе Ивану, чтоб приезжал.

— Во-от. А то — "велел", "бегом"... Как на пожар.

Нуте-с, Иван Юрьевич, пошли пропозицию... пропозировать. Или правильнее — пропозицировать? Или, с учётом вчерашнего помахивания Боголюбским мечом перед моим носом, "демонов демонстрировать"?

Второй день непрерывного банкета продолжается в Западном дворце. Судя по звукам, позвали и скоморохов: у местных рожков удивительно противный голос. Боголюбский сбежал в Южный дворец к брату Глебу. Здесь меньше места, более прибрано, уютнее. Хотя, какой уют в казарме? В доме, где живёт толпа мужиков, "заскочивших на минуточку". Но есть нормальная горенка. С закрывающимися дверями и целыми окнами.

— Ну, сказывай, чего хотел.

Архиерейский собор я провёл. Довольно успешно. Теперь попробуем "княжие посиделки".

Внимательно оглядел "семейный совет".

Шесть князей. Во главе недлинного стола — "сам", Великий Князь и Государь Всея Руси Андрей Юрьевич.

Малоэмоциональное лицо под дорогой, с собольей опушкой, шапкой. Не "Мономаха", конечно, но и не обычная его походная. Он — единственный в шапке. Парить лысину за столом — привилегия государя. Остальные могут морозить мозги.

Тёмного шелка шуба с тёмной, соболиных спинок, опушкой по вороту, подолу и рукавам. Цена такой шубе... неплохая волость со всем населением. Как они могут в таком ходить? Я бы испугался: присядешь где-нибудь не туда, зацепишься ненароком... Они "не туда" не присаживаются. А все "ненароки" — слуги впереди бегом убирают, ценя свои спины, а то и жизни.

Выдвинутая вперёд, из-за больных позвонков, и притом высокомерно вздёрнутая вверх, голова. Прищуренные, одновременно презрительно и подозрительно, щёлочки глаз. Сухие руки, никогда не знавшие маникюра, гелей или смягчающих ванночек, спокойно лежат на мече Святого Бориса. Пока — спокойно, пока — меч в ножнах, пока — на столе.

Да уж, мрачен наш государь, суров, не фотогеничен. Монархизм у нас, конечно, с человеческим лицом, но лицо-то... горячего желания возлюбить, умилиться и прослезиться — не возникает. Не дитя невинное, не девица красная. Хорошо хоть "звериный оскал самодержавия" пока отсутствует. Пока по "звериному оскалу" больше я — у меня зубы лучше.

"Власть нельзя любить. Хорошо, если её можно уважать" — вполне про Боголюбского.

"Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог".

Дядюшка Онегина был, похоже, из властных структур.

Рядом с Андреем, по правую руку, его брат Глеб, князь Переяславский. Когда они рядом — хорошо видно, что они братья. И тем удивительнее, как сходные элементы внешности дают в сумме разное впечатление.

Решителен. "Следы тайных пороков на лице" — отсутствуют. Не-вырожденец. Нормальный русский князь. Не хватает... глубины?

У Боголюбского под внешней скорлупой клокочет бездна. Бездна чувств, бездна мыслей. Андрей одновременно обдумывает десяток идей в несколько уровней. Оценивая их логически и эмоционально, по отдельности и связно. Кипящая "этажерка" слоёв сознания может в любой момент выплеснуть в окружающих совершенно неочевидный результат.

Глеб тоже бывает резок. Но это резкость дудки: сюда дунул, оттуда свистнуло. Нет разнообразия, изощрённости. Сходно с трепыханием перепёлки: шумно, но не смертельно.

Причина? Можно все свалить на генетику, но отец и мать у них общие. Думаю, что главная разница — в той дозе ненависти, которую Андрей хватанул с детства. Наверное, Андрей сам виноват. Какой-нибудь детский эпизод, в котором ребёнок захотел слишком многого, а ему не дали. И все запомнили. Андрей — что своё надо выгрызать, остальные — что этот выгрызет.

Глеб мимо чего-то похожего проскочил. Остался нормальным.

Увы, нормальные — историю не делают. Они в ней живут, часто неплохо. Но переменить её ход... сумасшествия не хватает.

* * *

"— Ах, этот-то? — вспомнил Гильберт. — Он стал поэтом. Для математики у него было слишком мало воображения".

Перепёлка даже и поэтом не стал.

* * *

Рядом — ещё один каменноликий. Мстислав Андреевич, Искандер.

Формально — старший сын Боголюбского, формально — главнокомандующий.

Мы оба с Андреем знаем, что Искандер Андрею не сын. Обоих это напрягает, оба помалкиваем.

Искандер, безусловно, главнокомандующий. Но не главный. Как присутствие государя действует на генерала... См. например, Кутузова при Аустерлице. Здесь хуже: всяк бежит к Боголюбскому. Тот, конечно, посылает к сыну. Но то времени нет, то вопрос не его компетенции... А всякая сявка, получив приказ Искандера, норовит уточнить:

— А батюшка про это знает? А князь Андрей дал добро?

Искандер несколько... туповат. Причём достаточно умён, чтобы это понимать. Зная такое за собой, стремится сузить темы, обсуждаемые с его участием, до одного, ему интересного, поля. По счастию, это не бабы, аргамаки или соколиная охота, как у большинства аристократов. Формирование, обучение, вооружение, снабжение и применение воинских подразделений.

Нынешний поход (в РИ) явился для него неоценимой школой, а сам штурм дал и опыт, и авторитет. Но не успех. В РИ Искандер будет командовать ещё тремя походами: на Луцк, Новгород, Стрелку. Все — неудачные. После последнего вскоре умрёт. От сего дня — меньше двух лет.

Третьим по этой стороне стола, ближе всех ко мне — юный Глеб. Глебушка. Глеб Андреевич, 13 лет, "светлый мальчик". "Светлячок".

Постоянно доброжелателен, терпелив. Этой добротой уже норовят попользоваться. Андрей попытался как-то защитить сына от проходимцев-попрошаек. Получилось ещё хуже. Отчуждение между отцом и сыном только нарастает. Найти в походе время, пообщаться, исправить прежние педагогические ошибки... "не государево это дело".

Глебушка единственный, кроме меня, от которого не несёт хмельным. Все остальные с раннего утра участвовали в "почествовании". Естественно, "принимали на грудь". Кто сколько хотел. Одни — имитировали, другие — реально. По счастью, народ опытный, в подобных мероприятиях бывавший. "Ума не пропили". Хотя Перепёлка, например, несколько "взъерошен", а Искандер более обычного "затуплен".

По левую руку от Андрея два других его брата, "гречники". Михаил (Михалко) и Всеволод (Большое Гнездо).

Михалко на лицо бледно-зеленый.

По состоянию здоровья: гипса здесь нет, а наложенные лубки при верховой езде... Приехать же к государю в санях... "А князь-то у нас того, баба" — автоматом без промедления. Бастий его здорово помял при захвате. Предполагаю не только трещины в рёбрах, но и повреждения внутренних органов.

В РИ Михалко будет постоянно болеть, откажется идти в Киев садиться князем по приказу Боголюбского после смерти Перепёлки, ссылаясь на здоровье. Через семь лет, уже в Залесье, в ходе войны с племянниками, один из них будет писать другому: болящего Михалко везут меж угорских иноходцев. Князь не в седле? — Помирает. Картинка попадёт в Радзивиловскую летопись.

Цвет лица оттеняет чёрный чекмень. Несмотря на измену Бастия, Михалко, может и неосознанно, следует в одежде привычному образу князя "черных клобуков".

Забавно, что и его визави Перепёлка тоже использует гардероб соседей-степняков. Конечно, кафтан у него русский, но белый, шитый золотом. Такая цветовая гамма... На Руси с века 16-17, вспоминается что-то типа "рынды государевы". Пока наиболее близкий аналог — парадный халат половецкого хана, "белых клобуков".

Рядом с бледно-зелёным Михалко бледно-розовый Всеволод.

Как взглянет на меня — розовеет. В остальное время пытается усесться по-удобнее. Всё ж таки я его... доставил впечатлений. Бедненький. Смущённо-тревожно-восторженный. Как девушка после "потери невинности" при первой встрече с "потеряльщиком". Но сквозь этот "девичий румянец" вдруг проскакивает то цепко-оценивающий взгляд, то остро-думающее выражение лица.

Забавно, но у меня нет ощущения того, что одно из этих душевных состояний — "романтичное" и "циничное" — маска. Он искренен, как мне кажется, в обеих ипостасях. Ко мне — "романтично", а вот к моим словам, к умопостроениям... по-разному.

Мы оба помним давнюю историю в Пердуновке. Тогда Михалко отобрал у Всеволода мой подарок, зажигалку. А я сказал:

— Научись защищать своё. И тогда я подарю тебе кое-что ещё.

Своего у него ещё нет, защищать он не умеет. Сегодня я собираюсь сделать ему дорогой подарок. Научился ли он защищать своё?

Сегодня с утра братья публично преподнесли Боголюбскому дорогой подарок: отрезанную грудь Варвары Великомученицы. Вместе с головой одного из своих людей. Который и свершил, как было объявлено, сиё чудовищное святотатство. Отрезал и спрятал. Однако же означенная часть тела святой, будучи замотана в три платка и помещена в торбу, плакала, молила о перенесении в место праведное, под защиту добрую. Даже и кровоточить с тоски принялась. В подтверждение предъявили походную торбу с кровавым пятном.

Полагаю, что кровь — того бедолаги, которого пустили на заклание. Хотя могли и барана зарезать.

Отрубленная голова, само собой, на расспросы не отвечает, про подробности преступления своего не рассказывает. "Концы в воду".

Боголюбский явил радость великую, велел служить службы благодарственные во всех церквах киевских во обретение святых мощей Великомученицы. Обещал братьям "быть с ними в любви", дарил им дорогие подарки — что-то из одежды. Но назначения "по столам" не произвёл.

Андрей сидит в деревянном, довольно высоком кресле с подлокотниками, остальные — по лавкам. Я, в нижнем торце стола — тоже. Моя лавочка — узенькая, типа табуретки. Лавки и столешница застелены дорогой плотной тканью благородного (я так думаю) светло-зеленого цвета с травянистым рисунком. Муравлено, типа.

Сбоку ещё столик. На нем два больших блюда. Сладкая выпечка на меду и рыбка мелкая, сушёная, солёная. Сочетание... на любителя. Демонстрация демократичности и свободомыслия: доступно право выбора. Хочешь — солено, хочешь — сладко. Мы тут, типа, по-родственному, без чинов и этикетов. Пара кувшинов с вариациями все той же изабеллы на уксусе, пара жбанчиков с пивом. Я же говорю: демократия-с.

С десяток разнокалиберных кубков. Сервизов, в смысле: посудных наборов одинаковых предметов, здесь нет вообще. Каждая кружка-тарелка — ручное производство, уникально. А уж после боя, собранное из трофеев...

У столика пара слуг в стойке "чего изволите-с". Ещё четверо слуг с сумками и письменными принадлежностями, типа "секретарши на поле" старших князей, стоят по разным углам у пристенных лавок.

В комнате две двери, у каждой по паре охранников-кыпчаков. Снаружи, как я заметил, по паре владимирских гридней.

Уже говорил: аристократ живёт публично, каждый миг — как на сцене перед полным зрительным залом. "Всё для народа, всё для людей". В смысле: каждый чих. Здесь зрители, преимущественно, вооружённые.

И это особо секретное заседание высшего руководства страны?!

— Сказываю. Прошу, государь, удалить посторонних из помещения. И снаружи... чтобы далеко ушли. Дабы всё сказанное здесь — здесь же и осталось.

Андрей оглядывает присутствующих. Хмыкает и дёргает меч в ножнах — у остальных князей длинномерного нет.

Мда... уровень взаимного доверия в государевой уже семейке... Впрочем, я об этом уже...

— Подите. Надобны будете — позову.

Перепёлка, поглядывая на закрывающиеся двери, фыркает:

— "Удалить посторонних..." А сам-то кто? Зря ты этому шишу плешивому столько воли даёшь.

Глеб говорит так, будто меня здесь нет.

Ну, есть у брата ручной волк редкостных статей, но зачем же зверюге бессмысленной место за столом давать? За столом, где настоящие люди сидят, князья урождённые. Кинь ему косточку от щедрот господских, пусть у порога погрызёт. Лишь бы не нагадил, а то вляпаешься, сапоги замараешь...

* * *

На "Святой Руси" есть князья. Братья разной степени старшинства и родственности. Остальные — все — им не ровня. Остальные — кормовая база или сторожа при кормушке. Стать князем на Руси не-рюриковичу — невозможно. Ни за какие подвиги.

Через три столетия подобную, жёстко наследственную систему построят в "светоче демократии" Новгороде тамошнее бояре. Что и приведёт к разгрому на Шелони.

Иногда говорят:

— А вот Степан Кучка (которого казнили при основании Москвы) был князем вятичей!

Это — неважно. "Вятский князь" и "русский князь" — две большие разницы.

Предводителей разных племён называли в документах Руси "князец", "князёк". Вятский, радимический, мордовский, вогульский, корякский... Раз есть племя, то часто есть и персона вождя. Можно назвать князем, ханом (как Османа) или герцогом (как Видукинда — вождя язычников-саксов, противника Карла Великого).

Такое — выражение позиции пишущего. Так Изю Блескучего называли царём. Не более.

Титул — часть системы. Чтобы быть "русским князем" надо быть частью феодальной системы "Святой Руси".

Примерно в то время, когда новогородцы довели управление в своём городе до жёстко наследственного, Московская Русь, наоборот, начала принимать в аристократы посторонних. Литовских князей, татарских мурз, появилось понятие "служилый князь"...

Пока — только рюриковичи. Иное — анахронизм.

* * *

Андрей молча глянул на брата, а тот продолжал, повернувшись уже ко мне:

— "Сказанное — здесь осталось". Ишь ты. Нам тут чего, присягу тебе принесть? На крестное целование становиться? Клятв каких страшных тебе давать? А то, не дай бог, вдруг я про тайны твои за порог выйдя, вспомяну да об такову безделицу языком потреплю. Ха-ха-ха.

Все молчат. Перепелка, не дождавшись аплодисментов аудитории, чуть меняет тональность, переходя от раздраженно-презрительной к милостиво-разрешающей:

— Ну, давай уж, болтай ботало покуда не оторвало.

Молчу, чуть улыбаюсь, разглядывая его. Улыбка бесит, и он взрывается:

— Тебе что, слова княжеского мало?! Я ж говорю: сказывай!

Ну, Перепелка, ты сам подставился:

— Запамятовал я. Ты, Глеб Юрьевич, князь Переяславский, когда Жиздору крест целовал? В позапрошлом годе? А изменил ему? В прошлом?

Теперь вижу почему его "перепёлкой" прозвали. Мгновенный переход к беспорядочной активности. Характерное вздергивание плечей, движение локтей, сразу напоминающее несушку при удачном проявлении яйценоскости. В акустике — поток обычного для этой страны-эпохи тыр-дыр-пыр... Вот сейчас должен пойти "медный лоб, оловяный..." чего-то там.

— Погоди (Это Андрей — брату). Какой клятвы тебе надобно? (Это — мне)

— Никакой.

Держу паузу. А почувствуйте-ка себя дураками, князья русские. Это полезно: корзно ума не прибавляет. Вспомнили? — Хорошо. Потому что вам нынче придётся поднапрячь свои извилины. Или что там у кого есть.

— Никаких клятв мне не надобно. Ибо сказал Сын Божий: не клянитесь. И пусть ваше "да" будет "да", а "нет" — "нет". Ничего из сказанного здесь не будет пересказано вне стен этих. Ни другу, ни врагу, ни жене, ни попу. Да?

Перепёлка немедленно начинает трепыхаться от такой наглости:

— Да ты кто такой?! Чтобы мне! князю русскому! указывать! кому чего говорить, об чем с женой перемолвить...?!

И тормозится негромким хлопком руки по столу. Руки — Андрея.

— Да.

И — тишина.

Изумление. Пять разных, но обладающих фамильным сходством физиономий выражают не только общее крайнее удивление, но и с разной скоростью переходят к следующим оттенкам эмоций, у каждого — своих.

У Перепёлки удивление переходит в раздражение, в обиду:

— Как же так? Старший брат не поддержал, не обломал наглеца? Неужто ему этот холоп дороже родного брата?! Свои своих завсегда поддерживать должны! Это ж все знают!

Напряженно-думаюшее лицо Михалко:

— Я чего-то не знаю? Бешеный Китай поддержал какого-то хрена лысого с бугра дикого. Что за сила за этим хреном? Что их связывает? Что бы Боголюбский да под чужую дудку плясал? — Не верю! Они обо всём наперёд сговорились! Что за представление этот плешак тут играет? Какая цель ему поставлена? К чему это может привести? Особенно, с учётом вчерашнего "приключения" Всеволода и нашего сегодняшнего "дарения".

Всеволод продолжает розоветь. Горделиво:

— А мой-то... Ого-го-го! Орел! Сам Боголюбский его слушает, не перечит, обещания даёт. Не зря я вчера расстарался. Видать, этот "Зверь Лютый" не только языком треплет да удом тычет. Похоже, есть за этим лысым сила. Надобно его держаться. Нет, в бабы... не. Может, и так хватит? Благосклонности заслужить. Ну, прижаться поласковее, взглянуть поумильнее или ещё чего...

Медленно переводит глаза с одного на другого Искандер:

— Чего это все напряглись? Я чего-то пропустил?

Радостно и тревожно оглядывает Светлячок:

— Такого не бывало! Чтобы князья воеводе присягали тайну хранить! И я — среди самых первых! Как большой!

Все смотрят на Перепёлку. А он никак не может решиться. "Потеря лица". То возражал и насмехался, а то ему подтвердить правоту противника. Андрей сблизи рассматривает брата. Начинает понемногу ухмыляться.

— Ну, брат.

Побагровевший Перепёлка хлопает по столу:

— Да!

Раздражение, оскорбленное самолюбие так и рвётся.

"Умыл". Ванька-лысый "умыл" брата государя. Враг? Глеб теперь стал мне врагом? Нет, не стал — он и был им. Всегда.

Хуже: всякий святорусский человек — мне враг. Потому что моё понимание "хорошо", не совпадает с их. Потому что для моего "хорошо", где детей не травят в душегубках, где все чистят зубы, надо уничтожить их мир, их родину, "Святую Русь".

Разница в деталях: в мере, моменте, форме. В мере враждебности, моменте и форме её проявления. Если кто-то "в бессильной злобе" будет всю жизнь скрипеть зубами по ночам, то я как-нибудь перетерплю. Отнесу к торжеству глистов в конкретном кишечнике.

Увы, должность "князь русский" требует более выразительного проявления собственного мировоззрения. Например, в форме удара в спину.

Пока, я надеюсь, Перепёлке хватит этого унижения, чтобы помолчать и не мешать дальнейшему изложению. Не надо меня сбивать — я и сам собьюсь.

— Да, да, да, да, — повторяют один за другим русские князья, положив правую руку на столешницу.

Пародия на кое-какую президентскую клятву? — Нет, просто мужчины отвечают за свои слова. А уж что на что положить... это мы завсегда могем.

Ну, раз полОжили, то можно и нАчать.

* * *

" — Фима, если ты будешь себя хорошо вести, то мы подарим тебе велосипед.

— А если плохо?

— Пианино".

Севушка вёл себя "хорошо". Лови свой "велосипед", парень. "Пианино" кому-нибудь другому достанется.

* * *

— Государь, прошу дозволения высватать принцессу Сибиллу, дочь короля Иерусалимского Амори, за брата твоего Всеволода Юрьевича.

Бздынь.

Эк как их. Как сослепу на бегу мордой в стену.

Ап-ап, ах-ах, ё-ё, них-них... и прочие выражения крайней степени изумления в крайней степени сдерживания.

Мгновенно широко распахнувшиеся, впивающиеся глаза Боголюбского, даже чуть наклонившегося вперёд, ко мне. Тоже чёрные, наоборот — сузившиеся, прицеливающиеся глаза Михалко, чуть откинувшегося от стола. Каскад эмоций у Всеволода: изумление, недоверчивый восторг. И — обида. "Ты отсылаешь, меня бросаешь...". Ишь ты, и вправду понравилось?

— Ой! Правда? А меня возьмут? Ну, в поезжане...

Вот у кого чистый восторг: Глебушка уже представил себе приключение. Большое! Царьград! Иерусалим! Свадьба дяди! Новые места, люди, вещи...

— А отец отпустит?

Беглый взгляд на Андрея и вся радость, надежда на прекрасное будущее путешествие, исчезает.

Экий ты, государь христолюбивый, не... сынолюбив. Ведь можно то же самое, но добрее, ласковее. А ты растишь врага в своём дому. Не педагогичен ты, почти благоверный и, предположительно, скоро святомучениский.

— Прошу господу княжескую набраться терпения. Ибо разговор будет долгий. А начну я... нет, не Ab ovo, не "с яйца". Но близко — с Иерусалима.

Да уж, это я круто уелбантурил. Удалось овладеть вниманием столь разнородной аудитории. Уже успех. Теперь бы удержать и развить.

— Вертоград. Град сияющий. Гроб Господен. Место величайшего подвига, принесения наивысшей жертвы из представимого разумом человеческим. Бессмертный бог, Иисус Христос, был распят и умер. Смертный человек, сын Марии Иисус Назаретянин, воскрес и вознёсся.

Именно об этом Тертулиан и говорил: "Верую. Потому что абсурдно".

Для меня абсурдность — не основание для веры. По мне, что абсурдисты, что абстракционисты... Но я — толерист, и допускаю существование других точек зрения.

— Там, на Голгофе, пролилась кровь Спасителя, драгоценная кровь Сына Божьего. Оттуда, из кувуклии, вознёсся он в чертоги Отца своего, в Царствие Небесное. Там, у горы Давидовой, удел земной Господа Бога нашего.

Пафосно. Но пока без кликушества. Продолжим.

— Есть ли во всей земле, во всём белом свете, место более дорогое, более святое для христианина, нежели сей град? Какая святыня выше для христианина? Не мне ответьте — себе.

Общее молчание было ответом на мой риторический вопрос. "Это ж все знают".

Насчёт: "нельзя быть святее папы римского" есть разные точки зрения. Особенно у православных. Но чтобы святее Христа... тут абсолютно и единогласно.

Все согласны? Ну так получите:

— 2 октября 1187 года Иерусалим будет отдан мусульманам.

Мгновение молчания. Полное ошеломление. И поток беспорядочных вопросов:

— Что?! Как?! Кто?! Кому?! Почему?!

Что радует: "где" и "когда" не спрашивают — и так понятно.

— Бред! Хрень! Ерунда! Да что он несёт?! Да лжа это! Всё лжа! (Это Перепёлка — Андрею).

Андрей выглядит потрясённым. То есть, он выглядит обычно. Если не знать его хорошо, если не присматриваться к нему внимательно.

Он бы и сам такое сказал. В первом порыве. Но Перепёлка опередил. И теперь есть необходимость оценить уже и произнесённую оценку произнесённого — "лжа".

Медленно повернулся к брату, приблизил лицо, внимательно посмотрел в глаза, негромко произнёс:

— А знаешь... ему лжа — Богородицей заборонена.

Перепёлка растерянно замолчал, а Андрей медленно, наклонясь всем корпусом над столом, повернулся, поочерёдно вглядываясь в каждого своего брата и сына. Потом вернулся взглядом ко мне. Пожевал губами, пытаясь найти слово. Уместное после моей новости.

Нашёл:

— Далее.

— Далее...

Я положил ладони на стол. Вспотели. От нервов. Не от факта — от моего объявления о нём.

"Слово — не воробей, вылетит...". Как бы оно назад не прилетело. Секирой палача.

Чуть прижал скатёрку, поковырял рисунок... Им нужно время. Чтобы дошло. И силы. Чтобы понять. И смелость. Чтобы осознать. Не торопи их, Ванюша. С этим знанием им теперь жить.

— Далее — мелочи. Главное — вы услышали.

Поднял глаза на князей. Повторил:

— Главное — услышали. Теперь вам решать — как жить. С таким знанием. Князь Глеб выбрал лёгкий путь — путь неверия. Так легче, просто сказать: ерунда, выдумка, не верю. Тьфу-тьфу-тьфу. Чур-чур-чур. Обплевать, высмеять, забыть. Тем более... Несчастие случится не нынче, не завтра. Через восемнадцать лет.

Я снова окинул взглядом семейку.

Не все доживут. Так чего же волноваться? Бог даст, к тому времени вы будете уже наслаждаться. Вечным покоем. А Господь... он же всемилостивейший, он простит.

Грех трусости.

Страх признания истины.

Боязнь взглянуть правде в глаза.

И будет вам вечный плач. По себе. Слабому, глупому, ни на что не годному. Убогому. Настолько убогому, что и к божьему делу неспособному. Прах бессмысленный, ветром пересыпаемый.

Потому что, если поверить, если принять мои слова, то надобно всю жизнь свою менять, надобно каждое дело делать с оглядкой: а поможет оно сберечь град господний, сохранить, спасти святыню от утраты, разорений, поругания. Каждый шаг с этим сверять. Переменить ум свой.

Метанойя. Тяжело.

Глава 591

Буду точен: в РИ доживет один — Всеволод. Все остальные — скорые покойники. От двух до семи лет. "Дальше — тишина". Так зачем же думать, тревожиться, напрягаться?

"После нас — хоть потоп".

Я, лично, может, так бы и сделал. Но туземцы думают и чувствуют иначе.

Для них жизнь не кончается со смертью. Каждого ждёт посмертие. Такое, какое ты сделал себе своей жизнью здесь, в мире тварном. Высший суд, от которого нечего не утаить, не спрятать. Ни дел, ни мыслей, ни желаний, ни чувств. И там, после Суда уже ничего не исправить. Ни покаяться, ни примерным поведением заслужить условно-досрочное... Амнистия? — Будет. По истечению Вечности.

Вечность мучиться "остроумием на лестнице". Недодумал, недопонял, поленился...

"Есть страшное слово — никогда. Но есть ещё страшнее — поздно".

"Поздно" — длиной в Вечность.

"Все ли ты сделал для Победы?".

— Господь не попустит...

Полный муки и надежды почти шёпот Глебушки рядом.

Если бы кто другой — я бы съязвил. Фольк даёт достаточно примеров ответов на подобные утверждения. Но ребёнку надо ответить... разумно.

— Господь... Он насылает кары на грешников. Помнишь Иеремию? "Много столица грешила". Плач по Иерусалиму. История повторяется. То были иудеи и ассирийцы, теперь христиане и магометане. А причина одна: торжество греховности в душах жителей. Вспомни семь смертных грехов.

* * *

Вообще-то их восемь.

"Первый помысел чревоугодия, и после него — блуда, третий — сребролюбия, четвёртый — печали, пятый — гнева, шестой — уныния, седьмой — тщеславия, восьмой — гордости. Чтоб эти помыслы тревожили душу, или не тревожили, это не зависит от нас, но чтоб они оставались в нас надолго или не оставались, чтоб приводили в движение страсти, или не приводили, — это зависит от нас".

* * *

— Лишь печаль и уныние не цветут ныне пышным цветом среди правителей Святой Земли. Зато лень, зависть, жадность, гнев, тщеславие, бесчестность... Глупость. "Кого господь желает наказать — того лишает разума". И многие уже лишены его. Ибо не ведают что творят и ходят весёлыми ногами по краю пропасти, не желая поднять очи душ своих к небу, дабы не видеть уже занесённую карающую десницу Всевышнего. Огненные письмена пылают на стенах их дворцов. Аршинными буквами провозглашено уже: "мене, текел, упарсин". Но не видят они. Ибо не желают смотреть.

Я негромко говорю Глебушке, но все князья напряжённо слушают. Это те образы, слова, которые им понятны, которые они много раз слышали ещё с младенчества, ещё не понимая смысла.

Не логическая аргументация, не категории выгоды или убытков, не рациональность, ибо ей место придёт после принятия решения. Когда придёт время придумать — как достичь его. Не "обезьяна", но "крокодил", составляющий суть человеческую, прямое обращение к подсознательному, к эмоциям, к системе символов, уже двести лет вбиваемых в каждую доступную голову на Руси. В каждую княжескую — особенно.

Для усиления эффекта — прямое цитирование:

— "Он не по изволению сердца Своего наказывает и огорчает сынов человеческих. Но, когда попирают ногами своими всех узников земли, когда неправедно судят человека пред лицом Всевышнего, когда притесняют человека в деле его: разве не видит Господь? Кто это говорит: "и то бывает, чему Господь не повелел быть"? Не от уст ли Всевышнего происходит бедствие и благополучие? Зачем сетует человек живущий? всякий сетуй на грехи свои. Испытаем и исследуем пути свои, и обратимся к Господу... мы отпали и упорствовали; Ты не пощадил. Ты покрыл Себя гневом и преследовал нас, умерщвлял, не щадил; Ты закрыл Себя облаком, чтобы не доходила молитва наша; сором и мерзостью Ты сделал нас среди народов. Разинули на нас пасть свою все враги наши. Ужас и яма, опустошение и разорение — доля наша".

Они все знают эти слова. Переживали эмоции, связанные с этим текстом. Примеряли эти чувства на себя. Как бы они, конкретный юный вася или петя, вот там и тогда, поступил бы, сказал, сделал.

— Иеремия плакал по иудеям иерусалимским. Новые пророки скоро заплачут о христианах. О неспособных научится у былого, вновь наступающих на те же грабли. Плохо быть бестолковым, Глебушка.

* * *

Коллеги! Если вы не знаете этих и подобных текстов, то о чем туземцам с вами разговаривать? О пиве и бабах? Вы не сможете их убедить, остаётся только убивать. А они умеют делать это лучше вас и их много. Сколько покойников на вашем личном счету? Здесь, у некоторых присутствующих, счёт десятками.

Так что... Вам крест заказывать или обелиск?

Я? — Я тоже не знал. Просто я здесь учусь. Вот, пришлось то, что большинство моих современников считает древней бессмысленной нудятиной — прочитать и наизусть вызубрить. Потому что эти люди это знают, называют "Святым Писанием". Они этим думают. Этими словами, этими образами.

Чтобы манипулировать людьми надо знать их систему мышления. В подробностях. Но, конечно, не следует этим знанием ограничиваться.

* * *

— Явятся праведники, жаркими проповедями призывающие к искуплению грехов и спасению Божьего града: "И красота тех, кто пойдёт к месту омовения... превзойдёт красоту утренней звезды. Но только в том случае, если мы отомстим за то зло, которое было сотворено Богу нашему здесь и по направлению к Дамаску... Мы увидим, кто Ему истинный друг, ибо, силой места омовения, Иисус будет жить среди нас, а негодяи, верящие в прорицания и ворожбу, обратятся в бегство. И пусть распутные пьяницы, обжоры, пузогреи и всякая рвань придорожная останутся вместе с трусами; Бог желает испытать в месте омовения доблестных и здоровых, а другие пусть охраняют свои жилища и выдвигают всяческие объяснения, и потому я отсылаю их к их позору".

Место омовения ("камень омовения") — камень, на которой положили мёртвое тело, снятое с креста, в десятке шагов от Голгофы. Христиане поклоняются этому камню. Поломники грызут его. Так эффективно, что крестоносцем пришлось положить сверху толстую гранитную плиту.

Я ж прогрессор? Спрогрессирую-ка кое-чего из сочинений участников Третьего крестового.

— И придут множество храбрецов из разных стран, кто наложит на себя крест и отправится проливать кровь свою за Господа.

"Мы восхваляем наши имена,

Но станет явной скудость суесловий,

Когда поднять свой крест на рамена

Мы в эти дни не будем наготове.

За нас Христос, исполненный любови,

Погиб в земле, что туркам отдана.

Зальем поля потоком вражьей крови,

Иль наша честь навек посрамлена!

Земная жизнь была забот полна,

Пускай теперь при первом бранном зове

Себя отдаст за Господа она.

Войдем мы в царство вечных славословий,

Не будет смерти. Для прозревших внове

Блаженные наступят времена,

А славу, честь и счастье уготовит

Вернувшимся родимая страна...

Господь сидит на царственном престоле, -

Любовь к Нему отвагой подтвердят

Все те, кого от горестной юдоли

Он спас, прияв жестокий смерти хлад.

Простит Он тех, кто немощью объят,

Кто в бедности томится иль в неволе,

Но все, кто молод, волен и богат,

Не смеют дома оставаться в холе".

— Почему Бог не может позаботиться о своём доме без нашей помощи?

О! Зацепило. Михалко рискнул открыть рот. Проявить себя в присутствии Боголюбского, обратить на себя его внимание. Это хорошо, мне нужно видеть его реакцию, чтобы понять: можно ли с ним работать и как. Честно говоря, не ожидал, что он "засветится" по теме падения Иерусалима. Казалось, он более приземлён.

Да, цинично сомневаться в способности Господа защитить себя. Через столетие, когда ряд крестовых походов докажут слабость христианства, когда папы пошлют на паперти соборов сборщиков пожертвований на очередной поход, горожане, насмехаясь, будут бросать монетки нищим, приговаривая:

— Возьми, во имя Аллаха, который сильнее Христа.

Зацепило. Но не "защита веры христовой" — опыт жизни в Константинополе избавил от иллюзий в части "защитников Гроба Господнего". Там — "системный кризис". Проще: всё сгнило.

Михалко среагировал на другое.

"Рыцарские песни" находят отзвук в душе рыцаря. Император Мануил в восторге от западного рыцарского кодекса чести. Старается подражать европейцам. Стремится соответствовать сам и приучает к этому византийцев. На молодёжь, на юных аристократиков рассуждения о чести, о благородстве действуют особенно сильно.

"Преклонение перед Западом", вера в рыцарские ритуалы и идеалы, будет изощрённо использовано врагом, приведёт через семь лет страну к военной катастрофе, через пятнадцать — к общесистемной, через тридцать пять — вообще к гибели. Они этого не понимают. А церковники... чувствуют. Но объяснить внятно не могут. Тратят время на маразмы типа спора о посте или о Сотираховой ереси. Это не "мычание ягнят", это "блеяние баранов".

У меня, атеиста, есть исчерпывающий ответ на этот вопрос. Но... не поймут-с. Поэтому не напрягаясь по поводу истинности нашего мира, обратимся к гиперреальности вероучения.

— Все просто. Христос принёс себя в жертву не по необходимости, а из любви: "Он не должен был так страдать, но Он был исполнен жалости к нам. И если теперь человек не исполнится жалости к Его кресту и Его гробу, он не достигнет райского блаженства". "Вы, которые любите по-настоящему, проснитесь! Не спите! Жаворонок будит день и своей песней возвещает, что пришел день мира, который Бог в своей доброте даст тем, кто возьмёт крест из любви к Нему и будет терпеть боль ночь и день. Тогда убедится Он, кто истинно любит Его. Он, который был распят за нас, любил нас не равнодушной любовью, а любовью истинной и ради нас в страшных мучениях пронёс Святой Крест в своих руках, на своей груди, как кроткий ягнёнок, простой и благочестивый: потом Его прибили тремя гвоздями, пронзив руки и ноги".

"Добровольность жертвы" — канон, общее место. "Бог есть любовь" — тоже. Но здесь начинает звучать ещё одна тема: неблагодарность. Что очень неблагородно. "Не спите!".

Михалко отзывается на "рыцаризм"? — Продолжим.

"Вы хочите песен? — Их есть у меня":

— Будут проповеди, будет новый крестовый поход, будут песни о нём:

"Я покидаю дам. Но, меч держа,

Горжусь, что послужу святому храму,

Что вера в Бога сил в душе свежа,

Молитвенно летя вслед фимиаму.

Дороже вера золота: ни ржа,

Ни огнь ее не ест: кто, дорожа

Лишь ею, в бой идет, не примет сраму

И встретит смерть ликуя, не дрожа.

Владычица! Покровом окружа,

Дай помощь! В бой иду, Тебе служа.

За то, что на земле теряю даму,

Небесная поможет госпожа".

Наверное, в оригинале это звучит лучше. Но оригинала я не знаю. Да и русские князья не знают провансе. Нужны слова на родном языке для активации родных, впитанных с детства, образов.

— Увы, господа князья, "Небесная Госпожа" не помогает недостойным. Ныне даже толпы праведников не смогут пересилить ту гниль и тлен, что заполонили Святую Землю. Иерусалим, Константинополь, Рим смердят перед лицом Божьим. Слишком много грешников, слишком много грехов. Мрак и запустение. Не в величественных храмах и богатых дворцах, но в умах и душах людей, их населяющих. Сказал Иисус: не вливайте молодое вино в старые мехи. Даже многочисленные отряды рыцарей Запада, влитые в старые мехи католических владык в Палестине не принесут пользы. Они прокиснут и расточатся в пыль.

— Королевства не исчезают сами по себе. Всегда есть люди, которые их сокрушают.

Чем дальше — тем больше Михалко вызывает у меня уважение. Успешный командир-кавалерист, верен присяге, образован. И весьма не глуп. Не это ли сходство есть одна из причин нелюбви к нему Боголюбского? Старый лев инстинктивно злобится на подрастающего львёнка?

— Ты прав, княже. И такие люди уже пришли в этот мир. Тебе знакомо имя Нур-ад-Дин? Вижу, что да. В Константинополе должны рассказывать о бойне при Инабе. Вторая катастрофа латинян, после Кровавых полей. Гордыня, самонадеянность. Глупость. Кого господь желает покарать — лишает разума. Факеншит!

Я прервал своё довольно спокойное повествование взрывом раздражения.

— Эти люди называют себя защитниками Гроба Господнего! Хранителями Святой Земли! Но не хотят просто выставить дозоры, войти в крепость, а располагают — во время войны! вблизи противника! — свой лагерь на ровном месте и, хорошо выпив, укладываются спать! Они владеют общим, всех христиан, достоянием, но не способны позаботится даже о своих головах!

Я с грустью оглядел слушателей.

— Беда в том, что им невозможно помочь. Ибо — некому. Невозможно дать им совет — они его не примут из-за своей гордыни. Нельзя послать им воинов — они откажутся из-за вражды латинян к православным. Бессмысленно давать им деньги — они растратят их на роскошь и глупые ссоры между собой. Все сгнило.

Я помолчал, снова разглядывая свои руки на парчовой скатёрке.

— Сгнило. С этой стороны. А с той... Нур ад Дин. Сын палача Эдессы. Ныне правитель всей Сирии. Устремившийся в джихад.

* * *

Имад ад-дин ал-Исфахани:

"Нур ад-дин попросил меня написать от его лица двустишие о значении слова джихад, и я сказал:

"Моя цель — сражение, и моя радость в этом. У меня нет в жизни ни одного желания, кроме этого. Успешный результат всех исканий достигается борьбой и джихадом. Свобода от забот зависит от усердия на Божьем пути".

Или такое: "У меня нет никаких желаний, кроме джихада. Какой-либо отдых от него — это лишения для меня. Искания не принесут ничего, если не бороться. Жизнь без борьбы на пути джихада — [праздное] времяпровождение".

После падения Иерусалима поэты скажут победителю:

"Ты овладевал раем (джинан) дворец за дворцом, когда покорял Сирию твердыню за твердыней. Воистину, мусульманская вера распространила свое благословение на всех земных тварей, но именно ты — тот, кто ее прославил... Ты возвысился посреди мрака битвы, подобно луне, когда она медленно восходит в ночи. Ты всегда являлся в битвах, о Иосиф, прекрасным, как Иосиф (в Коране). Они нападали все вместе, как горы, но атаки твоей конницы превратили их в шерсть... Не только Сирия шлет тебе поздравления, но и все области и страны приветствуют тебя. Ты овладел землями от Востока до Запада. Ты объял горизонты, равнины и степи...".

Слова эти обращены не к Нур-ад-Дину, а к его любимцу, партнёру по игре в поло, захватчику его владений и истребителю его потомства, Юсуфу (Иосифу) Салах-ад-Дину. Нур пошёл по пути джихада, но не успел. Юсуф продолжил этот путь и оказался более удачлив.

* * *

— С той стороны джихад утратит смысл совершенствования души и наполняется резней и грабежом.

— Ты, кажется, обеспокоен душами мусульман? Оставь их, они обречены аду.

— Не понимаю твоего тона, князь Михаил. Я обеспокоен душами всех потомков Адама и Евы. Разве каждый не является подобием божьим? Разве не достойна скорби любая душу, пребывающая в огне вечного мучения? И наоборот: разве множество достойнейших людей не положили жизни свои, дабы донести слова Иисуса до заблудших, до уверовавших в ложных богов? Разве Андрей Первозванный не принял мученическую смерть, пытаясь указать путь к спасению предкам нашим?

Меня радует его цинизм. Необходимое для политика свойство. Но и лицемерие — не менее необходимо. "Не останавливайся завязать шнурки на бахче соседа". Внешняя благопристойность — обязательна. Или имей достаточно сил, чтобы послать далеко всех, кто считает её важной.

Михалко надулся. А я решил, что хватит богословской тряхомудрии. Ой, виноват: христианской символичности. Пора переходить к другой гиперреальности: историко-политической.

— Попытаемся представить себе, что случится после падения Святого Города.

— Это... великое несчастие. Сердца всех христиан наполнятся печалью и гневом. Тысячи славных воинов примут крест и снова освободят Святую Землю.

— Глебушка, ты невнимателен. Слишком много там грешников, слишком тяжелы грехи их. Там — все сгнило. Молодое вино, влитое в старые мехи... Короче: нет, не освободят. Хуже: каждая неудачная попытка будет погружать их все глубже в пучину отчаяния. Католики вообще плюнут на это дело, перестанут воевать в Палестине. И тогда мусульмане придут к ним. Но более — к нам.

— Да они и так постоянно приходят! У меня в Переяславле — каждый год десяток гололобых торг ведёт!

— Ты не понял, князь Глеб. Они придут армиями. Занимать эти земли, хватать рабов и рабынь, собирать налоги, устанавливать свои законы, судить. Володеть и княжить.

— Чего ты несёшь?! У тебя там, на Волге, где-то за тышу верст у булгар, кто-то на минарете завопил — так ты уж и обделался. А тут на тыщи вёрст одни свиноеды. Откуда аллахуистам вопящим взяться?

— Падёт Иерусалим и возрадуются неверные. Тысячи проповедников разнесут весть по всему мусульманскому миру. Вот, скажут они, Аллах сильнее Христа. Бог отдал их в наши руки. Их жизни и дома, жён и детей, скот и прочее имущество. Пойдём же и возьмём дарованное Аллахом. Ибо нет ничего лучше, нежели деяние на пути Аллаха, чем джихад. Уподобимся же праведным муджахеддинам. Обретём славу и богатство в этой жизни и вечное блаженство в той, посмертной. Тысячи тысяч сердец отзовутся на такой призыв.

Я попытался представить огромное пространство мира, где в больших и малых городах будет со всех минбаров звучать призыв к священной войне, к сокрушению неверных. Нас. На площадях будут волчком кружиться полусумасшедшие дервиши, вопящие "Аллах акбар!". Правители, каждому из которых напомнят: имеющий границу с неверными, должен хотя бы раз в год ходить на них войной...

— Время, княже. "Дорогу осилит идущий". Нет такого расстояния, которое нельзя преодолеть, имея достаточно времени. Через сто лет падёт последняя крепость Иерусалимского королевства. Через двести — последнее владение латинян в Леванте, через триста — Константинополь.

— Что?!!!

— Ты — услышал. С Святой Софии снимут крест и пристроят минареты. Чтобы четыре муэдзина трижды в день провозглашали икаму. Святая София станет Айя-Софие, мечетью.

Снова стихи. Ритмика завораживает. Слова становятся похожи на молитву в церкви.

"Прекрасен храм, купающийся в мире,

И сорок окон — света торжество;

На парусах, под куполом, четыре

Архангела прекраснее всего.

И мудрое сферическое зданье

Народы и века переживет,

И серафимов гулкое рыданье

Не покоробит темных позолот".

— Не будет ангелов с серафимами. А будет радость неверных. От обладания красотой христианской. Исламские правители подчинят себе греков и армян, грузин и волохов, сербов, болгар, мадьяр. Потомки родственников Занги, вырезавших христиан Эдессы, создадут огромное государство. От Ефрата до Альп. Возбуждаемые алчность и верой, пойдут они и на север.

Я поднял голову, внимательно оглядел по сторонам. Про Подольский эялет здесь не слышали. Постукивая пальцем по столу произнёс:

— Здесь, в Киеве, грядущий правитель с войском и народом предастся под власть падишаха. Их воины и муллы будут хозяевами разгуливать по городу, указывать православным "чтобы они пребывали униженными", как сказано в их священных книгах. Будут брать местных девок в свои гаремы, брюхатить, получая обильный приплод, новых магометан, новых воинов ислама, новых сокрушителей веры христовой.

* * *

В РИ в марте 1669 года гетман Дорошенко созвал раду, на которой правобережное казачество решило передаться под власть турецкого падишаха, перейти в подданство султана. Это — в дополнение к Турецкой Подолии.

* * *

Глеб тряс головой. Понимаю: представить себе каких-то... сипахов, прогуливающихся по Крещатику и колотящих местных палками по головам.... Бред! Невозможно! А офицеров вермахта, выгуливающих местных жительниц здесь же? А марширующих по этим же камням потомков эсэсовцев? Воображения не хватает?

— Агаряне нечестивые всю землю нашу захватят?

Дрожащий голос Глебушки. Вот у этого парня — с воображением хорошо.

— Нет, не всю. Их остановят. За Окой, за Коломной.

Это называется "порадовал"? Пару тысяч врагов придётся зарывать в землю у Москва-реки. Это — удовольствие?

— Если Аллах сильнее Христа, то и нынешние язычники, всегда более ценящие силу телесную, воинскую, грубую, склонятся к магометанству. Народ, сердца мужчин которого преисполнились веры в победоносность своего бога, обращает мечи на соседей своих. Иных убивает, иных покоряет, и покорные кормят победителей. Забирает у побеждённых женщин, и те рожают новых воинов. И обращает побеждённых в свою веру. Так не только приумножаются победители от захваченных богатств и рабынь, но усиливаются и побеждёнными, ставшими единоверцами.

Ещё раз:

— Падение Иерусалима не только укрепит веру магометан, не только сподвигнет их всех на священную войну с иноверцами, не только усилит пребывающие уже в этой вере народы и царства, но и иные народы, ныне не верующие в Аллаха, убедит уверовать. Оглянитесь, Русь, по большей части, окружена язычниками. Многие из них станут мусульманами.

Я внимательно оглядел князей. Не устали? Не потеряли нить мысли?

— Джихад означает, что все взрослые мужчины должны идти на войну. Не одного племени — всех. Веками Русь воюет со степняками. Ещё Руси не было, а война уже была. Скифы и гунны, авары и мадьяры, хазары и печенеги, торки и половцы. Степные хищники. Несть им числа. Грядут и новые, ещё более жестокие и разрушительные народы. Все эти язЫки приходили на Русь грабить. За хабаром, скотом, полоном. Но не несли сюда ещё и веру. Каждый, едучий на коне, презирает идущего по земле. Но они не стремились унизить нас из-за нашего бога. Они не считали нас ничтожными из-за веры. И они не объединялись во множестве разных племён по призывам своих шаманов.

Вечная война со Степью станет ещё и религиозной войной. Есть "земля ислама", остальное — "территория войны".

— Иерусалим падёт, степняки примут ислам, объединятся и расхрабрятся. Русь ждут столетия жестокой войны. Войны на истребление. Ибо для них каждый из нас — мерзость в глазах верующего.

Я закрыл глаза, и, стараясь пропустить неуместное и не перепутать, воспроизвёл кусок Тверской летописи за 1327 г.:

— Будет так: "Беззаконный же, проклятый и всего зла зачинщик Шевкал, разоритель христиан, открыл скверные свои уста и начал говорить, учимый диаволом: "Господин царь, если велишь мне, пойду на Русь и разорю христианство, а князей их убью, а княгинь и детей к тебе приведу". И велел ему царь так и сделать. Беззаконный же Шевкал, разоритель христианства, пошел на Русь и прогнал князя великого со двора его, а сам остановился на дворе великого князя, полный гордыни. И начал великое гонение на христиан: насилие, и грабеж, и избиение, и поругание. Народ же, все время оскорбляемый гордыней поганых, много раз жаловался великому князю, прося у него защиты; он же, видя озлобление людей своих и не в силах их защитить, велел им терпеть".

— И? Что дальше?

Единственный в комнате и пока на "Святой Руси" Великий Князь интересуется судьбой коллеги. Изволь:

— Народ восстанет. Шевкала сожгут, вместе с княжескими хоромами. Потом придёт рать его единоверцев. К которой присоединятся русские князья. Из страха и жадности. Басурманы сожгут город и многие селения. Так будет несчётное число раз.

Не верит? Напомню:

— Уверовавшие презирают и ненавидят верующих в иных богов. Здесь и сейчас христиане сильны. Пока. Пока сияет крест над Иерусалимом. Потом...

Я повернулся к Перепёлке.

— Ты смеялся, что здесь на тысячу вёрст нет ни одного магометанина. Да, так. Пока. Потом — будет. Много. Полчища. И не будет здешним жителям столетиями иной защиты, чем презрение иноземных и иноверных властителей к их нищете, болезням, слабости, ничтожности. Так будет. Веками. Долго. Для иных народов — навсегда.

Он продолжает отрицательно трясти головой, а остальные впились в моё лицо глазами. Испуганно. Растерянно. Но и Андрей, и Михалко смотрят цепко, осознанно. Они воспринимают мои слова, переваривают их, анализируют.

— Вот цена Иерусалима. Тридцать поколений невообразимое количество людей в десятках нынешних стран и народов будут угнетаемы, унижаемы, истребляемы. За то, что носят крест. Скажи, князь Глеб, тебе не жаль? Не тысяч, но тысячи тысяч душ, проведших жизнь в страхе перед казнями за веру? Детей, страдающих и умирающих от голода, потому что отцы их вынуждены отдать последнее, чтобы заплатить джизью? Юных дев, предоставляющих нежное лоно своё чужакам, дабы рождённое дитя ещё более увеличило неисчислимое множество врагов её рода? Но и этого мало: они будут отбирать христианских мальчиков, обращать их в свою веру. Лучших из них они назовут янычарами. И придёт время, когда князьям придётся спеть:

"Пой, Георгий, прошлое болит.

На иконах — конская моча.

В янычары отняли мальца.

Он вернется — родину спалит.

Мы с тобой, Георгий, держим стол.

А в глазах — столетия горят.

Братия насилуют сестер.

И никто не знает, кто чей брат.

И никто не знает, кто чей сын,

материнский вырезав живот.

Под какой из вражеских личин

раненая родина зовет?

Если ты, положим, янычар,

не свои ль сжигаешь алтари,

где чужие — можешь различать,

но не понимаешь, где свои.

Вырванные груди волоча,

остолбеневая от любви,

мама, отшатнись от палача.

Мама! У него глаза — твои".

Я — не чтец-декламатор. Озвучить такое со сцены в большом зале — не рискнул бы. Но здесь, перед немногочисленными слушателями, в доверительной, разговорной интонации... Доходит?

— Вот наша Русь. Никто не видел её всю, каждую весь, каждого мужчину, женщину, ребёнка. А теперь представьте, что они все, все жители, которых вы знаете и не знаете, можете и не можете вообразить, истреблены. Все. А теперь представьте десять или двадцать таких Русей. Истреблённых. Истребляемых. Поколение за поколением. Выжившие же, выживающие поколениями в унижении, вырастят своих детей рабами, утратят честь. Станут двуногим скотом, бессмысленно мукающим быдлом в бессчётных стадах своих хозяев, магометан. Но не это самое страшное. Люди слабы. Испугавшись мечей иноверцев, страдая от ущемлений, завидуя и стремясь уподобится в достатке и мирском благополучии, мечтая устроить счастливую жизнь хотя бы детям своим, многие отринут унижаемую веру христову. Подобно Иуде Искариоту продадут души свои за блага мирские.

— Им гореть в аду.

— В аду? Да. Но не гореть. Их души, души предателей, изменников умножат легионы демонов, воинство врага рода человеческого. Знать о грядущем и не воспрепятствовать — умножить полчища Сатаны. По глупости, трусости, недомыслию — неважно. "Кто не со мной — тот против меня". Пропустить сказанное здесь мимо ушей — стать прислужником "Князя Тьмы". Выбора нет.

Я неправ: пока человек жив — выбор есть всегда. Только понравится ли он вам? Например, можно добровольно, от всей души, принять ислам. И ситуация перевернётся. Ожидание бедствия сменится предвкушением торжества. Приемлем ли для вас, князья русские, такой выбор?

Мелочь мелкая. Если бы Владимир Креститель не прогнал "учителей из Хорезма", не объявил, что "сила русская в питии и без вина Руси не бытии", если бы стал не Крестителем, а Исламизатором, то вы бы сейчас плотоядно облизывались в восторге от предстоящего джихада, от грядущих побед, славы и добычи.

Не сложилось. Может, и к лучшему?

Глава 592

* * *

Урфа (город в Османской империи), 1895 г.:

"... войска выстроились у входов в армянский квартал. Позади военных собралась вооруженная толпа, а на минаретах сгрудились мусульманские зеваки. Турецкие женщины... подбадривали толпу "зильгитом" — горловым криком, которым принято воодушевлять смельчаков... муэдзин пропел полуденную молитву, мулла взмахнул с высокого минарета зеленым стягом. Раздались выстрелы, прозвучал трубный сигнал атаки. Солдаты разомкнули ряды, и толпа хлынула в квартал...

Впереди, ломая двери, шел "отряд дровосеков", вооруженный топорами. Затем солдаты врывались внутрь и расстреливали мужчин... шейх приказал привести крепких молодых армян... привели около ста человек, бросили навзничь и связали по рукам и ногам. Шейх с поразительным сочетанием фанатизма и жестокости принялся резать им глотки, декламируя при этом суры из Корана — по образу жертвоприношения овец в Мекке. Спрятавшихся вытаскивали и забивали камнями, расстреливали и поджигали вымоченными в бензине циновками. Женщин тоже вырезали...

На следующий день, 29 декабря... Больше всего людей погибло в армянском соборе, где прятались тысячи. Нападавшие сначала обстреляли церковь через окна, затем выломали двери и перебили всех на первом этаже... грабя церковь, толпа "насмехалась над жертвами, требуя, чтобы Христос показал свое величие перед пророком Магометом"... турки обстреляли "кричащую и обезумевшую от страха толпу из женщин, детей и части мужчин" в галерее на втором этаже. Но расстреливать армян одного за другим было "чересчур утомительно", поэтому толпа натаскала пропитанных бензином циновок и подожгла деревянные конструкции и лестницы наверх. Нескольких часов над городом висел "отвратительный смрад жареного мяса".

В марте: "Вонь гниющих и обугленных останков в церкви невыносима и поныне".

До резни в Урфе проживало 20 000 армян. За два дня погибла половина. Османское правительство резню отрицало.

Армяне — не единственные. Вместе с ними гибли ассирийские христиане и греки.

Меня когда-то удивлял частый для Питера, например, персонаж: айсор, ассириец. А это беглецы вот от таких мероприятий. Мы их называли ассирийцами, но к древнему Ассирийскому царству они отношения не имеют. Это ветвь христиан. В Европе их называли несторианами, но и к ересиарху Несторию — никакого отношения. Прихожане Ассирийской церкви. В 6-8 веках её епархии распространились аж до Дальнего Востока. Потом пришёл ислам... Но церковь ассирийская жива и 21 в.

Прямо или косвенно, через лишения или болезни, с 1894 по 1924 год уничтожено от 1,5 до 2,5 миллионов христиан.

"Массовые убийства и депортация христиан Турции в 1894-1924 годах насчитывали бесчисленные акты личного садизма... многие... убиты ножами, штыками, топорами и камнями; тысячи сожжены заживо; десятки тысяч женщин и девочек были изнасилованы и убиты; священнослужители распяты, а тысячи... замучены, — им выкалывали глаза, отрубали носы и уши, ломали кости".

Мне, почему-то, не нравится, когда "над городом висит отвратительный смрад жареного мяса". Как-то не привлекает оказаться в подобных акциях. В любом качестве. Даже любоваться издалека, с безопасного расстояния... подташнивает.

Может, и к лучшему, что "сила русская в питии..."?

Остаётся ликвидировать предпосылки к десяткам (сотням? тысячам?) подобных Урфе "мероприятий" в обозримом времени и пространстве. Понятно, что полностью избежать не удастся. Но уменьшить число жертв, снизить уровень личного садизма и маразма "широких народных масс"... надо попробовать.

* * *

— Почему мы должны тебе верить?

Негромкий, но напряжённый аж до хрипоты голос Михалко разорвал мёртвую тишину.

— Да... и правда... наговорил, напугал... страсти всякие... тьмы тем убиенных... легионы адовы... да кто ты, чтобы пророчествовать?! Сей дар даётся Господом немногим истинным праведникам. А ты-то...

Перепёлка, прежде, как и остальные, заворожённый моей проповедью, очнулся.

— Истину глаголешь, князь Глеб. Я не праведник. И на юродивого не похож. А вот в остальном ты ошибся. Дар пророчества есть у каждого. И у тебя тоже. И ты, Глеб, "во пророках".

— Чего?!

— Глебушка, не сочти за труд, подай-ка мне со стола кубок.

Юный князь не чинясь, скорее — сгорая от любопытства, вывернулся вьюном с лавки и притащил с соседнего столика с напитками здоровенную серебряную рюмку в ладонь высотой.

Андрей, до того напряжённо слушавший мои рассуждения, довольно хмыкнул и откинулся на спинку трона. Он-то уже этот фокус видел. В Янине — перед ним самим, здесь в Киеве — перед иерархами. Остальные недоуменно переглядывались.

Я, естественно, несколько поманерничал: сдвинул рукава, типа — фокус без обмана, следите за руками. Перевернул кубок вверх дном, потом, наклонив горлом к зрителям продемонстрировал его пустоту. Глебушка влез, внимательно позаглядывал, даже палец туда всунул.

— Итак, господа князья. Вопрос Глебу Юрьевичу. Что будет с кубком, если я его его отпущу?

— Как это? Чего будет...

— Он упадёт. На стол. Потом, может быть, скатится на пол.

Михалко настолько напряжён, что нарушает правила приличия: и вопрос не ему, и старшего прерывать...

Интересно: фокус становится не средством убеждения собеседника, а методом выявления наиболее разумных и уверенных в себе персонажей из зрителей.

— Князь Глеб согласен? Смотрим. Ой! Упало. Пророчество исполнилось. Поздравляю. За этим столом собралось, как минимум два пророка.

Багровеет, подозревая насмешку, Перепелка. Непонимающе крутит головой Искандер, еле заметная усмешка на губах Боголюбского. Цветёт Всеволод: во какой у меня господин! Всех уел. Морщит лоб Глебушка: так это пророчество? Я тоже могу так — я пророк?

Напряжённо думает Михалко. Он, наверняка хватанул в Константинополе логики, риторики, философии, схоластики. Теперь пытается вспомнить тамошние методы.

— Красивый пример. Не более того. Коль дар пророчества присущ всем, то почему другие не знают о грядущем падении Иерусалима? Рассуждая по аналогии...

— Не надо. Я понял тебя. И приведу тебе три причины, почему я вижу это, а ты нет.

Что здесь от его собственного, природного ума, а что от школы? Можно ли брать его в "работу"? Даже не по целям — по сумме известных знаний и методов. И — по возможности расширения этого багажа. Человек, не воспринимающий нового — мне не подходит. Просто потому, что я здесь — нелюдь, генератор новизней. Как бы не был умён, добр, хорош человек — он отстаёт. Я и другие уходим дальше. Ни одна здешняя школа не учит учиться.

Я доказываю, что свойство — "пророкизм" — присуще всем. Михалко делает следующий шаг — почему общее свойства не даёт одинаковых результатов?

"Это просто безумство: делать то же самое и ждать других результатов" — Эйнштейн? Что ж вы, Альберт Германович, так ляпнули не подумавши? Отпусти кирпич над прудом — мыркнет. Отпусти пушинку — ветерок понесёт вдаль. Результаты — разные? Хотя действие одно — "отпустить".

В моей ситуации... И кто тут "делает то же самое"? В смысле: попандопулолупизмом занимается?

— Люди — разные. И первая причина состоит в том, что различны их интересы. Что не интересно — про то и не знают, и знать не хотят. А, узнав, забывают. Всем интересен Град Господен. Но кому интересна возможность его утраты? Какие события могут привести к такому? Что последует за катастрофой? Никто из вас даже мысли такой не имел. Гроб Господен под зашитой христианских владык — такое кажется вечным.

Я старательно избегаю объявлять себя "попандопулой". Ничего явно потустороннего, никаких отсылок к "свитку кожаному".

Андрей — слышал. Он, я уверен, вполне оценит моё стремление избежать славы "избранного", "просветлённого". Скромность, отказ от претензий на исключительность. Искусность в маскировке "дара божьего"? — Да, не типично. Но он-то знает, ему-то я открылся. У нас с тобой, братишка, особые отношения. Цени.

Ещё: попробуем "забить" одну "хрень потустороннюю" (дар пророчества) — другой. Типа сверх-слуха или сверх-зрения. Короче: сверх-информированность. "Пророк" — только от бога. А вот обернуться сизым соколом, ширяться по облакам... это просто волшба, у нас многие таким занимаются. Вон, князь Игорь в "Слове о полку" своего имени, горностаем оборачивается. Землю послушать, воздух понюхать, с волками словцом перекинуться, грай вороний обсудить... быват.

— Другая же причина состоит в знании. Которое проистекает из интереса, но не равно ему. Кто из вас знает, что Асад Ширкух, военачальник Нур-ад-Дина, посланный из Дамаска в Египет для помощи одному из визирей тамошнего халифа в войне против другого визиря, толст и имеет бельмо на глазу?

— Я слышал об этом.

— Ты — да. И ты единственный в этом собрании.

— Разве это важно? Какое-то бельмо на чем-то глазу?

— Лучшая причина для пророчества — крепкая память. Память, заполненная знаниями. Их есть у меня тут (я постучал себя по лбу). И талант. У разных людей — разные таланты. И это третья причина различия.

— М-м-м. Хорошо. Тогда приведи пример. Докажи, что твои слова верны.

У ты какой недоверчивый!

— Ты требуешь от меня... сложного. Произнесённое пророчество само изменяет мир. Вот я сказал, что Иерусалим падёт. Предположим, что вы поверили, приложили усилия и несчастье не случилось. Пророчество ложное? — Да. Оно и произносится для того, чтобы стать ложным. Чтобы мы сделали его ложным. Все наши труды и жертвы — для ложности пророчества. Моя цель — стать ложным пророком.

"Ложные пророки" — вполне устойчивый, узнаваемый, резко негативный образ из Библии. У всех у них на слуху с детства. Как в других местах-временах Серый Волк из Красной Шапочки. Они все думают или подумают обо мне так. Я не могу и не собираюсь оправдываться: на уровне детских образов это бессмысленно. Я сам, добровольно, целенаправленно, напяливаю на себя этот ярлык. Заставляя их, "здесь и сейчас", "лицом к лицу", уточнить, пересмотреть очевидное, общепринятое, "это ж все знают", понимание термина.

Хорошо видно, как клинит на этой когнитивной трансформации. По простому: разрыв шаблона. Искандер подумал и плюнул. Не реально, конечно — за столом же сидим, но фигурально: не моего ума дела.

Растерянно смотрит Глебушка: как же так? Учителя говорили, что это бяки, а они — нет?

Горделиво посматривает на окружающих Боголюбский. А вы не знали? Экие вы... недалёкие. Наш тогдашний разговор в Янине, когда я пытался не дать ему послать меня на плаху, Андреем не забыт. И, похоже, подробно продуман.

А Михалко просто думает. Виноват: не просто. Напряжённо.

— Однако, обладая столь... удивительным талантом, тебе не составит труда предсказать событие, свершаемое столь далеко, что наше знание не сможет его изменить, и столь близко, чтобы мы могли о нем вскоре узнать.

Умница! Пространственно-временной континуум введён в рассмотрение. А что говорит по этому поводу т. Эйнштейн?

"Есть только два способа прожить жизнь. Первый — будто чудес не существует. Второй — будто кругом одни чудеса".

Прогресс и состоит в том, чтобы очередной кусочек "второго" сделать кусочком "первого". Делаем.

Предсказание может быть озвучено, но скорость движения информации ограничена. Предсказание не успевает повлиять на событие.

Третий фактор: предсказание, событие, время.

Традиционно скорость движения всего ограничивают скоростью света. Но разве это единственный ограничитель? Скорость... она в среде. Например, в средневековье.

— Изволь, князь Михаил. Мы тут вспоминали одноглазого Асада Ширука. Так вот, в январе он стал визирем в Каире. А в марте, вот прямо сейчас, он умрёт.

Точную дату не то что не помню — не знаю. Но месяц — этот.

— Ни я, ни кто другой не может знать произошедшего этой зимой в Каире. На морях штормы, корабельщики не везут новостей. Днепр подо льдом и никто не приходит с Низу. Вот тебе проверяемое предсказание. События уже случились, но весть ещё не могла явиться. Так, зная будущее, можно предсказать прошлое.

Что последняя фраза — шутка, не поняли все. А на то, что я заменил скорость распространения предсказания на скорость движения сообщения о событии, не обратили внимания.

Михалко мучительно ищет нестыковки в моих словах. Просто для разговора спрашивает:

— И кто же будет новым визирем в Египте?

— Юсуф Салах-ад-дин. Его племянник.

— Х-ха! Курд, суннит? В управляемом армянами шиитском Египте?

— Как и его дядя. После смерти которого Юсуф перестанет пить вино ради благочестия. А ещё он долго играл в поло с Нур-ад-Дином и заслужил его благоволение. Этот Юсуф создаст целую империю Айюбидов. От Нила до Ефрата. И сокрушит Иерусалим.

Оп-па! Будущие беды получили имя. Образ врага "с человеческим лицом". Что вызывает естественную реакцию. Всеволод, старательно помалкивающий доселе, задаёт невинный вопрос:

— А может его... того, извести как-нибудь?

Высказал и засмущался. От фырканья Перепёлки, под презрительным взглядом Боголюбского. Ласково, ободряюще улыбаюсь Севушке:

— Тяжело. Но мы над этим работаем.

Идиотизм американизма просто добавляется в стопку произнесённых сегодня непоняток.

"Тяжело"? — Не то слово. Кажется, Саладин единственный, кому удалось дважды избежать покушений ассасинов и договориться после этого со "Старцем Горы".

* * *

Легенда гласит, что после провала второго покушения Саладин не только изменил порядок установки армейского лагеря, потребовав размещать его шатёр в середине этого шумного, пыльного и вонючего пространства, но и провёл встречу со "Старцем".

Встреча проходила в его шатре, "с глазу на глаз", в присутствии только двух телохранителей султана.

"Старец" потребовал от Саладина прекратить нападать на замки исмаилитов.

— Иначе мы убьём тебя.

— Ха! Вы не смогли это сделать два раза. Не сможете и теперь.

Тогда "Старец" спросил у телохранителей Саладина:

— Если я прикажу вам убить этого человека — исполните ли вы это?

— Да, — ответили телохранители султана и поклонились шейху.

После этого Саладин перестал воевать с ассасинами.

Это легенда. Хотя... кто знает.

* * *

— Ты сообщил нам два предсказания о Ширкухе. Когда эти вести дойдут до нас, мы сможем оценить достоверность твоих пророчеств.

— Я буду счастлив. Когда ты удостоверишься в истинности моих слов. Но решение о сватовстве не может ждать. Едва сойдёт лёд, как в Царьград пойдёт караван с наречённым митрополитом. Это надо делать быстро, быстрее греков, чтобы не повторить ошибку Ростика. С ним же надо посылать и сватов с Всеволодом.

— А зачем спешить?

— А чего тянуть? Караваны идут через пороги раз в год по высокой воде. Ещё: Сибиллу в этом году попытаются выдать замуж за одного французского графа. Принцессы — товар... "горячий". "Свято место пусто не бывает". Даже если оно между ляжками десятилетней девочки.

Без этого "пророчества" можно бы обойтись. Приедут на место — сами увидят. Но мне надо внести в их мышление дозу спешки. Пусть поторапливаются, не думают: раз они "знают будущее" — можно просто сесть под яблонькой и ждать, пока яблочко само в рот свалится.

Знание будущего, наоборот, подстёгивает. Чтобы ставшие известными возможности не стали возможностями упущенными.

Чуть азарта — чтобы не обошли, чуть тревоги — могут из-под носа утащить. Как же так? Принцесса — и не моя. При том, что там такой "подарочек" вырастает...

— Кстати, князь Всеволод, будь осторожен. Я подозреваю, что Сибилла, в свои десять лет, хитрая, лживая и... развратная девчонка.

* * *

Ещё одна тёмная история.

В этом, 1169 г., король Амори I отправит Фредерика де ла Роша, архиепископа Тира, с посольством в Европу, поручив ему, среди прочего, организовать достойный брак для Сибиллы. Архиепископ предложит её руку графу Стефану Сансерскому. Тот согласится, но, оказавшись в Иерусалиме, по неизвестной причине изменит решение и вернётся во Францию.

Человек черте откуда приехал. Потратил немалые время и деньги. Что он нового узнал на месте, чего не знал в своей Шампани? Настолько важного, что наплевал на открывающиеся возможности и вернулся назад?

Да, личность невесты, впервые увиденной женихом, представляется возможным, вдруг, по прибытию на место, открывшимся основанием для отказа от брака.

Её хитрость вошла в легенды. После смерти брата ей предложили стать королевой, при условии развода со вторым мужем, Ги де Лузиньяном, обвиняемого общим мнением в трусости. Нового мужа она могла выбрать по своему усмотрению. Принцесса согласилась, короновалась. После чего выбрала новым мужем своего бывшего.

То, что Иерусалим был утрачен именно в два года правления этой парочки — в немалой степени их личная заслуга. Иерусалимское королевство могло погибнуть три или четыре раза до того. Или просуществовать ещё сотню лет. Кризис — нормальное состояние государства. Катастрофой его делают действия правителя.

В 1189 г. из лагеря крестоносцев, осаждающих Акру, Сибилла пишет Барбароссе:

"Почтеннейшему и прославленнейшему господину Фредерику, божьей милостью славнейшему императору Рима и дружественнейшему защитнику Креста Святого, Сибилла, бывшая королева Иерусалима, его покорнейшая слуга, нижайшая во имя Господа.

Пощадите смиренных и завоюйте надменных.

Я, ваша смиреннейшая слуга, вынуждена поведать вашему высочеству и верховному превосходительству о горе целого города и бесчестии святых христиан. Император Константинополя, гонитель церкви Божьей, вступил в заговор с Саладином, соблазнителем и истребителем Святого имени, против славы Господа нашего Иисуса.

Говоря об этом, я не могу сдержать слез. Саладин — вышеупомянутый враг Христа, послал греческому императору и гонителю Святого Имени множество даров, приятных смертным, дабы добиться заключения соглашения. И дабы изничтожить и сокрушить христиан, возжелавших возвеличить Имя Господне, он послал 600 мер отравленного зерна, присовокупив большой сосуд с вином, наполненный таким злостным ядом, что когда он возжелал испытать его силу и позвал человека для пробы, тот был убит одними лишь парами, исходившими из сосуда, как только его открыли.

Помимо прочего я вынуждена рассказать моему господину и вот еще что — вышеупомянутый император, дабы увеличить несчастья наши и умножить бедствия христиан, не позволяет доставлять из его страны в Иерусалим зерно и другое необходимое пропитание. Потому пшеница, которая могла бы быть прислана им или кем-то иным, остается в Константинополе.

И в конце этого слезного послания, говорю Вам истинно: Вам следует поверить своему наиболее преданному прихожанину, поскольку он является свидетелем того, что видел собственными глазами и слышал собственными ушами.

По этой же причине я, со склоненною главою и преклоненными коленями, молю ваше Великолепие, являющееся главой мира и защитой стен дома Израилева — не должно верить греческому императору".

Выразительно, эмоционально. Неправда. Не только лживая, но и вредная для автора.

Сибилла всю жизнь ненавидела мачеху — племянницу Мануила Комнина, и её дочь — конкурентку на престол Иерусалима. Личная неприязнь к единокровной сестре, ко всем Комниным накладывалась на общую неприязнь между католиками и православными.

Взгляните на этот текст, выкиньте эмоции, оценки и найдите ложь.

Саладин не посылал в лагерь крестоносцев отравленную пшеницу — ему такие методы несвойственны.

Да, продовольствие, вероятно, оставили в Константинополе. Для прокормления огромного войска самого Барбароссы.

Стремление вызвать неприязнь между императорами бессмысленна: греки и католики и так постоянно делали друг другу гадости. Но в данный момент их вражда создавала опасность самому существованию иерусалимских латинян, самой Сибиллы. Грозила прекращением участия Барбароссы в Третьем крестовом походе. Что и случилось, хотя и по другим причинам.

Кого только не называли причиной смерти Барбароссы: коня, асассинов, бестолковую охрану. А ведь это письмо, например, может дать ниточку к ещё одной версии. В РИ Барбаросса хоть как-то, но сумел договориться с греками. Пренебрёг ненавистью Сибиллы. Это ли не основание для того, чтобы утопить германского императора?

А Сибилла умерла. Там же, в лагере крестоносцев под Акрой. Не от придуманного отравленного зерна, а от примитивной дизентерийной палочки. Вслед за двумя своими малолетними дочерьми и множеством благороднейших и христолюбивейших рыцарей.

Лучше бы они со своим благородством выгребные ямы обустраивали...

* * *

— Погоди. А зачем она? Ну, эта... как ты говоришь — мерзопакостная сопливка? Расскажем им, ну, всем там, что ты тут нам... и пусть они разбираются.

— "Разбираться", как ты говоришь, князь Глеб, означает спасать величайшую христианскую святыню и весь мир христианский. "Они там" — негодны. Прах и тлен, мусор в шелках и бархате. Они просто не будут слушать. Как ты здесь. "Пока гром не грянет — мужик не перекрестится". Там не мужики, они будут креститься. Многократно, истово, закатывая глазки и распевая псалмы. И ничего не будут делать. Не все — верхушка. Но власть — у них. Если надавить — озлобятся, выгонят. А потом будет поздно. Единственное, что я придумал: вот этот брак. Князь Всеволод входит в королевское семейство. Зятем. И, лет через двенадцать-пятнадцать, становится королём Иерусалима. Вот тогда, сам став там властью, он может вычистить тамошнюю гниль и призвать на помощь праведников. Заранее зная, заранее готовясь, он сможет, с Божьей и нашей помощью, выиграть две войны. Явную — с неверными, тихую — с гнилью под крестами на одежде и теле, но не в душах. С местными грешниками.

— Но там же есть... Наследник Иерусалимский. Как же его... Балда... чего-то там. Малец вырастет, станет королём, понаделает себе наследников. А наш, со своей этой... Сибиллой так в зятьях и будет прозябать. Или помрёт королевич?

— Помрут — все. Каждому свой срок придёт. Королевич станет королём. Неплохим. Умным, энергичным, храбрым. Но болезнь высосет его силы и не позволит иметь наследников. У мальчика проказа.

— Что?! Откуда ты знаешь?!

Про Иезикилю и "свиток кожаный" — ни слова? Тогда исключительно силой своего супер-пупер ума, свободно предсказывающего падение стаканов. С мудрой соболезнующей улыбкой:

— Наставник принца наблюдает за детской игрой: мальчишки щиплют друг друга, выясняя кто дольше терпит боль. Побеждает принц. Все считают такое проявлением его королевского происхождения. А наставник обращает внимание на характерные пятна на руке мальчика.

Это будет через год. Пока ни наставник, Гийом Тирский, ни сам принц об этом не знают. Никто не знает. Это очень хорошо: актив по имени "Сибилла" недооценён. Используя инсайд покупаем по дешёвке, а потом... Потом фиг продашь. Тут не фондовая биржа, тут игры посерьёзней.

Говорить там об этом Всеволод не будет. Не надо. Да и помочь парню ранней диагностикой не удастся — проказа здесь не лечится.

Присутствующие смотрели на меня с ужасом. Нет, не от моей проницательности и предсказательности — это-то фигня, тут возле каждой церкви такие же ошиваются, в монастырях — помощнее, а есть и вовсе... Не то на горах Афонских, не то в пустынях Египетских.

Причина — в диагнозе. Проказа не просто одна из болезней, но прямое выражение кары Божьей. Проклятие. Неизлечимое и весьма распространённое.

* * *

Ещё одна странная дырка в попаданских историях. И не только. Кажется, "Черная стрела" Стивенсона — единственный исторический роман, где, хоть эпизодически, хоть маскарадно, появляется прокажённый. Человечество, кроме профессионалов, утратило память, само представление об этом бедствии. И попандопулы — в общем ряду склеротиков. Да и зачем? — За 1996-2007 годы в России отмечено всего 43 новых случая заболевания.

Увы, коллеги, в Средневековье — не так.

С XI века проказа — главный инфекционный бич Европы до прихода чумы в середине XIV века.

Есть гипотеза, что причиной распространения болезни стал мех, привозимый викингами с Востока. Т.е. с Руси? А как же тогда у нас? В решениях "Стоглавого собора" (16 в.) прокажённые выделены отдельной категорией, а в 12 в.?

Нет. Не верю. Нет кладбищ прокажённых ни в русской археологии, ни в скандинавской этого периода. Позже — да, сам возбудитель выявили в одном из последних лепрозориев в Норвегии. Но в эту эпоху... всё-таки, основной ареал распространения — южнее. Самая древняя (6 тыс. лет) форма болезнетвора найдена в Индии.

В Европе возник обряд ритуальных похорон живых людей, по которому прокажённый переходил в статус "мертвеца" — символическое погребение, специальная одежда, полностью скрывавшую лицо и тело, трещотка или колокольчик, чтобы громкими звуками заранее извещать людей о своём приближении.

Именно этот колокольчик звонит герою "Чёрной стрелы". А потом замолкает, зажатый рукой его носителя, тайком подбирающегося к юноше.

В 1179 г. (Блин! Всего десять лет от "сегодня"! Надо готовиться к этой гадости) на Третьем Латеранском соборе утверждена формальная процедура исключения прокажённых из общины с длинным перечнем запретов, направленных на изоляцию больного.

В начале XIII века в Европе около 19 тысяч(!) лепрозориев. Они располагались при монастырях, способствовали профилактике распространения болезни, действуя как карантин. Такие меры показали свою эффективность, в XV веке болезнь отступила настолько, что опустевшие лепрозории стали массово закрывать и перепрофилировать: пошла эпидемия сифилиса.

* * *

— Пока никто не знает об этом несчастье будущего короля Балдуина IV. Не знают и цену принцессы Сибиллы. Поэтому отдадут ее... не за дорого.

— Да не отдадут ее за нашего... гречника малого! На кой хрен он им сдался?!

Зря, Перепелка, ты так. Переход к личным оскорблениям означает отсутствие аргументов по смыслу.

— Ты — сказал. Ты сказал — "гречник". К принцессе Иерусалимской сватается не кое-какой князёк из глухих северных дебрей, пусть бы даже и Переяславльских, а племянник императора ромеев Мануила Комнина.

Съел? Вы — братья. Но род твоей матери уважаем только в Степи, а императоры Рума... величина.

Снова два столь похожих и столь разных взгляда двух пар чёрных глаз: Андрея и Михаила. Неужели что-то новенькое для них? Ведь это все знают. Суть Всеволода не изменилась, я просто вытащил на поверхность давно известный ярлычок.

Иерусалим слабеет. Со времён "Кровавых полей" им постоянно не хватает людей. Ручеёк помощи с Запада пересыхает. Вот откуда, например, попытка выдать Сибиллу за Сансера: он родственник королей Запада, мог бы поспособствовать притоку вооружённых паломников. Не срослось.

— Четыре года назад Амори развёлся со своей первой женой, два года переговоров, уступка прав сюзерена в Антиохии... Два года назад он получил новый договор с Византией и новую жену, племянницу императора. Королевство и империя тянутся друг к другу. В прошлом году Амори воевал Египет. Неудачно: пришлось уносить ноги. В этом году, в конце лета, он, вместе с греками, нападёт на Дамиетту. Обе стороны стремятся к союзу. Вот очередной шаг по этой тропе: племянник императора берет в жены дочь короля. Кто против?

— Церковь. Союз короля и императора только усилил вражду церковников. Всеволода не обвенчают в Иерусалиме, пока он не примет католичество.

Ну-у... есть и другие варианты. В моё время были популярны полёты на Крит с бракосочетательными целями.

Однако Михалко прав: свадьба в Иерусалиме лучше, публичнее, однозначнее.

— Это вопрос цены. Надо же будет послать подарки будущему тестю. Нужен католик? — Подарки уполовинить.

— Но как же... они же схизматы, раскольники, еретики... они же... это же душу свою опоганить... отказаться от райских кущ... безвозвратно...

— Глебушка, вспомни то, о чем я прежде говорил. О цене падения Иерусалима. О тьме тем загубленных за столетия душ христианских, о тысячах тысяч иуд, предавших веру христову, наполняющих собой легионы сатанинские. Неужто Господь, Всевидящий и Всемилостивейший, коему ведомы не только деяния наши, но и помыслы, не простит душу, пусть бы и измазавшуюся в грязи папизма, но устремлённую к спасению столь огромного множества подобий Его?

Глебушка ещё пытается осмыслить услышанное, а я, ещё более жёстко, вдалбливаю:

— Какой бы грех не был свершён, даже и продав душу свою Сатане, человек, идущий по пути столь великого подвига, сохранивший Иерусалим для христиан, получит не только прощение Всевышнего и вечное спасение, но и особую радость Его, возвеличивание в чертоге небесном. Ибо пожертвовав собой, даже и душой вечной своей, он спасёт невообразимое количество душ человеческих. Невообразимое.

Как вам, братцы князья, такое? Не расширение, но полная отмена "рамок допустимого", норм, правил, пристойности, чести, "добра и зла".

Не "цель оправдывает средства", но — Бог "оправдывает". Вы же верите в Него? Вы же — "по Его образу и подобию"? Вот и экстраполируйте. Свои эмоции в бесконечность Создателя.

"Переход количества в качество".

Соотношение душ 1:1000000, хотя можно добавить в правую часть ещё ноль или два, в сочетании с всезнанием, с оценкой помыслов, "богоугодных" намерений, справедливости Всевышнего, делает этот "1" абсолютно свободным от обычной морали. Слишком велика цена. Стремление к величайшему подвигу выдаёт карт-бланш на аморальность в повседневности?

Я внимательно смотрю на Андрея. Ты понял? Даже продав душу дьяволу, в рамках реализации моих планов, ты получишь высшую награду — вечное спасение. Никакие из дел твоих несравнимы с вознаграждением от участия в моих. А ты удивлялся почему мне Богородица щастит...

— Разделите два знания. Наше — о грядущей вселенской катастрофе. Их, ромеев и латинян — о нынешних делах. О будущем, которое они, лишённые прозорливости по воле Господа, видят лишь "на расстоянии вытянутой руки". Для них — мы лишь помогаем. Им, в их, им понятным, ими уже делаемым, делах. Способствуем империи и королевству укрепить свой союз новым династическим браком. Это не чрезвычайно важно для них, но полезно и приятно. Это полезно и Руси. Русские паломники в Святой Земле будут встречаемы более заботливо. Не так уж важно, но хорошо. Возможно, начнём напрямую продавать там русские товары.

Меняю интонацию, старательно изображаю глуповатую хвастливую морду мелкого купчишки.

Когда-то давно, девять лет назад, Фатима с Юлькой частенько разыгрывали передо мной подобные бытовые сценки. Не для развлечения, конечно, а для понимания: кто, что и как должен говорить "правильно".

— Лавку там открою. Приказчиков посажу. С немалой прибылью буду.

Оп-па! Я снова выбиваю шарики с роликами в княжеских головах из привычной колеи.

Зашита веры христовой — понятно. Войны, союзы, династические браки — они в этом живут. А вот торговля... Мыто, вира, взаимная защита инвестиций... Лучшие из них в состоянии "создать благоприятные условия для торговли". Но не могут сами этим воспользоваться.

— Да, крещение Всеволода в латинский обряд — важнейший подарок. Прочие же... Мы там — нищие. Голые, босые и дикие.

— С чего это?!

— С того, князь Глеб. Ты, помнится, на радостях от рождения сына долгожданного, роздал два ста гривен нищим да три ста — церквам божьим. Все светлые князья русские купно за год получают сотню тысяч.

Возражений нет? Понятно, что год на год не приходится, но для оценки приемлемо. Теперь прикинем, хотя бы по порядку величин.

— В прошлом году Амори сговорился с калифом Каирским, что уйдёт из Египта за два миллиона динаров.

— И получил?!

Севушка, не надо так явно проявлять зависть. Это чувство не является украшением человека.

— Нет. По собственной глупости. Но было возможно. Калиф даёт Саладину миллион золотых на постройку флота. 60 галер и 20 траспортников.

"Даёт" — через год. Но знать полезно уже сейчас. И иметь представление о суммах в обороте.

Напомню: золотая монета — нумизма, безант, динар... примерна равна серебряной кунской гривне по ценности.

— Наши подарки там — мелочь малозаметная. Тысяча гривен кунами — вообще не о чём. Вот если товарами... редкостными, невиданными... Но их собрать — время нужно. Времени нет, только то, что здесь, в Киеве, взято. Такого, туда годного — немного. Но когда князь Всеволод придёт в Иерусалим, когда Амори готовит новый поход — каждый грошик имеет значение. А уж благословение императора...

— Ты сказал "благословение"...

— Конечно, князь Всеволод. Идти из Киева в Иерусалим — Константинополя не миновать. Пройти мимо дома брата твоей матери — тяжко обидеть. Согласие, поддержка Мануилом брака — обязательна. Добавлю: не тяните в Иерусалиме. Если что — намекните, что пока любящий дядюшка любимого племянника с молодой женой у себя не увидит — византийский флот к Дамиетте не придёт. Только намекнуть.

— А ежели Мануил не согласится? Поддержать этот брак?

— С какой стати? Племянницу он туда королевой посадил, теперь её падчерицу за своего племянника сватает. Убирает возможность выдать принцессу за чужого латинянина. Где ему худо?

Михалко прав: по логике, вроде бы, всё правильно, но люди поступают не рационально, а как вожжа под хвост... Акция требует скорости, тонкости и изворотливости. Нужно каждому партнёру сказать его правду, нужно создать впечатление, не идя на прямой обман.

Нужно... найти Всеволоду серьёзных советников. Свиту, которая будет его играть.

И где ж таких взять? Бли-ин. Думай голова. Дума-а-ай.

— Итак. Улыбаться, соглашаться, венчаться. Жену в охапку и бегом в Царьград.

— А чего ж там не остаться? Оглядеться, людишками обзавестись, при тесте пристроиться? Глядь, этот королишко... Заморенный? Умореный? И удел даст. Зятёк-то во какой. Витязь! Киев брал! Погоняет-порубает всех сарацин сабелькой.

Перепёлка смирился с моим планом. Вот — предлагает уже разумно. Но не умно и злобно. Всеволод в будущем (в РИ) — реально славный воин. Не сейчас. Сейчас — подросток. Сказать, что он "Киев брал" — обидеть. Все ж понимают, что мальчика привезли и позволили посмотреть. Не более. Любые мои рассуждения по теме: "да, брал" или "нет, не брал" будут Всеволоду обидны. Поэтому вернёмся к сути.

— Опасно. Климат там непривычен. А ежели Всеволод или Сибилла ненароком лихорадку какую подхватят? Там оставаться — быть католиком, костенеть в ереси. Зятю надо дать владение, а у короля земли не густо. Надобно в походы ходить, а там ненароком и убить могут. Не надо нам этого. Твоё дело (я улыбнулся Всеволоду) привезти жену на Русь. И брюхатить непрерывно. Чтобы из неё королевичи сыпались. Как репа из мешка с прорехой.

— Зачем? Ну... как из мешка.

— Жизнь — штука опасная. Всегда кончается смертью. Не все беды я могу предвидеть, отвести. Одно дело — промысел божий, который про всё. Другое — разум человеческий. Который и малую толику вмещая, по швам трещит. Сибилла может умереть за эти годы. Но дети её унаследуют право на престол Иерусалима. Будешь ли ты королём — мужем королевы, или регентом при королеве, или регентом при детях твоих — неважно. Важно, что ты возьмёшь там власть. После смерти короля-проказника. Виноват: Прокажённого Короля. И спасёшь Гроб Господен. А мы поможем.

— Да чем мы можем помочь? Помолиться лишний раз? Гривну-другую во одоление ворогов пожертвовать...

Перепёлка обиделся. Сравнением его пожертвований на радостях от рождения первенца, с суммами, которые крутятся в Египте.

Зря: "деньги вовсе не первая вещь в жизни, хотя, конечно, неплохая вторая".

Вот я завариваю огромную, мирового масштаба, с возможными последствиями на тысячу лет, кашу практически без денег. На основе их, князей русских, веры, стереотипов, оценок, вбитых с детства, и моих, весьма отрывочных, знаний. Вера и знание. А деньги... появятся.

— Возвращаться в Иерусалим Всеволод будет лет через... двенадцать. Когда умирающему королю потребуется поддержка. За это время наберётся опыта, обрастёт людьми, заматереет. И со всем этим явится в королевство. Не зелёным отроком, а зрелым мужем.

За это время мы будем не раз общаться, я смогу контролировать "траекторию изменения" его личности. С одного вчерашнего "познания"... слишком много вариантов. Здесь — ближе, здесь можно оперативно вмешаться и "наставить на путь истины". Ежели что.

— А пока... Выпить не хотите? А то у меня горло хрипит, а впереди ещё вторая часть моего плана.

— Чего?! Это не все?! Господи! Да откуда ж в одну голову столько всякой бредятины набралось?

Конец сто семнадцатой части

Часть 118. "Я вижу — где сор сегодня гниет, где только земля..."

Глава 593

Слуг звать не стали, младшие, выспросив кому чего, поналивали кубки. Гречники взяли вина, Перепелка с Искандером приняли по пиву, а мы с Глебушкой чокнулись квасом. Андрей, внимательно наблюдавший за мной, велел и ему подать кваску. На него глядючи и остальные перешли к "трезвость — норма жизни".

Слишком много неожиданного, необычного прозвучало сегодня за столом. Вот мужчины и стараются не проявлять своей оригинальности, следуют за лидером. "Как все — так и мы".

Андрей отхлебнул из кубка, вытер пальцами губы и повторил свой рефрен:

— Ну. Далее.

— Далее... Князь Всеволод с молодой женой возвращается в Константинополь, кланяется дядюшке, благодарит за заботу и ласку. И просит места во владениях императора. Как получил семь лет назад земли в Болгарии старший брат Борис. Просит назначить его деспотом. Северо-черноморским.

Бздынь.

Общее изумление и охреневание.

Что радует — Перепелка не вопит: Как?! Что?! Чего?!, а просто фонтанирует квасом. Неудачно хлебанул, невовремя. Запоминай, князь Переяславльский: когда "Зверь Лютый" говорить начинает — дыхательные пути лучше держать свободными. А то так и помереть можно.

* * *

Чисто для знатоков.

Мануил Комнин сделал деспота отдельным титулом, высшим после императорского, вытеснив с этого места севастократора, имевшего до этого времени аналогичное положение в византийской иерархии.

Первым в деспоты в 1163 г. произведён племянник императора, заложник, фаворит и будущий венгерский король Бела III, в котором Мануил, долгое время не имевший сына-наследника, видел своего преемника на Византийском престоле. Деспот имеет право носить одежды, схожие с одеждами императора, и другие привилегии. Например, подписывать свои письма тёмно-красным цветом (императорская подпись ярко-красная).

Титул бюрократический, придворный. Позднее имеет привязку к местностям, которыми люди так титулуемые, управляли. Что-то вроде супер-генерал-губернатора.

Тут я, так, чуть-чуть, прогрессирую.

Титул давали младшим или приёмным сыновьям или племянникам императора.

Тут и вовсе чисто по РИ-шной канве: вот племянник — дай ему титул.

* * *

— Нет. Басилевс на это не пойдёт.

Михалко принял на себя роль "эксперта по императорам". Естественно: он всего два года оттуда, поварился в тамошнем котле, людей знает.

— Не пойдёт на что? На дарование титула своему племяннику, брату Русского Государя и зятю союзника — короля Амори? Впрочем, плевать. Деспот, севастократор, кесарь, протопроедр... Этот титул, другой... "Хоть горшком назови...". Важно: Всеволод должен получить полную власть во всех Византийских владениях в северной части Греческого моря и право представлять особу императора перед тамошними союзниками.

— Нет. Титул кесаря или даже севастократора... может быть. Но отдать власть над провинциями — никогда.

— Ты что-то не понял, княже. Не "никогда", а "всегда". Император всегда отдаёт власть над провинциями кому-то. Часто — из своих родственников.

* * *

В Византии нет средневековой феодальной пирамиды. Есть "пронии". Это (часто) пожизненное императорское пожалование, с правом управления определённой территорией и сбором с неё налогов. Наибольшее развитие — именно сейчас, во второй половине XII в., земельные владения дают на условии несения службы.

В конце XI в., после разгрома при Манцикерте, Алексей I Комнин пытался преобразовать аристократию, распределив знать по Византии путём земельного пожалования на условиях военной службы. Так он удалил из Константинополя своих возможных противников.

Его внук Мануил I Комнин продолжает давать земли аристократам. Прония развивается в виде лицензии на обложение налогом граждан, живущих на предоставленных территориях.

Константинополь сохраняет рычаги воздействия: возможность конфискации пронии или пересмотра податных льгот. Мощь высшей власти проявляется и в том, что земельное пожалование сопровождается подробным перечнем налогов, т.е. ценится не площадью, не количеством крестьян, а лишь общей суммой податей. Условная природа пронии, юридически не составлявшей собственности на землю, выражается именно в назначении налоговой квоты.

Прония — достояние государства, прониар не может скупать наделы крестьян-париков, но обладает административно-судебными полномочиями; материальное положение крестьян на землях, превращённых в пронии, не изменяется. Доходы от пронии ни по форме, ни по размерам не отличаются от податей, что собирало правительство.

Сходно со статусом князя в Новгороде. Но не приглашаемого вечем, а назначаемого императором.

Крестьяне не являются крепостными, как в Западной Европе. Прониар не владеет землёй, представляет собой наместника императора, сам часто родом из другой провинции.

Император требует от прониара военной службы, но тот не имеет права вынуждать своих налогоплательщиков присоединиться к своему отряду.

"Вассал моего вассала — не мой вассал" — не здесь.

Нет феодальной пирамиды — есть имперская бюрократия. Около 80 столичных семейств государственной службы и 64 провинциальной военной. Должности в гос.аппарате не наследуются.

Комнины построили клановую систему. Члены кланов имеют пронии в разных частях империи, но не могут свести их в одно, наследственно управляемое, владение. Губернатор не может отделить провинцию от империи: чиновники и вооружённые прониары присягали не ему, а императору. Конфликт клановых интересов не даёт разобрать империю на части. Но требует постоянного балансирования.

Пока империи это удавалось — происходило "возрождение Комниных". В РИ Мануил оказался последним "успешным балансировшиком".

* * *

— М-м-м... Предположим. Но император никогда не назначит губернатора со стороны.

— Разве сын его сестры — со стороны?

— Племянник императора, брат русского Великого Князя, зять короля Иерусалима... это недостаточные причины. А заставить... Никто не может заставить басилевса!

— Да ну? Все назначения делаются по необходимости. Чтобы ублажить какой-то клан, или чтобы ослабить другой.

— Но... но это происходит по воле автократора! По его желанию!

— Конечно. Значит, надо сделать так, чтобы император пожелал видеть твоего брата правителем Добруджи, Крыма и Тьмутаракани.

— А зачем это? Привезёт жёнку куда-нибудь... в Галич Мерский. И давай там... делать королевичей. На кой ему Крым?

— Не ему, Глеб Юрьевич, нам.

Очередной скачок.

* * *

"Эй, князёнки!

Держите юбчонки!".

В смысле: "мозговёнки".

* * *

Мы говорили о судьбе Иерусалима, христианства, о планах ближайших действий Всеволода где-то далеко: в Палестине, Византии. И вдруг — "нам", Руси.

— Что есть главная беда "Святой Руси"? Уж тебе ли, князю Переяславскому, этого не знать. Оно ж у тебя перед глазами каждый день маячит.

Глеб, недоумевая и от этого злобясь, тупо смотрел на меня.

— Степь, княже. Дикое Поле. Война. Которая во всяк день висит над Русью. Степные хищники каждый год, даже и по нескольку раз, приходят на Русь. Как в овчарню свою. Забрать скот, полон. Ухватить хабар. Сжечь, что не утащить. Каждый год серые степные тараканы грызут, кусают, сосут Святую Русь. Как облако оводов кружит в жаркий день над бедным стадом. Если не уведёт пастух своё стадо к реке, под ветерок, то не будет от скотинки толку, ни удоя, ни приплода. Так и Русь наша, кровососами мучимая, болеет и страдает, нищает и бедствует. И расти, в мире и благолепии, в красе и радости — не может.

Снова — личный опыт. Опыт испуга, паники при виде дрожащей в теле Фатимы неизвестно откуда вдруг взявшейся палки. Как оказалось — стрелы половецкой. От елозанья ножками по болотной грязи того молодого кипчака, которому я, впервые в обоих жизнях, перерезал горло. Прямо на Марьяше.

Сильные эмоции. "Крокодил". Который выбирает цель. А бедная "обезьяна" выворачивает себе мозги, ища дорогу к возжелаемому. Почему у них такого нет?! — А, факеншит, аристократы же! Вятшие всегда в окружении. Своих людей, своей и родовой славы, богатства, связей. Они не попадают "голыми", "один на один" в такие ситуации. Они защищены от ужаса полного непонимания хотя бы памятью предков, рассказами знакомых. Да хоть знают, как курицу или поросёнка режут! А я резал того парнишку... чисто как бог на душу положил. От души.

Они всё знают, понимают. Но не чувствуют так, как я: наждаком по голым нервам.

Отсюда и разница.

Их: "ай-яй-яй, нехорошо".

Моё: "Так жить нельзя. И вы так жить не будете!".

— Ну, не так уж и худо-то. Конечно, поганые много зла творят... Но смерды потом заново построят, хлеб вырастят, детишек нарожают... Беречься надо, сторожу добрую иметь, чтобы знак подала, стены крепкие... Да что говорить — и сами все знаете. Оно ж так спокон века тянется.

Факеншит уелбантуренный многостолетний! Это у вас оно всегда, спокон веку! А для меня — бред и мерзость! Нелюдь я. Не от мира сего.

Я согласно кивал в такт уверенному, несколько монотонному, "это ж все знают", изложению князя Глеба.

— Все верно, все так. Война Руси со Степью ещё до Руси началась. И что делать? Терпеть да молиться? А вот Мономах не стал терпеть, как спокон веку повелось. Сам пошёл в Степь, сынов посылал. И загнал Шарукана за Железные ворота.

— И чего? Выбил. И помер. А кто сбежал — вернулись, размножились, снова... кровь православную сосут без останова.

— Мономах кипчаков выбил, дал Руси передышку, помер. Что он ещё сделал неправильно?

На Руси есть несколько персонажей, которые, по определению, всё делали правильно. Последний в этом ряду Мономах. Он, как всем абсолютно достоверно известно, мудрый и христолюбивый. Так что вопрос мой — из серии про оскорбление памяти предков. Но собеседники уже не вскидываются: слишком много сегодня новизны, разрушений привычных представлений.

Приходится исправляться самому:

— Не так. Мономах сделал лучшее из возможного. Вывод? Возможное надо повторить и расширить. "Ещё раз и лучше". Вот смотрите.

Я отодвинул в сторону кубок с квасом.

Факеншит! Обязательно оберну рукавом! Жестикуляция у меня...

Достал свою кожаную папку, вытащил на стол пергамент с картой.

— Вот чертёж Степи. Здесь Киев. Тут Карпаты, Дунай, Днестр, Днепр, Дон, Волга. Саксин. Тут, за краем карты, Булгар, Всеволжск, Рязань. Суздаль с Ростовом. С этой стороны — Кавказ. Тьмутаракань, Крым. Море Чёрное, оно же Греческое. Между морем и Русью семьсот вёрст Степи. Идут поганые на Русь, берут полон и иное, тянут на юг, к пределам греческим. Кидаются наши дружины вслед. А там нет никого, все к морю ушли. Далеко, не догнать. Другое — идут кипчаки на греков. На алан да касогов, на болгар да волохов. Так же уходят с добычей. На север. К нашим граням. У нас людей побили, угнали — греки рады: рабы в Кафе дешёвы стали. У них... ну, мы тоже не грустим. С обоих сторон православные, а друг другу помочь не соберутся. Что делать?

Я утвердил на карте локти, поднял ладони и, растопырив пальцы, свёл их в зацеп.

— Решение очевидно: волчьи челюсти. Бить язычников с двух сторон разом. Разве волк добычу половиной зубов хватает? А мы? Одной стороной сверху бьём. Другой у нас нет. Нечем ворога ухватить да в куски порвать. Мономах хорошо ударил. Да подхватить нечем.

Князья задумчиво рассматривали построенную мною фигуру из десяти пальцев. Для наглядности я развёл и снова свёл руки. Потом свёл запястья и, повернув ладони с согнутыми пальцами горизонтально, изобразил челюсти в более привычном ракурсе.

Ну что, господа князья, сделаем русскому волку зубной протез для нижней челюсти? Коли само не выросло.

Объясняю, буквально на пальцах.

Доходит.

Дошло.

— А с чего это грекам нам помогать? Войском, навстречу? Они от кипчаков прибыль имеют. Наших же полонян в Кафе торгуют. Других-то там... Кого свои отцы продают. Не, грекам поганых бить — не с руки. И союзничать с ними — себе дороже станет. Лживые они, продадут-обманут.

Глеб прав. Для северокавказских народов торговля родственниками — общепринятое, вековое занятие. Уже и в середине 19 в. черкесы очень обижались, что приход Российской империи на Кавказ лишил их возможности продавать своих дочерей в гаремы османов. Не все. Некоторые радовались, что могут обзавестись женой задёшево.

Там работорговля — нормальный бизнес. На Руси — бедствие. Условия у нас другие. Местные вятшие этим промышляют, но такой повсеместной продажи своих детей на экспорт чуть ли не в каждой семье — нет.

— Грекам ты не веришь. А брату своему единокровному? Как племянник императора Всеволод пользуется доверием греков, управляет Крымом. Собирает войско, прекращает торг людьми, творит суд и расправу, прижимает поганых. Как брат Государя Русского, действует с ним заодно, встречным ударом сокрушая язычников. Как будущий король Иерусалимский зарабатывает славу победителя неверных. Ещё — опыт, людей.

Перепёлка краснеет от умственного напряжения, от раздражения, вызванного необходимостью вести длительную дискуссию. От моего несогласия. Но на поле есть и более интеллектуально продвинутые игроки. Михалко всё более теряет опасение перед Боголюбским, всё более "разогревается". Тема ему хороша: не дела русские, где он "пособник хищника киевского", а дела византийские, где он, пожалуй, понимает поболее других. Позиция "эксперта по неизвестному" позволяет поднять свой статус.

— Нет. Встречный удар, челюсти... это все красиво придумано. Да, так можно сокрушить степные орды. Но подчистую вывести не удастся. Они вернутся, как после Мономаха. Может, покоя будет лет... поболее.

— За эти... "лет поболее" ставить крепости, поселения, перекрывать броды, пути. В пустой Степи, не озираясь каждый миг, ожидая сабли да аркана, это делать куда как быстрее и лучше.

— Так-то оно так. Но жителям грецким изничтожение половцев не сильно надобно. Те, конечно, и там разбойничают, но это так... татьба. А вот потерять торг с ордами... Они будут против.

— Всеволод — власть, деспот. Ему указывать — что хорошо, что плохо. Бунтовщиков... ну, понятно. Все подати и прочее, все войска и чиновников ему подчинить. Суд, законы его. Не навсегда, конечно.

Ежели местные начнут буянить... а они наверняка так сделают: Всеволоду придётся провести максимальную мобилизацию местных сообществ — кому такое понравится? Мы заявимся туда вооружённой силой. Типа, как Креститель в Херсонес. Побредём паломниками по святым местам. В полном вооружение и с исключительно благочестивыми целями: унять поганых, приструнить чернь по просьбе законной императорской власти... Не навсегда, конечно. Только до морковкиного заговения.

— Мануил на такое не пойдёт. Кипчаков в Диком Поле побить — ему не велика слава. А потери да сомнения у него... ну прямо со всех сторон. Даже если Мануил и поставит племянника управлять Крымом, то воли ему не даст. Значит, Всеволод и войско не соберёт. Без полной власти — не выйдет ничего.

— Все ты верно говоришь, Михалко, просто забываешь, что всякое дело имеет свою цену.

— Так ты ж сам толковал, что мы против них — голы и босы. Не нам, лапотникам, в их дела играти, не с нашим кувшинным рылом в ихний калашной ряд.

Обиделся Перепелка. Всё переживает и пережёвывает. Запомнил, что вся его радость, милость, розданная по рождению сына, отмеченная летописцами русскими, в Византии величина мелкая.

Его радость великая — там... уровень лавочника. Вовсе не князя.

— Цена, князь Глеб, не всегда в деньгах. Скажи, Михалко, что для Мануила Комнина самое дорогое, самое желаемое?

— Ну... вера христова.

— Ещё?

— Ммм... Чтобы наследник родился и род не прервался.

— Ещё?

— Честь его рыцарская.

Многие современники называют Мануила "самым рыцарственным из государей". Это следование образу благородного государя заведёт его и византийскую армию в ловушку, катастрофу. От которой Византия не сможет оправиться, не успеет. Европейцы перестанут титуловать его "императором ромеев" — только "королём греков". Потом произойдёт ряд кровавых безобразий в Константинополе. Следом падёт Иерусалим.

— Ещё.

— Ну... Возрождение ромейской державы. Возвращение прежнего величия. Мечтаются ему времена Юстиниановы. Хотя, пожалуй, и на Ираклия согласится. Когда Армения, Сирия, Малая Азия, Палестина... под императором были.

— О спасении Иерусалима говорить ему не следует. Ибо он не поверит. Посчитает нас дураками и обманщиками. Влезет сам. И все испортит.

— Почему? Испортит.

Отлично. Всеволод принял интригу с возведением его на престол короля Иерусалима как своё. Уже переживает о деталях.

— Потому, что в треугольнике: Иерусалим, Константинополь, Рим — решения не найти. У них всех давно определены позиции и роли.

Через любые три точки можно провести плоскость. Вот эту, РИ-шную, которая скоро закончится обрывом, катастрофой падения Града Господня. Коль плоскость плоха — попробуем из неё выйти. Перейти к чему-то объёмному, типа пирамидки. Где "плоскость" — лишь одна из граней.

Не разрушить существующее, а... модифицировать.

— Мда. Наследника Мануилу мы не сделаем. С честью своей пусть сам справляется. А вот возрождение древнего величия... Что нужно для возвращения утраченного ромеями?

— Х-ха. Воинство.

Воинство у ромеев есть. Что-то не очень получается. Ромеям не хватает воинов. Когда удаётся собрать достойное число в одном месте — они побеждают. Как недавно мадьяр.

— Во-от. Если мы поможем Мануилу удвоить армию, он назначит Всеволода деспотом северного Черноморья?

— Вдвое? У нас нет столько гридней.

Первая фраза Искандера за все посиделки. Уважаю этого парня. Столько времени сдерживать себя, не высказываться по столь разным, неожиданным, "горячим" темам... Может, этому "недо-сотнику" в дипломаты пойти?

"Дипломат — человек, который дважды подумав, ничего не скажет". — Черчилль? — Сэр Уинстон — успешный дипломат мирового уровня.

— И денег у ромеев нет. Чтобы содержать столько наёмников. Иначе бы они уже и сами... Или ты хочешь, чтобы Русь послала и сама оплачивала свои дружины в Византии? Так сам же объяснил: нищие мы, голые и босые.

Это хорошо. Что утверждение о русской нищете зацепило и Михалко. Пусть и ему будет "за державу обидно".

— Как-то вы... рассуждаете, как вам привычно. А давайте с простого начнём да подумаем. Для побед императору нужны воины. Есть цена. Вот столько стоит нанять, вооружить, содержать бойца. Пешего — столько-то, конного в шесть раз дороже. Нужна воина? — Зовём воинские отряды. Как сюда, в Киев, ляхов и чахов позвали. Нет готовых воинов? — Нанимаем, вооружаем, учим, содержим... Оплачиваем. Надо больше воинов — надо больше денег. Вот так вы думаете.

"Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и ещё раз деньги" — Наполеон? — Наполеон I Бонапарт — успешный полководец мирового уровня.

Этот уровень, в смысле понимания роли денег для войны, у всех здешних государей присутствует.

Теперь уже и Искандер вывалился из маски невозмутимого "белого индейца" и изумлённо уставился на меня. С предчувствием близкого открытия великой тайны, отчего весь мир рухнет, рассыпется на кусочки и снова соберётся в ином, удивительном порядке, почти шёпотом спросил:

— А... что... бывает иначе? Чтобы воевать без воинов? И — без денег...?

— Бывает... по-всякому. Но я не об этом. Нужен воин. Цена... не знаю. Десять безантов. Вооружить, снарядить, выучить, кормить. Если все это подешевело вдвое, то и воин подешевел. Уже не одного бойца можно иметь, а двух. За те же деньги.

— Да что ты ахинею несёшь?! Где ты такие цены видел?! Меч — десяток, шлем — десяток, кольчуга, поддоспешник, рукавицы... а конь добрый — ещё столько.

— Да мне плевать. Сколько стоит собрать гридня. Десять или тридцать. Пусть сто. Вот сыскалось у нас с тобой, князь Глеб, по тысяче золотых. Ты десяток гридней на эти деньги выставил. А я — двадцать. Доспех, кони, выучка — одинаковы. Ну и кому из нас битым быть?

— Не бывает такого! Коли деньги поровну, то и воев поровну! Или у твоих железо худое, шеломы с войлока понаделаны, кони дохлые.

— Не-а. Как у тебя.

Я радостно наблюдал нарастающее бешенство Перепёлки.

— Не может такого быть! Почему у тя дешевше, а у меня нет?! Купцы дешёвое скупят, остальное подорожает. Где дорого — отвезут, там подешевеет.

Это... очень сильная идеализация. Свободного рынка здесь нет. Хотя именно оружие — постоянная статья в мировой торговле, наряду с наложницами и прочими предметами роскоши.

Разница между жалованием воина в феме, в военно-административной единице Византии, провинции, и в столице, в Константинополе раза в три. Разница между гриднем на "Святой Руси" и тем провинциальным ополченцем в Византии — тоже раза в три. В другую сторону. А по качеству... гридень, пожалуй, получше.

— Далеко глядишь, княже. Купцы скупят... Давай ближе. Почему цена мечу десяток золотых. А не пять?

— Это... как это — почему? Один цену поставил, другой сбивает. Как сошлись — по рукам ударили. Да ты, воевода, и по торгу не хаживал?!

Когда-то давно, в Смоленске, обмыв боярство Акима, я провёл торговую сессию с продажей нашего полотна-паутинки. С демонстрацией оного на... на люлях казначейши. А потом втолковывал Николаю про грядущий недород в Новгороде, про прибыль от отправки туда хлебного обоза.

Николай тоже дёргался, не соглашался. И мне пришлось объяснять про прожиточный минимум для воспроизводства рабочей силы. О разнице между этим минимумом в спокойное время и в годину бедствий. О хлебных трендах в таких ситуациях...

— Где уж мне, княже. В моих-то дебрях лесных, в болотах непролазных... Но ты не ответил. Почему продавец отдаёт товар на десяти золотых, а не на пяти?

— Да нахрена ему себе в убыток торговать?!

— Во-от! Цена в пять золотых — ему убыток. Почему?

Князья ошеломленно смотрели на меня. Ванька-лысый свихнувши? Да это ж все знают! Мне снова Эйнштейна повторять?

"Причина моих успехов — в детстве я был тугодумом. Мне приходилось усердно размышлять над вещами, которые мои школьные товарищи схватывали на лету".

Интересно видеть, как переключаются мозги присутствующих.

Князья никогда не размышляют о причинах убытков купцов. Есть конкретные вещи: разбои, поборы, налоги. Но то, что это просто несколько позиций в огромном списке... Не княжеское это дело.

Есть исключения. Тот же Свояк, например, имея огромное многоотраслевое собственное хозяйство, наверняка об этом думал. Но он родился и первые годы жизни провёл в Тьмутаракани. Среди иудейских, армянских и греческих купцов. Наверняка, часть людей оттуда стали его советниками и при переходе его отца в Чернигов.

Нормальный русский князь в эту сторону не думает. У него подход "большевистский": "отнять и поделить". "Отнять" у своих и чужих, смердов и соседей, налоги и добыча. "Поделить" среди своих — дружины, прислуги.

Нахлебники, блин. Захребетники, факеншит. Православные князья "Святой Руси".

— Да какая разница?! Андрей! Уйми придурка своего! На пустой бред время переводим!

Андрей повернулся к брату. Как они похожи! Оба горячие, эмоциональные, страстные. В любой момент готовы в "сабли наголо, в атаку марш!". У Перепёлки все это на поверхности, на лице. Кипит, брызжет. А у Андрея ещё больше. Только его кипение внутри. Снаружи... пальцы на мече сжались, плечом дёрнул, будто муху отогнал. Глаза. Влево-право, больше-меньше. При моих монологах, спичах и проповедях — помалкивает.

Его молчание вовсе не означает согласия, и, уж тем более "бурных, продолжительных... переходящих в овации". Он просто пускает меня "гулять по граблям". "Живой разминер". Пока живой. Чтобы это "пока" продолжилось подольше он и не позволяет брату и остальным меня затоптать.

"Танцуй мальчик. Пока...".

— Мастер продаёт по той цене, которая есть на торгу.

Михалко способен к обобщениям. От одного продавца мы переходим к группе продавцов однотипного товара.

Понятно: для князя Переяславльского каждый меч уникален, для Михалко, пожившего в Царьграде, походившего по тамошним рынкам, представима ситуация множественности. Не — один продавец, один покупатель, одна штука товара и у кого горло громче, что постоянно на русском торгу, а конкуренция.

Эдак мы скоро и до "общественно необходимых издержек производства" додумаемся. До "Догмы Смита". Но не в форме "сумма доходов": зарплата, прибыль, рента, которые представляют собой доходы наёмного работника, предпринимателя и собственника земли, а в форме "сумма расходов" по этим же статьям.

Лет шестьсот опережения точно. Люто, бешено прогрессирую. Аж самому страшно. Эдак они и до марксизма с классовой борьбой допросветятся.

— Откуда берётся эта "цена на торгу"?

Михалко смотрит зло, упрямо. Мысль, чувствует, где-то рядом, но не ухватить.

— Одни товар ищут, другие предлагают. Как хотелки тех и других сойдутся — это и будет цена. На этом торгу, в этот день, на этот товар.

Браво, племянник императорный! Не зря тебя Андрей в Византию вышибал. А вот Всеволод так ума не поднабрался. Всего-то два года разницы, а не пошло.

— Верно говоришь, княже. По умному называется "баланс спроса и предложения". Цена — как договорятся. Но не выше того, что есть у покупателя. И не ниже той, что в убыток продавцу. Где эта, нижняя грань цены, проходит?

— Да ё ж моё ж! Уж сказано! Как убыток начался, как мастер концы с концами не сводит! В убыток торг не ведут!

Экий ты, Перепёлка, торопливый. И мало знающий насчёт как торг ведут. Про демпинг не слыхал? А про распродажу неликвидов? А нефтяные фьючерсы с доплатой покупателю?

— Что значит: "свести концы с концами"? Поразмыслим об этом.

Глава 594

Я кручу в руках ножик. Пощёлкиваю по полотну, проверяю пальцем остриё. Правило древнеримского суда: предмет спора должен, хотя бы символически, присутствовать в судебном заседании.

То-то император Клавдий, когда иудеи пытались добиться от него решения по спору о правильности священных книг, отвечал: "мы не судим о словах". Это, кажется, первое упоминание о христианах.

— Чтобы сделать меч оружейнику надо потратиться. Купить заготовку, полосу стальную. Дерево и кожу для ножен и рукояти. Материалы, инструменты. Отшлифовать, заточить. Все это имеет цену. И ниже суммы этих цен мастер цену на меч свой ставить не будет. Князь Глеб прав: себе в убыток люди не торгуют.

Ну что ты сопишь, Перепёлка? Всегда рад признать правоту оппонента. Когда она совпадает с моей.

— Кроме купленного разного для меча, оружейник потратил свой труд. Время, в котором он должен пить-есть, телеса прикрывать, дом содержать, жену-детей кормить, в церковь ходить, подати платить...

Труд можно мерить потом пролитым. А можно куском жизни.

— Мастер не продаст дешевле, чем он на меч потратил и на себя, пока его делал.

— И что с того? Чем оружейник чаше в церкву ходит, тем мечи дороже?

— Конечно. В церкви колоколами колоколят, а не молотками по наковаленке. Но я не об этом. Каждый человек ест хлеб. Мастер продал меч за десять солидов. Какую часть этой десятки он потратит на хлеб? На хлеб для себя, семьи, учеников-помошников?

— Хрень какую-то. Мелочь мелкую, незаметную. Пуд хлеба идёт в векшицу. На гривну — полтора ста.

— А ты что скажешь?

Михалко молчит, смотрит в стол. Противоречить старшему, да ещё в его нынешнем, полупрощённом положении... "Платон мне друг. Но истина дороже". Или как?

* * *

Ромеи рожь не едят — пшеница. Для бедняков — ячмень добавляют. Цена в Константинополе с русской — не сравнить. Город велик, всяк шаг денежку стоит. Немалую.

Норма потребления по монастырским уставам — примерно 0.5 кг/день. 12 модиев (156 кг.) хлеба стоили 1 номисму (солид). Годовой расход на покупку хлеба. "Стоили" — в середине 11 века. После этого Византия потеряла часть Армении и Малой Азии. Включая зернопроизводящие районы. Египет они потеряли давно. Потеряли Сицилию, бывшей некогда житницей Италии. Сейчас хлеб идёт, преимущественно, из Македонии, Фракии и с греческих остров типа Эвбеи.

Цены на хлеб поднялись вдвое. Но это цены провинциальные, в столице надо считать впятеро. Константинополь сам хлеба не выращивает, а привезти хоть что... Про здешние бешеные транспортные наценки — я уже... Царьград потому и процветает, что массовый товар идёт морем, морские перевозки — самые дешёвые.

Оружейник — не монах, ему семейство надо кормить. Считай ещё втрое. В одиночку меч не делают, помощники тоже хлеб покупают. Ещё вчетверо. 120 солидов в год. А сколько мечей он сделает за год? Заказчики-то в очередь не у каждого мастера за воротами стоят. Да и праздники есть, когда работать нельзя.

Для сравнения. На Руси цена хлеба меняется от полугривны за весь урожай ржи, пудов 100-120, до осьмины (28 кг. — авт) по той же полугривне.

Разница с греками в Константинополе: раз в сто — сто пятьдесят. Другая оценка: пуд хлеба на торгу — векшица, 1/150 гривны. А две нумизмы (или гривны) за 12 модиев даёт цену в 1/5 за пуд.

Первый случай в "Русской Правде" указан. Это не цена на торгу — это цена сжатого, обмолоченного, ссыпанного в яму хлеба в крестьянском хозяйстве. Грузить, вывозить, продавать... дополнительно.

Греки едят хлеба больше, чем на Руси или в Западной Европе. Их диета ближе к мусульманской. Только без сахара и с обилием вина.

* * *

Михалко поднимает глаза и выдаёт вердикт:

— Можно считать половину солида. Оружейник на меч не один день тратит, не один работает. Семейство... тоже хлеб кушает.

Молодец! Учёл команду мастера и иждивенцев. Сколько мечей средний оружейник продаст за год? — Сильно оптимистическая оценка: по мечу каждые два дня.

— Да хоть бы и так! Двадцатая часть! Тьфу и растереть. Её в цене и не видать!

— Ой ли? Экий ты, Глеб Юрьевич, широкий. Смотри дальше. Оружейник меч не из воздуха делает. Он идёт к кузнецу и покупает у того заготовку. И кузнец, и баба его, и молотобойцы с подручным, и их бабы — хлеб кушают. Ещё полсолида?

— Ну...

— Кузнец, чтобы полосу выковать, идёт крицу искать. У нас всех этих мастеров кузнецами называют. А там различают, металлург зовётся. Ещё полсолида. В варницу, конечно, воздух дуют. Это-то даром. Да только туда надо ещё и руды положить. Той руды, которую рудокоп накопал. Пожевав хлебушка. Ещё ползолотого? Ещё в печку надо уголь сыпать. А углежогу тоже хлеба хочется. Ещё ползолотого?

Чуть не так: рудокоп в горе копается, а не в Царьграде. Как и углежог. Цены на хлеб у них... по-разному. Ни в руднике, ни в лесу хлеб не растёт. А где у них ближайшие зерновые районы... Но это не столь важно: прежде всего — Константинополь.

Я победоносно оглядел совершенно замороченных князей.

Да, коллеги, наука экономика прекрасно заплетает мозги. В условиях средневековья её можно использовать в качестве ОМП: слушатели начинают "сношать ежиков", выйти из этого состояния не могут, дальше смерть от истощения в прострации.

Мне здесь такое не надобно. Поэтому выводим из кататонии методом конкретизации.

— Представьте, что все эти люди за хлеб не платят, а получают задарма. Что произойдёт с ценой меча? — Мы насчитали пять раз по полсолида. Был меч по десять, стал по семь с полтиной. И остальное воинское — шлем, кольчуга, нож, кинжал, стремена... сходно.

— А конь?! Конь-то не подешевеет!

— Погоди ты, князь Глеб, со своей лошадью. Наш счёт очень приблизителен. Оружейник, кузнец, углежог, кроме хлеба, едят и иное: рыбу, мясо, сыр, овощи. Вина там много пьют, масло оливковое во всюда добавляют. Ежели за хлеб в год монах отдавал солид, то за всё пропитание — пятнадцать. Хлеб в цене — доля малая, а в еде — большая. Теперь, ежели хлеб дешёв, то и рыба подешевеет: рыбак тоже хлебушек кушает. Рыба подешевеет сильно: мастер лодочный тоже хлебом жив. Больше лодок — больше рыбаков. А рыба в море несчитана: сколько поймал — тащи на торг. Вино подешевеет: виноградарю и давильщикам меньше платить. Но не сильно: новые виноградники быстро не вырастут, больше вина станет не скоро. Ещё сильнее задержка у оливок. С конем... Подешевеет. Дешёвым зерном прикармливают. Но не сразу. Сколько надо времени, чтобы строевого коня вырастить? Лет 3-5? До того времени... по всякому. Подешевеет все, в чем труд местных. Диаманты индийские, к примеру, вряд ли. Вот овца. Она траву ест. Ей цена на хлеб без разницы. Но овчары и стригали хлеб едят. Если хлеб дешёв, то хлебопашцы концы с концами не сводят, пашни станут пастбищами. Овец больше — шерсть дешевле. Не враз, не по щелчку. Года три-пять. Пряхи, ткачи, красильщики... Сукно подешевеет. Генуэзцы, пизанцы да венецианцы ныне своё сукно грекам продают. От чего народ в Царьграде нищает и злобится. Станет местное сукно вдвое дешевле — итальянское будет без надобности. Вообще: будет в Константинополе хлеб дешёв — чернь городская бунтовать перестанет, нет нужды столько войска в городе держать.

Восстание "Ника" — дела давно прошедшие. Но массовые беспорядки в Константинополе — элемент повседневной жизни. Часто с погромами латинян. Мануил Комнин с этими бунтами справляется. Его преемников такие "народные движения" приведут к смерти. И к краху империи.

— У нас воин ест мясо. Говядину, баранину... Скотине дешёвый хлеб... Но ромеи скота едят мало, больше птицу. А она — хлебом кормлена. Да и плодится быстро. Год прошёл — курица нипочём.

Я бы вспомнил реакцию животноводства РФ на "продовольственные санкции". Здесь такого не будет: в демократии основной прирост пошёл по свиньям. Поскольку "ножки Буша" затоптали ещё в конце 20 в.

— Мы с воинов начали — к воинам и вернулись. Воин — ест. А еда подешевела. Воин одевается — ткани подешевели. Воина должно вооружить — оружие, доспех — все дешевле стало. Значит, и платить ему за службу можно меньше. Значит, за те же деньги можно больше наёмников нанять. И стала у басилевса армия вдвое. Хоть мы ему ни денег, ни воинов не послали. А просто дали дешёвый хлеб.

Я заглянул в свои записи.

— По расчётам моим получается, чтобы сбить цену воина-пешца в Константинополе вдвое, надо сбить цену на хлеб на тамошнем торгу в четверо-пятеро.

— Ишь ты. "Дали дешёвый хлеб"... Да где ты такое видел?! У меня! В Переяславле! Мономах! Сам! С голоду пух! В хлебном краю...

Устал Перепёлка. Сам себе противоречит. То у него хлеб по векшице, то нет на "Святой Руси" хлеба.

— Хлеб — в "волчьих зубах".

— Ч-чего?!

— Выбьем поганых из Степи — туда хлебопашец пойдёт. Первый урожай по степному чернозему — 500-700 пудов с десятины. Сам проверял. У меня кусками уже степь пашут. А десятин там... и не оглядеть.

Всеволод, восторженно смотревший мне в рот, не сдержался:

— Охренеть! Пресвятая матерь божия! Да мы ж так зерном... хоть залейся.

И немедленно стушевался под пристальным взглядом Андрея. Стало тихо. Я даже успел глотнуть кваску.

Мда... Худовато у князей русских с политэкономией. Или просто с экономией? Или наоборот: хорошо? Никто не спросил о другой стороне предлагаемого обвала "хлебного рынка".

Да, "фсё подешевеет". Пусть и с разной скоростью, и в разной мере. В числе первых подешевеют пашни. Хлебопашцы будут разоряться. Поток обнищавших крестьян хлынет в города, дешёвая рабочая сила позволит быстро развивать ремесленные мастерские. Но приведёт к беспорядкам. Которые придётся давить войсками.

Обеднеют не только земледельцы, но и землевладельцы. Монастыри, прониары. Они живут с ренты, паразитируют на трудовом крестьянстве. Землепашец обнищал — и паразиты загрустили. Рента, подати, налоги — упадут. Соответственно, упадёт качество и количество выставляемых прониарами отрядов. Местные феодалы возмутятся — их тоже придётся давить.

Мда, "переходный период" содержит в себе множество опасностей. Но кому, как не Мануилу Комнину и расхлёбывать такое? У Комниных семейная традиция: строить аристократов, одних давя, других приголубливая. Балансировать империю.

А с налогами... Это ж Византия! Императорский бюджет в этом столетии — от 5 до 15 миллионов безантов. Мануил сейчас может содержать стотысячную армию. Другое дело, что собрать их всех в одном месте невозможно, едва ли треть. Такова география границ и соседей.

Поступления прямых налогов уменьшатся. Но есть деталь, тоже географическая: основная часть доходов имперской казны идёт не прямо с собственного населения, а от Константинопольской таможни. Косвенные налоги. Сейчас таможня в этом одном городе даёт 20 тыс. безантов в день(!). Таможня РФ в 21 в., например, не даёт, включая нефтегазовые пошлины, такой доли бюджета.

Это не так уж много. Через столетие генуэзская таможня будет давать два миллиона золотых в год. Генуя — один из трёх лидеров средиземноморской торговли, вот и получает треть. Для такого передела товарных и денежных потоков пришлось устроить Четвёртый крестовый поход и разгромить Константинополь.

У греков своеобразная система таможенных ставок. Входящее судно платит 2-3 безанта, исходящее — 15. Импорто-ориентированная экономика? — Смысл в этом есть: главный массовый товар — хлеб. За ним — рыба, вино, скот. Продукты питания. Ввозить их — дёшево, вывозить — накладно. А для корабля с шёлком, например, который по весу золота, пошлина не видна.

Дешёвый хлеб даст дешёвую рабочую силу. Что поднимет местное производство. Импорт — посыпется, экспорт — умножится. И увеличит доходы казны. Императорской. Это позволит Мануилу усилить централизацию государства, увеличить столичные, качественные войска.

С такими "картами на руках" можно выбить сельджуков из Малой Азии, освободить Эдессу, вместе с иерусалимцами грохнуть Фатимидов в Египте... или угробить империю. Законам того самого Исаака не противоречит. При отсутствии мозгов.

Советов Мануилу давать не буду: и он не поймёт, и сам я... не в теме. Как с квасом: у меня лучше. Но советовать Боголюбскому по поводу "правильного хренодёра"...

Тут снова влез Перепёлка:

— Ишь развёл турусы на колёсах. А простого-то, под носом, не углядел. Как ты тот хлеб в Царьград погонишь? Водою? Днепром? А про пороги забыл? Хрень это все, выдумки бессмысленные. Сколько времени попусту перевели. Пойдём уж, брат, дела заждались, без нас государевы заботы не сделаются. А болтунов, брат, не переслушаешь.

Перепёлка начал, было, уже вставать, но Андрей не шевелился. Он смотрел на меня. А я искал очередную бумажку в своей папочке. Неужели забыл? Не, я нудный, ничего забыть не могу.

— Ты сядь, сядь, князь Глеб. Вот чертёж порогов Днепровских и окрестностей.

Ага, точно она. Разворачиваем "ногами" к зрителям и тычем пальчиком.

— Вот так, с севера, от Киева, течёт Днепр. Поворачивает на восток, потом на юг и прорывается через пороги. Вот ниже Хортица. Снова поворачивает. На юго-запад, к морю Греческому.

— И с откудава ты такое разглядел?

— С моих Дятловых гор далеко видать.

Я взглянул на Боголюбского. Надо объяснить.

— Два года назад батюшка мой, Аким Янович Рябина, выдал дщерь свою Марьяну за прохожего князьца аланского Урдура.

Кивает, вспомнил.

— Аким Янович, дабы дочке в чужой земле ущербу не было, пошёл проводить зятя до его порога. Два года провожал. Вина там попил немерено... Возвращаясь по Днепру, проходил этими местами. И сделал такой чертёж. Это список попроще. Есть и подробнее.

"Список" на Руси — не перечень чего-либо, а копия. Оригинал карты, привезённой Акимом, никому показывать нельзя — она вся в пятнах. Есть и кровавые, но больше рыба и сало. Я как увидел в первый раз — так удивился, что не подумавши спросил:

— А задницу подтирать не пробовал?

Аким ответил... Мда... И мы с ним долго... дискутировали. Экстатически.

Андрей кивнул. Про поход Акима он в курсе, объяснение принято. А вот остальные разинули рты.

Оказывается, это всё не с бухты-барахты, но задумывалось давно, ещё до того, как князя Андрея на Великое Княжение позвали. И тогда про Иерусалим — не истерика глубоко уверовавшего, с примесью пророкизма и мистицизма. Не фуфло всякое и прожекты беспочвенные. Не стремление привлечь внимание государя или "наобещать красиво" своему свежему фавориту. За бредом, за сомнительным трёпом, за тёмными рассуждениями о непонятных материях и сомнительных выгодах — давняя, уже несколько лет, работа многих людей в разных странах.

Если это и бред, то давний, заматерелый. А если не бред...?

Если Ванька-лысый давно уже эту думу думает, эту тропу топчет, то... Я бы предположил: "нет ли у него ещё козырных тузов в рукаве?". Но здесь в карты не играют. И соответственно, "пятого туза" в колоде не имеют.

"Тузы" из меня посыпались там, где и не ожидал.

— Иване... А это у тебя что?

— Как что? Чертёж земли. Окрестности Днепра. Вот пороги, притоки...

— Не-не. Оно нарисовано на... на чём?

Глебушка сидит рядом со мной, ему хорошо виден рисунок, уткнулся в лист носом, потянул к себе, пощупал.

Предыдущий рисунок — карта Степи — на пергаменте. А этот...

— Это то, на чём ты нам книжки разные посылаешь? А что это? Я у учителей своих спрашивал — они такого не знают.

Блин! Я такое серьёзное дело закручиваю! Всё боюсь, чтобы не сбиться, а меня по всяким пустякам... Однако на вопрос ребёнка нужно ответить. Иначе он больше не спросит и так и вырастет... неотвеченным.

— Материал называется бумага.

— Чего?! Какой такой бум? Папир какой-то...

Перепёлка забрал у Глебушки лист, мнёт его в руках. Сейчас понадкусывает. Не, только надорвал с края. Лист перебрался к Боголюбскому, потом к "гречникам". Эти рассматривают с немалым недоумением. Они в Константинополе на разные письмена насмотрелись. Даже и слово такое знают. Но не про этот материал.

— Бумага... она другая. А это...

— Это бумага, которую делаю я. Она жёстче, глаже, белее. Писать и рисовать удобнее.

* * *

Почти все европейские народы называют материал для письма производным от слова "папирус".

В 105 г. евнух Цай Лунь в Китае, после серии опытов, предложил другой материал: из коры тутового дерева, конопляного лыка, изорванных рыболовных сетей и ветхих тканей, волокна шелковицы, древесной золы. Всё это смешал с водой и выложил получившуюся массу на форму (деревянная рама и сито из бамбука). После сушки на солнце разгладил с помощью камней. Получились листы бумаги.

Арабы позаимствовали и улучшили. Лет полтораста тому появилась бумажная фабрика в Хативе, Испания. Бумага в европейском средневековье есть. Но почти все называют её "папирусом". Испанский "papel", английский "paper", немецкий "papier". А бумагой называют хлопчатобумажную ткань. Папа Карло купил Буратино бумажную куртку. Из такой ткани.

Я про это — уже...

* * *

У князей — двойной разрыв шаблона.

1. Материал для письма — не может называться "бумага". Это "харти" по-гречески, по-болгарски. "Chartam" на латыни, "carta" по-итальянски. Папир, пейпа, папел... папирус.

2. Материал для письма — другой. По цвету, фактуре. Совсем не моя "жестяная бумага" из ржаной соломы.

— Как это — "я делаю"?

Пожимаю плечами. Что тут непонятного?

— Не я, конечно, работники у меня. Есть мастерская, они там... Вон, Искандеру на такой бумаге две книги Плутарха переведённого прислал. На ней писать удобнее. Вот смотри, князь Михалко.

Я забираю у Всеволода дошедший до него лист, переворачиваю и, несколькими линиями набрасываю силуэт Михалко.

— Вот так ты выглядишь сбоку.

— Покажи.

— Господа князья, вы меня смущаете — я не рисовальщик. Моё малевание...

Поднимаю, показываю лист всем. И слышу повтор внезапно напряжённым голосом Боголюбского:

— Покажи.

И смотрит он не на мой схематический рисунок, а на карандаш в моей руке.

Бли-ин! Совсем я там у себя запрогрессился. Забыл. У меня-то там, во Всеволжске, каждый день какая-то новизна. А они-то... живут по старине, по-святорусски.

* * *

Повторю: основной письменный материал на "Святой Руси" — береста. По ней процарапывают железным или костяным писалом. Важные документы пишут на пергаменте. Кисточкой или палочкой рисуют букву за буквой. В Европах бывает свинцовый стилос, им мажут. С полвека назад монах Теофил, он же Рогер из Хельмарсхаузена, писал:

"рисуют на пергаментах стилем, состоящим из сплава трех частей свинца и одной части бронзы".

Бывает серебряная нить в футляре — даёт серые штрихи, которые со временем становится коричневыми.

Карандашей с грифелем — нет.

* * *

У меня сперва было как везде. В смысле: царапали по бересте. Потом резко подскочил "документооборот". Когда я потребовал в Пердуновке провести ревизию всех "единиц хранения", завести ежедневные журналы работ, составить пошаговые технологические инструкции... Бумагу уже сделали — пошли гусиные перья с чернилами. С особенными, моими голубенькими, а не чёрными из чернильного орешка или, как здесь часто, красными из ржавчины. Да я ж рассказывал...

Потом — Всеволжск. Во Всеволжске масса письменного народа не сидит тихо за столом. Типа: свет — слева, чернильница — справа.

Ходят по земле землепроходцы, бегают разные десятники и приказчики. Таким подвижным, по роду деятельности, людям чернильница неудобна.

Да я сам такой!

Когда вестовые каждый день штаны от чернил отстирывают... Факеншит! Каждая команда "Запиши" превращается в ритуал: найти поверхность, достать чернильницу, осмотреть, что не пролилась, снять крышечку, утвердить сосуд, чтобы, не дай бог не опрокинулся, достать перья, выбрать точенное, макнуть, осмотреть кончик, чтобы кляксы не было, сдуть лишнее... записать фразу. Достать банку с песочком просеянным, аккуратно засыпать, подождать, сдуть песочек, помахать листиком, чтобы высохло...

И всё равно: кляксы, помарки, грязь...

— Ой! Я сща набело перепишу...

Потом использованное пёрышко — отдельно. Оно ж труда стоит! Коробочку с пёрышками — в сумку. Полевая сумка писаря — куча кармашков, точно под размер, чтобы все мелочи не болтались на рысях. Крышечку — на чернильницу. Чернильницу осмотреть и обтереть. Аккуратненько, чтобы не перевернулась, тоже в сумку. Банку с песком закрыть, убрать...

А я? — Стой и жди?

Пришлось озаботиться.

Собрал "прокуёвых ребят", показал на пальцах чего хочу... У ребятишек — в глазах огонь.

— Ё-моё! А чего ж мы прежде сами...?!

Трах-тибедох — восемь вариантов. Включая многоствольный, антиударный, с пошаговой подачей... А вот с самими грифелями... Графит у меня шёл в глину тиглей для булата. Пришлось ребятишкам несколько позаморачиваться.

Сейчас для таких, "канцелярских" надобностей, используем палочки из порошка жжёной кости, скреплённого растительным клеем в смеси с белой глиной. Доля каолина даёт спектр твёрдости. Есть ещё вариант с древесным углём. Но те больше для кладовщиков при маркировке упаковок разных товаров. По смыслу ближе к фломастерам. Хотя, конечно, без спирта.

Теперь, после прекращения булатоварения, у меня графита избыток образовался. Надо ему какое-то применение интересное найти... Домой! Хочу домой!

— Э... вот. Называется карандаш. Автоматический. Он же — цанговый. Эту часть, корпус, вот так повернуть. Снимается. Тут трубочка. Незамкнутая. Видать сколько внутри осталось. Здесь взял, сюда нажал — тут лепестки разошлись. Грифель вывалился. Им-то и рисует. Подлиннее выпустил или, там, новый вставил. Корпус на место. Всё, можно дальше рисовать.

Что тут непонятного? В этом варианте даже резьбового соединения нет. Просто зажим с проворотом. Здешние замки с усами-пружинами сложнее.

— Дай.

Пришлось толкнуть карандаш по столу к Боголюбскому. По скатёрке не едет и фиг катается — трёхгранный корпус.

Ребятишки услышали от меня, что круглый — плохо. Укатится, потеряется. Ну и... минимизировали топологию. Типа: по тех.процессу проще. Я как-то попробовал — нормально. А остальным и невдомёк, что бывают шестигранные.

Боголюбский внимательно осмотрел инструмент, покрутил карандаш перед глазами, попробовал написать что-нибудь на ладони — не получилось. Проверил на ножнах меча Святого Бориса. Получилось. Фыркнул. Послюнявил палец, потёр. Стирается.

Карандаш попал в руки Перепёлке. Тот начал его дёргать, смотреть, как цанги расходятся и сходятся, грифель вываливается и назад проваливается. Сломает. Как пить дать, сломает...

— Экая хрень. И много у тебя такого барахла понаделано?

— Уезжал — тысяча была. Вернусь... тысячи две.

— Эк... как это?!

— Я уезжал — велел сделать. Что мы Киев возьмём — понятно было. Значит — хабар, полон. Народа прибудет — приказчиков больше надо. А им без такой штуки неудобно. Да, князь Михаил, не прикинешь ли: в какую цену такая вещь в Царьграде пойдёт? Ежели, конечно, корпус золочёный и пишет красным.

Михалко, потянувшийся через стол за карандашом, так и замер на полдороге. Так, в полуположенном на столешницу положении, уставился на меня. Я чего-то не то сказал?

— Красным пишет автократор. Остальным за такое... смерть.

— Да? Ну и фиг с ним. А чёрным? Почём?

Михалко попыхтел, потыкал карандашиком, испортил закорючкой скатерть.

— Первые могут и по тысяче пойти — невидаль. А простые... Чернильницы за собой таскать... Господин тащит за собой писаря. У писаря денег нет. А вот господину его... в такой вещи — и честь, и польза. Тысячу, пожалуй, возьмут. По десяти безантов.

Перепёлка аж задёргался. Вот такая хрень, нафиг никому не нужная! В цену меча доброго!

Напомню: русский князь, аристократ вообще, почти ничего собственноручно не пишет. На то "подлые людишки" есть, писаря, ярыжки, тиуны. Что они на такое писание время переводят, кушать просят... А как же иначе? Все так живут. Спокон веку.

— А в других городах? Антиохия? Иерусалим?

О! Дошло. Что в моей шутке — "в Иерусалиме лавку открою", исполненной с глуповатой купеческой мордой, есть доля шутки. А другая доля — нет.

— Ладно. Верни ему. Дальше.

Боголюбский одёрнул Михалко, напомнил присутствующим, что мы тут не невидальщины поглядеть собрались, а небывальщины обсудить. В смысле: дела государственные.

Но дело сделано: присутствующие уловили. Что у Ваньки-лысого из рукава, как у той красавицы из сказок, гуси-лебеди жаренные, марципанами фаршированные, вылетают и чирикают.

"Дальше" — про пороги Днепровские.

Очень хорошо, что сперва цанговый карандаш показал. Потому что... без этого — тяжелее было бы.

* * *

Сколько порогов на Днепре? — Есть разные мнения.

У Константина Багрянородного список короче, но на двух языках: по-росски и по-славянски.

1). Одинаково по-росски и по-славянски Ессупи, что значит "не спи".

2). по-росски Оулворси, по-славянски Островоунипрах, что значит "остров преграды/порога".

3). Геландри, что по-славянски значит "шум/звук порога/преграды".

4). по-росски Аеифор, по-славянски Неасит, "потому что там гнездовье пеликанов".

5). по-росски Вароуфорос, по-славянски Воулнипрах, "потому что образует широкую заводь".

6). по-росски Леанти, по-славянски Верутзи, что значит "кручение воды".

7). по-росски Строувоун, по-славянски Напрези, что значит "малый порог".

В 18 в. различают:

1). Кодакский порог

2). Волосская забора

3). Яцева или Яицкая забора

4). Сурской порог

5). Лоханский порог

6). Стрельчая или Кривая забора

7). Звонецкий порог

8). Тягининская или Княгинина забора

9). Ненасытецкий порог (также назывался Разбойник, Дед, Ревучий)

10). Воронова забора

11). Волнигский или Верхний Вольный порог (другие названия Внук-порог, Остров-порог)

12). Будильский порог и Стерник

13). Таволжанной остров и порог

14). Лесной или Лишний или Личной порог

15). Вольной или Нижний Вольной порог (также Гадючий).

В 21 в. говорят о 9 порогах и 60 заборах.

Ниже нижнего, Вольного — есть переправа, упоминаемая ещё Багрянородным:

"путешественники, следуя из Корсуни в Крыму вверх по течению, переправлялись через Днепр южнее порога Вольного на Кичкаской переправе (Крарийский перевоз)".

Двойное название — Вольный или Гадючий — от двух балок на берегах возле порога. С одного берега — Вольная, с другого — Гадючая. Гадюк там испокон веку — толпами.

В XVIII в. купцы сплавлялись через пороги только весной и на небольших лодках, летом и осенью пороги были непроходимы, суда разгружали, перевозили посуху до крепости Александровская у устья речки Сухая Московка, впадающей в Днепр, там товары снова грузились и дальше плыли до устья Днепра.

Во время путешествия Екатерины II в Крым её флотилия в 50 великолепных галер прошла Пороги в последних числах апреля 1787 г. Императрица наблюдала за проводкой судов с берега.

На Хортице во времена Золотой Орды существовало устойчивое поселение с татарской керамикой. Потом в эти край дотянется Витовт, поселение уничтожат, на пустое место придут первые запорожские "козаки". Байда Вишневецкий и ему подобные. Запорожскую Сечь довольно скоро выгонят с Хортицы, она будет "сидеть" в разных местах, постепенно сдвигаясь вниз. Екатерина II закроет это "гос.образование" за ненадобностью.

В 16 в. известен "старый", "козачий" фарватер через Пороги вдоль правого берега. Что стоит пройти "козачим" фарватером докладывает гетьман Самийло Кишка в августе 1600 г. канцлеру Речи Посполитой Яну Замойскому:

"Мы тащили челны, впрягаясь в каждый по двести или триста человек. И, едва ли не с каждого, капал кровавый пот".

Первую идею улучшения судоходства по Днепру подал князь Потёмкин в 1775 г. Первые работы (полковник Фалеев) начались в 1785, в 1795 де Волан предоставил свой проект. Работы с перерывами тянулись с 1799 по 1807 гг. и результатов не имели.

В 1826 г. подробно исследована местность у порогов, составлен план работ: пробить через пороги судоходный канал.

В 1843-1854 гг. на всех порогах прокопали каналы вдоль левого берега, взорвали самые опасные скалы. Каналы получились узкими и мелкими, суда и дальше предпочитали "старый", "козачий" проход, лавируя среди скал правого берега.

Надо ли объяснять, как изменился бы ход Крымской войны, да и не только её, если бы Российская Империя имела качественную транспортную магистраль из Центра к Чёрному морю?

Решение нашли в конце 19 в, в 1915 г. начали сбор средств на постройку Днепрогэса. Большевики реализовали задумку в 1932 г. и "утопили" пороги.

Сейчас здесь хуже, чем в гетманские или имперские времена.

Вокруг Несыти тропа в шесть тысяч шагов. С обоих сторон степь засыпана черепами. Суда разгружают, порожними проводят через пороги и гряды-заборы, а грузы тащат на плечах. Отбиваясь от степных всадников. Бывают "порожистые разбойники" и рюрикова происхождения. Снова загружают лодии. Спускаются к следующей преграде, повторяют. В худшем случае — 69 раз. Это — убиться. Поэтому по низкой воде и не ходят. Но 7 порогов иначе не пройти.

Весь участок — 75 км, при высоте падения 40 м и средней скорости течения 4 м/с.

* * *

Глава 595

Все присутствующие, кроме младших, андреевичей, Порогами проходили. Имеют собственный опыт знакомства с этим грандиозным транспортным безобразием. Великая сила природы, апофеоз гремящей воды, острое чувство слабости сил человеческих перед величием Создателя...

Мелочь мелкая: они видели реку, прибрежную полосу. А давайте глянем чуть шире, с высоты птичьего полёта. Или ещё выше.

— Вот тут, между поворотами Днепра на восток и на юг, речка малая впадает, Самоткань, длина — 30 вёрст. А здесь, ниже Хортицы — речка побольше, Базулук. Полтораста вёрст длиной. Между их устьями по Днепру — 330 вёрст, а между истоками — двадцать. Если пробить ход от одного устья до другого, то всего пути будет вёрст двести.

Буду точен: я прикидывал и вариант западнее. Там есть сходная пара речек: с севера маленькая, с юга большая, Ингулец, который выводит почти к Лиману. Истоки рек достаточно близки. Но... данных нет. А так, навскидку... Придётся дважды пересекать шлях внутри излучины. На него и выводит та переправа, о которой Багрянородный вспоминает. Степные шляхи идут поверху, по водоразделу. Какие-то низинки, ложбинки... да ещё и цепочкой в требуемом направлении... вряд ли. Объём земляных работ возрастёт. Здесь тоже не подарок, но выглядит пока, по имеющимся сведениям, много меньше.

Я победоносно осмотрел ошарашенных такой моей глупостью слушателей. Надо, наверное, сразу добавить пару-тройку ложек... м-м-м... продукта в предлагаемою мною бочку мёда. Приблизить прожект к реальности. Чтобы чересчур сладко не казалось.

— Пороги... они не только в реке, но и в земле. Гряды эти продолжаются от реки под землёй в обе стороны.

— Откуда ты знаешь?

Восхищённый голос Глебушки требовал вдумчивого ответа.

"Я вижу -

где сор сегодня гниет,

где только земля простая -

на сажень вижу,

из-под нее...".

Здесь видеть "из-под земли на сажень" — не стихи пролетарского поэта, а явная волшба.

Свойство видеть находящееся под землёй есть, по всеобщему мнению, талант редких, продвинутых колдунов. Кто с нечистой силой — в особо благожелательных отношениях. Вообще, подземное отдаёт чертовщиной. Или, хотя бы, маленькими гномиками. Я про вариации этих суеверий — уже...

Истово православный Глебушка, пребывающий в состоянии постоянного ожидания "чуда божеского", может отнести такое свойство и к особой моей "просветлённости", "избранности".

Оба варианта мне вредны.

Не так. Они оба полезны. Пока остаются на уровне неопределённости, привкуса. Типа: есть в этом лысом что-то такое... не такое. Загадочное, непонятное. Надо с ним поосторожней, повнимательней.

Не надо, чтобы Глебушка на меня молиться начал. Поэтому глушим острый восторженный интерес ребёнка "академизмом". В смысле: вываливаем кучу дополнительной информации.

"Чудо" — локально, одномоментно, вспышка. Лампочка — бздынь. Стало светло. А если рассказывают о токах и напряжениях, трансформаторах и генераторах, правила Кирхгофа, закон Ома, принцип буравчика, "одноимённые заряды отталкиваются"... Это уже наука начинается. Не "господь озарил", а "смотрел, читал, думал". Обычный, повседневный процесс познания.

Растопырив пальцы, провожу, как когтистой лапой, по карте, объясняю:

— Тут, от самой Припяти, лежит гранитный щит. Шкура матушки Земли, вздыбленная складочками. Вот так оно тянется полосой. И дальше за Днепр уходит.

Про связь гранита и урановых руд рассказывать? Про урановые рудники и вытекающие из этого... аберрации? Не, не буду, ребята горячие, кинутся искать. И — найдут. Они такие. Им только заикнись про ядрёную боньбу — всё светиться будет. И они сами — первыми.

— Прокопать?! Двести верст?! В Степи?! Андрей! Христом богом прошу! Уйми идолище говорливое! Ты (это уже мне), ты хоть понимаешь, что в Степи вкопаться, хоть бы могилу, семь потов сойдёт. Там трава! Там корни все вот так (Перепёлка старательно беспорядочно суетливо переплетает пальцы, изображая, как именно "так"), переплетённые! На три сажени вглубь!

Насчёт "три сажени" — преувеличение. Но травы в Диком Поле реально растут густо. И корневые системы у них соответствующие. Хотя, конечно, до саксаула...

— Не вкопаться? Чем, князь Глеб? Пальцем? Так сдуру и не только палец сломать можно.

— Мечом! Ну, бестолочь! Ты что, не знаешь чем землю степную копают?!

* * *

Это тотальная святорусская проблема. Я с ней ещё в Пердуновке столкнулся, когда мои люди первый раз "могилы в запас" копали.

Лопаты на "Святой Руси" деревянные. Ими можно снег или песок кидать. Едва грунт перестаёт быть сыпучим — негодны. Нужно сперва расковырять, разрыхлить. Вариантов два: "огородный" — сохой или плугом пройтись (говорят: "проехать поле", "проезжать плугом") и потом лопатой комья выкинуть, или "богатырский" — мечом или копьём расковырять, а потом щитом сгрести.

Не ново: асфальт вскрывать не приходилось? Сперва ломом долбишь, потом лопатой куски выкидываешь. По смыслу похоже, но уровень плотности грунта, требующего такой двухфазной обработки... Чернозём, суглинки — уже надо.

Перепёлка — воин. Для него "копать Степь" — рыть могилу для соратника в походе. Ковырять мечом, ножом, копьём с широким наконечником, сгребать щитом, новый слой... Тяжело, долго. Могилы — мелкие, зверьё и враги их раскапывают. Потом кости белые по кустам вразброс. При доступе воздуха микробы в покойном витязе размножаются, попадают в верхние горизонты подземных вод, отравляют боевых товарищей покойного.

"Мёртвый хватает живого" — повсеместно.

Санитария, итить её ять диспансерно.

Я на такое на Стрелке при возвращении от Янина нагляделся.

Мы погибших в Бряхимовском бою похоронили и ушли. А местные все могилы раскопали. Искали "погребальные убранства витязей". Очень обижались, что христиане попались: богатых гарнитуров в захоронения не кладут. Нам тогда пришлось территорию чистить, косточки боевых товарищей по кустам собирать. Не понравилось.

Теперь по всей "Святой Руси" — холмик невысокий над ямкой неглубокой, а у меня — метр восемьдесят. Что позволило исключить такое трудоёмкое изделие, как гроб. Везут-то, конечно, в ящике. Чтобы покойник по телеге не болтался. А вот в могиле днище расходится. "Гроб многоразовый" — очень полезное изобретение. А то бы на одних домовинах разорился.

Я ж говорю: нерусь мы, зверятичи.

* * *

— А лопатой не пробовал? Так же легче. Я лопатой копаю. В своей степи, в мордовской.

— Не верю! Лжа!

Андрей, насмешливо улыбаясь, повернулся к брату и повторил, уже звучавшее здесь:

— А знаешь, ему лжа Богородицей заборонена.

Перепёлка, разогнавшийся характеризовать меня и дальше, проглотил очередное образное выражение. А я пришел на помощь противнику. В своём обычном стиле:

— У тебя лопата какая, деревянная? Во-от. А у меня железная. Ты что, подумал, что я деревянной лопатой целину степную поднимаю? Ну ты, князь Глеб, и... выдумщик.

* * *

Очередной "Пастернак", который не знает "правды лопаты".

"Я от работы земляной свою рубаху скину" — Пастернак не знал земляной работы. Кто умеет правильно копать — тому рубаху скидывать не надо. Яма — это искусство. Яма — это наука.

Никогда не испытывал такого наслаждения от чтения статьи, как от рытья серьёзной ямы.

Тяжелее всего — первый укоп. Потом надо сделать узкую выдолбку — пусть мелкую, на две трети штыка, на всю ширину ямы. Любыми усилиями. Даже непрофессионально выцарапывая грунт.

Потом начинаешь просто срезать землю, она отваливается легко и твёрдый грунт уже не наказание, а радость — он не рассыпается, а нарезается целостными влажными каравайными ломтями, которые сидят на лопате, а ты выбрасываешь их вон сразу, а не выскребаешь по горсточке. С каждой проходкой лопата идёт легче, уже на полный штык. Ты не отдыхаешь, не останавливаешься, чтобы не прерывать наслаждение. В этом ритме можно работать часами: нажим-перехват-бросок-нажим.

На Беломорканале — поляны или лесная земля после раскорчёвки — пух! А на канале им.Москвы тяжёлые грунты. Площадки возле населённых пунктов утоптаны или задернены. Копать по науке — все равно что, а вот возить... Кубатура та же, а вес другой. Норму дают в тачках. Кто каналы прошёл — в землекопных делах профессор.

Кидать — тоже наука. Корабельная топка длинная — на броненосцах стояли цилиндрические котлы. Надо забрасывать уголь равномерно по всей пламенной поверхности. И к задней стенке тоже. Наука в чередовании напряжения и расслабления, лопата — с черенком до подбородка. Посылаешь тяжёлую лопату вперёд, и когда куски угля с неё соскользнули — плечевой пояс и руки расслабляются — только придерживают лопату. Чтоб не улетела — у салаг часто бывает — там тысяча градусов — только дымок от черенка. Этой секунды мышцам хватает для отдыха".

Чудаков дал очень точное описание "правды лопаты". Я, конечно, в котлы на броненосцах уголёк не кидал, но траншей, котлованов... хватило. Вошёл в ритм и... тебя уже никто не остановит. Разве что солнце село, траншея кончилась, руки-ноги дрожать начали... Повариха бежит: "Обед!". Да погоди ты! Я тут дело делаю, танцы танцую, а борщ твой... ещё разогреешь.

Буду точен: вопрос "чем ты Степь копаешь" — риторический. Русский князь никогда не берет в руки лопату. "Копать" князь может только "яму супостату". Землю на "Святой Руси" копают в трёх случаях: фундаменты роют землекопы из артелей здятелей, могилы — копачи, погреба — хозяева. А, ещё: колодцы — мастера-колодезники, и крепостные рвы — городничие.

Лома железного нет, в качестве "рыхлителей" используют кирку, заступ, мотыгу. Эти инструменты встречаются у соседей. У булгар, например, мотыжка — основной сельскохозяйственный инвентарь.

Кстати, для постройки канала надо предусмотреть тысячу-другую заступов. Между чернозёмом и гранитом — осадочные породы. Есть и плотные.

* * *

— К-какой железной? Ей же только угольки...

Понимаю, сочувствуй. Железная лопата в "Святой Руси" — аналог европейского каминного совочка. Задача: выгребать горячие угли из печи.

— Нормальной, торцевой. Вот такой.

Понятия "штык" здесь отсутствует, поэтому пришлось придумать своё.

Аналог штыка — рожно на рогатине. Но рожновая лопата... лопата для рожи... не, не пошло.

Вытаскиваю чистый лист бумаги, начинаю рисовать. Я так много раз делал. По рисунку люди легче понимают. Как я когда-то на "воровской заимке" мучился, объясняя про пятистенок...

— Вот древко. Вставляют в трубку — полоса загнутая. Ниже — сама. Тело такое... плоское. С острым носиком. Чтобы легче втыкалась.

Вообще-то, называется "лоток".

— Полный рост — по поддых. Тут у неё — пол-локтя в высоту, чуть меньше в ширину. Здесь отогнуто. Чтобы ногой надавить. Ну-у... а чего ещё рассказывать? Втыкай глубже, кидай дальше, отдыхай пока летит.

— Ой. Ты ж мне такую прислал, а я ею летом, в монастыре на огороде... А монаси сперва — не, нельзя. А потом, как углядели, давай просить. Я за день устану, спать пойду, а они выпросят и всю ночь попеременке. А игумен мне иконку, с Афона привезённую подарить хотел, чтобы я им эту лопату оставил, а я говорю: это Зверя Лютого подарок. А он как закрестился, как руками замахал...

Глебушка — в восторге. Уже хорошо. Среди присутствующих целых двое имеют личный опыт. Управления "Лопатой". Понятно, что Андрею я такое изделие не посылал — не княжеское это дело траншеи тянуть. И Искандеру оно ни к чему: окопов здесь не роют, а крепости строят "подлые люди" — крепостные мастера. Не в смысле крепостного права, а в смысле... Ну, вы поняли.

Не. Ни рисунком, ни на слух не доходит. Призываем демонов. В смысле: демонстрируем.

Вытаскиваю из торбы образец малой сапёрной.

— Малая лопата. Полезна для воина на походе. Мы ж не знали как тут будет. В смысле: как Киев брать доведётся. А на стоянке в лагере — очень полезная вещь. Несколько штук ребята мои привезли.

* * *

Спрогресснул на семь веков. В РИ датчанин получил патент на такую штуку, когда пришло время много копать укрытия. Шевардинский редут или Багратионовы флеши тоже шанцевым инструментом строили, но другим.

Вот почему Кутузов так ругался! Перед Бородино по русской армии отдали приказ сдать шанцевый инструмент в вагенбург. Полковые командиры его быстро выполнили. Потом приказали разобрать обратно. А они не хотят! Трижды приказ рассылать пришлось, чтобы забрали. Так и не сделали — Бородинская битва началась.

* * *

— Это у тебя чего тут? Оцел?!

Князья передают лопатку друг другу, дошло до Перепёлки. Тот пощёлкал ногтем по грани, попытался согнуть. Воин — не сталевар. Но железо от стали отличить может.

Напомню: почти все железные изделия на "Святой Руси" — составные. Железное тело в стальной обкладке. И большинство мечей — такие же.

— Оцел (сталь). Плохонький, конечно. Но им же не каменюки рубить. А степной шлях таким перекопать можно.

— Сдурел! Ты хоть прикинь — какая такой цацке цена. Каждая в корову встанет! А там... Канаву твою копать сотни надобны!

— Не сотни, Глеб Юрьевич, я прикидывал — тысяч пять-шесть.

— Вот!

— Только цена такой железке не корова, а пол-курицы. У меня на Стрелке такие штуки делают. Не худо, не задорого, много. Чем больше — тем дешевше. Такую, в смысле: большую — каждому поселенцу даю. Нынче у меня, поди, тысяч десять уже сделано.

— Сколько?!

— Десять. Тысяч.

Снова — ошеломление от размерности. Как было с епископами. Когда я говорил о Муромском училище и семинаристах.

С объектами неживой природы ещё хуже. "Мириады светил" — а конкретно? — Пара-тройка тысяч. "Вражьи полчища, бесчисленные как песок" — а точнее? В тонне песка — полмиллиарда песчинок. Таких полчищ не бывает и в третьем тысячелетии.

— Пять тысяч сделать — не забота. Тем более — не по щучьему велению завтра. Сперва надо провести разведку местности, разметить трассу... ну, линию по которой канава эта пойдёт.

Слово "канал" на Руси знают, но говорят "канава".

"Канава международного значения"...

Мда. А жоподелаешь?

* * *

Эту идею я начал, пафосно говоря, вынашивать ещё в Пердуновке.

Хуже: ещё по дороге туда. Тогда мне пришло в голову, что, с учётом речной системы Русской равнины, идеальное место для транспортного узла — Валдай.

Не получилось. Течение судьбы унесло меня на Стрелку. Но география-то осталась. Как и мои мысли о ней. Маразм Днепровских порогов всплывал постоянно.

"Становой хребет"! Основание Руси!

Ага. Гостиннопольские пороги на Волхове, Днепровские — на Днепре. Между этими булыжниками — вся "Святая Русь".

Какой-то у нас "становой хребет"... "заборами" каменными перегороженный. Как известковые отложения между позвонками при остеохондрозе.

Тема трезвонила в голове каждый раз, когда приходилось копать что-то длинное. Типа моего ирригационного в Пердуновке, от болота до речки. "Копанка" Новогородская от Ловати к Западной Двине напомнила, рельеф местности, пусть и снегом занесённой, от Волги к Двинцу, водораздел с тополиным лесом между притоком Ветлуги и Югом, притоком Северной Двины...

Последний, кстати, мы прокопали. Очень полезный путь получился. Понятно, что контейнеровозы с супертанкерами по нему не пустишь. Но тот поток грузов, которые туда/оттуда идут — вполне.

Одновременно, на Ватоме, Керженце, Ветлуге строят дренажные каналы. Прорабатывали варианты судоходного канала между системами Ветлуги и Вятки, но история с "Тифозной Мэри" так ускорила все политические процессы там, что отказались: по Каме лодочкой проще.

Все каналы, которые у меня строят, да и вообще на "Святой Руси" — ирригационные или волоковые. Как та "копанка". Но я вспомнил ещё об одном классе: обводные. Типа: путь водный есть. Но — плохой. Тогда — копать вокруг. Вроде Ладожского канала в РИ.

У Днепровских порогов — та самая ситуация. Речка-то течёт. Но пройти её... "впрягаясь по две или три сотни... с каждого капал кровавый пот...". Это — один из этапов доставки груза потребителю? Или — героический подвиг? В накладной указывать количество звёзд, крестов, медалей и надгробий?

Почему такой вариант не реализовали в Российской империи? Почему триста тульских мужиков с десятками бочек пороха несколько лет ковыряли скверный "Новый ход"? — Не знаю.

Идея сложилась, записалась... и легла в папочку "Хорошо бы". Ни "Волго-Балт", ни "Волго-Дон", ни наш любимый "Беломор" мне не нужны. Не ко времени: там чужая земля, чужие власти... Нафиг, у меня под носом дел выше крыши. Но... "хочу всё знать".

Первые описания региона попали в мои руки ещё в "Путевых записях" Николая. Мы их из Смоленска от его родни спасли. Описание стоянок, устья рек, впадающих в Днепр. "Великий луг" на левом берегу, описания порогов в реке, кое-что по шляхам по обе стороны. Мало, лапидарно. Но есть с чего начать.

Едва Драгун начал коллекционировать "путевые заметки", как я поставил ему задачу сбора информации и по Днепру. Не только о Порогах, но и о них в частности. От нас далеко, что-то содержательное... крайне редко. Но — бывает.

Потом Аким пошёл в свой "свадебный поход". Ему я уже прямо указал. Он и начудил. Послал трёх ребят по той Самоткани вверх. А чего?

Речка так себе. Долина корытообразная, ширина 1-1,5 км, глубина до 50 м. Русло слабоизвивистое, ширина до 5 м. Пойма в среднем течении местами заболоченная. Уклон реки 1,1 м/км. В верховьях интересный рельеф: ряд глубоких лощин, в 20 в. в них "хвосты" складывали.

Но ничего точно сказать не могу: парни до истока не дошли, чудом выскочили — кипчаки. Ребята сообразили: встали посреди заболоченной поймы, так что всадники к ним на перестрел не могли подъехать. Как стемнело — утекли. Комарами покусанные, но живые.

По другой речке, Базулук — и вовсе со слов "бродников". Долина трапециевидная, шириной до 2 км. Русло извилистое, правый берег крутой, левый в нижнем течении пологий. Ширина русла 8-10 м, глубина до 1,5 м. Уклон реки 1,3 м/км. Есть места с высокими скалистыми берегами.

Между их истоками есть кусок ещё одной речки — Суры. Но суть не в этом. Речки все мелкие. Польза не в них, а в их долинах. По которым можно "тащить" трассу, уменьшив объём вынимаемого грунта. При этом углубляя и спрямляя русла.

Считать мне пока нечего, но оценки, типа — где-то, как-то, два пальца к носу... возможны.

Прикинем. 200 км — длины. 20 м — ширины. Глубины? — Метра два-три. Неважно: "глубина канавы" — от днепровского меженя в сухой год. Что даёт... в разных местах по рельефу... метров 20 от поверхности.

Вот это — "20 м от поверхности" — очень... вопрос.

Если у Самоткани падение 1.1 м/км и глубина долины 50 м, то на уровне её верховья, если топать "по линейке", получается канава в 80-85 м глубины. С южной стороны, по Базулуку, при падении 1.3 м/км и длине 150 км получаем вообще за 200 м.

Эти цифры — "средние по больнице". Нижние и средние части речных долин более пологие. Поэтому трассу нужно вести не через верховья, а от верхней трети. Не по кратчайшему пути, а по низинам. Помнится мне, что слой осадочных пород в южнорусской степи 50-70 м. Слыхал, что на Украинском щите кристаллические породы выходят на поверхность лишь по речным долинам. На остальном пространстве они покрыты незначительным слоем (0-50 м) рыхлых осадочных пород.

Днепр течёт не прямо по граниту, его ложе, а уж тем более уровень воды — выше. Пробивать водораздел всё равно придётся, но на минимальном, по высоте и длине, участке.

Итого: 80 млн. м.куб. При норме в 1.6 м.куб/час — 50 млн. чел.час. Или 4.2 млн.чел.дн. при 12-часовом рабочем дне. Другого рабочего дня здесь... 14-16 часов? — Не надо — тяжело. В году 300 рабочих дней — 14 тыс. чел. лет. Работать зимой в Степи..., да и летом в жару... Утомление даст замедление. С другой стороны, ограниченное пространство можно контролировать и освещать. Работы простые, однообразные. Можно и две смены организовать.

За три года пять тысяч землекопов вынут посчитанный грунт. К этому добавить тысячи три тачечников: грунт надо вытаскивать далеко. Плотников: строить пути для тачек, крепления бортов канала, бараки. Охрану, прорабов, поваров, прачек, лекарей...

Что радует: работы можно вести сразу в нескольких пунктах. Распараллелил и погнал — неизбежные затыки не будут останавливать весь процесс. Но нужно завезти и постоянно завозить кучу всякого разного, нужна надёжная связь и транспорт вдоль трассы.

Нужна, главное, безопасность. Потому что всякий набег, просто — наскок, появление "степных тараканов" в поле видимости, будет останавливать любую полезную деятельность.

Объём грунта... может быть вдвое-втрое больше. Трасса пойдёт, наверняка зигзагом, длина будет... вёрст 240. Как там нынче водная эрозия рельеф сформировала. Здесь нет таких высоких обрывов берегов, как в среднем течении, как Киевская или Смоленская гора. Однако 50 метров на отдельных участках — запросто.

В качестве аналогов не могу брать Волго-Дон или им.Москвы — они "наливные", насосы качают.

Тут мне вспомнились каналы американские.

Канал Эри.

От Буффало на оз. Эри до р. Мохок, притока Гудзона. 540 км длины, ширина по поверхности воды 12 м, по дну 8,5 м, глубина 1,2 м.

От Эри суда спускались на 172 м, преодолевая Кэтскильские горы. 83 шлюза и 32 судоходных акведука. Канал пересёк глубокие ледниковые долины, для чего возвели многометровые каменные акведуки высотой несколько десятков метров. Суда тянули лошади и мулы, шлюзы открывали вручную.

Строили с 1817 г. 26 октября 1825 г. Девитт Клинтон провёл в нью-йоркской гавани торжественную церемонию "венчания вод": под гром пушечных залпов вылил в Гудзон бочонок воды из Эри, привезённый по новому каналу.

Цены на продукты питания в Нью-Йорке рухнули, город за 10 лет вырос вдвое.

Похоже на то "удвоение императорской армии", о котором я речь веду.

Канал сократил транспортные расходы на 95%.

Понятно, что в моих схемах "Порожный канал" — только часть транспортного пути. Но очень уж дорогая.

Другая оценка: транспортировка грузов из Буффало в Нью-Йорк в 1818 году (до канала) составляла 100 долларов на тонну, после — 15. Время в пути сократилось с 20 до 8 дней.

Путь от Буффало до Олбани (580 км) занимал неделю для пакетботов. Суточная норма для пары мулов или лошадей в пассажирском сообщении — 24 км пути, потом — подмена. На баржах подменных животных брали на борт на всю дорогу и сменяли каждые 16 км. Сложным манёвром было расхождение встречных судов — бечевник по одной стороне канала.

У меня такой проблемы не будет: бечевник пойдёт по обоим берегам. Лошадей держать на берегу, "ям" — мне понятно. Скорость проводки при "ямской гоньбе" можно увеличить.

Эри-канал почти сразу перестал справляться с грузопотоком. К 1862 году ширину по урезу воды довели до 21 м, а глубину до 2,1 м. К 1895 году, канал на всем протяжении углубили до 2,7 м и укрепили берега, что позволило использовать пароходы.

Пароходов у меня нет, но это дело наживное. А вот делать надо сразу "хорошо". По каналу пойдут большие кораблики.

Иллинойс-Мичиган.

Соединил Великие озера с Миссисипи. 154 км от р. Чикаго в Бриджпорте до реки Иллинойс в Ла-Салле-Перу.

Начали в 1836 г., но остановились из-за финансового кризиса (паника 1837 г.). Завершили в 1848 г. Общая стоимость 6 млн. ихних тугриков. За такие же, примерно, деньги в это время Российская империя построила скверный "Новый ход" на Порогах.

В 1871 г. канал углубили: стал шириной 18 м и глубиной 1,8 м, вдоль каждого края построены тропы для мулов для буксировки барж. Семнадцать шлюзов и четыре акведука, чтобы покрыть разницу в высоте (43 м) между озером Мичиган и рекой Иллинойс.

Мой проект больше по земляным работам, но проще: нет глубоких пересекающих долин — нет акведуков. Копай себе и копай. Да, канава глубокая — нужны будут подпорки, усиление бортов. Но если иммигранты такое выкопали по горам и ледниковым моренам, то неужели мы не сможем? Или ирландцев завозить? Или — лучше узбеков?

Большой Ферганский канал.

1 августа 1939 г. на трассу канала вышли 160 тыс. крестьян для хашара (всенародной стройки). Канал вырыт за 45 дней. 18 млн куб.м. грунта вынуты вручную с помощью одних лишь кайл и лопат. Ещё использовали несколько экскаваторов, пара сотен тракторов и полтыщи автомобилей. 31 декабря 1939 г. канал открыт.

Длина — 350 км, 9 плотин, 8 акведуков, сотня мостов, тысяча разных гидротехнических сооружений, орошает 500 тыс. га земли.

Это оросительный канал, не судоходный. Но по сотне кубометров на душу, в такой массе людей, за полтора месяца, с помощью кайла и лопаты... В Фергане примерно 2.5 куб.м. в день на душу, у меня, считая "на круг" 0.8, втрое меньше.

* * *

Перепёлка потрясенно крутил головой, пытался "вывернуть наизнанку" сапёрную лопатку, рывком повернулся к Боголюбскому. Но рефрен: "Да хрень же! Не бывает так! Лжа всё это!" — не прозвучал. Замер на губах Переяславльского князя. Под насмешливой улыбкой Князя Великого, с тоже не озвученным рефреном: "А знаешь — ему лжа Богородицей заборонена".

В своё первое лето в "Святой Руси" на заимке в Пердуновке я наблюдал, как мой "живой мертвец" копает выгребную яму "достославным русским мечом". Меч остался от покойного Храбрита.

Нормальная железяка, но когда ею яму копают... Ядрёна матрёна! Тогда я решил: если придётся — следующих кузнеца с молотобойцем тоже зарежу, как с косой-литовкой получилось, но нормальную штыковую лопату мне сделают!

Убивать больше кузнецов не пришлось. Лопаты у нас делают достаточного количества и качества. Вот, среди прочего — строим каналы.

Глава 596

В наступившей тишине раздался скрип. Это провернулись мозги у Искандера:

— Э... землю... когда копают... её ж надо... в сторону складывать...

Откуда такой "космический полёт мысли"? А, понял.

Я уже рассказывал про Городец Радилов. В частности, о рытье там оборонительного рва и отсыпке вала с использованием подъёмных кранов.

Э... В смысле: "журавлей". Ставится колодезный журавль, во рву насыпают бадейку грунта, "журавль" поднимает и высыпает на линии вала.

— Очень точный и глубокий вопрос. Выказывающий навык внимания к важным мелочам, от которых и зависит успех предприятия. Показываю.

Где она тут у меня? Ага, вот.

— Позволю себе обратить внимание господ князей на простое приспособление, значительно облегчающее труд по выносу земли из канавы на далёкое расстояние. Называется тачка землекопная.

* * *

Очередной лютый прогрессизм.

Первые изображения тачки в Европе — сер. 13 в. Тут обгоняем на столетие. Но это — сельское хозяйство. В горнодобывающей или строительной отраслях нет до 16 в. В записных книжках "инженеров" эпохи Возрождения тачки нет. В 1821 году французские агрономы сожалели о том, что она не известна в нескольких регионах Франции.

В России в 1672 ещё новинка — "немецкая, образцовая". В 1720 — уже в унылом заказе на крупную серию (5000 штук). Тачка (в сборе) — 7 алтын. Отдельно ось дубовая с колесом березовым — 4 алтына. Тоже 5000. Похоже — ремкомплект.

В отличие от китайских тачек, где колесо находилось центрально под платформой, колесо европейских тачек крепилось спереди: носилки, в которых переднего носильщика заменили колесом.

Средневековая тачка — повторное изобретение, взамен утраченного при гибели Античного мира.

В Древней Греции два списка 408-407 и 407-406 гг. до н. э. упоминают:

"1 ящик для одноколёсного транспортного средства (hyperteria monokyklou)".

Поскольку 'dikyklos' и 'tetrakyklos' означали двухколёсное и четырёхколёсное транспортное средство, и ящик одноколёсного в списке появляется между ящиком для 4-колёсного и его четырьмя колёсами, то, скорее всего, одноколёсное — тачка.

* * *

У меня всю ночь не только Пантелей не спал. Вот, ребята слепили из дощечек модельку.

— Короб для земли. Ручки, чтобы держать. Колесо. Чтобы катать. Сюда — землю засыпал. Здесь приподнял. И — побежали. Чтобы легче бегать — можно доски положить. Чтобы ровнее. Как здесь на столе.

Покатал туда-сюда. Молчат.

Как дети. Увидели большого жука и... не то испугались, не то заинтересовались. А оно не кусается? А жужжать будет? А потрогать можно?

— А потрогать можно?

Чтобы Глебушка да промолчал перед новым?

— Можно, но только осторожно. На живую нитку слеплено. Чисто на показ. В работе, конечно, большая тачка используется. Короб... во на во (показываю руками. Блин! Чуть не сшиб свой квас). Ручки и колесо — коробу под стать.

Глебушка осторожно взял за палочку, изображающую рукоять. Моделька немедленно перевернулась на бок.

— Ой! Оно... сломалось?

— Нет, ну что ты. Просто надо брать за обе.

— Тоже из оцела?

Вот и Боголюбский заинтересовался. Не сколько функционалом приспособы, сколько моими финансовыми возможностями. Если тачка стальная, то она сравнима, по весу и цене, с доспехом гридня.

— Нет, Государь. Ныне у меня в ходу несколько вариантов. Есть чисто деревянные, всё — сосновое, колесо — берёзовое, ось в колесе — дубовая. Есть с железной осью. Сделали пару с рейками-уголками по углам короба — не пошло. Дорого и тяжело. С железным колесом — тако же. Будет воля твоя — сделаю тысячи три-четыре, частями пригоню в высокую воду на Днепр. Здесь мастера собьют всё вместе. Или где-нибудь на Днепре место подходящее выберу, буду лес валять, пилить и к той Самоткани водой гнать.

— Однако же смысла в твоей канаве я нахожу немного. Уменьшить путь с верху до низу на сотню вёрст... оно того не стоит.

Ишь ты. Ожил. Михалко меня уже прямо критикует. Это он к Перепёлке подлизывается? Или уловил сомнение в голосе Боголюбского и торопится? Или вправду дурак?

— Беда порогов в их существовании. Они есть. Копая по сухому мы докопаемся до тех же гребней каменных. Они здесь (тычу пальчиком в карту) в земле лежат. Откопав их, прежде чем пустить воду, мы их собьём.

— Как?!

Наша Перепёлка отличается громкостью и выносливостью. А не умом и сообразительностью.

— Как обычно, как каменных дел мастера дикий камень ломают. А то... Князь Мстислав, не напомнишь ли, как древний Ганнибал скалы в Альпах крошил?

Зря я, что ли, на Плутарха потратился?

Искандер, с немалым трудом сдерживая удовлетворение от возможности блеснуть эрудицией по известному только ему эпизоду военных предприятий великого полководца древности, откашливается и воспроизводит близко к тексту:

— Шёл через горы... тут скала поперёк... обложил дровами, прожарил, плесканул уксусом... она — хрясь! — и в пополам.

И горделиво оглядел присутствующих.

Не очень. "Бурных продолжительных..." — не наблюдается. Это у Искандера в окружении книгочеев раз-два и обчёлся, а здесь, пожалуй, все в курсе. Не дадим парню испытать разочарование:

— Во-от! Мудрость предков! Хитрость великих полководцев! А ты спрашиваешь — "как?". Не надо какать, надо думать, книжки читать. Почему так на Порогах не сделать? Почему тамошние скалы Ганнибалу не по зубам? — Потому что река! Костра в ней не разведёшь, камушек не прогреешь. А на сухом, в глубокой канаве... такую тягу можно устроить... Светиться будут! И водичкой ледяной сбрызнуть. Хрясь — и в пополам.

Я радостно улыбнулся Искандеру. Тот неуверенно улыбнулся в ответ, повернулся и нарвался на два изучающих взгляда. Тщательно оценивающих. Боголюбский и Михалко. Не ожидали? То-то. У "Лютого Зверя в лапах" и курицы по поднебесью ширяются, и петухи соловьями заливаются. Ну... временами.

Объяснять, что у меня на Стрелке, на основании производства хлорки, начались работы по взрывчатым веществам, что идут, хоть и вяло — нет достаточно разнообразного и качественного сырья — работы по высокопрочным сталям... Не буду. Да и не надо: все эти тех.прибамбасы — не принципиальны. Да, быстрее, дешевле...

Принципиальны — железная лопата и колёсная тачка. Вот, по сути, "фигурный болт" попандопулы. А скалы колоть... можно и по Ганнибалу.

— И что ж, ты думаешь два ста вёрст напрямки прокопать и после по той канаве барки-хлебовозки пускать?

Андрей выделяет суть и уточняет: правильно ли он понял.

— Нет, Государь. Первое. Чтобы копать меньше — работы пойдут по речным руслам и оврагам. Не напрямки. Как-то так.

Снова рисунок Днепровской луки. Карандашом соединил середины речек.

Их снова... грузит. У них нет такой бумаги, у них нет карандашей. Они — все! — не могут так сделать.

Понятно, это — на чертеже. Но они и на чертеже не могут! А Ванька-лысый — может.

Так, может, и в Степи... этими лопатами, тачками... Мы — нет. Однозначно. А вот он... а хрен его знает...

— Второе. Гребни идут под землёй. Они сами неровные. Нет нужды биться об них. В реке деваться некуда — куда струя несёт. Здесь: копали-копали, дошли до камня. А рядом что? Если там ниже, то нафига лишний раз... ганнибальничать? Сдвинули канаву на сотню шагов, прошли по расщелине между скалами.

Снова пальцы врастопырку. Теперь ногтями вверх. Вот так камни в земле торчат, вот докопались до среднего, вот сдвинулись в сторону. Поняли?

— Третье. (Где моя торба? Блин, не сломалась бы. На соплях слеплена. Ещё одна моделька) Путь этот надобно будет проходить не только вниз, но и в верх. Вниз просто — вода несёт. Вверх — тяжко. Поэтому барки должны идти по стоячей воде.

Тема вызвала некоторое шевеление. Цель-то заявленная: хлеб голодающему Царьграду. Т.е. вниз по течению лодочкой.

— Стоячая вода в озере. А у тебя тут... хоть канава, хоть река — один чёрт. Течение есть и без него быть неможно.

— Эт ты, князь Глеб, как всегда прав. Стоячая вода в озере, в пруду. Делаем. Цепочку таких... прудиков. Ящичками. Шлюзы называются.

Развернул модель.

Факеншит! Что можно смоделировать за полночи? Без материалов, без инструментов? Гвоздей маленьких сыскать... итить меня шурупить крестообразно! Верёвочки, шпинёчки... Лепёж наколенный.

Два ящика, нижний длинный, сверху на половину его длины с одного края всобачен короткий. На торцы приделаны на верёвочках дощечки. Типа: ворота. "Осёдланная" половина нижнего забита поленом. Типа: материковый грунт.

Да, коллеги, моя презентация отдаёт примитивизмом, минимализмом и... и рыбой. Точно. В каком-то из ящиков рыба лежала. Несвежая.

Разворачиваю конструкцию высоким концом к Боголюбскому. Решать, как бы мы тут не выёживались — ему.

— Верхний шлюз верхним концом выходит к Самоткани. Дно — ниже меженя Днепровского. Локтей на десять. Передние ворота открыли — вода пошла. Задние закрыты. Вода зашла, успокоилась, затаскиваем барку. (Где мой карандаш? Побудешь баркой хлебной). Подцепили лошадей, потащили бечевником. Дотащили до нижних ворот. Верхние закрыли. Нижние открыли, вода туда пошла, выровнялась, уровень стал одинаков и ниже. Локтей на пять. Потащили барку дальше. На другом конце второго шлюза — опять. И так — до устья Бузулука. Последние воротца открыли — побежала лодочка в Днепр-батюшку. Точно также и наоборот, вверх. Нижние открыли — барка зашла, вдоль прошла. Нижние закрыли, верхние открыли — вода пришла, барку подняла. Перетащили в следующий ящик.

Я снова повернулся к Перепёлке:

— Ты прав, князь Глеб. Барка идёт по стоячей воде. А когда барка стоит — идёт вода. Вода — текучая. Но для барки — стоячая. Попеременно.

— Эта... Ага... Замысловато. А чего пять локтей? Ну, глубины.

— Это для примера сказано. Можно два. Но... От одного устья до другого Днепр опускается локтей на восемьдесят. Шлюзы — ступеньки лестницы. Чем ступеньки меньше, тем, на эту длину-высоту, их нужно больше. Ворот больше. Корабликам у каждого стоять — проводка дольше.

— Ни чё, постоят.

Такое меня всегда бесит. Но деградацией трафика его не проймёшь. Попробуем не количественно, а качественно.

— И другое дело есть.

Я откинулся от стола, и, повествовательно, на грани сказочной интонации, сообщил:

— Не скажу точно где, но, к примеру, у речки Вязьма, что в самый верх Днепра-батюшки впадает, сидят в лесу дремучем мужики. Такие же. С топорами.

Притомившееся уже собрание зашевелилось в предвкушении занятного рассказа.

— Сидят они там, посиживают. Да дерева роняют. Тащат трудники стволы с лесосеки, распускают на доски. И собирают коробочку. Ларчик такой невелкий. С прутиками. (Где у меня рисунок с трёхмачтовиком?) Вот такой.

— Так это ж... это ж корабль! Я такие в Золотом Рогу видал!

— Истинно, князь Всеволод. Кораблик небольшой, для недалёкого плавания. Каботажник называется.

— Чего это "небольшой"?! Это-то как раз большой! Латиняне на таких по всему морю плавают.

— Ну и ладно. Пусть "большой". А весу в нём с грузом... десять тысяч пудов. Водоизмещение называется. (Правильнее — дедвейт. Но стопорить их мозги неслыханными словами...). Собрали мужички вяземские такую красу деревянную, просмолили, припасов да команду загрузили, да и выпихнули. В половодье в Днепр. И поплыла, качаясь, лодочка, вниз да по речке. Долго ли, коротко, а приплыла она в славный город Переяславль. К тебе, стало быть, князь Глеб. А у тебя-то в городе... красота да благоденствие! Поганые-то повыбиты, земли-то вокруг пораспаханы, золотым зерном амбары полнятся. Тут набежали слуги-работнички. Потащили золото зерно да в тот кораблик. Тыщ пять пудов. Залился кораблик хлебушком, засыпался аж по горлышко. И пошёл себе далее. Не останавливаясь. По Днепру до Канавы, по Канаве до Днепра. Снова по Днепру в Лиман. Из Лимана в море и ф-р-р... Только у Босфора встал — проводника ждёт. Тамошним проливом ходить — большую опаску надо иметь. Пришёл проводник, привёл кораблик в Золотой Рог. Принимай народ православный хлеб русский, жуй да радуйся.

Моя сказочку терпеливо выслушали. Но здесь не дети малые, а князья русские. Которые сразу начали насыщать сюжет реализмом.

"Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Пытаются.

— А почему — "вяземские"? Чего там такого... особенного?

— Ничего. Корабли можно строить далеко от моря. Потому что — Канава. На Днепре, на Припяти, на Десне. В любом месте, где есть добрый лес.

— В корабль много чего и иного идёт. Железо, парусина, канаты...

— Точно. У меня всё это есть, делается. Сколь надо — изготовлю и привезу. Вязьма хороша тем, что от неё Вазуза недалече. А там городок такой, Зубец. До него Волгой дойти можно. И дальше не сильно тяжко.

А, главное, я там ножками проходил, места знаю. Но вам, князья русские, про свой побег из "прыщей смоленских" рассказывать не буду.

— Десять тысяч пудов — это большой корабль. Русские такие делать не умеют. А это занятие не простое. Без мастеров греческих не получится.

Михалко, ты, конечно, добрый воин, но что русские умеют делать... тебе и в кошмарном сне не приснится. Да и вообще, я Не-Русь — какие претензии?

— У меня по Волге бегает расшива. Моими людьми построена. С синим парусом. На двадцать пять тысяч пудов груза.

— Сколько?!

Факеншит! Вся Волга про моего "Кон-Тики" уже песни поёт да сказки сказывает. А здесь... Впрочем, в средневековье всё очень "пятнисто": тут — знаю, тут — не знаю. А тут — знаю, но не поверю, пока не понадкусываю.

— Но... расшива... это же плоскодонка? На ней в море не выйдешь.

— Нужды не было. Пока по рекам ходили — плоскодонок хватало. В ноябре у меня заложен киль нового, морского, судна. "Шилохвост" называется.

Когда его проект нарисовали да на корму его глянули, всем сразу понятно стало — шилохвост и никак иначе. Что шило в заду — однозначно. Гик на бизани торчит... выразительно.

— А там-то он тебе зачем?

Подозрительность Боголюбского — повсечастна. Но здесь ещё и ревность?

— У меня идёт торг. С Саксином. Мои приказчики там посчитали-показали, что вести торг самим, прямо с Табаристаном — двадцать-тридцать гривен с пуда груза.

Это ещё по-божески. На направлении Левант — Северная Италия купцы берут грузы ценой от 240 дукатов за пуд и получают 30-40% прибыли.

— Ежели кораблик берёт пять тысяч пудов груза, то... сами понимаете. Понятно, что штормы, мели, разбойник... риски. Но сто тысяч за раз...

Тяжкий вздох Всеволода. Надо что-то делать с парнем. Как-то он денежные суммы... сильно переживает. Голодное, босоногое детство?

— Не понял. Твой... хвост шилом — там. А мы-то здесь.

— Весной "Шилохвост" спустят на воду. Погоняем по Волге, спустим в Хазарское море. Там пару раз сбегает. Где чего плохое, слабое, недодуманное — вылезет. Исправим. Все части измерим, нарисуем, чего надо ещё — железо, пеньку — сделаем. Отвезём тем... мужичкам вяземским. Они один в один, по образу и подобию, под моих мастеров присмотром, такую же лоханку сварганят. Но, конечно, князь Глеб, Канава должна быть глубокой, не в два локтя, чтобы морской корабль по ней спокойно прошёл.

"Белый шилохвост". В природе таких уток не бывает, но кораблик мы сделали. Конструкция оказалось удачной и, после минимальных доработок, пошла в серию. А вот конкретный экземпляр не прожил и двух месяцев.

Сразу после ледохода корабль спустили на воду. Отсендиный Дик провёл ходовые испытания и отправил вниз по Волге.

Дик в полном восторге гонял марсовых, отрабатывал парусное управление. Килевое судно с рулём... У нас уже были свои неплохие лоцманы, но руль сломали. Два раза. Через месяц пришли в Саксин.

Ещё через три дня, прямо у пристани, корабль сожгли, двух вахтенных убили.

Между Саксином и южным берегом Хазарского моря за год проходит четыре сотни судов. Судовладельцы... очень расстроились при виде нашего "Шилохвоста", решили устранить конкурента.

Афоня, мой фактор там, пошёл к хану, требуя сыска по поджогу и убийству. И нарвался на мощное мусульманское лобби. Хотя сам хан тенгрианин, но советники и чиновники у него мусульмане. Общая неприязнь к иноверцам, в сочетании со вспышкой злобы купцов и судовладельцев к более успешным конкурентам, дали результат: хан лишил русскую общину в Саксине недавно полученного особого статуса. Задним числом сосчитали и потребовали джизью.

"Неверные, оставайтесь униженными".

Кроме примитивных коммерческих конфликтов, в ситуации проявились неочевидные политико-поэтические проблемы. Вся мера моей глупости с посылкой корабля без прикрытия стала понятна только через год.

В конце мая я вернулся в "зону действия сети", передо мной легли два сообщения. О событиях в Саксине, и о рейде новгородцев Даньслава в направлении Заволочья. Крайние точки моего "ареала" — северо-запад и юго-восток. Мне оставалось только сложить две эти "гадости" в стопочку и сделать из них "радостей". Тоже две. О чём позже.

— Так это... года три, не менее. Пока такую... лодию сделают.

— Мы, князь Глеб, ещё и первый кус земли с той канавы не вынули.

— И сколь же годов, по суждению твоему, ту канаву делать?

Боголюбский не считает себя мастером по землекопанию, шлюзованию и кораблестроению. Для него важны сроки и ресурсы. А какие вы там заклёпки в гальюне ставить будете...

— Канава... мелочь. Года за три-четыре построим. Но. Перед этим нужно пройти по линии, где её копать будут. Год. Перед этим — выбить степняков. Хотя бы из Приднепровья. Для этого построить "волчьи челюсти". А греков к разуму привести, даже деспоту... Года два-три. До этого сбегать в Иерусалим, повенчаться, получить от басилевса Крым... Ещё год. По моим прикидкам семь-десять лет.

* * *

Это означает, что решение должен принять Мануил Комнин, а воспользоваться его плодами он не сможет: в РИ 17 сентября 1176 г. византийцев разобьют сельджуки Кылыч-Арслана II, заманив в засаду при переходе горного дефиле.

Поражение при Мириокефале.

Разгром не нанёс империи такой урон, как представлялось Мануилу и европейцам. Византийская армия не была уничтожена. Но для Мануила это оказалось личной катастрофой. Его, столь воспеваемый кодекс рыцарской чести, привёл к поражению огромной, в здешних условиях, армии в 35 тысяч воинов, растянувшейся на марше на 10 километров. К острому приступу собственной паники. Лишь чудом телохранители сумели спасти. Лишь чудом советник-адмирал сумел убедить остаться с войсками. Но стыд позорного бегства был пережит в воображении императора.

Не просто тактическая ошибка, а тотальный крах всего мировоззрения. Мануил Комнин отошёл от дел, увлёкся астрологией.

* * *

Для меня сейчас это означает, что я не знаю выгодополучателя на той стороне. Это отдельная тяжёлая тема. Но лучше иметь возможность выбора между дорогим и дешёвым хлебом, чем не иметь. Появится рычаг воздействия на любое византийское правительство. А уж как его применить... видно будет.

Объём земляных работ важен, но не критичен: он будет понятен после проведения изыскательских работ. Т.е. заблаговременно. При необходимости численность работников можно удвоить или утроить.

— Э... а копать кто будет? У тя сколько народу получается? — Во-от. Набрать десять тысяч мужиков невесть куда... А цена им? Ты знаешь как Златоверхий строили? А там-то... аж по паре ногат в день каждому... да и то — не схотят мужики.

— Копать и таскать землю будет полон.

— Ой, да где ж ты столько полону-то наберёшь? Какую такую войну великую ты задумал?

— Нормальную. Я задумал, а вы согласились. Или ты, князь Глеб, полагаешь, что выбить степняков можно без войны? В Степи пять сотен тысяч кыпчаков. Когда они на Руси полон берут — из десяти здесь живущих получается один невольник на торгу в Кафе. Теперь и им тако же. Бабьё долой... Тысяч двадцать невольников останется.

Признаю: был неправ. Глуп и самонадеян. "Выбить степняков без войны" — оказалось возможно. Без большой войны. Так-то... повоевать пришлось. Но трудовых ресурсов типа "полон" мы, и при относительно мирном варианте, получили даже больше необходимого.

— Из кыпчаков работники худые. Они землю копать не умеют. Да и в работах дохнут быстро.

— Что ж, эти подохнут — новых пригоним. К примеру, греков в Крыму к порядку привести... или наших воров новгородских.

Перепёлка переглядывается с Михалко. Они оба южные, пограничные князья. Переяславльский и Торческий. Имеют свой большой опыт общения с "серыми степными тараканами", понимают шаткость моих утверждений. Способность степняка к "равномерному постоянному труду" ещё меньше, чем у русского смерда.

То есть работник будет не "один из десяти", как с русским полоном, а один из двадцати. Или, даже, из сорока. Но использовать такое утверждение для опровержения моего плана не получится. Расчёты слишком приблизительны, ресурсы определяются с запасом.

Поэтому Михалко возвращается к тому, что он понимает лучше других — к Царьграду.

— Вот ты говоришь: побежит кораблик с хлебушком до Босфору без остановки. Так? И привезёт туда аж пять тыщ пудов зерна. И что ж, с этого цена хлеба на Константинопольском торгу упадёт впятеро?

Экономика на "Святой Руси"... сильно среднефеодальная. Поэтому русские князья в рыночных делах... не очень. Михалко, повидавший более высокий уровень развития товарно-денежных отношений, естественно, понимает больше. Хотя бы, в состоянии задать вопрос.

На "Святой Руси" — натуральное хозяйство. С лёгкой примесью торговли. Только очень малая часть от "ВВП", от суммы всех произведённых товаров и услуг попадает на рынок, обменивается на деньги. 1-2-5%. Остальное потребляет производитель. Или власти, которые отчуждают продукт принудительно (3-10%) и полученное, как правило, тоже не продают, а сами "съедают".

В Константинополе картина обратная. Это город, а не страна. Рыбак вытащил невод. И сам съел рыбку. Одну. Куровод вырастил стадо кур и одну съел. Всё. Остальное — на торг.

Рассуждать об особенностях поведения рынка — на Руси — как рассказывать про правила езды по автобану людям, которые испокон веку ездили только на телегах по просёлку. Поэтому... сильно облегчённо:

— Прикинем. В Византии нынче народу чуть меньше, чем на "Святой Руси". Миллионов семь. Нам они пока не интересны. Интересен Царьград. Там — двести тысяч. Четыре Киева. Нам не надобно их всех накормить, нам надобно, чтобы они сами кормились. За меньшие деньги. Для этого довольно добавить на торг десятую долю товара.

— С чего это?

Рыночное правило: превышение предложения или спроса на 10-15% обваливает рынок. Нет, потом-то он установится. Когда-нибудь, на каком-то уровне.

— Ежели на торгу товара стало больше, то цена падает. Но никто не знает — насколько. Один продавец снижает цену и продаёт. Другой закрывает лавочку и пережидает. Тако же и покупатели: один хватает побольше пока дёшево. Другой ждёт, пока цена ещё просядет. Цены то поднимаются, то опускаются.

Иногда это продолжается долго. Александр Македонский однажды побил Дария III Добронравного. Вроде бы — что с этого хлеботорговцам? Ртов-то, которые хлебом надо набить, меньше не стало. Но уже и Александр умер, и эпигоны его поделили империю, передрались, померли... Вавилонская хлебная биржа стабилизировалась только через тридцать лет.

— Возьмём пятую долю. Для уверенности. Сорок тысяч человек. Семь пудов хлеба на душу. 280 тысяч пудов в год.

— Во-от! А кораблик-то — только пять везёт!

— Да погоди ты. От Олешья до Царьграда вёрст шестьсот. Как долго вы плыли этим маршрутом?

— Э... мы не так шли, не через пучину. Мы — на запад, к Варне, а потом вдоль берега. И назад — сперва в Сурож. А уж потом...

Всеволод делится воспоминаниями о своём изгнании. Михалко эта тема неприятна, опасна. Он прерывает брата:

— Корабли идут напрямую три-пять дней. Смотря какой ветер, какой корабль. Зимой вовсе не ходят — шторма.

От Венеции до Яффы неф идёт 10 недель. Здесь раз в десять-двадцать быстрее. Разница не в мореходных качествах корабликов, а в способе организации плавания.

— То есть туда-обратно — дней десять-двенадцать? Навигация с апреля по октябрь? Кораблик обернётся двадцать раз за год, отвезёт сто тысяч пудов.

— Да откуда он их возьмёт?! Или он наверх до Переяславля полезет?

— Следом за корабликом, из той же Вязьмы идёт расшива. Вроде моей на Волге. Теми же мужичками построенная. Или другими. И везёт 25 тыс. пудов хлеба. Того же, Переяславльского. Дошла до Олешья — разгрузилась. Кораблик прибежал — хлеб с амбаров забрал.

— А расшива куда? Назад тащить?

— Зачем? На Низу строевого леса мало, разобрали да в дело пустили. Половина стоимости расшивы — парус. Свернули, в лодку положили, назад потащили. Хотя... если расшива идёт только вниз, то, похоже, и парус большой не нужен.

— Ишь ты как у тебя... на всё ответ есть.

— Я, князь Глеб, не подумавши, рта не открываю.

Спокойно, Ваня, не заводись. Глубокое планирование собственной деятельности несвойственно потомству голой обезьяны.

— Итак, три кораблика, лет через восемь-десять, перетащат через море за год потребное количество хлеба.

Молчат. Переваривают. Кто где как будет через восемь-десять лет, чтобы на такое посмотреть... В РИ — в могиле. Все, кроме Всвеволода. В АИ... не знаю.

Глава 597

— Вот ты всё говоришь — хлеб, хлеб. А откуда ему столько взяться? Триста тыщ пудов. Русь Святую ободрать хочешь? Так нас мужики за такое, за голод — сожгут. Дымом пустят. И правы будут.

Нормалёк. Беседа крутиться по спирали, постоянно возвращаясь к сказанному, но с учётом новой полученной информации.

— Я ж говорил: выбить степняков — распахать степи. У меня по целине первые два урожая — пятьсот-семьсот пудов с десятины. Прикинем. Триста десятин целины каждый год да столько же предыдущего года — дадут триста тысяч пудов. У меня целину подымают бычьими запряжками с тяжёлыми плугами. По десятине в день. Сам так пахал. Вот этими ручками.

Тут есть продолжение, о котором... пока не надо. При разумном севообороте хлеб растёт не только первые два года. Да, урожайность снижается, таких "бешеных" сборов уже нет. Но получаемое — много больше обычного сам-трет, полста пудов на здешних лесных почвах. Этот дополнительный, со старопахотных земель, снятый урожай можно использовать для давления на Константинопольский рынок. А можно направить на север. Стабилизируя хлебный рынок самой "Святой Руси". Накапливая запасы на случай голодовок, способствуя дешёвым, постоянно присутствующим, продовольствием росту городов.

— Ты?! Ты за плугом ходил?!

Русские князья никогда не пашут землю — "подлое", смердячье занятие. Это настолько "все знают", что даже и вообразить невозможно. Но я не князь, я вообще — нелюдь. И мне глубоко пофиг — какие у вас проблемы с воображением.

— Я — ходил. Не один день. Смотрел, думал, делал. Есть мастера, которые и поболее меня вспахивали. Я — учился.

— Бред! Хрень! Ты прикинь сколько тебе тех запряжек надо! А коником целину поднимать — обгадишься с натуги!

— Спасибо, княже, за заботу о чистоте моих подштанников. У меня тяжёлые плуги. Которые тянет запряжка быков. Каждый день, хоть бы и по снегу, если нет дождя и земля не промёрзла, новая десятина — поднята. В год — два ста десятин. Потом, по вспаханному, в срок когда сев, идёт пароконная упряжка.

— К-какая?

— На два коня, с дышлом.

— Ч-чего?!

Уши бы ему промыть. Для улучшения слуха. Хотя не поможет: на Руси до Петра Великого нет дышловых упряжек. Есть оглобли, между которым идёт конь. Иногда в плуг припрягают сбоку второго. Так, чтобы он не шёл по свежей пахоте. Изредка, на особо тяжёлых грунтах, с другой стороны цепляют третьего. Русская тройка — отсюда, от плуга на плотных почвах. Я про это уже...

— Сев ведут нормальные пахари. По две-три десятины в сезон. Сотня-две новых хозяйств каждый год — довольно. Степь подымают быками. Две запряжки — довольно.

Если не будет засухи, степных палов, от которых фиг убежишь, наскоков джигитов, скотского и человеческого мора... О рисках в зоне рискованного земледелия говорить не буду, не дураки — сами должны знать.

— А почему... Почему ромеи сами... ну, так не делают? Быки есть, плуги есть...

О! Всеволод уже примерятся к должности Крымского деспота. В сельском хозяйстве он... никак. Но способен воспринимать новое и пытаться продумать последствия и специфику.

— Ты, княже, в Херсонесе бывал?

— Н-нет.

— Когда древние греки, ещё до ромеев, пришли в те места, то сильно враждовали с местными. Тавры такие были. На самом кончике мыса построили город: торг вести, корабли принимать. Город рос, а с соседями война. Тогда перегородили мыс у его основания стеной. А землю между этой стеной и городской распахали и стали хлеб выращивать. Цены на поместья в том месте были в четыре раза выше, чем в других местах, незащищённых. Видать, здорово их тавры доставали. Греки обсели своими городами море, как лягушки пруд. Возле каждого был кусок распаханной земли. Хлеба они собирали столько, что кормили всю Грецию. И сам Византий — тоже. Благословенные Климаты — слышал? Потом волны степняков стоптали нивы и пажити, выжгли городки.

Кто нынче вспомнит об Ольвии? Тирас, Танаис... таких поселений были десятки.

— Часть городов восстановилась, но вылезти за стены, распахать степи вокруг... боязно. Опасно. Снова прискочут "серые степные тараканы". Убьют, сожгут, в полон уведут. Нынче там... равновесие. Греки — не пашут, степняки — не воюют. Ну, так, случается. Где-то, кто-то, когда-то. А я толкую о другом. Триста десятин поднятой целины. Каждый год, из года в год.

— А... ну... Но, когда кипчаков побьём, можно ж будет? И тогда этот хлеб, с новин греческих, он же тоже... ну, в Царьград пойдёт? Цену обвалит, прибыль русскую поуменьшит?

Молодец. Я об этом не думал.

Так я в деспоты Крымские и не собираюсь. У меня одна голова, и глубоко продумать приведение северо-черноморских владений Византии "к разумному виду"... А ещё есть вассалы ромеев, местные династы со своими заморочками.

Пусть сам думает. А я подправлю при нужде.

— Ты — деспот Крыма. Тебе решать что хорошо, что плохо. Сколько, где, кто, будет пахать. И вообще — жить. А насчёт прибыли... Наша прибыль — Гроб Господен. Не серебрушки. Упадёт цена на хлеб не впятеро, а вдесятеро — будет у басилевса войска не вдвое, а втрое.

Интересный у него взгляд: сосредоточенно-радостный.

Радость — от новой игрушки. От ожидаемого собственного владения, от власти. Сосредоточенность — от многообразия сразу представляемых задач, проблем. Привыкай, Севушка. К самодержавности. К ответственности за всё. К "новому велосипеду".

Глеб, злой, раскрасневшийся, всё пытался придумать, найти какое-нибудь возражение. Но тут влез Глебушка. Совершенно потрясенно спросил:

— Так получается... вот это всё... Гроб Господень... Святая София... гибель ромеев... муки бессчётного множества людей христианских веками... басурманы злобные у Коломны... Не будет? Потому что у тебя есть две запряжки бычачьи? Такая малость — и от этого... быть миру христианскому в бедах и унижениях или нет?

Я продолжал крутить ножик в руках. Как бы... по-доходчивее.

— Ты видел на иконах как Святой Георгий поражает змея. Чем?

— Н-ну... Копьём.

Ответ стандартный. "Это ж все знают".

— Нет. Копьё — большое. В копье есть наконечник, вот, примерно, такой кусок железа (я, продолжая крутить ножик, показал его Глебушке). Есть оскепище, древко. Есть подток. Сам... поражающий фактор, инструмент причинения смерти — остриё наконечника. Не копьё вообще. Не доспехи Георгия, не конь его, седло, узда, плащ. Не пуды овса, скормленные коню, пока тот рос. Не фунты мяса, рыба, хлеба, кувшины вина и масла, съеденные Георгием, позволившие ему отличаться силой телесной, не учителя, развившие его ум, мужество. Не мать, родившая и воспитавшая, оставившая большое наследство, что позволило ему занять место тысяченачальника. Даже — не милость Христа. Ничто не убило змея. Но привело вот такой кусок железа в нужное место, в нужное время, с нужной силой, под нужным углом... И наконечник поразил чудовище. Малость. Которая сделало дело, подготовляемое всеми остальными.

Уловил? Молодец. Теперь следующий шаг.

— Так и бычьи упряжки. Как гвозди в подковах коня Георгия. Мелочь. Без который конь не поскачет, герой не доедет, змей принцессу скушает. А тамошние жители не примут крещения и будут гореть в геенне огненной. Малость. Без которой не будет подвига.

Именно так. Не надо делать из волов остриё наконечника копья, это не "поражающий фактор". Просто мелкий элемент. Без которого победа невозможна.

Загрузились. Я раз за разом нахожу аргументы. Причём — новизны, нечто такое, в чём они... не уверены. Геология, технология, аналогия... Поговорим о понятном — о психологии.

— Не, не пойдут купцы на такое. Ни наши, ни гречники. Товар... хлеб в такую даль таскать... с Руси... корабли невиданные... расшивы твои... канава эта, шлюхи, прости господи... Да у них и денег таких нет!

— Э... не шлюхи, а шлюзы, князь Глеб. А купцов там быть не должно. Одни приказчики. Государевы.

— Как это?! Торг завсегда купцы ведут! Опять хрень какая-то!

Да, Перепёлка, такое бывает нечасто. Называется — "гос.монополия внешней торговли".

Никто, кроме государства, такой проект не потянет. Даже и вся "Святая Русь", даже в своём сегодняшнем объединённом варианте, под "одной шапкой"... нет. Русь должна ещё порядком консолидироваться, централизоваться. Чтобы вытянуть такое.

— Купцов в этом деле быть не должно. Хуже: русские купцы не должны ходить в иные страны, чужих купцов не должно быть на Руси. Торг в заморских землях должны вести не купцы, а государевы приказчики. Только.

— Да ну! Бред! У Андрея и людей таких нет!

Это ты, Перепёлка, ляпнул не подумавши. У брата твоего немалое хозяйство. Которое и покупает, и продаёт много разного. Но спорить, уточнять сколько у Боголюбского прасолов, которые хлеб для его людей закупают... зачем?

— Тогда — мои. У меня так уже давно дела ведутся, есть обученные люди.

"Дорога — направление, по которому русские собираются проехать". Я давно выбрал это направление, и кое-какой кусок дороги уже прошёл. Догоняйте.

Андрей не любит "гречников", враждебен к иноверцам — иудеям, мусульманам. Убрать всех их с Руси — он "за". Но не всё так просто. В Суроже и в Константинополе большие колонии русских. Русский купец из Царьграда даст, через несколько десятилетий, новгородскому летописцу подробнейший отчёт о взятии города крестоносцами. Едва ли не более детальный, чем записи грека, сидевшего чуть ли не на стенах, или нач.штаба латинян.

Мехмет II Завоеватель возьмёт Константинополь, и почти сразу Иван III будет слать ему письма с просьбами не чинить худа русским людям торговым. Т.е. ни Золотая Орда, ни Крымское ханство не смогли довести русскую торговую колонию в Царьграде до захирения.

Что делать с этим людьми? Что делать вообще с русскими людьми в Византии? С теми десятками тысяч рабов и их детей, часто уже прижившихся там?

Ещё: здесь речь только об одном направлении — Днепр-Византия. Но из нашей переписки Андрей знает мою общую позицию: на "Святой Руси" могут жить поданные Государя. Только. Другие — только с его согласия. Масоны немецкие могут строить собор. Но не жить: сделали — ушли.

Ещё: все люди из народов, подвластных Государю, должны быть возвращены из сопредельных стран. Не кривичи, поляне, северяне — все. Чудовин? Русский? — отдавай. У меня это вбито в договор с эмиром Великой Булгарии и кое-как исполняется.

Монополия внешней торговли в таком букете — важная, но не определяющая часть.

— А зачем? К чему Государю лезть в дела торговые? Пущай там... всякие "подлые людишки"... промышляют.

— Затем, князь Михалко, что, как вы поняли — хлебный торг купцы не осилят. Вы поняли, что товары возить — прибыльно. А русские нынешние купцы этого не умеют. Кораблей для такого не строят. Надобно запретить вывоз рабов с Руси. От этого державе великие ущербы. И вернуть вывезенных. Это всё дела государевы. Стоит за одно взяться — и другое тянется. И покуда дела эти не порешаются, пока здесь не вырастет купцов новых, которые товары умеют по-новому возить и торговать — ни иноземных купцов здесь, не абы каких русских там, не надобно.

Протекционизм, доведённый до уровня "железного занавеса". Самоизоляция с одновременным форсированием моего, околоиндустриального, экспорта. Жить так нельзя, а вот получить передышку для реформирования государства и избавления от степняков... надеюсь.

Отмечу: изменение "железности" "занавеса" — ничтожны.

Из 8 млн. жителей "Святой Руси" за рубеж, не в текущем году, а вообще за жизнь, выезжало 20-30 тыс. Купцы, гребцы, паломники, чумаки за солью...

Для сравнения. В 2019 г. примерно 50 млн. Граждан России выезжали за рубеж. Каждый третий.

Доля экспорта в ВВП России 5-10%. В "Святой Руси" — величина просто незаметная. Он важен только для тонкого слоя "золочёных крысюков", мечущихся по куче средневекового дерьма под названием "Святая Русь".

В основе "занавесности" — моя личная "торговая парадигма": у вас нет ничего нам необходимого.

Да, можно купить медь и олово, породистый скот и семена, шёлк и кое-какие книги. Но это всё — не "необходимое". "Необходимое" — люди, хлеб, железо. Остальное... Хорошо бы, может быть, при подходящей цене... Почти весь импорт — предметы роскоши. Оплачивать их, когда в стране регулярные голодовки...

"Так жить нельзя. И вы так жить не будете".

Князья не все всё поняли. Далеко не все подробности и следствия ими представлены. Дело-то... глубокое, многослойное. Андрею легче: я ему порядочный прожект по теме "как бы нам бы подобустроить бы..." присылал. Пока он хмыкал. Но что-то его достанет. Не то "канава", не то — карандаш цанговый.

"Долбите. И обрящете".

— Каналы в мире известны. Венецианские, египетский был... Однако такого прежде никто не строил. Браться, не имея опыта... рискованно. А уж строить на этом святое дело, спасение Гроба Господня... Этот канал, возможность подвоза дешёвого хлеба в град Константинов — основа всего. От хлеба — согласие басилевса. А без его согласия... толку не будет.

Умён Михалко. В моём плане, построенном в духе "несуразицы стопочкой", все слои связаны. Выдерни один — рухнет и главная цель. Строить деятельность на шатком основании чьих-то слов, картинок, моделек...

Уточню: план придумал атеист. Который к святыням относится как... к интересным проявлениям человеческих свойств. Но план обращён к людям верующим. Поэтому заявленная цель — Гроб Господен. Моя цель ближе — Степь. Безопасность на южных рубежах.

Ключевский:

"В продолжение XVI в. из года в год тысячи пограничного населения пропадали для страны, а десятки тысяч лучшего народа страны выступали на южную границу, чтобы прикрыть от плена и разорения обывателей центральных областей. Если представить себе, сколько времени и сил материальных и духовных гибло в этой однообразной и грубой, мучительной погоне за лукавым степным хищником, едва ли кто спросит, что делали люди Восточной Европы, когда Европа Западная достигала своих успехов в промышленности и торговле, в общежитии, в науках и искусствах".

Начинать надо с 7 в., с тех времён, когда авары-обры покорили дулебов и завели привычку, въезжая в земли этого племени, выпрягать из повозок своих лошадей, заменяя их молодыми женщинами и девушками из славянок.

Тысячу лет Россия — заповедник для охоты на рабов. Формы обустройства "охотничьих угодий" менялись: на смену "Святой Руси" пришли Московское и Литовское Великие княжества, Царство Московское и Речь Посполитая. Но прекратить этот бизнес смогла только Российская Империя. Присоединив Крым и распахав саму Степь.

Уничтожив степную работорговлю, мы спрогресснём в конец 18 в.

Цели разные. Поэтому я от многого в плане могу отказаться. Они — нет. Две разных этики, разные системы ценностей.

— А у него есть. Опыт. Он похожую штуку уже построил. На Волге. В Переборах.

Андрей осаживает брата. Чтобы не смотрелся так... уверенно, чтобы помнил, что его простили, но ума не прибавили. Вежественнее надо, с подползанием. Не то и подъелдыкивание повстречается.

По кивку Боголюбского выдаю дайджест.

В позапрошлом году, проводив караван с Софьей и Ростиславой на Запад, аж в Саксонию, я чуть вернулся по Волге вниз и походил по этим Переборам. Там начали работать мои изыскатели. По погоде мы не успевали — начались дожди. Потом зима... Стройка чуть шевелилась, готовилась. Когда земля оттаяла — пошли земляные работы.

"И планы,

что раньше

на станциях лбов

задерживал

нищенства тормоз,

сегодня

встают

из дня голубого,

железом

и камнем формясь".

А всего-то делов: лопата штыковая да тачка колёсная. Кое-какие мелочи, вроде нивелира и мерной линейки, которые мы ещё в Пердуновке отработали.

Главное — выскочить из нищенства. Чтобы был кто-то, кто будет людям мастеровым... нет, не платить — хотя бы кормить сытно и регулярно.

К октябрю окончили основные работы, к Рождеству — всё. Ещё осенью по каналу прошла первая барка. В этом году будем активно использовать. Набирать опыт и выявлять ошибки: ряд решений сомнительны, как оно будет работать... надо смотреть.

— Глянули в реку на тот порог. Переборы в воде видать. Пошли вдоль него поперёк берега шагов триста. Вкопались. Сам порог — шагов двадцать в ширину. Плотная глина с камнями. Кирками, лопатами выковыряли, тачками вытащили. Потянули канаву вдоль берега вверх и вниз. 25 локтей шириной. Чтобы расшива моя пролезала. Вниз хвост пошёл прямой: там Волга загибается, а вот вверх... крючком загнули. Чтобы выход поперёк берега. Там-то более всего возни и было.

— А с чего ж так?

— У нас на Руси, князь Михалко, весна бывает. Ледоход. Глыбы ледяные на берег лезут, бьют, напирают. Как бы не поломали оголовье канавы.

Это ситуация остановила (в РИ) строительство Волго-Дона при Петре Великом.

Крыть — нечем. И не то важно, что практического опыта у меня нет, а то, что он будет. Этой весной, летом, осенью. Опыт набирается. У меня. А строить "Порожный" канал начинать не раньше, чем через два-четыре года.

Я очень о многом не рассказываю. О стенках и дне из просмолённых тесин. Об утопленном в верхнем входе складном "ёжике" — всплывающих "акульих челюстях". Опыт Каупа усвоен и модифицирован. О первом реальном применении "военного бетона" — две пирамидки от льда у верхнего края. О ряде клетей, набитых камнями и грунтом — мол, защитная насыпь там же. Иначе бы мы просто не вывернули: длина расшивы 80 локтей и поворачиваться ей в канале негде. О глубине в шесть локтей, что позволит, в будущем, проводить корабли класса 500-тонных коггов Ганзейского союза конца 15 в.

— И как же ты эти... шлюхи, прости господи, там устроил?

— Не шлюхи, а шлюзы. Никак. Канал короткий, падение реки невелико. Пара лошадей с берега тянет без напряга. Ворота на верхний конец поставил. На всякий случай. Ну, и посмотреть, как такие ворота работают.

— Ну и как?

— Работают? Хорошо.

Факеншит! Мы рассматривали пять вариантов. Я совсем не уверен, что те, с ручным приводом, которые там сейчас стоят — лучшие. Просто надоело слушать умников, и я гаркнул:

— Простейшее — лучшее!

Но... возможно, лучше будут с конным приводом... или с гидроакумуляторами... или с водяными парусами. Посмотрим. Эти ледоход снесёт — поставим новые.

"Порожный канал" не был на Святой Руси первым: про копанку от Ловати к Двине — я рассказывал. Он не был первым моим — свой я прокопал от Гудкова болота к Угре ещё в Пердуновке. Он не был первым обводным — вот, Переборы уже построены.

Он был первым такого размера. "Переход количества в качество". Что ставило новые задачи и требовало найти способы их решения. Например, сразу стало понятно, что пускать бичевники поверху, по степи — нельзя. Пришлось делать уступы в профиле канавы вблизи рабочего уровня воды. Что увеличило объём земляных работ. Поняли, что вытаскивать землю тачками с такой глубины тяжко. Потому тачки работали по горизонту, а вверх грунт поднимали подобиями козловых кранов. Или, как более привычно для моих людей, подобием катающегося под потолком бревна в марийских поварнях.

Каждое сделанное дело даёт опыт: как надо и как не надо. Мы опыт накапливали. И применяли далее, в других стройках.

Устали. Все устали и я тоже.

— Вернёмся к началу, Государь.

Круто я их загрузил, уж позабывали с чего начали.

— Дозволь высватать за брата твоего Всеволода принцессу Иерусалимскую Сибиллу.

Молчит. Разглядывает. Меч свой. Всеволода. Меня. Неожиданно:

— По обычаю на совете первым спрашивают мнение самого младшего. Сын мой Глеб, что скажешь?

Оп-па. Медведь в лесу помер. Два медведя.

Чтобы Андрей вздумал поиграть в демократию... Да, бывает. Я такое видел дважды в Бряхимовском походе. Но там толпа народа, включая малознакомый, малопонятный и гоноровый. А так-то... он сам всё решает.

Другое: он Глебушку сыном назвал. Неужели мне удалось так достать Боголюбского, в смысле: извлечь, что он к сыновьям своим стал... по-отечески?

Глебушка аж расцвёл, покраснел, аки маков цвет, набрал воздуха... Но передумал. Посурьёзнел, нахмурился, потискал мой карандаш. Похоже как Боголюбский свой меч тискает.

— Думаю... да.

И, не имея более сил изображать вид серьёзный, радостно возопил:

— И меня! Меня тоже! В поезжане!

Улыбка. Намёк. Намёк на неуверенную улыбку на лице Боголюбского... Даже и представить не мог. Дико, странно... С трудом: отвык наш скоро благоверный улыбаться, губы как-то... не складываются. Но... А ему идёт.

— Погоди. Ты?

Искандер под взглядом отца кивает — "да". С едва сдерживаемым восторгом торопится произнести своё "да" Всеволод. А Михалко, похоже, заснул. Или он не согласен с моим планом? Только понукание Боголюбского вызывает чуть слышное "да". И широко, по-барски, соглашается Перепёлка:

— Чего уж, пусть сбегает. Может и толк какой получится. Вряд ли. Но чем чёрт не шутит.

Боголюбский кивает и сразу переходит к конкретике:

— Сватать жену младшему брату — моё дело, старшего в доме. Не твоё (это — мне. Чтобы не зазнавался).

Не возражаю. Форма моего предложения — от этикетности. Не может кое-какой воеводы велеть князю:

— А пошли-ка ты сватов. В тридевятое царство.

Просить можно только разрешения на свои действия или на повеление другим конкретным подчинённым.

Повернулся к Всеволоду и принялся командовать:

— Собирай караван. Тиуна своего гони к Антонию Черниговскому: он караван к Патриарху собирает, вместе пойдёте. Завтра — список. Чего надобно, где взять. Ему (тычет в меня пальцем). Потом мне. Всё. Идите. С богом. Ты — погоди (это мне).

Князья вылезают из-за стола, дохлёбывают недопитое, я собираю свои... демонстрационные материалы.

"А вас, Штирлиц, прошу остаться". И что ж он мне нынче... заелдырит?

— Вот будет эта твоя... канава. Свободный ход водой. Всякое дерьмо вонючее по реке вверх свободно полезет. Берладники. Или сами греки.

А государь-то у нас того, толковый. Прежде всего — про гос.безопасность.

Киваю, объясняю. Показываю на пальцах "ежика", в канале у Перебор утопленного, вспоминаю слова Перепёлки: "рвы чистить, сторожу добрую иметь". Рассуждаю о необходимости укрепить Олешье, поставить ещё крепостей на Лимане...

— И, главное. Выйдя прочно на море — иметь там флот. Бить находников не на своём пороге, а на их собственном. Твоя, брат, "рюмка пьяная" в Золотом Рогу, а под ней корабликов с воинами от края до края... как триста лет назад... Басилевс по-доброму разговаривать будет.

— Думаешь, получится?

— Не знаю. Надеюсь. Но не попытаться... утратить Гроб Господень... пустить в мир такую беду без боя... не по чести.

— Кабы бой — то просто... а вот такое... далеко ты глядишь, Ванька. Откуда это в тебе?

— А в тебе? Когда ты рогом один против всех пёр? Против отца и брата? Против войска вражьего? Когда под тобой коней убивали, седло копьями пробивали, шлем на голове рубили? В тебя такое свойство сидит, во мне — вот такое.

Я ожидал, что он что-то ещё спросит, но Андрей просто мотнул головой, и я убрался.

Знаешь, девочка, всё это ерунда. Слова, идеи, планы, расчёты, выгоды политические или денежные. Какие-то технические или географические придумки... Всё упиралось в доверие. В конкретного человека: Мануила Комнина. Или он поверит в мой план, или нет. Или он верит в "русский хлеб", в описанные мною последствия, и это важно для него. Настолько, что он готов принять участие, рискнуть. Или...

Всё остальное — детали. Не все были ему сообщены, не все сообщённые были ему важны и, даже, просто понятны. О предстоящем падении Иерусалима, о проказе будущего Балдуина IV, о предполагаемом перехвате власти посредством Сибиллы — ни слова. Туманные намёки, что Всеволод (племянник Мануила) королеву Марию (племянницу Мануила) обязательно поддержит. "Ежели что". По-родственному.

Все элементы плана — каждый! — встречали возражения в его окружении. Но решение принимал он. В условиях недостаточной информации, непредсказуемости, разнонаправленного мнения весьма высоких, близких к власти, персонажей.

Был там эпизод...

После торжественного приёма, на котором, в нарушение этикета, прозвучали не только ритуальные, но и осмысленные слова, Мануил собрал нескольких сановников на совет. Все дружно принялись ругать нищих и наглых варваров, советовали послать их (т.е. нас) подальше. Когда набор негативных эпитетов и пыл присутствующих исчерпались, старенький протонотарий дрома задал вопрос:

— Что будет дальше?

И дребезжащим от старости голосом объяснил:

— Когда русы объединяются — они воют. С нами. Их древние князья... Свендислав в Доростоле, Владимир в Херсонесе... Их Мономах собрал их страну. И с ним пришлось воевать на Дунае. Сейчас у них снова один государь. Автократор говорит "нет" и... снова война? Или — "да"? — Тогда русы и куманы истребляют друг друга. Как печенеги Свендислава. Только без тяжёлой предшествующей войны. И не надо платить язычникам. Оба народа ослабнут и не будут тревожить наши границы. А мы спокойно заселим низовья тамошних рек, возродим древние города на побережье, добавим новых... И получим тот же хлеб, из той же степи, но от своих париков.

Басилевс увидел... варианты.

Сколько заплатили тому протонотарию за его реплику... Понимаю дедушку — ему нужно было выдать замуж восьмую внучку.

Свела с ним Всеволода его матушка, сестра императора. Сын навестил её в Царьграде. Упомянул, естественно, о давнем их посещении Пердуновки. Вспомнилось ей и тогдашний "тяни-толкай", что устроили мы с Ноготком на дыбе, и химический ожог срамного места и, главное, "заклятие Пригоды", наложенное мною на неё тогда. Воспоминания, заклятие, а равно естественное стремление матери помочь сыну и стеснённые материальные обстоятельства, превратили её в одного из самых эффективных наших агентов. Влияния у неё не было никакого, но, будучи членом клана Комниных, она всех и про всех знала, везде, пусть и незаметно, могла присутствовать. Советы её весьма поспособствовали нашим успехам на этом направлении.

Мы сразу стали требовать себе всяких... преференций. Про церковные — я уже. Там, по счастью, дело просто отложилось на полгода из-за болезни Хрисоверга. Потом уже пришло понимание. У наших — что можно просить, что — требовать. У тамошних — с чем придётся согласиться.

С Мануилом разговоры шли "в два присеста". По дороге в Иерусалим — самое главное: благословение браку, "Крымская деспотия". По дороге оттуда... жестокий торг. Не всё желаемое было заявлено, не все, из заявленного, удалось сразу получить.

"Железный занавес" развернулся в три этапа. Наше решение выслать всех купцов с Руси, включая греков, вызвала бешеную волну криков: "и мы вас так же!". И спокойный ответ: "Именно об этом мы и хотели просить". На самом деле, основной торг греков с Русью идёт через Сурож и Олешье. Статус этих торговых площадок почти не изменился. А какой этнической принадлежности лягут черепа возле тропы у Несыти — русские или греческие — велика ли разница для басилевса?

Его нужно было убедить. Очень рад, что эта задача досталась не мне — я бы её точно провалил. Я плохо понимал этого человека. Его ценности, словесные формулы, аргументы, которые бы затронули струны души.

"Самый рыцарственный правитель Востока". Что это значит? — Что самое главное — накормить вдов и сирот? Или что нельзя идти в бой без плюмажа из страусиных перьев на шлеме?

По счастью, мне удалось собрать команду, которая сумела. Снять часть возражений его окружения, привлечь на нашу сторону часть знати и, главное, убедить его самого. После его принципиального согласия проблемы возникали, но мы их пробивали или обходили.

Работала высокоталантливая, квалифицированная команда аборигенов. Не я.

Конец сто восемнадцатой части

Часть 119. "А другой был чёрным-чёрным..."

Глава 598

С радостью выскочил на свежий воздух. Как не крути, а в средневековье нормально дышать можно только вне дома. Отопление, освещение... кислородное голодание. И это... как же его... ин-там-кси-какац-и-я. Э-э-э... Я правильно сказал? — А! Интоксикация! Угарным газом и собеседниками.

Прелестный весенний день, мартовское солнышко, которое я, со своим ночным образом жизни, в последнее время так мало вижу. Под тёплыми лучами хотелось зажмуриться и замурлыкать...

— Отойдём.

Возле лестницы на двор стоял Михалко и исподлобья рассматривал меня. Редчайший случай — князь без свиты. Похоже, что слуг его ещё не освободили. Мимо пробегали во дворец и из дворца какие-то люди, и мы прогулялись несколько шагов по гульбищу в сторону.

— Слушаю.

Михалко несколько мгновений смотрел под ноги.

— Это моё дело.

Вскинул глаза, посмотрел прямо и, поняв, что я не уловил смысла его столь глубоко выстраданной и давно вынашиваемой фразы из трёх слов, объяснил:

— Это сватовство — для меня.

Я, честно говоря, как-то не врубился. Он что — большой любитель принцесс-малолеток?

Михалко продолжил:

— Это всё... принцесса, Иерусалим, Константинополь, басилевс, Крым, Степь, Гроб Господен... это всё, весь твой план — для меня. Не для него. Я могу это исполнить. Он — нет. Он слаб и глуп. Он всё провалит, испортит. Я знаю людей. И в Иерусалиме, и во Влахернах. Я уже воевал. И неплохо. Меня знают в Степи. Я — смогу, я — сумею. Сделать всё это. Он — нет. Безмозглый сопляк. За что не возьмётся — всё плохо.

Обгадил братца. Всеволода я уже знаю, имею представление о его возможностях, талантах. А твои слова... характеризуют тебя самого. Не лучшим образом.

— Что ты хочешь конкретно?

Михалко дёрнул губами и носом. Будто учуял дурной запах, смрад. От меня? От себя? От своих... поползновений?

— Чтобы ты пошёл к... к Государю. И сказал, что послать свататься нужно меня. Потому что — я лучше. Я смогу спасти Иерусалим, он — нет.

Его глаза, прежде упёршиеся взглядом куда-то на уровень второй пуговицы на моей груди, твёрдо глянули прямо.

— Нет.

Снова характерное дёрганье носом и верхней губой в крайнем раздражении, снова уведённый в сторону взгляд.

Я ему неприятен. Крайне. Ему противно меня видеть. Просто стоять рядом. А уж просить о чём-то... подленько, за глаза, хаять брата, пытаться отобрать возможность славы, власти, чести.

— А если я... если до басилевса дойдёт, всё то, о чём вы тут...? И то, что ему не следует знать? Твоя игра развалится.

— А твоя клятва? Прах и мусор?

Вот кто бы сомневался. Слишком многие изменяли здесь клятвам. Слишком наглядны успехи изменников. Один из немногих, сохранивших верность, вынужден присягать своему врагу под презрительными взглядами более шустрых, раньше переметнувшихся. Более успешных. Более предатливых. Опередивших.

"Отстающий" способен учиться. Предательству.

Умный. Теперь бы снова научить верности.

— Ты забыл, что эта "игра" называется "спасение града господнего". Если ты допускаешь для себя возможность помешать такой "игре", то можно ли оставлять тебя "в числе живых"?

Да, сказанное — смерть. Дело не в том, что меня волнует предполагаемый им вариант шантажа. Если пересказать такое Боголюбскому, то тот, наплевав на всё, и на свои собственные принципы, срубит ему голову. Собственноручно, на первом же попавшемся бревне.

Андрей воспринял цену потери Иерусалима, и, уж тем более, не остановится перед уничтожением ненавидимого брата ради спасения Гроба Господня. Авель с саблей, вдруг узнавший о диавольском замысле брата. Обезглавленный заблаговременно, за "подумал" Каин — это прекрасно. Боголюбиво и праведно.

Михалко прав, он — лучше. По опыту боевому и управленческому, по опыту взаимодействия со степняками. Он старше и, наверняка, лучше знает Византию. Он, похоже, просто умнее и храбрее Всеволода.

— Почему?! Почему — он?!

Хороший вопрос.

Самое простое: так сложилось исторически.

Не ты увидел рыжего в моих санях. Не ты, на моих глазах, приказал своему слуге убить послушника. Почему? Ты более осторожен, удачлив, умён, скрытен...? — Можно придумать множество похвальных причин. Из-за которых ты не оказался в той, провальной, ситуации, когда я засек Всеволода.

Ты сумел избежать падения. Но и последующий взлёт — тоже не твой. Объяснять? — Долго, нудно. Попробуем резче, проще, примитивнее. Уровень — ниже пояса.

— Ты прав: ты умнее, храбрее, опытнее. Но у Севушки есть важное преимущество. Мягенькая беленькая попочка. Которую он подставил. Мне. С душевным трепетом, любовным жаром и искренним восторгом. Я попробовал и оценил. Его таланты. Его нижняя половина впечатляет меня больше, чем твоя верхняя.

Может, прямо сказать, что твоя голова не стоит его задницы?

— Поэтому спасать Гроб Господень и всё прочее — будет он. Ни я, ни Боголюбский не отступаем от своих слов. Слова — произнесены, ты — опоздал.

Как он меня ненавидит! Смотреть в лицо не может.

Но ведь ты всё сделал сам. Ты сам не пришёл туда и тогда, где и когда я принимал решение. В баньку, где в парилке покорно ждал своей судьбы, стоя на коленях на жёстких досках, моего, господина своего, соизволения, оттрахнутый, липкий, грязный, замерзающий Всеволод.

— Севушка предложил мне свою... свои таланты. Он. Не ты. Я оценил и нашёл ему место в моих планах.

Ты понял? — Всё. Извините, ошибся дверью. Жаль. Но не очень-то и хотелось. Встал да пошёл.

Нет, не уходит. Пытается добиться. Выпрашивает. Попрошайничает. Надеется.

"Надежды юношей питают".

Питательный Ванька? Мастер подаяния? В смысле: подаём надежду. Недорого.

— Но дверь не захлопнулась.

Я изобразил намёк на заглядывание за спину Михалко.

— Принеси. Свою попку ко мне. Позабавиться. Сегодня вечером. Расстарайся. Ублажи. Доставь удовольствие. У тебя как? Есть что помять, чего покрутить? Сумеет твой задок произвести благоприятное впечатление — я подумаю о тебе. Может быть.

— Ни-ко-гда!

Аж трясёт парня. Кулаки и губы плотно сжаты. Так бы и бросился на меня, вцепился, загрыз. Но мы стоим на гульбище, место открытое, просматривается десятками глаз. Михалко даже не намекнул движением тела на "отшатнуться", "отшагнуть". Со стороны, не слыша слов, не видя в деталях лиц...

* * *

"Отец Цупик, как человек военный и бывший бакалейщик, лицом владеть не умел. Он мрачнел, кусал губу, пальцы его на рукояти меча сжимались и разжимались; и в конце концов он вдруг дернул щекой, резко повернулся и, нарушая все правила, пошел вон из опочивальни прямо на толпу оцепеневших от такой невоспитанности придворных".

Среди князей русских — все люди военные, бывших бакалейщиков среди них нет. Жмакать меч они могут, но дёрнуть щекой... только чтобы муху отогнать.

* * *

Кстати. Блин. А он интересно меня поставил — лицом к двору. А сам, соответственно, лицом к стене. Это не только защита от чтения по губам, но и от подслушивания: он видит, где в стене проёмы.

— Этой ночью меня вызвал Государь. Мы беседовали... о разных разностях.

Про стриптиз для безопасности, про пляшущий перед моим носом меч, после слов о "материализации демонов"... не будем.

— Среди прочего, я советовал ему прекратить вашу вражду, стать помощниками друг другу. Андрей ответил очень похоже: "Никогда! Ни за что!". Сегодня ты видел, как он собирается принять участие в браке вашего брата, помочь ему добыть деспотию в Крыму и корону в Иерусалиме.

— Он вызвал тебя после Севки? Он спрашивал о мощах Варвары?! Ты сказал ему?! Он знает?!

Умный, факеншит. Умеет связывать разнообразное и понимать неочевидное.

Я продолжаю расплываться в улыбке. Такой... глумливой. С оттенком превосходства и любопытства: "и как же ты теперь приплясывать будешь?".

— Он... догадывается.

Трудно воспроизводимый звук мычания ярости сквозь сжатые зубы, вспышка взгляда мне в глаза.

Снова уставился во вторую сверху пуговицу. И — всё. Ни слов, ни жестикуляции.

Он не то что убил бы меня — порвал бы в клочки, дымом пустил, разжевал и выплюнул. Он с оружием — мог бы кинуться.

"Мог бы", но не он. Царьград даёт хорошую школу. Молчания, неподвижности, незаметности. Выжидания не просто под видом покорности, а с маской полного душевного согласия и искреннего обожания начальствующего. Иногда так проходит вся жизнь. Иногда маска, особенно надетая в детстве, так прирастает, что становится частью сути.

Три типичных реакции бесшёрстной обезьяны: убежать, напасть, затаиться. Две первые в Константинополе быстро приводят в Нумеро.

Живой статуй. В чёрной одежде и с кипящей чёрной ненавистью душой.

— Никогда не говори "никогда", князь Михалко. Хм. Михаил. Миша. Маша. Я буду звать тебя Машенькой. Или Машкой. В самые... м-м-м приятственные моменты. А потом, отдыхая удовлетворившись — Машуня. Тебе пойдёт. Ма-ашенька.

Я протянул руку, намереваясь погладить его по подбородку. Лязгнули зубы. Блин! Чуть пальцы не откусил.

— Ну-ну. Тпру, Машка, стоять. Положи-ка. Мордашку в ладошку.

Теперь мы смотрим друг другу в глаза. Моя ладонь не дотянулась до его подбородка пару-тройку сантиметров. Но продолжать движение я не собираюсь. Не из страха перед такой концентрированной злобой. Хотя и это тоже. Но мне важнее увидеть его движение, его выражение покорности. Его. Не моё.

— Не хочешь? Что ж, я подожду. Недолго. А ныне ты мне не интересен. Богородица простёрла над людьми, пришедшими к ней за защитой, свой Плат сияющий. Покров Богородицы. Мой полог внимания, заботы не будет простёрт над тобой. Твоя судьба — твоя. Не моя печаль.

Парень помоложе, менее похлебавший жизни, немедленно взгонорился бы:

— Да я сам...! Да ты мне и нах...!

Последние события, пленение Бастием, проявление подлости некоторых, вроде бы дружественных, персонажей несколько добавили опыта. "Сам" — очень быстро превращается в начинку для ямы. Хорошо, если могильной.

Реакция — нулевая.

Факеншит! Я мимику даже Боголюбского лучше различаю.

Добавим. Дожмём деталями воображаемого реала.

— Ежели надумаешь, то приведи себя к соответствующему виду. Как и подобает шлюшке перед случкой. У тебя вон, три волосины на бороде выросли — выщипать. И дальше по телу. До пяток. Я, знаешь ли, подруженька моя Машенька, люблю гладеньких. Подмыться, умаслить. Дырочку свою промазать и растянуть. Духов всяких, ароматов — не надо. Попоститься, помолится и, в радостном предвкушении и в восторге ожидании, к полуночи... принести себя. Для ублажения господина своего и повелителя. Севушка рассказывал как я его...? Перенимай опыт. Машутка.

Реакция — нулевая.

Даже дыхание не изменилось. Всё так же вдыхает и выдыхает сквозь зубы. Статуй. Ну и ладно. Мы — свободные люди. Хочешь "сам" — будь "сам". Один. Или — плати. За покровительство. За надежду на внимание хозяина. Плати собой. Своей душой, своим телом. Своей судьбой.

"Вольному — воля, спасённому — рай".

Короткий кивок, повернулся, пошёл к крыльцу. Там стоит и смотрит на нас Сухан, но удара в спину... ожидал. Уже с лестницы оглянулся: Михалко не шевельнулся, стоял на прежнем месте, лицом к стене. Будто и не заметил моего ухода.

Он может, со злобы или сдуру, подумать, что у него есть способ переломить ситуацию. Очень просто: организовать смерть Всеволода. Если бы он убил брата "чисто", не засветившись, чужими руками, без указывающих на него улик, то было бы естественно взамен вдруг рано почившего одного племянника императора, использовать другого. В рамках того же плана, в той же позиции.

Может быть, его даже пришлось бы уговаривать, торговаться. А он бы кочевряжился, "ломил цену" и "снисходил к просьбам".

Но... нынешний разговор. Понимает ли он, что теперь ему остаётся только молиться о здоровье брата? Что первое подозрение, в случае смерти Всеволода, на нём? Или злоба его столь велика, что не позволит оценить ситуацию разумно?

Смерть Всеволода... Неприятно, но не смертельно. Извиняюсь за тавтологию. В моём плане три части: ближняя — сватовство, дальняя — Иерусалим. И средняя — Степь. Так ли, иначе, но среднюю часть я выполню. Время, деньги, люди... Расходы без Всеволода будут больше. Хотя... "Порожный канал" строить не надо. Какой-нибудь другой построю, тоже полезный.

Дальше понёсся повседневный поток дел. Меня припрягли к сбору каравана в Константинополь. Сперва Антоний Черниговский, позже добавились заботы Всеволода. Понятно, что от меня в этом деле толку мало. Дело делают "знатоки": ключник Всеволода, от Антония келарь Феодорова монастыря (полагаю, дядька специально напросился, чтобы отобрать у меня взятое в той обители), Николай от меня.

Что брать в караван? — Для начала — лодии. Нашли экспертов, погнали смотреть на Подол, на Почайну — а что там есть? В каком состоянии? Что можно привести к годному виду, как, кто это будет делать?

Эксперты-корабельщики между собой переругались. С местными дел вообще вести нельзя: врут, гадят, саботируют. Наши — северяне и южане. Разные школы. Между собой... да ещё и гонор у всех.

Как доругались — прибежали ко мне. Не, не совета спрашивать. С вятшими по делу разговаривать корабельщик не будет. Разговор идёт "дай":

— Порешили мы, господин Воевода Всеволжский, стаскивать все лодии на Разуваев двор.

Есть в Киеве крепкое купеческое семейство — Разуваи. Было. Вроде и бывалый народ, а устроили эдакую глупость — вздумали защищать своё майно. На своём двору, в родном городе... Дураки. Посекли их. Мужиков. Баб, детей... ну, понятно.

— Стаскивайте.

— Дык. Там же ж эти... путивльские стоят. Надоть чтоб они... к едрене, извиняюсь, прабабушке.

Съездил, попросил покинуть отводимую под спец.применение территорию. В направлении к предку в четвёртом поколении по женской линии. Не послушались. Нашёл Матаса — его люди. Тот начал, было, подпрыгивать да порыкивать.

— Засчитаю в десятину от взятого. Которую вы все мне должны. За десять гривен. Нет — идём к Боголюбскому.

— Ладно. За сто.

Объяснил, что я не торгуюсь, ибо не умею. Идти к Боголюбскому... хуже будет. Согласился. Его люди со двора не ушли, но принялись поддерживать там порядок по указаниям поставленного Антонием мастера из монахов местных.

И дальше пачками: а где весла брать, а паруса, а припасы, а смолить чем, а... Всяк норовит свою заботу на меня свалить. Рявкнул, навставлял, Антонию высказал. Тот — по нисходящей. Слышу — кому-то уже морду бьют, кого-то плетями вразумляют. Уже хорошо — без смертоубийства.

Попытки применить меня в качестве "тарана по орг.проблемам" прекратились, но что сбор пойдёт из моей "десятины от всего, на гражанах взятого" — без сомнения. Ну и ладно, может, оно и лучше: благое дело, не себе, а церкви православной... Поскольку всё равно деваться некуда, то хоть сделаем благочестивое выражение на лице.

Отдельная тема: что с собой везти.

Понятно, что нужно взять то, что потребуется в походе. Например, бочонки под пресную воду, муку.

То, что надо в повседневном быту: ножик, портянки. Это, вроде бы, у каждого есть. Но, как показал беглый осмотр, не у всех. Поход долгий, нужного количества, качества...

До смешного:

— Ты в чём в поход пойдёшь?

— Как это? В сапогах.

— В этих? Это валяный сапог, тёплый, зимний. В Греции, летом... обезножишь. Простые сапоги есть?

— Откуда?!

Летняя форма одежды в войске отсутствует. Взяли у местных. Это нетрудно. Но надо ж сказать. И проверить.

* * *

Странно мне. Множество коллег описывают свои путешествия. В том числе — лодочные. Вполне грамотно, внятно. С подробностями. Но как собрать в две недели караван из нескольких десятков морских лодий, какие при этом возникают проблемы... Я не про отсутствие компаса или особенности смоления лодок под мартовским солнцем — просто спецификацию необходимого.

Пилы поперечные брать? Или топорами обойдутся? — Понятно, что наши обойдутся. Достаточно ли хорошо?

* * *

Самое болезненное — что туда вести. Нужны подарки, подношения. Цены там... я уже. И наречённый митрополит Кирилл, и будущий жених Всеволод должны прилично выглядеть. Две головы одеть — не проблема, одно-два-три пристойных одеяний каждому найти можно. А остальных? А там же и платить надо! Покупать не по дешёвке.

Чисто для знатоков. Шкурка бобра в Новгороде в этом столетии традиционно — гривна. Даже используется как синоним в юридических документах. В Царьграде можно отдать по пяти безантов. Круто? 500%? Но это "пять" — жалование рядового гарнизонного солдатика. Гвардейцы получают вдвое-втрое. Посольские должны выглядеть, питаться, жить не хуже императорской гвардии. А лучше — лучше. Обе миссии — длительные. Где взять денег?

"Встречают по одёжке..." — где взять столько денег, чтобы дожить до "провожают по уму"?

Реликвии, книги, иконы... просто золото-серебро, рубины-изумруды, жемчуга-диаманты — грекам особо не интересны. Конкретному референдарию квезитора, безусловно, будет очень к лицу золотая гайка с карбункулом, подаренная в знак уважения в ожидании скорого и благожелательного сообщения орфанотрофу Нового Рима о необходимости поселить бедных путешественников в удобном, тихом, спокойном месте. Таких цацек потребуются десятки, пока наши послы дойдут до уровня, где дела решаются. Дальше "вымогательство бакшиша" продолжится. Чем уровень служителя выше, тем "барашек в бумажке" должен быть жирнее. Хотя и реже.

Я как-то от этого отвык. У меня за подобное отправляют на лесоповал безвозвратно. Мои люди в соседних государствах взяток не дают. Ибо всякое вымогательство сразу переходит на верхний уровень. В Рязани — к Живчику, в Суздале, Ярославле — к Боголюбскому. В Булгаре — ташдар, эмир. В Саксине — хан.

Понятно, что нужно понимать местные законы и обычаи, представлять себе область ответственности конкретного чиновника, официальную легальность собственных требований. Но, при нарушении "законной благожелательности", тема выкатывается на самый верх, где уже заключены соглашения и установлены отношения. А потом вниз идёт раздача с максимально возможной жестокостью.

Склерозом — не страдаем, наглядность — обеспечиваем. Пары отрубленных чиновных голов хватает на год.

Я не злодей, и мне не так уж жалко денег. Но время...

— Зайдите завтра.

— Зайду. Но уже не к вам.

* * *

Паркинсон указывал, что в бюрократической иерархии уровни "кивальщиков" и "отклоняльщиков" чередуются. Если клерк говорит: "нет, нельзя", то его начальник скажет "да, можно".

Паркинсон предлагает стратегию, состоящую в том, чтобы минимально тратить силы и время на уровнях "отклоняльщиков", добиваясь лишь передачи вопроса на следующий. И максимально использовать очередного "кивальщика", добиваясь окончательного решения в требуемом духе на этом уровне.

* * *

У меня ситуация другая: мои купцы — не купцы, а чиновники от торговли. Не человек против бюрократии, а одна бюрократия против другой.

У купца задача получить максимум прибыли при минимуме издержек. Если дача взятки дешевле, чем недача, то что ж не дать? Всё понятно, все так делают.

Напомню: здесь взятка не является преступлением. Не надо нормы европейцев конца второго тысячелетия "опрокидывать" в его начало да ещё по всему миру. Империализьм это. С анахронизьмом.

"Дарение", "подношение", "поклон", "посул", бакшиш, "дать должность в кормление"... норма жизни. Сумма полученных взяток засчитывается в официальный доход. Шариат, одат, "варварские правды", иные кодексы этой эпохи — наказания за взятку не содержат.

"С сильным не дерись, с богатым не судись" — совет исконно-посконного юриста-травматолога.

"Все так живут".

Не я, не мои люди. Я последовательно навязываю суверенным соседям чуждые им общественные нормы. Голимый империализм. Типа: взятки запрещены.

Идея индустриализации даёт неизбежную специализацию: а что ж нам не завести "проходчика"? Который будет "проходить" тамошних чиновников. Оставляя за собой ровную гладкую... дорогу. Для своих, конечно.

Появляется человек, по виду купец, цель которого не прибыль, а "расчистка тропы", устранение с дороги "барашколюбивых" представителей власти. Если есть согласие с высшими местными властями, то преграды, по сигналу, устраняют они. Если нет... то мы сами. В Биляре и Саксине эти темы пришлось проходить... интенсивно. Обеими способами. Тамошние бюрократии — уже "освоенные территории".

В Царьграде "права качать" послы смогут только после того, как получат "высочайшее благоволение". Да и потом, учитывая изощрённость и разветвленность византийской бюрократии...

Для сравнения: у ромеев классов чиновников — более полусотни, у нас, после Петра Великого — четырнадцать.

Везти в подарках меха? — Да. Но соболя редки, чернобурок нет вообще, бобры не часты, зайцы и белки — дешёвка.

Мы вытрясли весь киевский мех.

"Мы вытрясли"... Сначала православное воинство грабит местных и отбирает у них шкурки, шубы, шапки. Потом кто-то "стучит" мне или Боголюбскому. Посылаешь людей к конкретному "выгоду получившему", сам — к его князю.

Нужна синхронизация — если приехать к князю рано и сказать:

— Пусть твой боярин Ядрило Заедрилович отдаст шубу соболью, — боярин её так спрячет...

Если мои люди приедут на двор, где этот боярин стоит, слишком рано, то дело перейдёт в ссору, в рубку... А оно надо?

Просто сказать:

— Люди русские! Сдавайте иностранную валюту и предметы роскоши! По-хорошему!

Тебе так ответят... Исключительно согласием:

— Ура! Мы — всей душой! За веру, царя и отечество! Но... нетути.

Кроме меха, в караван, деваться некуда, пошла ювелирка.

Эффект... В три дня вся армия перестала носить драгоценности. Я аж умилился: какие все сразу скромные стали. Венчальное кольцо, батюшкин крестик — всё. Когда гридни и с упряжи решты поснимали... Кирилл, по моей просьбе, произнёс яркую проповедь. Об избавлении от греха гордыни путём отстранения от искушения ювелирными изделиями. Все умиротворённо кивали и благостно крестились. Потом закладывали друг друга, и мы вынимали разные цацки, подвески, ларчики...

Озлобление нарастало. На княжеский конфликт с коронацией Боголюбского, на конфликт церковный вокруг "спора о посте" и избрания Кирилла, на концентрированную ненависть ограбляемых киевлян, накладывалась и злоба "попавших под реквизиции" соратников.

Все понимают, что средства идут не Боголюбскому, а на богоугодное дело — на обретение Русью своего митрополита. Но... а почему именно я должен за это платить?! И вообще: а нафига нам тот митрополит? Пусть греки сами...

Уже отправив караван мы свели суммы расходов. Оценка — сто тысяч кунских гривен. Причём собственно серебра или монет золотых почти не было.

Годовой совокупный бюджет всех русских князей.

Ни один русский князь не смог бы собрать такой караван сам.

Ни один Великий Князь не смог бы заставить их отдать столько.

Даже и Боголюбский, венчанный Государь Всея Руси, при всей свой последовательности, трудолюбии и жестокости, не смог бы провернуть такое дело в такие сроки.

Только тотальное ограбление "матери городов русских" православным воинством, с последующим глубоким и жестоким "ограблением грабителей", позволило собрать такие ресурсы. Их хватило. Хотя и без шикования.

Ряд совпадений: форма взятия Киева, присутствие Боголюбского, его венчание, свойственная ему жёсткость.

"С мира по нитке — голому рубаха" — русское народное наблюдение.

Мы не стали богаче, но отобрав чуток у множества "нищих", смогли в одном месте-времени создать для небольшой группы людей внешность обеспеченных. Чтобы их благосклонно "встретили по одёжке", начали разговаривать. А уж проводы "по уму" — само собой.

Всё это можно было сделать мягче. Потом, позднее. Упустив возможности. Как упустил возможность иметь собственного митрополита на "Святой Руси" Ростик, затянув с отправкой каравана в Константинополь. "Дорога ложка к обеду".

Очень раздражала глупость ситуации: у меня во Всеволжске всё это проще. Тонна "кошачьего золота", например, и проблемы решены. Но оно там, а я здесь, и времени нет.

Закрутился я с лодейщиками. Потом пришлось разговоры разговаривать с Матасом.

Он, понятное дело, совсем уже не тот "жонглёр с мечом", за которого Долгорукий одну из своих дочерей отдал. Погрузнел князь Новгород-Северский, брюхо отрастил. Годы-то идут. Козликом уже не скачет, но "лёгкость в мыслях необыкновенная" наблюдается. То он про одно, то про другое, то бояре его в разговор влезут... Как-то беседа тянется, крутится вокруг чего-то. Прямо не называемого.

Они чего — "Гарри Поттера" начитались и хотят про Волан-де-Морта посплетничать? В 12 веке?!

Постепенно доходит почему они вокруг меня "петли вьют".

— А не расскажет ли Воевода Всеволжский — чего Государь наш думает?

— Да об чём же?!

— Да об всё том же. О княжении Черниговском. Уж-то наш-то князь-то Олег-то Святославович, уж он-то за Андрея свет Юрьевича, за Князя Всея Руси Великого, в отца свово верностью, да храбростью, да удалью. Да к юрьевичам во всегда с приязнею сердечною. А вот Гамзила... такой-сякой... скрадедный да перескочливый... и в поход не пошёл, и присягу не принёс... замышляет, поди, измену-каверзу... противу нашего, стал быть, венчанного... надоть бы... того шакалюгу злобного... с Чернигова-то города... Да и отдать-то нашему-то, славному да верному, отцов-то стол...

Оп-па. Меня приспособили. На роль ходатая. Просителя перед Андреем. Толкача-лоббиста.

Ваня, может ты найдёшь себя в лоббировании? Или — в ипичментовании?

Тема — важнейшая. Перед которой меркнет всё: и Иерусалим с Крымом, Степью, каналом. И венчание в государи, и выборы митрополита.

Я не про конкретно Матаса и Чернигов. Самая главная тема для русских князей: как Русь делить будем?

Салтыков-Щедрин:

"Когда и какой бюрократ не был убеждён, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать?".

Русские князья — не бюрократы из "России, которую мы потеряли", но тоже хотят "подходить и закусывать".

Всё остальное, вся моя бурная деятельность последние дни... лопотание дитячье. Какие, нафиг, шлюзы?! — Кто какой удел получит — вот что важно! Собственно, именно для этого Великий Князь и нужен: для контроля правильности получения и передачи уделов. А уж что там внутри...

Мы ж из "Русской Правды" не сильно выскочили? Веру православную почитаем? Злобствований страшных, вроде ослепления близкого родственника по навету — не делаем? А остальное — мы и сами, без вас, Ваше Ве.

Они ещё не поняли. Что добавление в титул слова "Государь" меняет суть сущности. Что принятие клятв "на всей воле его" от городов русских, и "почитать в отца место" от русских князей, не ритуальные заморочки, а реальное действие.

Подозреваю, что и сам Боголюбский не вполне понимает, что такое самодержавие в масштабах Всея Руси. Но чувствует, боится, не хочет, тянет время...

Потому что "почитать в отца место" означает, в частности, конец одного из фундаментальных столпов нынешней "Святой Руси" — Любеческого решения.

* * *

Чисто для знатоков.

Любечский съезд (1097 г.) — съезд русских князей в Любече (на Днепре) с целью объединения против половцев. Непосредственная причина: заключение мира с Олегом Святославичем ("Гориславичем"), с которым Мономах боролся с 1094 г.

В тереме Любечского детинца шесть князей приняли решение:

"Кождо держить очьчину свою".

Право наследования каждого из сложившихся на тот момент княжеств ограничено определённой ветвью Рюриковичей. Новый политический строй на Руси — крупное феодальное наследственное землевладение.

Не приехал полоцкий Всеслав Брячиславич, посчитав, что ему нечего делить или с кем-либо делиться.

Мономаху достались Переяславль, Суздальско-Ростовская земля, Смоленск, Белоозеро; Олегу и Давыду Святославичам — Чернигов и Северская земля, Рязань, Муром и Тмутаракань, их исключили из наследников Киева. Остальные князья тоже получили желаемое. В рамках возможного.

Уже в ноябре того же, 1097 года, нарушив договорённости, волынский Давыд Игоревич при поддержке киевского Святополка захватил и ослепил теребовльского князя Василька Ростиславича (Святополк обманом заманил в Киев).

Ослепление Василька здесь тема уровня убийства Бориса и Глеба. Образ и подробности все знают и постоянно используют в беседах.

Последовали походы по восстановлению порядка. Мономах посадил, было, своего сына в Муроме — убили, Рязань с Муромом отвалились с ещё одной ветвью рюриковичей, Тьмутаракань ушла в вассалы Византии, "гориславичи" влезли между мономашичами на Киевский стол, Мономах прибрал Волынь и Туров, слепого Василько сняли с князей (слепой же!), но он княжил до самой смерти... Обычные перипетии становления феодальной раздробленности.

Закон — есть. О нём помнят, постоянно на него ссылаются. Постоянно нарушают. Приводя веские аргументы из серии про родство.

Как Туровский Юрий, "севший" не по закону, без "аргументов", отбивался — я уже...

* * *

Глава 599

Моя позиция Боголюбскому известна, она близка к "нашему всему":

"В бочку всех их посадили,

Засмолили, покатили

И пустили в Окиян.

Прям на остров тот — Буян".

Боголюбский отвечал мне... грубо.

Забавно: надо убрать уделы — понимает. Так сделано у него в Залесье, в Смоленском княжестве, в Новгородской земле, в Рязанской, Переяславле, Галиче... Но распространить тот же принцип на совокупность княжеств, на всю "Святую Русь"...

Типа модификации ответа Крестителя на вопрос о трезвости:

"Сила русская — князья. И без них никак низя".

Для меня вся удельная система — маразм. Мерзость и пакость. Вне зависимости от "аргументов". Но просто сказать Гамзиле:

— Пшёл с Чернигова!, — нельзя.

Каждый князь примерит эту ситуацию на себя, почувствует опасность. Для себя. И поддержит, словами, деньгами, дружиной, сколько-нибудь пристойного противника Боголюбского. Каждый.

Воевать со всей Русью... "Я псих, но не дурак" — уже говорил?

Повторю: речь не про возможные приобретения и преференции в ходе мятежа. Такое не озвучивается. Главное: легальность, следование закону, "по правде". "Выглядеть правильно".

Нужно найти "аргументы". Какие-то. Здравый смысл, экономика, обороноспособность... — не работают. Только юридически-родословно-православные. Чтобы устранение Гамзилы из Чернигова не вызвало немедленного консолидированного отказа русских князей от Государя. И от меня, с "белоизбанутостью Всея Руси", заодно.

Гамзила, третий, после Новгорода и Волыни, противник. Осторожный, умный, сильный. Матас, в такой ситуации, с его братьями — героями "Слова о полку...", может быть очень... интересен.

"Два года человек учится говорить, а потом всю оставшуюся жизнь — молчать".

Я уже многому научился: на все заходы Матаса и его людей — промолчал.

В расположение вернулся затемно. Пока то да сё прибегает постовой:

— Там князь Михалко Юрьевич приехамши. Санями.

"Санями"? Расхворался сильно? Или тело своё белое для игрищ любовных бережёт-лелеет?

Возчика с парой гридней его охраны — накормить, князя — проводить. В баньку.

Факеншит! Вот мне только, при нынешней захлопотанности, князей русских распробывать! И так, и так, и эдак... Бли-и-ин!

К моему приходу Михалко уже разделся и сидел на лавке. В простынке и глубокой задумчивости.

"Я несла свою... беду".

Несла-несла и принесла.

— Ну, что Машутка, решился? Подлечь под Зверя Лютого? Ну, давай. Показывай. Товар лицом. Мордочку-то твою я уже видел.

Молча, серьёзно, неторопливо, вдумчиво встал, снял простыню. Обнажился. Демонстративно? Демонстрационно? Показательно?

— А поворотись-ка... Машенька.

И я не Тарас Бульба, и он мне не сын. Но — "поворотился". По команде нагнулся, расставил, раздвинул, встал в коленно-локтевую... Изготовился. К приёму "лекарства" внутрь.

Мимики, дополнительной моторики, звуков, изменения дыхания, взглядов, дрожи в конечностях... ноль. Никаких внешних выражений эмоций.

"Белый индеец". Стоик.

"Стоик" — это который любит "стоя"? А "киник" — который по-собачьи? Тогда я вижу анти-эпикурейца: готов терпеть любые муки и унижения. Высокого градуса посвящения: прошедшее после нашей беседы время использовано для эффективного аутотренинга. Может, даже и медитировал.

Не только. Волосня выщипана, всё промыто и промазано. Исподнее...? — чистое, переменил.

— Это — холопская гривна. Надев её, ты полностью отдаёшь себя в мою волю. Навечно. Душой и телом. Надень.

Надел. Ни рука, ни глаза не дрогнули. Голос совершенно спокоен. Повествователен.

— Да. Мой Господин. Навечно в твоей воле.

Факеншит! Круто их в Византии учат. Такого уровня самообладания в подобной ситуации я на "Святой Руси" не видал. Полное подавление внешних проявлений чувств. То-то Боголюбский называет их "лживыми аспидами": по морде змеи не понять — то ли она тебя просто разглядывает, то ли готовится к смертоносному броску.

Всего два звука от себя: полустон, когда я велел встать на колени, и похожий задавленный вздох, когда несколько резко повернул ему голову, осматривая шею с надетым ошейником.

С шеей понятно: травма позвонков при силовом захвате. Типовая проблема борцов: их постоянно головой в ковёр втыкают. Повреждение встречается у спортсменов чуть ли не в сорок раз чаще, чем у "мирных" людей. А вот чего у него ниже? — Нет, я не про то, о чём вы подумали.

— Ну-ка встань. Здесь болит?

— О-ой. Да. Господин.

— А здесь? Давно? Голова кружится? Холодным потом прошибает? Ну-ка, вздохни глубоко. Тошнота и рвота бывают? Сильная боль справа под рёбрами? При движении усиливается? Моча с кровью?

Хреново. Похоже, что при том захвате, который Бастий устроил Михалко, он не только воткнул князя головой в снег, но и врубил по печени. С другой стороны, смертность при повреждении этого "второго сердца" даже в 21 в. — от 10%. А Михалко — живой, даже на коне ездит.

Ни УЗИ, ни инструментальной диагностики вообще — у меня нет. Если и было внутренне кровотечение, то... прошло. При подобных травмах скорую надо вызывать сразу, а тут... Такие повреждения часто бывают в комплекте с другими внутренними органами. Почки, вроде, целы. Вроде... Часты осложнения. Вплоть до перитонита. Но он же живой?

— Сядь.

Всё тот же стиль: неторопливо, без дополнительных звуков и движений, спокойно. Сел на лавку. Коленки сдвинул. Как юная скромная девственница — мужчины так не садятся.

* * *

Факеншит! Я бы поверил. Если бы не знал его пост-истории.

Через три-четыре года в РИ Михалко будет оборонять Переяславль. От бесчисленного, из нескольких орд собранного, половецкого полчища. Вооружённого, кроме обычного оружия, "греческим огнём" и "огромными луками, которые тянули полста взрослых мужей". Оборонит. За что попадёт в русские былины. В числе всего нескольких русских князей за всю историю "Святой Руси". Олег Вещий, Креститель, Мономах... и вот он. В былины — не в летописи или жития. Ни Боголюбскому, ни Большому Гнезду в устной памяти народной места не нашлось. А вот Михалко...

"Скромная девственница". "Сдвинула коленки" на Переяславльских валах. Кончак с Кобяком бились-бились... да сами и отвалились. Не солоно хлебавши.

* * *

Плеснул себе той же гадости, что и прошлый раз.

— Тебе не наливаю. Вред будет. Похоже, Бастий тебя сильно помял. Что-то повредил тебе в требухе.

— Поэтому господин мною брезгует? Никакая телесная боль не сравнима с болью душевной от холодности господина к рабу его.

Мда. Глубоко медитировал. Прямо концентрированной нирваной шибает. И слов много знает. Я, по началу своему в этом мире, до подобных формул не додумывался.

Брезгаю? Можно и так сказать. Можно — сочувствую. Или — являю милосердие к болящему. Можно — избегаю умножать боль в этом мире. Выбранный им вариант... его характеризует.

— К использованию обычным для юношей способом ты непригоден. Да за тебя и взяться-то нельзя. Или от боли кричать начнёшь, или в обморок завалишься.

— Господин очень добр к рабу своему. Смею заверить: я умею терпеть боль. И готов вынести всё, за ради удовольствия господина моего.

Такая жгучая жажда Иерусалима? Ишь как из него... формулировочки выскакивают. Без запиночки. Большой личный опыт? С какой стороны?

— А как насчёт "суздальского поцелуя"?

Пробил. Чуть-чуть. Не в интонации, жестикуляции, мимики. Только чуть краски на скулах. Это хорошо, румянец — признак работающей печени. Так-то он постоянно бледный.

— Я... я не опытен в... в этом деле. Но если господин будет снисходителен к рабу своему...

В "этом деле" — не опытен. А в другом? Звёзды по фюзеляжу рядами?

Михалко неторопливо, как и всё, что он делает нынче, сполз с лавки на колени и на четвереньках прошествовал к моим ногам. Поймал его за волосы только когда он уже всунул голову между моих раздвинутых колен.

— Что, князь Михаил, так хочется? Пососать?

— Да, мой господин. Нет большего счастья для верного раба, чем доставить удовольствие своему господину. Для рабыни. Для Машеньки.

Своеволен. Подчеркнул разницу. Между князем и рабом. Две ипостаси. Одна — здесь, головой меж моих ляжек. Но и вторая не отринута. Вошёл в образ? В один из нескольких? Надел маску? Карнавальную?

— Ползи. На своё место.

Ползёт. Ага, пошли проколы в образе. Задницей не крутит эдак... увлекательно, через плечико не оглядывается заманивающе, как вчера Севушка изображал. Забираясь на лавку, не сдержал оха.

"Тяжёлый подросток". Ставший русским князем. "Трудное детство". В княжеском и императорском домах. Неблагополучная семья. Великокняжеская. "Дурное окружение". В форме имперской аристократии. Отрочество "в чужих людях". Среди родни и сановников. Травма печени. В результате измены подчинённого. Ожидание гибели. Из-за вражды со старшим братом.

Один. В ненавистном и ненавидимом мире.

"Жить без любви, быть может, просто,

Но как на свете без любви прожить?".

Он — пытается. Ничего не любить и всё ненавидеть.

"Мои люди — десять тысяч всякой сволочи".

Это — "моя сволочь"? Среди приходивших во Всеволжск подобных... "волчата ежиком" — густо.

Человек, наполненный злобой, может быть хорошим работником. Тщательным. Аккуратным. В должности рядового надзирателя в концлагере. Он может великолепно держать себя в руках. В роли бухгалтера-ревизора. Но в любой момент у него может "снести крышу". И он начинает расстреливать учителей и однокашников из автоматического, как регулярно вытворяют "сорвавшиеся с резьбы" подростки в моём времени. Впадает в бешенство. Стрелять, ломать, резать, кусать... всё, что попало.

Нет уж, проверять его послушание на моём самом дорогом друге... При здешней медицине потери могут быть... необратимыми.

Парень — находка. На роль резиновой бомбы. Сбросить на врага и он будет до-о-олго подпрыгивать. И давить всех попавшихся. Или — надкусывать да оплёвывать. Ядовитой жёлчью.

— Ты прав — ты лучше своего брата. Ты умнее, сильнее, храбрее. У тебя есть один недостаток.

— Да, господин. Я помню твои слова. Но я надеюсь, что сумею, если господин позволит...

— Ты не понял. Речь не о сравнительной геометрии ваших задниц, речь о геометрии ваших мозгов.

Второй раз. Пробил маску "белого индейца".

Изумлённый взгляд: "так ты ещё и в мозг сношать будешь?!".

Х-ха. Если ты не заметил, то это моё основное занятие. И не только с вами.

— Ты лучше Всеволода во всём. Но — глупее.

Как-то начинаю Боголюбского воспроизводить: "дураки", но "правильно говорят".

— Там где Севушка следуют чувству, ты пытаешься рассуждать, логически оценивать. Ты прав: твоя рациональная часть сильнее такой же у него. Но ведь это только часть. И поэтому ты проигрываешь ему. Вы оба добровольно одели мои ошейники, приняли мою власть над собой, вы оба согласились стать моими наложниками. Но его страх передо мной переварился в любовь. Ты видел с какой радостью он смотрел на меня сегодня. А ты... ты едва сдерживаешь свою злобу. Ты готов сделать всё, что сделал Севушка. Но при этом захлёбываешься от ненависти, от отвращения. Ко мне. И — к себе.

— Нет! Он слабак! Я лучше!

Треснуло и посыпалось. Скорлупа развалилась. Значит, я прав. Сходство в поведении с братом приводит в бешенство? — Повторим и усилим.

— Этот слабак пришёл сюда, чтобы спасти жизни. Свою. И твою. Пострадать "за други своя". За брата своего. А ты? Ты пришёл, чтобы отобрать у младшего дарованное ему. Как когда-то давно отобрал у него подаренную в Пердуновке зажигалку. Он пришёл спастись и спасти. Ты — приобрести. Отобрав. Оттеснив. Возвысится, стать большим начальником. Королём. Ты готов отдаться за власть, за владения, за деньги. Как продажная девка. Проститутка. Порни.

Молчит, смотрит в пол. С печенью у него непорядок — пошли пятна по предплечьям.

— Всеволод исполнит порученное дело с любовью. К себе, к делу, ко мне. А ты? С ненавистью, злобой и отвращением? Много ли так наработаешь?

— Господин! Я буду стараться! Я не выйду из твоей воли! Я докажу! Трудами непрестанными...

— Довольно. Одевайся.

— Но, господин мой...

— Поторопись. Исполнить мой приказ.

Испугал. Не насилием, а отказом от него. "Обманул ожидания". Забавно...

Не верю. Всеволоду — потому что слишком изменчив, адаптивен. Этому — потому что чересчур зол, непробиваем. Если оставить его в покое, то скорлупа зарастёт в три дня. Маска вернётся на место. Чуть подправленная умильными раболепными улыбками в мой адрес.

Как можно браться за дело, сгорая от ненависти? — Можно. Если дело простое и недолгое. Яму копать. Но он князь, а не землекоп. Дела правителей — продолжительны и непросты.

Годен ли он такому виду трудовой деятельности?

Воин он славный — знаю по летописям. Но, по Тамерлану, "меч — десятая доля от дел правителя". Потянет ли? — Иншалла.

Два года назад, обрабатывая Ростиславу Андреевну, я страдал от нехватки времени. Юная девчонка, мало что видевшая в жизни, всем испуганная, потерявшая мужа, дом, преданная собственной матушкой. У меня — инструменты, подземелья, обученная прислуга. "Зверинец с бабуинами", параплан, швертбот... Четыре месяца!

Здесь... И дело не в его свойствах — у меня вульгарно нет времени. В ближайшие пару месяцев я не смогу потратить на него более десятка-двух часов. Элементарно: не могу даже изолировать его. Поставить под контроль его общение, режим, диету.

Да, кстати.

— Запоминай. Бастий тебя серьёзно помял. Шея пройдёт, а вот боль в правом подреберье... Я не лекарь, толкового лекаря по таким делам у меня тут нет. Ежели дела мои пойдут хорошо, то, может быть, пришлю к тебе кого-нибудь. Пока же последуй моим советам. Хмельное — не пить. Вообще. Не есть жирного, солёного, острого. Не трястись. В седле или в телеге — нет. Сани... осторожно. Лучше лодкой.

В РИ его последний поход к Городцу Радилову на Волге закончился "везут меж угорьских иноходцев". Неудачно попрыгал по тамошним обрывам?

— Господин! Вот же! Самое моё! Царьград, Иерусалим, Сурож... всё морем.

— Ты плохо слышишь? Это дело отдано Всеволоду. Не тебе. Ещё. Не вздумай, подобно мартовскому коту прыгать по заборам — сдохнешь.

— Я воин, а не кошак. И место моё — в седле.

— Ну вот, а говорил: "Мой Господин. Навечно в твоей воле". Трепло.

Насупился. Никак не может застегнуться: пуговицы прокручиваются в нервно сжимающихся пальцах. Но — упрям. И достаточно изворотлив: способен попытаться понять интересы не только свои, но и противника.

— Мой господин, в седле, с саблей, с доброй дружиной и толпами степных всадников, я смогу принести больше пользы. Тебе.

— Нет. Нет ничего хуже дурака с инициативой. Ты пока не знаешь ничего о моей пользе. Ничего, кроме вреда, ты принести не можешь.

— "Пока"? Ты не лишаешь меня Покрова Богородицы?

— Её покров — только её. Ни человеку, ни ангелу не совладать с ним. Но я сохраняю над тобой полог моего внимания. Как, кстати, и ошейник на твоей шее.

А вот этого он не ожидал. Был уверен, что, как с Севушкой, я сниму перед расставанием.

— Но... как же... все же увидят...

Отлично. Напоминалка-отвлекалка.

"Прежде думай о цЕпочке,

А потом о себе".

— Замотай тряпкой. От этого будет польза — шею сбережёшь.

Э-эх, нет времени. Вот сейчас бы, когда его уверенность в себе покачнулась, когда появилось сомнение и недоумение, когда на выжженной ненавистью ко всему миру почве вдруг, от бессилия, от непонимания, начинает проклёвываться росток надежды, неизвестно какой, неизвестно на что...

Долбать и долбать. Пока не выберется из закопчённых развалин личности маленький беленький червячок сути. Беззащитный. Слабенький. Не бронированный доспехами какой-то чести. Привычек. Общепринятых "добра и зла". Самомнения, общественного положения, опыта, знаний. Голый. Человечек. As is.

— Иди.

Ушёл.

Ну вот. И этого "познал". Пусть и без "глубокого погружения" в тело. Информация о личности получена. Реакции выявлены. Приоритеты и границы допустимости... имею представление. Детальность и полнота информации... как с "Порожным каналом" — где-то, как-то, типа... Но можно работать.

— Пантелей! Ты чего, спишь уже? Пиши грамотку к Государю. Прошу завтра... нет, уже сегодня, собрать совет. Как был сегодня. В удобное время. Сейчас детинец закрыт. Утром, до света ещё, отдашь сеунчею, чтобы отвёз и ответ получил. Не забудешь? Тогда на сегодня всё.

Та же комната, тот же состав, тот же стол, напитки и закуски. Скатёрку переменили — более насыщенный зелёный цвет. Посуда та же. Мытая? — Это радует.

Разница? — Князья более спокойны. Нет такого напряжения, как в прошлый раз.

Не так. Не все. Очень напряжён и испуган Всеволод. Боится. Что предложу его заменить.

Увидел мою дружескую улыбку — вздрогнул. Но — выдохнул, успокоился. Все верно, Севушка. Ты ж мой человек? А я своих не сдаю.

Аж трясёт Михалко. Со стороны почти незаметно, но мне-то, настропалившемуся определять эмоции Боголюбскому по его каменному лицу...

Интересно: он изменил костюм. Глухой, высокий, застёгнутый воротник-стоечка. Спрятал "холопскую гривну". Но мы-то знаем...

Вчера мы с Михалко расстались ни на чём. Типа: ты мой холоп, и я буду о тебе подумаю. Как-то. Например, "отдам в хорошие руки, недорого".

Напряжён Боголюбский. Он и так-то... Но повтор вчерашнего... Зачем? Что мы с Михалко полночи в бане провели — наверняка знает.

Андрей тоже пытается предвидеть, просчитать моё поведение. Брось, брат, "Зверь Лютый" это такая... вспзд...лятина. Хуже новогодней шутихи: летит, трещит, искрами сыпет. А потом вдруг — раз, двенадцать лендроверов — огнём горят.

Не напрягайся, у меня мозги иначе устроены. А главное — "свалка" другая. И что я из неё вытащу...

Остальные — благостные. Оно ж уже было? Головы не поотрывались? В темницы не посажались? — И ныне обойдётся. Ну, Ванька-лысый, давай, ври. Чё-нить заумно-забубённое.

Забубениваю. Заумно.

До А.С.Пушкина с его рефреноидностью "Сказки о царе Салтане" мне, конечно... но начнём с рефрена.

— Государь, прошу согласия твоего дабы высватать за брата твоего, князя Михалко, принцессу (пауза. Ага, гречники напряглись. Неужто передел принцесс пошёл? — Отнюдь. Вариативности, ребятки, вам не хватает) Софью. Дочь короля Вальдемара, короля Дании.

Какая прелесть! У Севушки — восторг облегчения. У Мишеньки — досада обманутых ожиданий. Хотя я ж предупреждал. "Велосипед" уходит к Севушке. За хорошее поведение. А Мишеньке — "пианино". Лабать тебе, парнишечка, гаммы с ноктюрнами. До не схочу.

У Перепёлки на лице:

— Ё-моё! Не х... себе!

Глебушка снова в счастье, Искандер — в отключке, Боголюбский... сморгнул и всё. Ждёт продолжения.

Наша Перепёлка — "птица Говорун", говорит первой:

— Ты чего? У данов второй Гроб Господень сыскал? Тоже спасать от басурман будем?

— Зря ты так, князь Глеб. Чувства верующих не следует оскорблять. Особенно, когда они твои единоверцы.

Ты, блин, меня только зацепи!

— Господь у нас один. И гроб у него — тоже один. Одна штука. Но, ежели ты, князь, Глеб, в язычестве закостенел, то некоторое сходство найти можно.

Съел? Помолчи, не сбивай.

— Вальдемар, Владимир Кнутович, король датский, правнук Мономаха. Посмертный ребёнок. Знаете про такого?

Здесь, в средневековье, принято знать своих родственников. Лично с Вальдемаром никто, кроме Боголюбского, не встречался, но представление о его истории имеют все.

Однако представления эти — разные в подробностях. Некоторые детали полезно напомнить, чтобы, имея общий информационный базис, слушатели могли придти к моим выводам.

Однажды в Пердуновке шёл дождь. Тот самый дождь, вода с Атлантического океана, принесённая циклоном, который я тогда предсказал, сидя на крыше амбара в "Паучьей" веси. Шёл дождь, а я думал, о том, что выводы — не следы. Следы можно смыть. Насовсем. А выводы — к ним приходишь. Пока есть дорога, пока есть "ходило" — снова придёшь к тому же. Нужно, чтобы эти князья пришли к моим выводам.

Заелдыриваем. Издалека. Но не "с сотворения мира", как здесь принято, а лет на семьдесят назад.

* * *

Жил-был король датский Эрик I Добронравный, любимец простого народа, хороший оратор, весёлый человек, любитель празднеств и разгульного образа жизни. Сторонник сильной королевской власти, но дипломат — избегал столкновения со знатью. Безжалостный противник грабителей и пиратов.

Потом Эрик отправился в паломничество в Иерусалим. По причине убийства собственноручно четырёх гостей в пьяной драке на пиру у себя во дворце. Он же Добронравный! — Сильно расстроился. По дороге побывал в Новгороде, принят в Константинополе императором Алексеем I Комнином, умер "пафосно" — в Пафосе на Кипре, 10 июля 1103 г.

Датчане тут же провели выборы нового короля: в те времена в Дании королей выбирали. Единственному сыну Эрика по имени Кнут — 10 лет, его кандидатуру даже не выставили. Сирота — на что он? Его мать отправилась в паломничество с мужем, добралась до Святой Земли и умерла там в тот же год.

Мальчик Кнут рос-рос и к девятнадцати годам дорос до настоящего "кнутовища" — до должности ярла Шлезвига. Шлезвиг в те времена был датским и назывался Южной Ютландией. Последующие пятнадцать лет он воевал с соседями-вендами. "Лавард" — его славянское прозвище. Самоназвался герцогом Шлезвига, получил от императора Священной Римской Империи титул герцога Гольштейнского и купил, там же, право именоваться королём бодричей. После чего пошёл завоёвывать "своё королевство". Успешно. Славян побил, "главного в той земле" — Никлоту Великого пленил, держал в оковах в Шлезвиге, требуя денег и подчинения.

Земли ободритов для Кнута Лаварда, как и позднее для саксонского Генриха Льва, оказались "смертельным выигрышем". Этот кусок сразу выводил его владельца вперёд первого ряда тамошних аристократов. После чего все "перворядники" кидались рвать на части достигшего такого успеха.

Через два года после получения титула "короля бодричей" Кнута убили.

"Случилось около этого времени, что Кнут, король бодричей, прибыл в Шлезвиг на торжественное собеседование с дядей своим Николаем (король Дании Нильс — авт.). Когда народ собрался и старший король, облаченный в королевские одежды, сидел уже на троне. Кнут, охраняемый толпой своих сподвижников, с короной Бодрицкого королевства на голове, сел напротив него. Король-дядя, видя, что племянник его в королевском уборе перед ним не встает и не дает ему, согласно обычаю, лобзания, затаил обиду и подошел к нему, намереваясь приветствовать его лобзанием. Но тот вышел ему навстречу на середину покоя, приравняв себя, таким образом, к дяде и по месту и по достоинству.

Такой поступок Кнута навлек на него смертельную ненависть. Ибо трудно описать, в какую ярость впал Магнус, сын Николая, присутствовавший с матерью на этом зрелище. Мать сказала ему: "Разве ты не видишь, что двоюродный брат твой, взяв скипетр, уже правит государством? Считай же, что он — враг, который не боится еще при жизни отца твоего присвоить себе королевский титул. Если ты еще долго не будешь обращать на это внимания и не убьешь его, то знай, что он лишит тебя я жизни и государства".

Возбужденный этими словами, Магнус начал строить козни, чтобы убить Кнута. Почувствовав это, король Николай созвал всех князей королевства и старался примирить несогласных юношей. Когда их удалось склонить к примирению, они заключили между собой договор. Но если со стороны Кнута этот договор выполнялся твердо, то Магнус коварно предал его забвенью. Ибо тотчас же после того, как, прикрываясь дружбой, стал он испытывать мысли Кнута и увидел, что тому чужды какие-либо подозрения, Магнус пригласил Кнута приехать к нему на чрезвычайное собеседование.

Жена Кнута (Ингеборга Мстиславовна — авт.), опасаясь засады, а кроме того, напуганная сном, который видела прошлой ночью, советовала ему не ездить. Однако, верный договору, этот муж не дал себя удержать и явился в назначенное место, как было условлено, в сопровождении только четырех мужей. В сопровождении стольких же человек пришел и Магнус. После того как двоюродные братья обнялись и крепко поцеловались, они уселись вместе, чтобы обсудить дела. И тут (6 января 1131 г.) выскочили из своих тайных убежищ сидевшие в засаде люди, напали на Кнута и убили его и, разделив тело его на части, с ликованием изливали на покойника свою жестокость...".

Последняя фраза позволяет вообразить яркую картинку. С расчленёнкой и "излитием жестокости".

После чего в стране началась династическая война.

Хронист (немец):

"Ибо даны только во внутренних войнах и были сильны".

Беременная Ингеборга бежала из Дании к отцу. Учитывая манеру крестить новорождённых через несколько дней после рождения, и имени ребёнка, Вальдемар родился уже на Руси.

Мономах уже умер, через год умер и дедушка — Мстислав Великий. Ему на смену пришёл Ярополк — дедушкин брат, смелый воин и способный полководец, но слабый политик и довольно вздорный человек. Ингеборга с маленьким сыном вернулись в Данию. В 1137 г., после убийства короля Эрика II Памятливого, который был женат на другой киевской княжне, сестре Ингеборге Мальмфриде (менявшей постоянно северных королей в качестве мужей), на ассамблее в Рингстеде эта сестрица и предложила в следующие короли 6-летнего Вальдемара. Ингеборга сказала на тамошнем варварском наречии: "ну вас нафиг", и вместе с детьми вернулась на родину.

Она была права: ребёнка бы просто прирезали.

Когда Сорте Плов (датский дворянин) пронзил Эрика II копьем, Эрик Хоконсон выступил против него с мечом в руке. Но Сорте посоветовал ему успокоиться, напомнив, что Эрик остался последним взрослым мужчиной в королевской семье, а значит, является главным претендентом на престол.

Дословно: "Убери свой меч, молодой Эрик. Сочный кусок мяса только что упал в твою миску!".

Этот Эрик стал королём Эриком III, приняв "упавший кусок мяса", получил прозвище "Ягнёнок". Едва ли не единственный из тамошних королей, кто добровольно отрёкся от престола. Добрый человек: родственников истреблял только за восстания.

На Руси, тем временем, крепчала феодальная раздробленность, кого-то постоянно резали, и мальчика вернули в Данию — под "Ягнёнком" больше шансов уцелеть.

Подросток рос, учился, жил в одной комнате замка с другим подростком — монашком по имени Аксель Абсалон.

Лет в пятнадцать, после смерти очередного короля, пошёл на войну. С одним троюродным братом против другого. Потом — опять, потом — сызнова. Несколько раз чудом оставался жив. То в битвах, то в засадах, то на пирах, оказывавшихся засадами и переходящими в битвы.

Одновременно Вальдемар получил и первую жену.

Виноват: не первую, а единственную, не жену, а невесту.

Три года маленькая Софочка жила в доме Вальдемара, поджидая, пока уже будет можно. Дополнить помолвку венчанием и консумацией. Другим условием, кроме физиологической готовности невесты, являлась социальная готовность жениха: стань королём. Хотя бы одним из трёх.

Её бешеная мамашка Рыкса Болеславовна побывала замужем за Магнусом, тем самым убийцей Лаварда. Сыночка родила, тоже Кнута. После гибели Магнуса в битве, Рыкса вернулась в Польшу. Где сходила замуж за русского князя из полоцких рюриковичей. Брак — политический: продвинуть "рыксёныша" на датский престол. Фокус удался — датчане избрали Кнута V. После чего надобность в русском муже сменилась на нужду в муже шведском. Политика поменялась — Рыкса развелась.

Проезжая через Данию, увидела сиротку из приличной семьи, скинула ему малолетнюю дочку и отправилась замужничать к шведам. Потом прирезали её шведского мужа и она вышла замуж за его убийцу.

Средневековье. Вот так тут живут.

"Вальдемар конунг данов взял в жены Суффиу, дочь Валада, конунга Пулиналанда и королевы Рикицы".

Двое сирот, тринадцатилетняя девочка, брошенная матушкой, уехавшей в Швецию, и двадцатитрёхлетний, уже вполне взрослый и почти король, давно брошенной матерью, вернувшейся на Русь, не стали капризничать и доказывать друг другу кто важнее, а принялись выживать.

Софья приняла активное участие в тогдашней общественной жизни Дании. Красивая, властная и жестокая женщина. Повелела сжечь в бане любовницу своего мужа Туве и ранила его сестру Кирстен.

Между поджогами и поножовщиной рожала: два сына и шесть дочерей. Это — выжившие и попавшие в хроники.

Десять лет назад (в 1159 г.) родила первую дочку. Назвали как мать — Софья. Софья Младшая, Софья-принцесса.

О ней я и веду речь перед князьями.

Для знатоков добавлю. Её мать, Софья-королева, пережила Вальдемара, снова вышла замуж. За ландграфа Тюрингии Людвига III, ровесника её дочери. Заявилась в Тюрингию с огромной свитой, чтобы все сразу поняли: кто из ху. Людвиг оказался "Благочестивым", отправился в Третий Крестовый поход. Но осознавал, что оставлять такую "мамочку" одну — рогов не оберёшься. И изгнал её. В 1190 году они развелись, она вернулась в Данию.

Похоронена рядом со своим Вальдемаром в королевской усыпальнице Рингстеда.

Вальдемар смолоду, даже с до-рождения, приобрёл большой жизненный опыт. Путешествия, заговоры, убийства, войны... При этом ухитрился сохранить добрый нрав и здравый смысл. В сочетании с уместной жестокостью и последовательностью. Имел хорошие отношения и с герцогом Саксонии Генрихом Львом, и с его противником, императором Фридрихом Барбароссой. Хотя те, временами, сурово враждовали. И, даже, с перемежающимися до крови, Папами Римскими. Хотя его верный Аксель Абсалон бил себя пяткой в грудь и вопил:

— Долой! Клятву императору — похерить! Ляжем под престол! Под Святейший!

Отношения с Саксонцем у них сложились во время Второго Крестового похода. Когда они безуспешно пытались взять Любек, а восемь сотен всадников Никлоты Великого вопили и визжали из кустов, не давая юным аристократам выспаться. Нет, не после ожесточённых штурмов, а после обильных возлияний.

Приязнь у них такая, что Вальдемар заключил с Генрихом Львом в 1164 г. договор: сын Вальдемара Кнут должен жениться на дочери Льва. Жениху в тот момент года три, невеста — такая же. Но отцы решили. Правда, невеста вскоре померла. Тогда Лев немедленно предложил следующую дочку. Очень уважал соседа.

Договор заключён в 1164 г. А где? — Это вводит в рассмотрение одно интересное место.

Глава 600

И сказал он (граф Адольф II Голштейнский, в 1143 г.):

"Разве это не вы завоевали землю славянскую и не вы купили ее ценой смерти ваших братьев и родителей? Почему же вы последними придете, чтобы владеть ею? Будьте же первыми, переходите в землю обетованную, населяйте ее, станьте участниками благ ее, ибо вам должно принадлежать все лучшее, что имеется в ней, вам, которые отняли ее у неприятеля".

На этот призыв поднялось бесчисленное множество разных народов, которые, взяв с собой семьи и имущество, пришли в вагрскую землю к графу Адольфу, чтобы владеть землей, которую он им обещал.

...граф Адольф пришел в место, которое называется Буку, и обнаружил здесь вал разрушенного города, который был выстроен злодеем божьим Крутом, и остров, окруженный двумя реками. Ибо с одной стороны его обтекает Травна, с другой — Вокница, у обеих болотистые и недоступные берега. С той же стороны, где путь пролегает по суше, находится небольшой холм, спереди загороженный валом крепости. Увидев столь удобное место и превосходную гавань, сей ревностный муж начал строить здесь город и назвал его Любек, потому что от находился неподалеку от старого порта и города".

Место и вправду оказалось удачным. Городок рос и вызвал зависть. У соседей. Например, у Льва:

"В один из дней герцог обратился к графу Адольфу, говоря: "Давно уже дошла до нас весть о том, что наш город Бардевик страдает от сильного уменьшения числа своих жителей из-за торга в Любеке, потому что все купцы туда переселяются. Также те, кто находится в Люнебурге, жалуются, что солеварня наша погублена из-за той, которую вы устроили в Тодесло. Поэтому мы просим вас, отдайте нам половину города вашего Любека и половину солеварни, и тогда нам будет легче переносить опустение нашего города. В противном случае мы прикажем, чтобы с этих пор не было больше торга в Любеке. Ибо мы не можем перенести, чтобы ради чужой выгоды мы должны были бы страдать от опустения наследия отцов наших".

Когда граф, считая такого рода соглашение для себя неосмотрительным, не согласился, герцог повелел, чтобы с этих пор не было больше торга в Любеке, чтобы нельзя было покупать и продавать ничего, кроме того, что относится к пище. И приказал перенести все товары в Бардевик, желая поднять свой город. И еще в это время он велел засыпать соляные источники в Тодесло. И было это повелено, чтобы причинить обиду нашему графу и воспрепятствовать процветанию вагрской земли".

Какая честная, простодушная аргументация! Никаких прав человека, торжества демократии, общечеловеческих ценностей. Прямо: "отдайте половину, нам будет легче страдать от опустения".

Упоминаемые здесь солеварни, несколько восточно-голштинских источников, как и речка Трава (Травна) — основа Великой Ганзы. Соль-путь-сельдь — причина союза Любека и Гамбурга, вокруг которого позднее сформировалась Ганза.

"В те дни город Любек был уничтожен пожаром. И послали купцы и другие жители этого города к герцогу, говоря: "Уже много времени прошло с тех пор, как в силу вашего распоряжения рынок в Любеке закрылся. Мы же до сих пор оставались в городе этом, надеясь на то, что рынок будет вновь открыт по благосклонности милости вашей, да и наши дома, с большими затратами выстроенные, не давали нам уйти. Теперь же, когда дома погибли, напрасно вновь строиться в месте, где не разрешено быть рынку. Укажи же нам место, чтобы мы могли построить, город там, где тебе будет угодно".

Тогда герцог попросил графа Адольфа, чтобы он уступил ему гавань и остров Любек. Но тот не захотел этого сделать. Тогда герцог заложил новый город на реке Вокнице в земле Рацисбург, недалеко от Любека, и начал строить его и укреплять. И назвал он этот город по своему имени Левенштад, что означает город Льва. Но так как это место было мало удобно для гавани и для крепости и заходить в него могли только небольшие корабли, герцог вторично начал уговаривать графа Адольфа согласиться на отдачу Любекского острова и гавани, обещая ему многое, если он повинуется его воле.

Тогда, изменив свое решение, граф исполнил то чего требовала необходимость, и отдал ему замок и остров. И тотчас по приказу герцога вернулись сюда с радостью купцы, покинув неудобный новый город, и начали отстраивать церкви и стены города. И отправил герцог послов в города и северные государства — Данию, Швецию, Норвегию и Русь,— предлагая им мир, чтобы они имели свободный проезд к его городу Любеку. И установил здесь монету и пошлину и самые почетные городские права. И преуспевал с этого времени город во всех делах своих и умножалось число его жителей".

* * *

Тут есть мелкие детали. Граф Адольф II погиб в битве, сражаясь вместе с саксонцами против восставших славян, в июле 1164 г. Именно этот человек завоевал Вагрию, простиравшуюся от Кильской до Любекской бухты. После него осталась вдова и четырёхлетний сын. В таких условиях благожелательность крупнейшего хищника в округе — Генриха Льва — условие выживание рода. Видимо, перед смертью "изменив свое решение, граф исполнил то чего требовала необходимость".

Лев чрезвычайно обрадовался, разослал послов, и в начале осени 1164 г. в Любеке, получившем "самые почетные городские права", прошли большие торжества с привлечением множества знатных персон.

Эта пара недель отмечена в истории несколькими важными соглашениями. Про сговор о браке детей между Саксонцем и Вальдемаром — я уже...

Второй договор, определивший историю региона на столетия — между Любеком и Висбю на Готланде под гарантии герцога. Забавно, что ни готы вообще, ни конкретно Готланд в "списке приглашённых" не упомянуты. Похоже, что ребята уже плотно сидели в городе и приглашать их в качестве гостей не было нужды.

* * *

Хронисту известен текст грамоты герцога, на которую позднее, после конфликта с Генрихом Львом и раздробления Саксонии ссылается Барбаросса в своей подтвердительной грамоте Любеку.

Народы, приходящие для торговли в Любек у Фридриха и в собственно любекских документах названы "восточными", а у Гельмольда (хрониста) и в грамоте Генриха Льва — "северными". Это немецкое словоупотребление (даны, шведы и проч. — норманны, "люди севера"), а "любекский" вариант — скандинавское (датское), для которого путешествие по Балтийскому морю и далее — путешествие "на восток". Отметим, что в варианте Гельмольда Русь в перечислении народов стоит на последнем месте, а в варианте Фридриха — на первом.

Любекские купцы играли главную роль в сообществе немецкого купечества, торговавшего с Готландом ("Theutonici Gotlandiam frequentantes"). Торговые связи Готланда с Русью к середине XII в. устойчивы и традиционны; с конца XI в. в Новгороде существует подворье готландских купцов ("Готский двор") с церковью св. Олафа. Немцы из Любека использовали новгородские связи Готланда для непосредственных контактов с Русью.

Договор 1191 г., восстанавливавший "старый мир", как он предшествовал конфликту 1188 г., заключался Новгородом не только с "Гъцким берегом", но и с "Немечьской землей". В это время Любек единственный крупный немецкий порт на Балтике, торговцы из нижнерейнских и из вестфальских городов не минуют его.

В новгородском договоре 1259 г. уже прямо сказано, что он заключается с Готским берегом, Любеком и немецкими городами, что подчёркивает ведущую роль Любека. В числе "латинских" послов, подписывавших смоленский договор 1229 г., трое послов "из Любка" названы сразу после послов от "горожан на Гочькомь березе" и перед послами от всех остальных немецких городов — Зоста, Мюнстера, Дортмунда, Бремена, Риги и др.

* * *

Кроме событий, дошедших до потомков в свидетельствах хронистов, случились моменты, которые не только не записаны для истории, но и от современников скрывались.

Среди блестящей толпы гостей присутствовали два сына покойного князя Руяна Ратислава: Теслав (Чеслав) и Яромир. Младшенький, Стоислав, остался дома на хозяйстве. Демонстрация мощи, богатства, множества союзников Саксонии привела братьев в крайнюю тревогу. При освящении городского собора братья принесли торжественные клятвы добрососедства и выразили уважение хозяину города.

Предполагаю, что после этого они немедленно кинулись к Вальдемару.

Ситуация у князей Руяна — "горячая". Генрих Лев покорил ободритов. Никлота погиб в стычке, его старший сын казнён как мятежник, младшего загнали на побережье, оставили маленький кусок отцовских земель на условиях полного подчинения. Местных давят. Отбирают лучшие земли для переселенцев, подчиняют понаехавшим немецким рыцарям, облагают налогами в пользу монастырей, уничтожают старую веру...

Короче: под саксонцами плохо. А они идут и идут. На север. Руян владеет Запезеньем — немалыми землями на материке, к западу от устья Одры. Это уже граница с Саксонией. В любой момент Лев может эти владения захватить. А то и сам остров. Поляки, например, поколение назад так сделали, саксонцы нынче мощнее.

Князья ищут союзника, который сможет их защитить от Саксонского Льва и, естественно, обращаются к другому сильному государю региона, к окрепшему за последние годы королю датскому, к Вальдемару.

Две подробности.

Вальдемар и Генрих — лично знакомы и дружественны. Делать Саксонцу гадость, утащить у Льва кусок из пасти... у Вальдемара личных причин нет.

Другое: у датчан к руянам давние счёты, набеги островитян на Данию были весьма разорительны, владетели Ютланда откупались, платили им дань. Правда, в последнее поколение ситуация стала симметричной: предыдущий король Эрик захватил Руян. Принял дань и присягу. Но выжигать не стал: ограничился клятвой отца братьев принять христианство. Обещание не выполнено, но братья — христиане по матери.

У братьев есть понимание, на основе наглядных примеров, что:

а) крещение не смертельно. Поморяне, лютичи, ободриты, вагры... уже поклоняются Христу.

б) крещение не помогает.

Столетие назад великий Готшалк мог плакаться епископу в Вагрии:

— Как же так? Мы же крестились! Вы же обещали, что притеснения прекратятся! А стало только хуже, немцы все лезут и лезут, грабят и грабят!

Опыт Второго Крестового похода показал, что, нашив кресты на одежды, христолюбивые рыцари так выпучивают глаза, что ничего не видят. Даже крестов. Лезут штурмовать стены, завешанными алтарными покрывалами. И рубят всё в клочья.

Завтра немцы в Любеке построят флот, набьют его христолюбивым воинством и заявятся на Руян. Отбиться не удастся — много их. И чего делать? — Искать защитника.

Помощь имеет цену. Что могут дать князья Руяна королю Дании, чтобы он защитил их от Льва? Причём король с герцогом ссориться не хочет, они друзья, там идут игры с династическими браками. Князья не могут просто "лечь" под короля. Типа: мы твои вассалы, мы тебе платим налоги — защити нас. Отобрать законную добычу у друга-рыцаря... не по чести, некошерно, неблагородно.

Если князья ничего не дают королю — он им не поможет. С какой стати помогать давним врагам?

Если князья дают что-то мирское — золото, воинов, земли — они ставят короля в унизительную для него ситуацию: он не благороден.

И тут включился друг детства. В смысле: епископ Абсалон. Фанатичный католик, яростный проповедник, сильный боец и организатор. Два года назад основал Копенгаген. Ко всем прочим несчастиям — большой поклонник Римского Святого Престола и Неистового Бернара. С тягой всех окрестить. Остальных — убить.

Епископ и разрешил эту ситуацию. Когда "и хочется, и колется, и вера не велит". Ему — велит. Поскольку руяне — язычники. Недостаток превращается в преимущество. При некоторых дополнительных условиях.

— Ура! Благое дело! Свет истинной веры! Разорить богомерские капища! Сжечь идолов! Спасти души человеческие из лап Сатаны!

Тема из мира тварного, с новыми торговым и брачным договорами, городскими правами, ленами и податями, переходит в мир горний: доношение благой вести до страждущих в темноте и заблуждениях.

Разговоры в Любече шли... сложно.

У князей есть ценности.

Их жизни. Что с ними будет — показал опыт Никлоты и его сыновей.

Их владения. Отберут. Опыт рассаживания графов и баронов в землях ободритов — убедителен.

Их народ. Как немцы режут славян — видели неоднократно.

Их вера. Вера предков...

Оно, конечно, святое. Но вот князья Западного Поморья — крестились. Наша мама — из этой семьи. Нас же родила? Мы же нормальные? Да, у Готшалка были проблемы после его крещения, восстание даже случилось. Наш предок, князь Круто, Готшалка и прирезал. Но это когда было.

Разговоры шли долго. Наконец, все созрели.

В самой Дании ситуация стабилизировалась. Вальдемар готовится к следующему шагу: отмене выборности короля. Ему очень нужна громкая слава. Что-нибудь военное — для потомков викингов. И во славу Христа — для них же. И — деньги. Деньги королям нужны всегда: аристократы это такая продажная... сущность.

Саксонцы усиливают давление, демонстрируют свою гадостность.

И тогда братья-князья призывают датского короля. Для разгрома святилища Святовита в Арконе.

В июне прошлого (1168) года датчане высадились на Руяне и устроили бойню в известном по всем северным землям святилище.

"Город Аркона лежит на вершине высокой скалы; с севера, востока и юга огражден природною защитой... с западной стороны защищает высокая насыпь в 50 локтей...".

"Посреди города была площадь, на которой стоял храм из дерева, изящнейшей работы... Внешняя стена здания выделялась аккуратной резьбой... включавшей формы разных вещей. В ней имелся единственный вход. Сам же храм заключал в себе два ограждения, из которых внешнее, соединенное со стенами, было покрыто красной кровлей; внутреннее же, опиравшееся на четыре колонны, вместо стен имело завесы и ничем не было связано с внешним, кроме редкого переплета балок".

"В храме стояло огромное изваяние бога, превышающее рост человека, удивительно выделяющееся четырьмя головами и шеями. Две из голов, казалось, смотрят — одна на грудь, другая как бы назад, остальные же две смотрят — одна налево, другая направо. Бороды сделаны бритыми, волосы созданы так, словно мастер ваял руянцев. На фигуре справа был рог из различных металлов, который священник ежегодно наполнял напитком, чтоб по его качествам предсказать будущий урожай. Левая рука опиралась на лук. Рубаха была сделана до локтей; нижние части рук были сделаны из разных сортов дерева и так причудливо соединены с коленями, что при первом взгляде трудно было распознать место их соединения. Ноги покоились как бы на полу и уходили в землю. Рядом висели уздечка, седло и другие атрибуты божества; его завораживающую внешность усиливал меч чудовищной величины, лезвие и рукоять которого выделялись мастерской обработкой и серебрились...".

"При храме... находились три сотни отборных солдат, считавшихся... дружиной самого четырехликого Святовита".

"Среди множества славянских божеств главным является Святовит, бог земли райской... в знак особого уважения они имеют обыкновение ежегодно приносить ему в жертву человека — христианина, какого укажет жребий. Из всех славянских земель присылаются установленные пожертвования на жертвоприношения Святовиту".

"С удивительным почтением относятся славяне к своему божеству, ибо они не легко приносят клятвы и не терпят, чтобы достоинство его храма нарушалось даже во время неприятельских нашествий.

...славянскому народу свойственна ненасытная жестокость, почему они не переносят мира и тревожат и с суши и с моря примыкающие к ним страны. Трудно описать, какие мучения они христианам причиняли, когда вырывали у них внутренности и наворачивали на кол, распинали их на крестах, издеваясь над этим символом нашего искупления. Самых великих [по их мнению] преступников они присуждают к распятию на кресте; тех же, которых оставляют себе, чтобы их потом за деньги выкупили, такими истязаниями мучают и в таких цепях и оковах держат, что незнающий едва и представить себе может".

"Руяне — жестокие племена, обитающие в сердце моря и сверх меры преданные идолопоклонничеству. Они первенствуют среди всех славянских народов, имеют короля и знаменитое святилище. (...) пренебрегая совершенно выгодами от земледелия, они всегда готовы совершать нападения на море, возлагая свою единственную надежду и все богатство на корабли".

"Ежегодно причитается идолу с каждого мужа и каждой женщины по монете как сбор на почитание. Ему уделяют также третью часть от военной добычи, так как она была приобретена с его помощью. Этот бог имеет также на службе своей 300 отборных коней и столько же всадников, вся добыча которых, приобретенная войною или разбоем, состоит под надзором жреца, который на выручку за эти вещи повелевает отлить различные священные предметы и храмовые украшения, сохраняемые им в запертых помещениях, где, кроме множества денег, собрано также множество изветшавших от времени пурпурных одежд.

...есть у божества конь белого цвета; святотатством считается выдернуть волос из гривы или хвоста его. Один лишь жрец имеет право ухаживать за ним и садиться на него, дабы от частого пользования священный конь не утратил своей святости. На этом коне, по мнению руян, Свантевит — ведет войны против врагов своего святилища. Потому считается особым знаком, если он, стоя в ночное время в стойле, так сильно покрывается потом и глиною, словно бы проделал длинный путь. Также от этого коня предсказания... принимаются".

Аркона — не город и не крепость. Там нет укреплений, кроме земляного вала с одной стороны и обрывов с других. Святовит — бог жизни, урожая, мира. Лучший дар ему — сноп свежих колосьев.

В Арконе был бой. Но не бойня.

Понятно, что "священный отряд" — "дружина Святовита", фанатично защищавшая своего четырёхголового бога, была перебита. Как фиванский "Священный отряд" при Херонее.

Видя разбегающихся перед македонской фалангой царя Филиппа греков, 300 фиванских юношей презрели бегство. Их стойкости удивлялись враги и сообщали, что узы братства и воинская доблесть дружины скреплены мужской любовью.

"Священный отряд" в Фивах состоял из любовников, проявивших величие бога Эроса в том, что бойцы отряда избрали погибель со славой перед невзрачной мизерной жизнью.

Мысль о том, что армия, составленная из любовников, непобедима, поскольку возлюбленный устыдится струсить на глазах любящего, а любящий предпочтёт смерть оставлению возлюбленного на произвол судьбы, высказывается Федром в "Пире" Платона.

"Ведь родичи и единоплеменники мало тревожатся друг о друге в беде, тогда как строй, сплочённый взаимной любовью, нерасторжим и несокрушим, поскольку любящие, стыдясь обнаружить свою трусость, в случае опасности неизменно остаются друг подле друга. Такие люди даже перед отсутствующим любимым страшатся опозориться в большей мере, нежели перед чужим человеком, находящимся рядом, — как, например, тот раненый воин, который, видя, что враг готов его добить, молил: "Рази в грудь, чтобы моему возлюбленному не пришлось краснеть, видя меня убитым ударом в спину".

Фиванский отряд называли "священным" по той же причине, по какой Платон зовёт любовника "боговдохновенным другом".

Отряд проявил себя в битве при Левктрах. Воины бегом атаковали неприятеля и вклинились в разрыв, образовавшийся при попытке спартанцев перестроиться. Спарта потерпела поражение, впервые за несколько веков своего существования.

У Херонеи, после битвы, Филипп Македонский, певший и плясавший от радости на трупах греков, оказался на том месте, где в полном вооружении, грудью встретив удары македонских копий, лежали все триста. Ему объяснили, что это отряд любовников. Он заплакал и промолвил: "Да погибнут злою смертью подозревающие их в том, что они были виновниками или соучастниками чего бы то ни было позорного".

Потом на этом месте поставили изваяния льва. В XIX веке один из греческих генералов расколол постамент, надеясь найти сокровище. Нашёл лишь замурованные копья и щиты погибших фиванцев. На некоторых щитах различимы имена друзей, бившихся вместе до конца. Рядом — братская могила с почти тремя сотнями останков.

Не берусь устанавливать аналогии между фиванцами и арконцами. Кроме трёх: священность, численность, результат — все погибли.

Добычи датчане взяли много. Не всю — осталось и археологам. Включая комплект из двенадцати золотых пластинок, для которых и в 21 в. не идентифицируется культура и регион изготовителя.

Аркона была не только святилищем, но и торжищем. Значение Арконы в торговле определялось её положением центра политической и культурной жизни. Место сезонной торговли, связанной с культовым праздником в августе, и, в половине XII в. — с сельдяным рынком в ноябре.

Жречество Арконы всегда было богатым. Треть добычи, которую приносили из набегов, передавалась в сокровищницу. Торговцы тоже не забывали отметить удачную сделку богатыми дарами храму.

Есть на острове и другие приметные места.

Ральсвик. Поселение располагалось посреди острова, имело сельскую округу. Доступ через Большой Ясмундский залив легко контролировался. Удобная "парковка": пристани прикрыты островком внутри залива. В Ральсвике с начала IX в. оседали торговцы и ремесленники; в их могилах найдены многочисленные скандинавские вещи.

Пока шло избиение "Священного отряда" и ограбление Святовита, недалеко на горочке стояла малая княжеская дружина. Наблюдала. А хорошо ли себя ведут датчане? А не нарушают ли они договорённости?

После разгрома святилища Абсалон с небольшой свитой направился в Кореницу, в княжеский замок. В сопровождении этих воинов, которые присматривали за уничтожением христианами языческого капища.

Секретарь Абсолона, молодой парень, отец и дед которого служили в королевской дружине, пишет, что христиане, сопровождаемые княжескими дружинниками, пребывали в сильном страхе и ежеминутно ожидали лютой смерти.

Обошлось: Абсалона приняли с почестями, братья-князья и их дружины крестились.

14 июня 1168 г. князья руян признали вассальную зависимость от датских королей. Руян стал феодом — княжеством Рюген. Лен вручён старшему из братьев. Подтверждены обязательства принятия всеми руянами христианства, освобождение пленённых христиан, разрушение капища и уничтожение изображений языческих богов, контрибуция в виде храмовых сокровищ, содействие распространению христианства, включавшее строительство церквей и содержание священников, выплата ежегодной дани датчанам и участие в походах под командованием датских королей.

"И велел король вытащить этот древний идол Святовита, который почитается всем народом славянским, и приказал накинуть ему на шею веревку и тащить его посреди войска на глазах славян и, разломав на куски, бросить в огонь. И разрушил король святилище его со всеми предметами почитания и разграбил его богатую казну. И повелел, чтобы они отступили от заблуждений своих, в которых рождены были, и приобщились к почитанию истинного бога. И отпустил средства на постройку церквей".

Руян получил защиту от саксонцев, князья остались владетелями. Жрецов Святовита разогнали, по острову пошли проповедники "христианской любви".

Князья, мечами датчан, избавились не только от внешней угрозы, но и от опасного внутреннего противника.

"Священный отряд" по мощи не уступал княжеской дружине, накапливающиеся в святилище сокровища многократно превосходили княжескую казну. А влияние жрецов среди простонародья грозило в любой миг ввергнуть остров во всенародное восстание. Пример пруссов, где Криво-Кривайто, "Папа язычников", повелевает князьями, не далёк и хорошо известен.

* * *

— Я полагаю, что вы все знаете рассказанное мною.

— Ну-у... Но связь-то какая? Они там сделали доброе дело, завалили четырёхголовую мерзость языческую. А нам-то что с того? Зачем сватать малолетку датского короля?

Боголюбский молчит и Перепёлка, в привычном ему стиле "трепыхания фибрами", "берёт бразды" и ставит вопросы.

— Это же очевидно, князь Глеб. Чтобы получить от Вальдемара Руян. В приданое.

Бздынь. Очередной.

Может, нужно было прямо с этого начинать? Может, я слишком издалека зашёл? Но тогда они бы меня сразу заплевали, ногами затоптали, шиками зашикали. А так... пока дойдёт да обдумается...

Перепёлка и Боголюбский распахивают глаза. Сходно, но совершенно по-разному. Перепёлка — выражает собственное изумление, Боголюбский пытается меня "всосать", вызнать мои замыслы.

Зло, обиженно смотрит Михалко. — А что ты хотел? Я тебе ничего не обещал.

Неуверенность на лице Всеволода перетекает в торжествующую, несколько презрительную ухмылку: "Мне-то... Иерусалим! А тебе кое-какой задрипанный островок с язычниками".

Тяжело переводит взгляд с одного князя на другого Искандер. Он, похоже, и не знает где тот Руян. Там где-то. Воевать там не придётся, конями не доедешь — так чего про него думать?

Встревожено, непонимающе смотрит Глебушка. Это далеко? Это хорошо? Там же язычников уже... зачем?

— Ага. Получить. А нахрена? Нахрена ему Руян?

— Ему — собственное владение. Домик. Начав с которого князь Михалко построит своё... королевство. Нам — для процветания Руси и спасения Гроба Господня.

— Гроб — в Святой Земле! А там — одни идолы поваленные!

— Жаль, князь Глеб, что ты не видишь связи. Ты же воин! Если ты ведёшь дружину на север, то она не идёт на юг. Так?

— Н-ну...

Дальше пришлось коротенько воспроизвести проповедь, произнесённую пару лет назад перед Софьей Кучковной. Точнее: под ней. С рассуждениями о необходимости наклонить "тарелку германской нации" на юг. Для чего приподнять её на севере.

Очень приятный у нас тогда случился диспут. С приятными подниманиями и опусканиями. Не тарелки, конечно, а таза. С завершающим криком о помощи Барбароссе: "Дай ему! Дай!".

Софочке понравилось. Мне — тоже. Как насчёт Барбароссы — пока не знаю.

Текст пришлось урезать в части описания будущих несчастий Руси, которые проистекут от выхода немцев на Балтику — не тот состав слушателей, чтобы прорекать в подробностях, но усилить в части связи защиты Иерусалима и притока западного рыцарства.

— Если Михалко сумеет воспрепятствовать продвижению немцев на север, их выходу на берега Варяжского моря, то масса христианских рыцарей, ищущих вечного спасения, очищения от грехов, а равно — богатой добычи и земельных владений, отправятся на юг. В Средиземное море, в Палестину. К тому времени, как я надеюсь, Всеволод станет уже королём Иерусалима, вычистит тамошние авгиевы конюшни и сможет достойно принять и применить рыцарственных паломников. Предоставив им достаточно врагов для свершения подвигов во имя Христа и земельных пожалований для награждения.

Слушатели напряжённо переваривали.

Слишком далеко. Это не викинги столетней давности вроде Харальда Хардрады, который служил в Константинополе, воевал на Сицилии, женился на Руси, королевствовал в Норвегии и погиб в Англии. Если южные земли трое из присутствующих как-то представляют, то Варяжское море... Никто личного опыта не имеет, что там... какое Запезенье? — даже не слышали.

Местечковость одолевает, всё меньше знают о мире вокруг, всё больше интересы сосредотачиваются внутри удела. А про что не знаешь — про то и не подумаешь. Как оттуда кое-какая бяка прилетит — не готов. А прилетит однозначно.

Глава 601

— Дальше.

Набурчались, наахались. Но прямых вопросов не задают. Вчера, похоже, я отбил у них охоту наскакивать на меня. Просто заткнуть — не удаётся, а поймать на нестыковках — не получается.

— Князь Михалко для короля Вальдемара — желанный жених. В смысле: для его дочери. Зять — качественный. Высочайшей пробы. Племянник византийского императора. Племянницы из рода Комниных — редчайшая честь для европейских владык. А принять в семью племянника... такого ещё никому не удавалось.

Благородное происхождение — мощный ресурс. Простолюдин перед дворянином всегда с поклоном и придыханием. Простой дворянин перед высокородным аристократом — аналогично. Такого уровня родовитости, как у Михалко, в Северной Европе нет ни у кого. Как говаривала Беспута в Пердуновке: "Все сдохнут. От зависти". Это сразу поднимает тестя, Вальдемара, над всеми соседями и, что особенно важно, над всей остальной датской аристократией. А то много там развелось... почти королей.

— Второе: Михалко — брат Государя Всея Руси. Княжны-рюриковны живут в королевских домах Европы. Как была мать самого Вальдемара. Но сами рюриковичи... Со времён бегства Владимира Крестителя к норвежскому Хакону...

На Русь разные принцы прибегали: английские, норвежские, шведские... Но чтоб наш туда и насовсем... получив владение, став там князем... не, не бывало.

— Третье: Михалко Вальдемару — дядя. Кровный родственник. Который обязан, по обычаю, поддержать своего племянника. Предполагаю, что через год Вальдемар объявит своего восьмилетнего сына графом Шлезвига и наследником датской короны. Тамошнее графьё, привыкшее королей избирать, будет недовольно. Возможна свара. Поддержка дяди... весьма ценна. Если у него будет владение, которое позволит содержать достаточный воинский отряд.

Михалко не связан с местными родами, ни с кем, кроме самого короля. Изменить ему он не может.

На это накладывается личная репутация, возникшая в ходе нашей нынешней замятни: последний из верных, единственный не изменивший. Ещё: известность умелого командира, храброго воина. Вальдемар неглуп, а подробности происходящего на Руси ему донесут.

Иметь верного человека с такими качествами за спиной накануне свары из-за изменения гос.устройства... просто необходимо.

— Э... но там же... на Руяне... там свои князья. Которым, поди, обещано, что их владение в их роду и останется.

О! Искандер понимает не только воинском построении, но и в построении феодальном.

* * *

Он прав: "король Руяна — Яромир стал вассалом датского короля, а остров — частью епископства Роскилле".

Потомки Яромира продолжат (в РИ) править островом. В 1282 г. князь Вислав II заключит с королем Германии Рудольфом I соглашение, получив Рюген в пожизненное владение вместе с титулом имперского егермейстера. В 1325 г. умрёт Вислав III. На нем славянская ветвь правителей острова закончится. В 1404 году уйдут из жизни последние мужчина и женщина, которые помнили язык своих предков.

Никого не смущает фраза "король Руяна — Яромир"? — Братьев же трое.

* * *

— То, что я скажу дальше — не должно выйти из этих стен.

— А прежде сказанное — можно пересказывать?

— Сказанное прежде — общеизвестно или очевидно. Дальнейшее неочевидно и... сомнительно. Да?

— Да, да, да...

Уже привыкли.

— Я не Господь Бог. Известного мне недостаточно и оно недостоверно. Мои слова — не пророчества, не истина божеская, но суждения человеческие. Они могут быть ошибочны.

Вчера я добивался их безусловной веры сказанному. Давил подробностями вроде брюха или бельма Ширкуха. Теперь мне нужно другое: чтобы Михалко не уверовал в меня, в мои слова безоглядно. Чтобы, столкнувшись с расхождением между "пророчествами" и реалом, смотрел на реал внимательно, мог выбрать из него. А не из моих бредней, основанных на плохо понятых, отрывочных и непрерывно врущих, средневековых хрониках.

— Я предполагаю, что нынче на Руяне происходит... странное. И тебе, Михалко, предстоит в этих странностях разобраться.

Я окинул взглядом заслушавшихся князей.

Ждут-внимают. Ванька-лысый сейчас заелдырит, уелбантурит и факом шитнет.

Пришло время шитнуть. Но не факом, а логикой.

— Братьев-князей — трое. Решение принимал, как и принято в высокородных семьях, старший. Он представлял семью, народ, владение на переговорах с королём и епископом. Он первым кладёт руку на Библию, принимая присягу, первым подходит под благословение. Его "да" или "нет" означают "да" или "нет" всей семьи, всего народа. Он глава дома. Этой зимой он умер.

* * *

Уточню.

Есть немецкая хроника, которая называет старшего из князей Руяна в качестве участника похода Вальдемара в 1170 г.

Вальдемар громил Аркону не один, а с померанскими графами Богуславом I и Казимиром II, графом Шверина Гунцелином фон Хагеном и мекленбургским князем Прибыславом. Все — вассалы Генриха Льва.

Богуслав остался недоволен условиями мирного соглашения: рассчитывал присоединить земли руян к своим владениям. Бывшие союзники стали врагами. В 1170 г. Вальдемар, вместе со своими вассалами — князьями Рюгена, осадил Штеттин. При этом имя князя Теслава (старшего из братьев) упоминается в последний раз.

Источник вызвал у меня серьёзные сомнения. Речь идёт о людях Теслава и Яромира, а не о действиях самих князей. Принадлежность же "людей" может быть и иносказательной. Типа: "сыны Великого Петра", "велесовы внуки", "люди Одина".

"Славянская хроника" Гельмольда:

"В лето от рождества Христова 1168-е был заложен новый рассадник веры в земле руянской, выстроены церкви и украшены присутствием священников. Раны платили дань королю датскому. И взял он у благородных мужей сыновей в заложники и увел их с собой в землю свою... герцог тотчас же отправил послов к королю данскому, требуя вернуть заложников и половину даней, которые раны платили, потому что было постановлено и присягой скреплено, что если бы король Дании какие-нибудь народы захотел покорить, то герцог оказывает ему помощь и, деля с ним труды, делит также и добычу. И когда король отказал и послы вернулись, не выполнив дела, герцог, побуждаемый гневом, призвал князей славянских и повелел, чтобы они отомстили данам... они сказали: "Мы готовы", — и с радостью повиновались... И открылись запоры и ворота, которыми раньше было закрыто море, и оно прорвалось, стремясь, затопляя и угрожая разорением многим данским островам и приморским областям. И разбойники опять отстроили свои корабли и заняли богатые острова в земле данской. И после длительного голода славяне опять насытились богатствами данов, растолстели, говорю я, разжирели, вширь раздались! От вернувшихся я слышал, что в Микилинбурге в рыночные дни насчитывалось пленных данов до 700 душ и все были выставлены на продажу, лишь бы только хватило покупателей".

Противоречия очевидны.

Вальдемар указал, что данный случай не подпадает под соглашение. Ибо он не "покорял народы". Разрушение капища — святое дело всякого христианина. Какая тут "твоя половина"? Князья приняли христианство. А ты тут причём? Это работа Абсолона. Они принесли добровольно вассальную присягу. Принять — долг каждого сюзерена. Они позвали на помощь, для защиты от жрецов. Помочь вассалу — долг сюзерена. Войны — не было. Чисто полицейская акция. Во славу Иисуса. По просьбе владетелей. Никакие владения из рук в руки не переходили. Вот если бы граф Богуслав получил Запезенье... а так — нет.

В самом деле: войны не было. Разрушений, пожаров, кроме Арконы, убийства жителей, грабежей... ни источники, ни археология не фиксируют. Все участники получили свою долю.

Косвенно это подтверждается тем, что из союзников Вальдемара только один, граф Богуслав, самый дальний от Дании, имеющий особые, территориальные, претензии, довёл дело до военного столкновения.

"...герцог, побуждаемый гневом, призвал князей славянских и повелел, чтобы они отомстили данам".

Генрих Лев способен на внезапные вспышки гнева и непродуманные решения. Но дружеские отношения с Вальдемаром он строит уже лет двадцать.

"И открылись запоры и ворота, которыми раньше было закрыто море, и оно прорвалось, стремясь, затопляя и угрожая разорением...".

Поэтично. Недостоверно. О каких "запорах и воротах", "запирающих море" речь?

"Разбойники отстроили свои корабли" — утверждение очень сухопутного человека. За год-два серьёзного флота не построишь. А датский и руянский флоты — самые сильные в регионе. После присоединения острова датчане, вероятно, часть кораблей утащили к себе, стали ещё сильнее. Датчане превосходят на море всех не на проценты — в разы. Так будет до тех пор, пока не поднимется Ганза, и её флот выжжет всё датское побережье.

"...после длительного голода славяне опять насытились богатствами данов, растолстели, говорю я, разжирели, вширь раздались! От вернувшихся я слышал, что в Микилинбурге в рыночные дни насчитывалось пленных данов до 700 душ...".

Вот главное: "славяне... растолстели, говорю я, разжирели, вширь раздались!". Зависть и ненависть к славянам. И к датчанам. Пропаганда не религиозной — национальной розни. Странно видеть удовольствие священнослужителя в сообщении о сотнях христиан, порабощённых христианами и продаваемых христианам же.

"Долго бездействовал король данов, не обращая внимания на разорение своего народа. Ибо короли данские, ленивые и распущенные, всегда нетрезвые среди постоянных пиршеств, едва ли когда-нибудь ощущают удары поражений, обрушивающихся на страну".

Сказать такое про Вальдемара... который за двадцать пять лет своего правления совершил не менее двадцати морских и сухопутных походов, задавил пяток дворянских смут и народных восстаний, реформировал систему престолонаследования и управления государством, введя институт пробстов (королевских старост)... Такое — от сильной ненависти и от не менее сильного патриотизма в рамках информационной войны.

"И обратился король Дании к герцогу с просьбой, чтобы он дочь свою, вдову Фредерика, благородного князя роденбургского, отдал в жены сыну его, который был уже предназначен в короли... и настала великая радость у всех северных народов, ибо в одно и то же время и веселье и мир настали. И леденящее дыхание северного ветра превратилось в нежное дуновение южного, и прекратилось беспокойство со стороны моря, и затихли бури и непогоды. И воцарилось спокойствие на дороге, по которой переходят из Дании в славянскую землю, и ходили по ней женщины и дети, потому что все препятствия были устранены и не стало на дороге разбойников. Вся же земля славянская, начиная от Эгдоры, которая служит границей Дании и тянется на большом протяжении между Балтийским морем и Альбией до Зверина, некогда страшная засадами и почти пустынная, теперь, благодаря господу, вся обращена как бы в единую саксонскую колонию... Прибислав же... успокоился, довольный размерами выделенной ему части, отстраивал города Микилинбург, Илово и Росток и селил в их пределах славянские народы. И так как разбои славян беспокоили тевтонцев, которые жили в Зверине и его пределах, то правитель замка, Гунцелин, муж сильный и вассал герцога, приказал своим, чтобы если они обнаружат каких-нибудь славян, пробирающихся по глухим местам, и намерения тех не будут ясны, то чтобы, взяв их в плен, немедленно предавали их казни через повешение. И таким путем славяне были удержаны от грабежей и разбоев".

Рассуждения о "наступившем мире" как-то противоречат "немедленной казни через повешенье".

Ошибка в хронологии: вторая дочка герцога выдана за датского принца в 1167 г. т.е. не после Арконы, а до.

Какая дорога "из Дании в славянскую землю", по которой "ходили женщины и дети"? — Шлезвиг-Голштиния? Это там топтались разбойники?

Тема не раскрыта: так получил Генрих Лев ту "половину", ради которой он устроил всю эту заварушку? Или понял, что дальше будет хуже и признал свою неправоту? Или это вообще не про него, а про одного из его вассалов, который почувствовал себя ущемлённым и превысил полномочия?

Но вернёмся к старшему из братьев, Теславу.

* * *

— Люди умирают всегда. Во всяк день. Зимой — чаще. Но... Теслав протолкнул такое дело, спас от гибели княжество, принял истинную веру, живи да радуйся. И помер. Наказание божье за благое дело?

Слушают. Боголюбский и Михалко, хоть и по разному, впитывают, стараются не пропустить ни одного слова. Искандер скучает. Перепёлка кривит губы... Вот он бы мне сейчас ответил! Но — вежество, благопристойность в отношении "цепного пса Боголюбского", приходится дожидаться, пока я кончу монолог.

— Другая странность. Этой весной самый младший из братьев, Стоислав, побежит с острова. В Волин, к поморянам, к родне матери. Будет призывать вторгнуться на Руян, свергнуть среднего брата. Лет через тринадцать соберёт армию. Неудачно. Абсалон окажется на Руяне и сумеет организовать оборону.

* * *

Стоислав проживёт ещё четверть века, так и не сумев вернуться на Руян. Его внук, Барнута, побудет три года князем Руяна, но оставит престол в пользу сына Яромира. Получит в 1249 г. замок Путбус, по которому и назовётся. В 1309 году по требованию Дании представители рода подпишут акт об отказе от претензий на Княжество Рюген в случае пресечения старшей ветви княжеского дома. Датскую линию рода в 1727 г. возведут в имперские графы, в 1807 г. получат от короля шведского княжеское достоинство.

* * *

— И что из этого следует?

— Ты, Михалко, слышал, верно, правила древних мудрецов-геометров. Через одну точку можно провести бесчисленное множество прямых. Через две — только одну. Две точки — смерть Теслава и бегство Стоислава — даёт единственную прямую. Упирающуюся в их среднего брата. В нынешнего князя Руяна Яромира.

Вот только Пифагора не хватало в собрании русских князей! Но смысл они уловили. Одни морщатся от умственного напряжения, другие открыли рты в ожидании божьего откровения...

— Далее.

Факеншит! Ну ты, братец... Тебе бы ревербератором работать, эхо повторять.

— Я предполагаю... повторю: не знаю, а подозреваю, что Теславу помогли умереть. Зарезали, ранили, отравили... не знаю. Вероятно, исполнители злодеяния — недобитые язычники. Из жрецов Арконы или вообще из местных жителей. Датчане потребовали строительства двенадцати церквей. Эти тяготы легли на народ, христианство сразу началось широко и с "дай". Должны были явиться люди, стремящиеся отомстить виновнику их бед, старшему из князей, первому принявшему крещение и присягу. Что Теслав отвёл от своего народа бОльшую беду — вторжение саксонцев — ни простому человеку, ни уцелевшим жрецам Святовита, не понять.

— Н-ну... возможно.

— Это — исполнители. А вот заказчик... По моему суждению — князь Яромир.

— С чего это?! Он же христианин!

— Он ещё и князь. Участвовал в первых переговорах в Любеке. Убедился, что Вальдемар выполнил свои обязательства. Не посадил, как его отец Кнут Лавард ободритских князей, в оковы, в подземелья. Не разорил остров, подтвердил их права на земли. Так зачем ему старший брат? Почему бы ему самому не стать первым и единственным князем Рюгена?

В РИ так и случилось.

Новая вера, новые законы, новый господин, новое княжество... И новый князь. Для полноты картинки Яромир вскоре покинет прежний замок и отстроит себе новую столицу. Так часто делают правители, неуверенные в верности своего народа, в своих приближенных. Про Аламуша и Булгар Великий — я уже... Новый дом, чтобы всех "прежних тараканов" оставить в старом.

— Ты, сидя здесь, ничего толком не зная, никогда не видав этих людей, обвиняешь того князя Яромира в братоубийстве?!

— Ага. Если в отношении исполнителей я более-менее уверен, то в части инициаторов... Теслав вырвал свою землю из пасти Саксонского Льва. Герцог — человек резкий, мог обидеться и отомстить. Через своих людей или через Яромира. Этот-то так, в пристяжных. Его сильно виноватить... Другая возможность: Теслав получил своё и, как его отец тридцать лет назад, начал вилять — не исполнять каких-то договорённостей с Вальдемаром. Тому повторять поход не с руки. Вальдемар — человек с большим жизненным опытом. Мог и своих людей послать, а мог и Яромиру намекнуть. Или наоборот: Яромир послал датчанам донос. А те ответили: реши вопрос — сам будешь главным.

Что, ребятки, сложновато? Это вам не сабли наголо, в атаку марш-марш.

— Отдельная тема — Абсалон. Теслав мог исполнять обязательства перед королём, но чем-то задеть епископа. Убили, например, местные парочку попов. Власть — не мычит, не телится. А Яромир шлёт в Роскилле донос: велено не напрягаться в розыске.

Вы как? Ещё мозгами не съехали?

— Ещё одно. Любек-Висбю. Для торговцев из этих городов усиление Дании, особенно за счёт Руяна, опасно. Гляньте.

Вытащил из своей папочки карту. Все сразу расслабились: знакомое. Бумага — знаем, карандаш, которым я тычу — видели.

— Вот Дания. Роскилле. Любек. Руян. Здесь Готланд, Висбю. Вот так ходят корабли из Любека на Готланд. А вот так — из Дании на Руян. Пути пересекаются. Если что... Кто сильнее, того корабли и будут ходить.

— Не. Торгаши — не. Они воевать не годны.

— Да ну? А с чего наша нынешняя замятня началась? С торгашей новогородских? Ты смоленским, кто из Торопца выскочил, про "воевать не годны" расскажи.

* * *

"Все мозги разбил на части,

Все извилины заплёл -

И канатчиковы власти

Колют нам второй укол".

Товарищи князья! И княжёныши! Я бы, честно, вас уколол. Даже два раза. Было бы чем. Но я не "канатчиковы власти" — ничего, кроме кваса, предложить не могу.

* * *

— К чему это всё? Теслава убили. Или нет. Его брат Яромир это подстроил. Или нет. А может это кто другой... Смысл-то в чём?

Переоценил. Князь Михалко оказался нетерпелив. И недопросекающ.

Я правильно говорю? — Недосекатор? Полусекун? Тупомысл?

— Твоя цель, князь Михалко — получить Руян. Владение можно выслужить. Это долго и ненадёжно. Можно отобрать силой. Здесь не получится. Можно купить. Именно это я и предлагаю. Не за деньги. Как мы о Крыме вчера говорили: у нас нет таких денег, чтобы просто тупо дать. Поэтому плата... комбинированная. Твоё происхождение, родство. Твои таланты. Твоя верность. И твоя успешность в деле очищения Датского королевства от изменников, тайных язычников и братоубийц.

Я бы добавил: торговцев наркотиками, поставщиков оружия, организаторов проституции, отмывальщиков денег, педофилов, антифеминистов и негро-угнетателей. Но здесь это преступлениями не считается, для диффамации использовано быть не может.

— Ты отправляешься к Вальдемару. По дороге навещаешь Волин, где разговариваешь со Стоиславом и его людьми, гостишь на Руяне у Яромира. Находишь неопровержимые доказательства его злодеяния. И привозишь их к Вальдемару. Он наказывает преступника, отбирает владение и передаёт тебе. В качестве приданого или прямо, с титулом князя или графа — неважно. Важно — твоя власть в этих землях. Как у Всеволода в Крыму.

— Э... но там же... третий брат, Стоислав.

Искандер, ставший старшим сыном Государя Всея Руси чётко отслеживает родовое старшинство.

— Да, есть такой. А ты подумай — почему он сбежал? Почему сбежал с острова и почему не в Данию?

После слова "подумай" Искандера можно полчаса не беспокоить. А вот у самого Боголюбского мечутся зрачки при взгляде в никуда. Просчитывает варианты.

— Это может быть невозможно.

— Это — что, Государь? Найти свидетельства соучастия Яромира в убийстве его брата? — Да. Найти убедительные доказательства соучастия, клятвопреступления, измены, исполнения страшных языческих обрядов, ущемления церкви христовой, сношения с врагами датской короны...? — Тяжело. Но можно.

* * *

Разницу между "свидетельством" и "доказательством" понимаете?

Свидетель:

— Каин подошёл к Авелю и стукнул его дубинкой по голове.

Доказатель:

— Авель лежит, голова пробита. Других людей в мире нет. Значит — Каин.

Доказательство? — Убедительно.

А что есть, пусть и не люди, а женщины и дети... орлы роняют черепах, метеориты прилетают...

* * *

Конечно, мне интересно: а что ж там на самом деле случилось? "Хочу всё знать". И историческую истину — тоже. Но здесь я не историк, а политик. Конечно, я следую реалу, истине. Но я и создаю их. Придумываю и творю правду. И не столь уж важно насколько моя правда соответствует истине "здесь и сейчас". Убил ли Яромир брата, или только мечтал об этом, или, как Генрих II Плантагенет, просто эмоционально высказался в кругу подручных. Это всё интересно. И — не важно. Нынче важно — чей Руян.

А когда через столетие, или через восемь, кто-то докопается... Взгляните на сочинения Гельмольда. Враньё? Но столетиями оно и его производные воспроизводились и повторялись. Вошли в сумму базовых национальных стереотипов.

"... славянскому народу свойственна ненасытная жестокость, почему они не переносят мира...".

Миллионы людей десятками поколений этим думали.

Я подсовываю столь... аморфный, неопределённый план Михалко. Никто другой из присутствующих с ним не справится. У него есть опыт лжи, успехов и неудач в её раскалывания, не только русский, но и тюркский из Торческа, и, главное, он успел по возрасту хватануть "византийщины". В том числе, в форме прямого и завуалированного обманов. И распознавания их.

Ещё: он Комнин. Яромир и Стоислав займут перед ним "крайне почтительную позицию". Для северных аристократиков, только выскочивших из дикости, только вступивших в круг цивилизованных народов, племянник императора ромеем — из серии про небожителей. В народах более простых — плевать. Там — у кого кулак больше. На юге, среди более продвинутых: "да видали мы этих греков, козотрахи все". А вот здесь самое то: "Париж! О! Заграница! Ах! Шанхайские барсы! Как стильно! Живут же люди...".

Михалко — может, и ему деваться некуда. Иначе Боголюбский его просто вышибет с Руси. Только без каравана, свиты, поддержки. Возможно — прямо в руки моим палачам.

Он это понимает. Но... хотел бы попроще по задаче и подороже по награде.

— Пойди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что...

— Отнюдь. "Туда" — ты знаешь. Волин, Руян, Роскилле. На Руяне конкретно: Кореница, Ральсвик, пепелище Арконы. В Коренице — слуги, которые всё видят и слышат. В Ральсвике — торговцы, беглецы из Арконы. Видели, слышали. Возле Арконы — битые язычники. Недобитые, уцелевшие. Злые на изменивших вере предков князей. В Волине — беглец Стоислав и его люди. Предполагаю, что он прознал о заговоре брата и испугался, что будет следующим покойником. Или, вернее, сам принимал участие и также испугался. Поэтому не побежал с доносом к Вальдемару, а отправился к родственникам матери.

Тут есть оттенок, о котором надо предупредить.

— Каковы должны быть "неопровержимые доказательства" — сам придумаешь. Я вполне доверяю твоему уму. Но они и вправду должны доказывать вину Яромира очевидным образом. Потому что есть риск, что Вальдемар или Абсалон сами в этом... деле. Тебе предстоит объявить о результатах своего расследования не перед королём или епископом, а публично, перед собранием высшей знати. Так, чтобы у Вальдемара не возникло искушения замолчать, спрятать эту историю.

— Но... но как же... если он не убивал... или убил, но нет свидетельств... это же будет обман, ложь? Это же несправедливо?

Бедный Глебушка. "Светлый мальчик", попавший вдруг в дерьмо политики.

Пускаю повтор. "Для детей и юношества".

— Справедливость... Люди говорят: человеческая нравственность заканчивается у ног Бога, и не думай, что это плохо или хорошо. Это просто по-другому.

Не воспринял. Попробуем более конкретно.

— Если Яромир убил, но Михалко не сможет найти тому подтверждений, будешь ли ты молиться о здоровье брата во христе, князя, славянина Яромира? Братоубийцы? Или о том, чтобы твой дядя, воздал преступнику по делам его? О спасении души дяди, пусть бы и солгавшего ради справедливого воздаяния? Ты слышал фразу: "ложь во спасение"? Избавить этот народ — руян, от власти лживого и преступного владыки, от пособника врага рода человеческого, разве не спасение?

Обратимся к душе юного князя. Учитывая возраст большинства присутствующих — к большинству душ.

— Если твой дядя докажет вину Яромира, то, вероятно, утвердиться в тех краях. Сможет "наклонить тарелку германской нации" на юг. Тысячи благородных юношей в тамошней империи растрачивают ныне свой пыл, таланты, жизни свои, в надежде получить владения в северных пустынях. Цвет германцев расточается среди нищих земель и людей. Если же этим юношеским мечтам будет поставлен заслон на севере, то они отправятся в Святую Землю. Своими телами и душами станут стеной вкруг Гроба Господнего. И спасут его от полчищ неверных. Что, по твоему мнению, более достойно для молодого рыцаря, для христианина: потратить жизнь на обустройство сотни десятин ничтожных полей, лесов и болот, чтобы, нарастив брюхо и набравшись болячек, умереть в старости, перепив пива? Или погибнуть в бою, с мечом в руке, истребляя басурман, в радости своей, в сиянии славы Господа?

А теперь — то же самое, но стихами:

"И пусть говорят — да, пусть говорят!

Но нет — никто не гибнет зря,

Так — лучше, чем от пива и от простуд.

Другие придут, сменив уют

На риск и непомерный труд,-

Пройдут тобой не пройденный маршрут".

"Маршрут", как было сказано другим поэтом: "отсюда и в направлении Дамаска".

Полезно напомнить:

— Вчера мы говорили о цене Иерусалима. О столетиях мучений, о миллионах страдающих. Если деяния князя Михаила укрепят защиту Святого Города хотя бы на одну десятую долю, хоть бы на одну сотую — это спасёт сотни тысяч душ христианских. Даже если он солжёт — это будет спасительная ложь. Спасение безмерного множества людей, живущих уже и ещё лишь приуготовлямых ангелами божьими к рождению на грешной земле. Разве Господь не умеет считать? Или отличать добро от зла?

Тишина. Новое состояние, озвученное вчера и применяемое сегодня: невообразимая цена заставляет пересматривать привычное.

* * *

— Не ставь локти на пульт.

— А чё?

— Кнопка. Нажмёшь случайно — пол-шарика в ядерную пыль.

Мда... Трясти начинает ещё до выхода из дома на службу.

* * *

Дожмём образом:

— Вчера мы говорили о подвиге Георгия Победоносца. Я не знаю, кто будет героем или копьём, поражающем дракона. Но князь Михаил может стать стременем. Если исполнит задуманное. Стременем, без которого ни подвига, ни героя не будет. Справедливо ли, по суждению твоему, обречь тьмы тем душ христианских на мучения многие столетия? Потому, что ты усомнился в злодействе неизвестного тебе князя?

Молчит. Эх, Глебушка, ответственность — тяжкий груз. Который одних размазывает, других загоняет в монашество, третьи спиваются... Тебе хорошо: ты маленький, за тебя решают другие. Но скоро это пройдёт.

— Не, не получится. Эта ж девка... ну... она ж из нас, из мономашичей. А родню... не, нельзя.

Скорость восстановления мыслительных способностей Искандера возрастает день ото дня. Может, я зря к парню так пренебрежительно? Может, ему просто не было повода подумать о постороннем?

* * *

" — Ты же раньше не разговаривал!

— Так овсянка была посолена".

* * *

— Ты прав. Браки между родственниками запрещены. В православии — по седьмое колено. В католичестве не должно быть общего предка в четвёртом колене. Князь Михаил Мономаху внук. А Софья Вальдемаровна — пра-пра-внучка. Этого достаточно, чтобы провести католический обряд. Как и князю Всеволоду, князю Михаилу придётся перед свадьбой принять католичество. Абсалон будет в восторге: он любит доносить. В смысле: истинную веру. Довольно забавное мероприятие, потом расскажешь.

Следует ли мне объяснять, что такая уникальная возможность: окрестить в католичество племянника императора ромеев, брата русского государя, возвысит Абсалона в его собственных глазах и глазах окружающих. Одно это, в сочетании, конечно, с умильным выражением лица и восторженными словами, превратит епископа в горячего сторонника брака и самого князя.

Да епископ будет просто кипятком писать! Обратить в христианство целый народ, уничтожить четырёхголового идола. Да ещё и Комнина привести в лоно! Какие ещё деяния лучше подтверждают благодать Господню, пребывающую на нём?!

С другой стороны, при возможных будущих коллизиях, достаточно одному из супругов перейти в православие, как брак становится некошерным. И можно, например, выбирать себе следующую жену. С новым пристойным приданым.

Глава 602

— Латинский обряд — ересь.

Вот кто бы спорил.

— Как только князь Михалко утвердится в тамошних землях, мы пошлём туда достаточно наших попов.

Тема... Темы... Не очевидны. Надо смотреть на месте.

До сих пор, в Каупе, в Саксонии, отчасти в Гданьске, мы следуем "бутерброду": правитель принимает ту веру, которая приятна туземцам. А его люди сохраняют православие. Для их нужд ставят молельни, часовни, храмы. Кладбище отдельное. Это вызывает раздражение местных попов и интерес, тягу к новому, у остальных. Раздражение гасится отдалённостью, отсутствием сильно публичной проповеди. И, главное, поддержкой властей. Как веками существуют иудейские общины в Европе. Не скажу — "спокойно", но — существуют. А интерес аборигенов поддерживается и материальными стимулами. В Каупе, например, уходом из-под перунистического налогообложения.

— А этот... епископ твой? Как? Насчёт православия?

— Он не мой. Он роскильский. Время. Ситуация. Я не удивлюсь если, при некоторых событиях, князь Михалко станет... м-м-м... королём Дании. Чему вы удивляетесь? Все люди смертны. Кто кого переживёт — одному Господу ведомо.

Ещё один круг тем. По которому я не берусь высказываться. У меня есть глухое предчувствие, что отправка Ростиславы в Саксонию существенно изменила ход тамошних событий. Не знаю, чувствую.

С Руяна просматривается ряд интересных развитий. На север, на юг, на запад. Что из этого возможно, как, когда, за какую цену... И что из этого "хорошо"... Не знаю. Надо смотреть ближе. По времени и по месту.

— Пошлём. А как они туда доберутся? Как он сам туда доберётся?! Новгородские пути закрыты. Что-то ты Воевода... благие пожелания... где-то, что-то, хорошо бы...

— Князь Глеб, не так ли ты возмущался вчера, думая, что я забыл про Днепровские пороги?

Так, где тут у меня другая картинка?

— Итак. Князь Михалко собирает караван. Нынче же. По воле Государя, конечно. Едва снесёт лёд — караван уходит вверх по Днепру. До Касплянского волока или до Вержавского пути — на месте решите.

Э-эх, места знакомые. Сколько я там ножками потопал, ручками полапал, глазками похлопал. И дум понадумал.

— Выкатывается на Двину к Велижу. Туда подойдут и мои кораблики с Волги. Думаю, что 6-8 морских ушкуев мои люди сумеют собрать.

— Они — на Волге! А речь про Двину!

— Я знаю. Между Волгой вблизи озера Пено и верхней Двиной, Двинцом, в половодье можно перетащиться.

— Опять хрень! Нет там волоков!

— Глеб Юрьевич, я ведь не со слов чужих говорю, я сам там ножками проходил. Два года мои люди, специально обученные, по тем местам ходят. И зимой, и в половодье, и в межень.

Короткий обмен взглядами с Боголюбским. Он не забыл мой провальный поход в Великие Луки. А уж как я не забыл...!

Даже в 21 в. "сухой промежуток" на этом маршруте — 1.5-2 км. В 12 в. воды больше. А уж в половодье...

Почему нет волоков? — А зачем? Места безлюдные, бедные. Товар сюда везти некому. А транзит, "из варяг в греки" и "из варяг в хазары", идёт восточное или западнее. Широтный трафик не востребован.

Мои ребята прошлись там несколько раз. Понятно — не демонстрируя. Но есть подробные кроки местности, есть промеры глубин на речках и озёрах, пробиты шурфы на разделяющих грядах. Объём земляных работ на два порядка меньше, чем в "Порожнем" канале. Но надо строить землечерпалку. А двигателей нет. На конном приводе такая громоздкая хрень получается... Но — надо. И не одну. И нужно брать под себя эту землю. Которая нынче Смоленское княжество. Что непросто и чревато.

Думаю я. Прикидываю, примеряюсь.

— И что? Вот он скатится до Полоцка. А дальше? Там же язычники дикие. Ни одну лодию не пропускают. Бьют-грабят-режут. Или ты туда войском собрался?

— Вот чертёж той земли. Двина. Полоцк, Городно, Неман. Самбия. Тувангсте, Кауп, Ромов, где их главный, Криве-Кривайто, сидит.

— Ва-аня. А ты и у этих злых язычников бывал? Они ж, говорят, христиан живьём сжигают.

— Говорят. Живьём. Прямо на конях. Нет, Глебушка, туда ещё не забегал. Но какие наши годы? Сбегаем ещё. В Каупе сидит князем Кестут, последний князь Московской Литвы. Ты его помнить должен.

Боголюбский чуть прищуривается вспоминая.

— Это который Калауза обдурил и со своим народом от него сбежал? Помню.

— Кестут пожил у меня зиму и с частью своих людей ушёл на Самбию. Его дедушка, главный среди князей пруссов Камбилла, князь Тувангсте, принял внучка по-доброму и выделил ему землю — развалины давнего Каупа-городка. Кестут городок отстроил, округу немалую под себя взял, пару церквей поставил, канал в косе рядом, вроде моего в Переборах, но побольше, построил. Городок растёт, округа расширяется, людьми наполняется. Торг немалый ведёт, богатеет.

— Там же язычники! Какие там церкви?!

Я многозначительно ухмыльнулся. Манера Кастуся использовать базовое правило эволюции хомнутых сапиенсов — "секс в обмен на еду" — с расширениями вроде: а также на веру, труд, жильё, синие рубахи и прочие красивости с полезностями... весьма эффективна.

— Церкви — православные. А сам Кестут с нынешним Криве-Кривайто — в большой дружбе и уважении. Хотя, конечно, подарков пришлось подарить...

"Осёл, гружёный золотом, возьмёт любой город". А церковную иерархию?

— Я туда посылал караваны. Товары разные, вещи полезные, людей знающих. Кестут слал мне своё. И, среди прочего, охранный знак от самого Криве. Типа: подателя сего накормить, напоить, спать уложить. И никакого худа ему не делать. А то придёт сам Перун и сделает всем бо-бо.

Я повернулся к Михалко.

— Тихохонько идёшь по Руси. На Двине тебя догонят мои ушкуи. Привезут вещицы для Кестута, людей. И охранный знак — он во Всеволжске лежит. Тихохонько проходишь Полоцк. Без звона! Без рассказов лишних. У язычников показываешь знак. Снова спокойно, без гонора. Идёшь до устья. Оттуда вдоль берега в Кауп. Кастусь примет тебя как родного. Но наглеть не надо. Гонор всякий, типа: ты — князёк дикий, а я самого императора кровь... Он для тебя много чего сделает. Но и ты к нему... с душой.

Сможет этот, "в семи щёлоках вываренный", залитый самообладанием, этикетностью с притворством по темечко, аристократ найти общий, хорошо бы — дружеский, язык с Кастусем? — Не уверен. Лишь бы не передрались.

Что этому... "царёнышу" более всего надо выбрать верный тон с Елицей...? С наложницей кое-какого князьца из дебрей... Рук не распускать, шуток вольных не шутить — Кастусь ревнив. Голову не оторвёт, после моего письма, но вышибет не раздумывая. Но и обидеть равнодушием, не замечая... Пройди по лезвию.

Если ты, блин, не можешь в доме, в семье разобраться не по кольцам венчальным, а по взглядам да вздохам, то нахрена тебе тот Руян?! Не осилишь.

Про Фанга говорить? — Битый боевой волхв совершенно ушёл в астрал. И увёл туда новую группу учеников. Отслеживается только по расходной ведомости да по трупам придурков из окружающей Кауп прусской элитки. Неумного шутника из числа гостей... если Кастусь прямо не запретит, то... А зачем мне "неумный шутник" на Руяне?

— Дальше идёшь в Гданьск. Кестут, поди, и корабли попутные пошлёт. В Гданьске... Ты Самборину, вдову князя Василько, которого я в Янине... помнишь?

Боголюбский только фыркает.

— Да уж. Жива ещё?

— Ага. Сидит опекуншей при своих единокровных малолетних братьях. А Сигурда-нурмана помнишь? Конюшим у князя был. На щите белый стоячий лис на красном поле. Песец в маках.

— Помню такого. Мелкий среди своих нурманов. Но въедливый.

— При ней главным советником. У меня с ними отношения добрые. И им я кое-чего посылал. Приказчики мои там торг ведут. Пруссы и ляхи друг друга не выносят, а Кестут в Гданьск гонит немало товара. Чтоб покупатели с продавцами, католики с язычниками, друг друга не резали, а делом занимались, православные приказчики очень полезны. Церковка, кстати, там уже есть.

— Как у тебя... ловко получается. С одного камушка на другой. Прыг-прыг да и припрыгал.

— Ага. Дальше, правда, самому идти придётся. Карты у меня есть, пришлю. Но уж больно они... слабенькие. Не всё. Не везде.

— Твои люди и там лазают?!

— Этим путём шёл мой Саксонский караван. Люди, кораблики, товары — пока там. Война Новогородская, "призыв воровской". На Русь хода с Варяжского моря нет. Но письма мне принесли, там и карты есть.

Основной путь — Новгородский — для нас закрыт, Западная Двина — превратилась в линию фронта. Но есть ещё Висленский путь. Тючок с перепиской двое ребят смогли притащить. Двое... Из Брауншвайга вышли впятером...

— К-какие письма?!

— А, так ты не знаешь? Твоя племянница, дочка Государя нашего, Ростислава Андреевна — ныне государыня Саксонская. В герцогинях там сидит. А матушка её, Софья Степановна Кучковна — там же, в тёщах обретается.

Андрей и Михалко потрясенно смотрели на меня. По-разному. Михалко удивлён моей... предусмотрительностью, давней подготовкой "его пути". Хотя, что этот "путь" — его, я решил только нынче ночью. У Андрея... реакция на имя его первой жены.

— Так вона чего ты задумал... с камушка на камушек...

Я смущённо улыбнулся, почесал тыковку.

— Не, Государь, я не задумывал, оно само собой... как-то так... Говорят, что одни люди идут по судьбе, других судьба тащит за ворот. А я просто не мешаю.

— Дай-ка. (Андрей отобрал карту) Ишь как ты делаешь. Тропка. Как по болоту. С кочки на кочку.

— Ага. И это ещё не всё.

— А что ещё?

— А про то говорить ещё рано. Надобно, чтобы... проросло.

Три года назад в Мазурских болотах сложил голову в бою с пруссами третий из нынешних Болеславичей — Генрих. После чего самый младшенький, Казимеж, перебрался в Сандомир. Вместе со своей княгиней. Давно и ярко мне знакомой Еленой Ростиславовной. Бывшей "самой великой княжны Всея Руси".

Тема очень интересная. Аж душа кипит и сердце плачет. Как подумаю, представлю... Но — рано.

Я об очень многом не рассказываю. О выгодном положении Руяна в нынешних условиях, когда всё мореплавание каботажное, а ширина пролива между островом и материком — пара-тройка километров. Перекрыть пролив и брать мзду — без проблем, оба берега под одним владетелем.

Об устье Одры (Одера) с Волином. Когда (в 1043 г.) датчане напали на Волин, Адам Бременский писал: "наступило крушение торговли". Сейчас городок восстановился. Можно прибрать. Если будет желание и силы.

О Борнхольме, который лежит на северо-восток, в 35 км от побережья Швеции. Борнхольм и Руян, с базирующимися на них флотилиями, способны стать "воротами Западной Балтики" — закрыл, получил плату, открыл.

О возможности перекрыть в этом месте всю торговлю Любек-Готланд. После чего немецкие кораблики пойдут вдоль Зеландии, платя Вальдемару пошлины. Что, безусловно, порадует датского короля.

О том, что нынешний Руян больше, чем в 21 в.: в 14 в. страшный шторм смоет треть острова "за одну ночь".

О делах на севере. Где Дания владеет Сконией, в Норвегии идёт бесконечная война "лапотников" и "посошников", в Швеции отношения между готами и свеями... только при заранее полученных заложниках.

Об очень интересных перспективах на материке. Начиная от Шлезвига и Данверке. Где возможно построить очень полезный канал в обход датских проливов. Или южнее — Кильский. Или путь Трава-Эльба. Или...

— Короче, князь Михалко, зацепись там крепко. И тебе помогут. И отсюда, и там, ближе, есть кому. Конечно, и ты должен будешь соседям помочь. Но первое и главное: возьми Руян под себя. А если нет, не смог, не осилил... Ну тогда... придумаю чего-нибудь.

Боголюбский внимательно, подозрительно смотрел на брата. Тот, к удивлению моему, не реагировал: в глубокой задумчивости рассматривал карты. При таком уровне сложности задачи, на такой дистанции... нет сил отвлекаться на любое "кто что сказал, как посмотрел".

— На сегодня всё. Идите.

Удивительно. Просто кое-какая неприязнь в семье, просто межличностные отношения, между нами — вздорность, антипатия. Мелочь. А уж в историческом процессе... Но потребовали для устранения постановки и формулирования пары задач геополитического уровня. Уж как их решать придётся...

Уже говорил, что Боголюбский просто фонтан рефренов? — Прозвучал и повтор вчерашнего: "а вы, Штирлиц, останьтесь".

— Она пишет?

Блин.

— Да.

— Тебе. А мне?

Наполеон: "Любовь для праздного человека — занятие, для воина — развлечение, для государя — подводный камень".

Вот наш Государь об этот камень и колотится. Всем сердцем.

— А ты бы сам написал. И вон, с Михалкой отправишь.

Взрослые люди! Элита, итить их короновать и помазывать. А письмецо родному человеку написать — духа не хватает.

— И что она?

Так я тебе и буду Софочкины письма пересказывать. При нашем с ней уровне доверительности она описывает подробности... не для твоих глаз. Другое дело, что я могу теперь, при случае, послать Генриху Льву в подарок... м-м-м... гульфик шёлковый в брильянтах. Подходящего размера и окраса.

— Ругает немцев. За грязь, за пьянство. В домах холодно. Хамят. Пока не щёлкнешь — лезут, напрашиваются. Я с ними своего гридня опоясанного отправил, Ивашку. Может, помнишь? Ещё люди есть. Щёлкают. А так... она возле дочки крутится. Никаких обид от зятя ни в корме, ни почёте не имеет.

— Вот как... Ладно. Михалку ты с Руси выставил. Сунул в руки такую прикрасу... И нести тяжело, и бросить жалко. И поднять — ума дашь. Хорошо задумано. Поглядим. Но раз он уходит, то надо кого-то в Торческ князем ставить. Что думаешь?

Факеншит. Как-то я к такому повороту...

— Думаю... Тебе виднее. Но ставить надо Чарджи.

Оп-па.

Ты что, думал — я только по одной несуразице в день выдавать могу?

— На Рось ставят русского князя. Иначе "чёрные клобуки" между собой перережутся.

— "Чёрные клобуки" — это кто? Торки и печенеги. Они между собой не режутся уже лет двести. И они с восторгом примут настоящего инала из рода Кайи, потомка великих древних ябгу. Владеющего, подобно их родоначальнику Огузу, золотым луком с тремя золотыми стрелами. Власть древняя, священная, прежде разделённая, от чего многие беды произошли, снова собралась, по воле Неба, в одних руках.

— Х-хм...

— Успокойся. Ты — не Небо. Но твоими руками священные символы вручены настоящему владельцу их. И будет всем счастье. Третье племя ковуи. С ними надо разговаривать. Но они прежде в особой вражде замечены не были. Им всё едино, лишь бы с пастбищами не прижимали да в службу не сильно дёргали.

— Там и половцы есть.

— И это хорошо. Здешние торки начали последнее десятилетие родниться с кипчаками. И эта вражда в народах спадает. А Чарджи, пожалуй, единственный из ханов, который может с кипчаками нормально разговаривать. Да он у меня много лет растил Алу! Сына старого Боняка, правнука Боняка-"Серого волка" — торкский инал! Алу и по сю пору в своём наставнике души не чает. Ты только спроси — он тебе таких песен хвалебных пропоёт!

— Вон оно как...

— И остаются у нас берендеи. Вероломные и продажные. Но не глупые. Враждовать с соседями, когда те объединены новой властью... дурных нет. Тут забота другая: как бы они между собой не сцепились. Часть смотрит в сторону волынцев. Как у них давно заведено. Бастий... высунулся. И помер. Но он не один. Есть ещё, кто смоленским князьям кланяется. Ныне они слабы, расколоты. Самое время их прижать. Но не князю стороннему, а хану, который торкский. Который не снаружи, а изнутри.

— Интересно ты сказываешь. Завлекательно. Ладно. Иди.

Уже выскочив на крыльцо, я сообразил, что вся эта история с Руяном вполне может воспринята Боголюбским, Михалко и другими, как попытка освободить место для "своего человека", взять под контроль Рось. А болтовня о Руяне... просто дымовая завеса. Но я же там вполне конкретные цели ставил! Я же результатов жду! Не пустить немцев на Балтику — это ж такой прогрессизм! Тысячелетнего мирового уровня! А выглядит... как мелкая бюрократическая возня. Подсидел начальника для приятеля.

Убил ли Яромир Теслава? — Там была зимняя рыбалка. Простуда, горячка, лечение. Смерть. На каждом этапе... подозрительные детали. Но однозначности нет. Не знаю, детка. Важно другое. Люди Стоислава успели в Волине наболтать много. Не про смерть Теслава, а про сильную нелюбовь своего господина к датчанам. Князь очень обижался, что ему не досталось доли в сокровищах Арконы, и говорил лишнее.

На Руяне Михалко оправдал эпитеты Боголюбского: "аспид ядовитый грецкий". Весьма любезно перешёл, всё с улыбочками и ласковыми словами, к сыску, довольно громкому. Яромир, обманувшийся в первом впечатлении, возмутился, Михалко ответил прямыми обвинениями, спровоцировал князя на лишние слова и вооружённые действия. Михалко бежал в Ральвик, где стояли его корабли. Яромир лично повёл дружину на обидчика. И был убит.

Всё просто: Михалко собирал караван "с бору по сосенке". В состав включили и пару десятков торков из его прежних подчинённых. У них, естественно, их степные составные реверсивные луки. Как противостоять такому оружию — на Варяжском море не знают. Сама мысль о том, что стрела может пробить человека в кольчуге... Рыцари Оттона Великого, которых мадьяры пробивали с тридцати метров... прошло два века. Сейчас в этом регионе — только по рассказам вернувшихся из Палестины. Опыта — нет, тактических наработок — нет.

"Воинские уставы пишутся кровью". Здесь — кровью Яромира.

По прибытию в Данию Михалко вывалил результаты своего расследования на тинге в Рингстеде. Нападение Яромира расценили как доказательство его виновности. Вальдемар оказался в сложном положении: его обвиняли в том, что он оставил князей править Руяном, а не посадил в темницу, как сделал с ободритами его отец. Не истребил "тайных язычников", как проповедовал "Неистовый Бернард". Начинается война с Штеттинским Богуславом, а удержать Запезенье без участия Руяна невозможно. На острове нужен сильный, надёжный, воинственный лидер. А Абсалон подпрыгивал и подталкивал:

— Давай-давай! Новообращённый! Из рода императоров! Схизматы признают истинность Престола Наместника Петра!

Сыграли свадьбу. Девочка, как её мать полтора десятилетия назад, перебралась в дом мужа. Для выращивания до готовности. Что Михалко получил титул графа... чисто в пику прочим датским аристократам. Он вернулся на остров, сформировал дружину и, через год, как и в РИ, вместе с Вальдемаром явился к Штеттину.

Вместо осады (в РИ), город взяли.

Та же история: Богуслава убили на стене стрелой мощного торкского лука. Растерянность обороняющихся позволила малоопытной дружине Михалко ворваться в город. Руяне воспринимали поход как месть за Аркону и выжгли всё. Вальдемар получил, конечно, свою долю. Графство разорили, чтобы исключить возможность нападения на Запезенье. А вот аннексировать Штеттин (Щетинье) было невозможно — феод Саксонии.

На обратном пути заглянули в Волин. Штурмовать не стали, ограничились получением контрибуции и выдачей Стоислава. Через полгода тот умер в подземелье Кореницы.

Поход не только показал воинские умения Михалко, но и обеспечил его стартовым капиталом.

Дальше... Фому Бекета не убили у алтаря в Кентербери на Рождество 1170 г. (как в РИ). Два Генриха, отец и сын, "Короткий плащ" и "Молодой король", погибли в "битве на холмах". "Империя Плантагенетов" начала разваливаться, Абсалон отправился в Англию и принял там смерть, Вальдемара призвали жители Денло... Интересы датчан всё более концентрировались на западе. А на востоке Михалко "прикрывал спину" королю. Получив для этого необходимую "свободу рук". Которую и использовал вполне грамотно.

Несчастливое паломничество Генриха Льва, оставившее зияющую прореху в рядах германской аристократии. Польский поход на пруссов с гибелью Болеславичей. Восстание Никлоты Малого, катастрофа Брешии, "чудо дома Гогенштауфенов"... Михалко было где развернуться, к чему приложить таланты. А я помогал чем мог.

Э-эх, девочка, как хорошо дело делать. Пилить, строгать, копать, строить. Придумати и изделати. А вот с людьми говорить...

Нет, не так. Говорить, просто быть рядом с иными — радость радостная. Как господь по душе пяточками. Счастье. Но — со своими. Известными, понятными, интересными. А вот с чужими... Враждебными, непонятными... С множеством их... Таких хорошо рубить. Или стрелять. Командовать, гнать, пугать. Разговаривать же с такими... плохо.

Воевода — то, Воевода — сё... Вот смотри: "хищника киевского" — истребил, ворота в Киев — открыл, Государя — повенчал, митрополита — избрал, двум князьям такие дела нашёл, что и вражда меж юрьевичей позатухла. Ванец-молодец. Везде успел, всё у него спорится. И тут же — мордой в грязь. Почему? — Возомнил, не подумал.

"Человек — мера всех вещей. И этот человек здесь - я".

Ага. Домовины плечами мерить — годен. А вот Русь повернуть...

На другой день Боголюбский собрал, наконец, Большой совет. "Для обсуждения дел нынешних воинских и Всея Руси". Явившись по вызову в трапезную Западного дворца, где стоял ещё крепкий запах пролитого, выпитого и съеденного, я сразу понял: фигня получается.

"Опять пустые разговоры

С концами не свести концы

Нас учат честной жизни воры

И — благородству — подлецы...".

Государь у нас... комполка, а не комитетчик. В смысле: в проведении групповых посиделок понимает на уровне съели-выпили, девок пощупали.

Он всегда принимал решения единолично. Типа: Эскадрон — марш! Или: никто не хочет чего суду сказать? — Отрубить голову. Или: все высказались? — Всё забыть, слушать сюда.

В молодости бывало так, что решения принимал его отец. Но и там, Долгорукий велел — все свои мнения засуньте в задницу.

Есть совещало, есть решало. Когда решало сказало — все совещалы побежали исполнять.

Здесь... торжество демократии. Со святорусской спецификой: дискуссия с мордобоем без регламента до консенсуса.

Главную беду ни он, ни я сразу не поняли.

"Консенсус".

На обсуждение можно выносить только те темы, по которым ожидается общее согласие. То есть — ничего.

Если один скажет "погода — плохая", то, в здешнем многочисленном и разнородном собрании, обязательно найдётся человек, который скажет "погода — хорошая". И они будут убеждать друг друга в своей правоте до полного истощения сил. Или до того момента, когда одна из сторон не получит оплаты своего согласия. Хотя бы в форме согласия в другом конфликтном вопросе: "но день — короток". Тогда спорщики радостно покивают, дружелюбно, если не успели расцарапать физиономии, оглядят друг друга. Может, даже, облобызаются и поклянутся в вечной любви.

И я, и Боголюбский много раз подобное видели: так крестьянские общины на "Святой Руси" делят каждый год землю, раскладывают повинности. Видели. И старательно пропускали мимо ума. Экая глупость, времени перевод. Будет так, как я решил. А кто против — у меня сабля есть.

Прикол в том, что здесь у каждого "сабля есть". А за спиной — восемь тысяч бойцов с мечами. И с какой стороны эти мечи блеснут... есть варианты.

Мало вытерпеть бред, выслушать мнения, решить. Нужно, чтобы это мнение стало всеобщим.

Чем-то похоже на архиерейский собор августа прошлого года: митрополит мнения выслушал. И принял решение. Своё. Поддержанное частью собравшихся. Решение, которое вызвало бешеное сопротивление, вопли о "неправде митрополичьей" и, в конечном счёте, его смерть.

Как с этим бороться? — Превратить членов совета в союзников, убедив их в своей правоте. Или — в марионеток. Подкупив или запугав.

Причём все варианты — краткосрочны. А от членов такого совета требуется не только согласие прямо здесь, вот в этой трапезной, но и потом, в их городках и усадьбах: они не только законодательная, но и исполнительная власть. Здесь он тебе говорит "да", а приехал домой, подарки пропил, почесал потылицу... да ну его, "нет".

Я в первый день этой... деятельности опоздал. Они молебны служили, молились о процветании Руси Святой, церкви православной, Государя и Великого Князя, всех князей Русских, о памяти Бориса и Глеба, защитников Земли Русской, о воинах славных, об урожае, о благоволении Господнем и милости Богородицы. Потом сцепились по поводу "спора о посте". Кирилл их долго увещевал, уговаривая подождать решения Патриарха, потом занялись обсуждениями мероприятий по защите дворов на Почайне от приближающегося половодья, о нынешней ненадёжности ледяных дорог через Днепр...

* * *

Похоже, наверное, на работу Уложенной комиссии 1767 г. Екатерины Великой.

"Работы комиссии отличались случайностью и отсутствием системы... 8 первых заседаний были посвящены чтению большого наказа, обряда управления и определению о поднесении Екатерине II титула "великой, премудрой, матери отечества"; с 8 по 15 заседание прочли 12 крестьянских наказов, 10 заседаний было посвящено чтению законов о правах благородных, потом перешли в продолжение 36 заседаний к чтению законов о купечестве и т.д. Никакого голосования не происходило, заседания комиссии отличались... полной бесплодностью".

* * *

У нас — хуже, чем в крестьянской общине.

У крестьян — различия в возрасте, в авторитетности, в характерах: один наглец, другой тихоня. В личных свойствах. Так-то все равны.

В нашем совете — все члены иерархических групп. Такие группы имеют лидера, подголосков и клакёров. Как и в общине, все роли давно определены, часто — с ещё до-рождения. Но тут имеет место смешение 30-40 таких команд. С неустоявшимся ранжированием между ними. Поэтому каждый член каждой группы стремится высказаться по каждому вопросу. Чтобы повысить свой статус внутри группы, чтобы повысить статус всей группы, чтобы... "урону чести не было".

Повторю: каждый, в каждой, по каждому.

Навыка государственного мышления, кроме единичных персонажей, нет. Вообще нет привычки думать о больших, долговременных, пространственно протяжённых, многолюдных, много-следственных и много-условных темах. Поэтому, в частности, с таким удовольствием, так долго обсуждают простые понятные вещи, вроде вешек на льду.

* * *

Паркинсон показывает, что для комитета есть "диапазон обсуждаемого". Если предлагают выделить 100 млн. на строительство ядерного реактора, то обсуждать не будут — сумма за пределами обычного масштаба средств, которыми оперируют члены. Другая крайность — изменение на 5 центов субсидии школьных завтраков — тоже не вызовет споров из-за ничтожности суммы. А вот в середине... будет озвучено множество аргументированных точек зрения.

* * *

Ещё из местного: любой вопрос, в сути своей, значения не имеет. Важно — что сказал старший в группе. Все остальные поддерживают его шиканьем, топаньем, одобрительными возгласами. "Потому что — наш". "Фракционная дисциплина" — на высшем уровне. А как иначе? — Им же всем потом домой идти, с этими людьми жить.

Если, по возвращению в места постоянного проживания, лидер скажет:

— Петя — фу, бяка.

То этого "петю" так всем обществом "умоют"...

Итого: бесконечная говорильня, фокусирование на мелочах, необходимость общего согласия, групповые интересы превалируют не только над государственными или сословными, но и над личными.

"Не верю в разум коллективный

с его соборной головой:

в ней правит бал дурак активный

или мерзавец волевой".

"Никто не уйдёт обиженным" — сделай консенсус.

Первый уровень: "обиженный" возражает. И его будут уговаривать до посинения.

Второй: "обиженный" молчит. А вернувшись в своё владение выражает обиду и далеко посылает принятое решение.

Его можно заставить. Если группа, в которую он входит, считает важным исполнение принятого общего решения. Силами самой этой группы. А если "ну, хорошо бы...", то заставить такого "молчуна" невозможно, ибо при внешнем наезде группа сразу разворачивается в "наших бьют". Хоть бы и за дело.

Конец сто девятнадцатой части

Часть 120. "О, женщина, летающая трудно!"

Глава 603

И тут я. Весь в белом. Довольный от проделанного за последние дни, "у нас всё получится", не озверевший от молебнов, не выслушавший с утра десяток рассказов о том, как надо вешки на льду ставить...

Стража тормознула сразу на крыльце:

— Шеломы и мечи оставить.

Во, блин. Я как-то говорил Боголюбскому, что толпа мужиков с острозаточенным — рать, а не со-едалище или со-вещалище. История с Бастием — яркий пример.

Воспринял, применил.

— Слуга? Оставить.

Это насчёт Сухана.

— А кого можно?

— Советника. Помощника, ежели от ран ослабел.

Жаль, не знал. Без моего "ходячего мертвяка"... неуютно. Но радует: Боголюбский начинает... "двигаться по пути демократии".

Просовываюсь в эту... трапезную. Типа, как при почествовании. Темновато: свечей меньше. Столы пустые — непривычно. На Руси за пустым столом не сидят. В конце залы на помосте — князья и иерархи в ряд. Посреди пустого места стоит боярин и что-то нудно проповедует. Я тихонько, на цыпочках, к краюшку, к свободному месту.

Язвительный голос Боголюбского:

— Добро ты, боярин, про вешки сказываешь. Как их на Чудском ставят. Однако же — довольно. А вот и Воевода Всеволжский проснувши, собрание наше явлением почтивши. По здорову ли? Вот и ладно. Выходь сюда да сказывай.

Чего это он? Как с цепи сорвавши. Я ж в темноте ещё не приглядевши. Кто, про что — не слыхавши...

— И тебе государь здравствовать. А про что сказывать-то?

— Да всё ж про то ж. Как бы нам Русь Святую подобустроить. К добру, стал быть, благолепию и процветанию.

Повторю: я с такими... конгломератами таких... персонажей не работал. Если в моём времени мог интуитивно, на уровне эмоций, уловить интересы, настрой, поменять стиль... Да просто подготовиться! Тему изучить, перед зеркалом на магнитофон погонять... А тут... сплошной экспромт.

Ну я и... экспрометнул. Или правильнее: экспромтнул? Экспромтиснул?

— Первейшая забота, государь, есть холопство русское. Полагаю, что надлежит сиё состояние немедля отменить.

Всё враз замолкли. То чихали да кашляли, март — время гнилое, с носов через одного течёт, а то слышно как свечки потрескивают. Ну, я и распелся соловьём.

— Русский человек рабом быть не должен, раб божий не может быть рабом человечьим.

Дальше вспомянул о толпах бездельников, которые по усадьбам сидят да хлеб едят, а ничего толкового не делают.

И на меня обрушился. Поток... выражений и возражений.

Какие-то аргументы уровня 19 в., типа: "в каждом помещичьем доме всегда найдёшь множество совершенных дармоедов" — отметаются совершенно.

Надо сказать, что в их словах смысл есть. Например, я говорю:

— Зачем тебе, боярин, в усадьбе холоп-сапожник? Он тебе, вместе с семьёй и верхней дворней, делает десяток пар сапог за год. Отпусти на волю — он в год и сотню пар сделает.

А в ответ, если сильно отфильтровать и из множества уст скомпилировать:

— В усадьбе сотня не нужна. Станет вольным — уйдёт в город. Нынче он сам кормится, огород ковыряет, за скотиной ходит, сапоги — приделье. Чтобы не пороли. Нужны новые — дал в ухо, утром бежит, несёт. А городскому платить надо. За гнильё не выпорешь.

Прелести натурального хозяйства: рынка нет, транспортные расходы зашкаливают, нестабильность. Но есть и более общий вопрос всякой корпорации. Выбор между качественным аутсорсингом и доморощенной службой. Слабенькой, но своей.

Держать в усадьбе в этой позиции вольного — дорого. Ездить в город, сапоги покупать — дорого и долго. То, что когда городской рынок наполнится, офени понесут товар в усадьбы по пристойным ценам... Понимают. Но это ж когда будет? А жить-то нынче надо.

Забавно разделение реакций по уровням владений:

— Ладно, боярин, тебе без холопов никак. А вот если соседи твои своих рабов отпустят?

— Не! Не дай бог! Тогда ж и мои взбунтуются. Беда будет.

Явное несовпадение с отношением к крепостным в 16-17 в. Идея сманить к себе, хоть бы в тот же Юрьев день, не просматривается. Ближе к 18-19 в.:

"Зато в углу своем надулся,

Увидя в этом страшный вред,

Его расчетливый сосед".

Чья-то воля рядом — мне ущерб и риски. И вообще: вольтерьянство с вольнодумством.

На уровне князей подход другой:

— Ежели кто в своём уделе такое учинит, то пусть. Иные из тамошних бывших холопов ко мне в удел придут. Станут насельниками, посадскими да смердами.

Такое высказал рязанский Живчик и собрание мгновенно затихло. Соседи смотрят подозрительно: ты у меня смердов сманить хочешь?

У бояр: пусть все будут холопами. Тогда и бегать не будут.

У князей: пусть все будут вольными. Кроме моих.

Пошёл раскол среди иерархов. Кирилл высказался в духе Нифонта: отпустить — хорошо, добрый обычай. Михаил Смоленский в крик против: прокормить себя вольноотпущенники не смогут, начнут грабить. Дать человеку волю — обречь на голод, муки и грехопадение. В духе Карамзина:

"И будут ли земледельцы счастливы, освобождённые от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам? Нет сомнения, что [...] крестьяне счастливее [...], имея бдительного попечителя и сторонника".

Почему Карамзин считал, что быть "преданным в жертву собственным порокам" страшнее, чем быть "преданным в жертву чужим порокам" — не знаю.

Тут я врубил усвоенное ещё в Пердуновке. Второзаконие. Аким тогда читал, а я запомнил:

"Если продастся тебе брат твой, Еврей, или Евреянка, то шесть лет должен он быть рабом тебе, а в седьмой год отпусти его от себя на свободу; когда же будешь отпускать его от себя на свободу, не отпусти его с пустыми руками, но снабди его от стад твоих, от гумна твоего и от точила твоего: дай ему, чем благословил тебя Господь, Бог твой: помни, что и ты был рабом в земле Египетской и избавил тебя Господь, Бог твой, потому я сегодня и заповедую тебе сие.

Если же он скажет тебе: "не пойду я от тебя, потому что я люблю тебя и дом твой", потому что хорошо ему у тебя, то возьми шило и проколи ухо его к двери; и будет он рабом твоим на век. Так поступай и с рабою твоею.

Не считай этого для себя тяжким, что ты должен отпустить его от себя на свободу, ибо он в шесть лет заработал тебе вдвое против платы наемника; и благословит тебя Господь, Бог твой, во всем, что ни будешь делать".

— Господа русская! Славные князья, да бояре, да епископы. Быть ли вам к единоверцам, к братьям и сёстрам нашим, более жестокосердными, нежели иудеи — к их?

Думал — "Святое Писание" их проймёт. Детские иллюзии...

Много мне слов разных в ответ наговорили. Князья да бояре — о крамолах да мятежах грядущих, об обнищании Земли Русской. Клирики же более Илларионом, его "Словом о Законе и Благодати" бить пыталися. Увы, я уже и сам чуток в той мудрости понимал, мог возразить квалифицированно.

Сказать прямо: "рабы — се имение моё, не отдам" — ни один не посмел. Ибо признаться в стяжательстве, в корыстолюбии, в скупости своей — не по чести. Толковали об общественном благе, о заботе о малых и сирых, об обычае, который с отцов-прадедов, о неугасимой любви "детей" (холопов) к их "отцам" (господам) исконно-посконной...

И, конечно, масса свидетельств в духе тётушки Найси Пью из "Глазами рабов" — сборника воспоминаний бывших американских рабов:

"... жизнь у негров тогда была счастливой. Конечно, у нас не было тех возможностей, которые есть сейчас, но было кое-что, чего сейчас нет — защищенность. Да, нам было к кому пойти, если что не так. У нас был хозяин, который за нас заступался, помогал нам, смеялся и плакал вместе с нами. У нас была хозяйка, которая нас лечила и утешала, когда нас наказывали. Мне иногда хочется туда вернуться. Как сейчас вижу тот ледник с маслом, молоком и сливками. Как журчит по камням ручей, а над ним ивы. Слышу, как во дворе гогочут индюки, как бегают и купаются в пыли куры. Вижу заводь рядом с нашим домом и коров, пришедших напиться и остудить ноги в мелкой воде...

Разве это называется рабством, белые господа?".

Можете умиляться, или приводит опровергающие примеры, или рассуждать о "хороших господах" и как бы поспособствовать их приумножению...

Значения — не имеет. У меня есть собственный опыт. "С той стороны". И решение я уже принял. Вопрос только в цене, в "сколько и кого надо зарезать". Но не прямо же здесь!

Два часа... Пулька один против двухсот.

Вру. Три четверти промолчали. Одни — ввиду очевидности моей глупости, "не о б чем языки мозолить", другие — очередь не дошла. Третьи воздержались... "на всякий случай". Зная о приязни ко мне Боголюбского.

Были, я надеюсь, и такие, кто, хотя бы в душе, со мной согласен. Но... голосов их я не услышал.

Публичная групповая порка. В одни ворота.

Ванечку выпороли. Остаётся только утереться и поклониться. Спасибо, люди добрые, что не побрезговали, вложили дурню лысому ума-разума. "Макнули в парашу".

"Ястребы взлетают гораздо выше, когда летят против ветра" — сэр Уинстон? — Вы правы. "Противного ветра" у меня — хоть захлебнись. Осталось только перья в задницу вставить.

Следствия... Я прокукарекал? — Народ услышал.

Уже вечером пошла молва по Киеву, на другой день к нам в расположение пришло с сотню "добровольных полонян".

Пошёл звон по Руси. Тысячи призадумались, сотни стронулись. Не только беглые, но и вольные. Если там, во Всеволжске, холопов нет, то идти можно без опаски.

Такая "публичная порка", "снос" был для меня личным оскорблением. Мало что не заплевали и выгребной яме не утопили. Утрата репутации. Не только по этой теме, не только моей.

Вечером, с глазу на глаз, Боголюбский высказал мне своё "фе":

— Слабоват ты, Воевода. Не умён. Слова-то ты красивые говоришь, а на Руси от них толку нет. Воздуха сотрясение.

Я, честно говоря, перепугался. Так он и все мои прожекты, с Крымом, Руяном, митрополитом — похерит?! Выкинет, как "происходящие из недостоверного источника"?

Причём, по моему суждению, в моём провале он, отчасти, сам виноват. Да и прежде, в переписке нашей, отмена холопства у него неприятия не вызывала. Правда, и энтузиазма тоже.

— Я, брат, человек нудный. Как дятел лесной. Долблю и долблю. Долбодятел. Длительного действия. Продолблю и вольную для людей русских.

— Х-ха! Продолбит он! Ты хоть видел, как вся смоленская свора на тебя смотрела, как промеж себя переглядывалась? С радостью! Будто битву какую выиграли, победу немалую одержали.

Фыркнул и согласился:

— Да оно-то, пожалуй, так и есть. Теперь всякое твоё слово... пустой брёх. Силы не имеет. Все твои прежние подвиги... прежние. Любая новизна, хоть от тебя, хоть от меня... ух, морды самодовольные. Есть с чего. Нынче они верх взяли. Не над волей холопской, не над тобой даже — надо мной. Будут теперь всякому моему слову прекословить, в болтовне топить да выворачивать.

Он смотрел куда-то мимо меня, пытаясь найти решение. Я чувствовал себя виноватым.

Хотя чего я такого сделал? — Сказал что думаю. От двух сотен бородатых голов не отбрехался? — А кто бы это смог?

— Для уменьшения болтовни уменьши количество болтунов. Семнадцать князей да семь иерархов. Всё. Слуг ты уже отвадил — убери советников да подсказчиков. Ляхи да чахи тебе в таком совете не нужны. Оставь, пожалуй, одного-двух бояр из полоцких.. Чтобы от имени своих князей говорили. Пару писарей посади. Чтоб речи записывали.

— Глупость. Не успеть по бересте за словом человеческим царапать.

— А всё не надо — суть.

— Опять ты... благие пожелания... Нет таких писарей!

— У тебя нет — моих пришлю. Они скоропись знают. Ещё. Поставь часы. Хоть песочные, хоть водяные. Кончалась вода — кончались речи, следующему слово. Кто будет говорящего прерывать — гони с совета. Невежа.

— Ишь ты. "Гони". Да они все разбегутся. У всякого дел найдётся выше носа.

— Туда им и дорога. Свои дела делать. А твоё дело — законы устанавливать. И после — за их неисполнение взыскивать. Ещё. Отдели суд от законов. А то они сегодня полдня спорили кто ту церковь, ротондой построенную, гробанул, да по какому праву. Ещё. По делам важным, где общего согласия нет, вести голосование. Поимённо. И грамотку с тем делом — на торгу объявлять. Чтобы люди знали: чего их главные думают. Ещё. Выкинь молебствований. Время уходит. Ты перед атакой перекрестился да в сечу? Или псалмов попеть начинал? Ещё: по каждому делу записать решение. "Государь решил и дума приговорила". Хоть как. "Да", "нет", "после обговорить...". Чтоб ты мог через день или год спросить: А что ж ты князь Роман, вчера одно говорил, ныне другое? Что ж ты как лисий хвост мечешься? Следы свои заметаешь?

— Хм... То-то у тебя столько этой... бумаги делается, писалы всякие придумываются.

— Да. У меня всякое слово — в строку. "Слово — не воробей", "назвался груздем — полезай", "за базар — отвечаю".

Мой провал на совете, утрата репутации дал немедленную отдачу: в тот же вечер у меня зарубили двоих постовых. Пьяные придурки из "ляхов". Сперва разговоры разговаривали, внимание отвлекали. После — ударили. Исподтишка. Так бы и ушли, но завозились, обдирая покойников: снаряга моих бойцов приобретает популярность. Тут и тревожная группа подоспела. Каких-то дальше "хвостов" углядеть не удалось. Просто полупьяная компания с гонором.

Раньше такие моих обходили: "Зверь Лютый", ну его нах...". После моего провала на совете осмелели.

Караулы пришлось усилить, ребятам промыть мозги по теме: "правила поведения на посту". Но я же понимаю, что если полезут все желающие проверить моё майно... крови будет много. Недругов у меня достаточно.

На другой день снова совет. Помещение другое. То была большая трапезная, то — малая. В том же дворце, с другой стороны вход. На крыльце не вчерашние владимирские гридни, а кипчаки с плешивым писарёнком. Всех разворачивают:

— Государь велел на Малый совет звать только князей да архиереев.

Одни с радостью сваливают, другие "права качают". Меня тоже пускать не хотели. Потом вышел Асадук, рявкнул по-своему.

Уже лучше: зала меньше — вопить не надо.

Простое правило: если человек вынужден напрягать горло, говорить громко, то у него и эмоции меняются в сторону командных, агрессивных.

Пространства даже избыток: метров 15 в длину, 10 в ширину. У дальней стены — "дубовое чудище". Его постоянно туда-сюда таскают. Там Боголюбский будет. Перед ногами у него — двое моих вестовых. У Пантелеймона, как меня увидел — улыбка до ушей. Возле каждого, тоже на полу сидят, по писарчуку. Не то проверяльщики, не то ученики. Через плечо моим заглядывают.

Вдоль стен лавки, все сидят лицом в середину. Похоже на Палату Лордов. Но без woolsack, мешка с шерстью. И отделка у нас... нету у нас отделки, ободрали при штурме.

Под правую руку у Государя князья, по левую — епископы, трое бояр из полоцких. Ну и я туда приземлился. Князья — не все. Нет Всеволода, Михалко, Искандера. Первые караваны себе собирают, последнего Андрей погнал в войсках порядок наводить. Нет Антония Черниговского — тоже дела караванные. Нехорошо: ежели что — теряем их голоса.

Вошёл "сам", чуть подшаркивая, кивнул мельком. Совет не встаёт, так, сидя, кивнули в ответ. Я как-то... дёрнулся. Но вовремя остановился: не в школе. Смотрим на других. Другие — князья-рюриковичи, им перед братом припрыгивать да подскакивать невместно.

— Ну.

Встал Кирилл, прочитал "Отче наш", все перекрестились, уселись.

— Про что ныне говорить будем? Чти.

Боярин, что прежде оглашал награждённых, поднимает лист, отодвигает его на вытянутую руку.

Во, блин! "Повестка дня" появилась. Дерьмократия прогрессерится каждодневно!

— Об сословиях. На Руси. Государь.

И сам не понял, что сказал. Остальные тоже не поняли. А чего тут говорить? Оно ж всё испокон веку, с дедов-прадедов...

— Та-ак. Никто ничего не хочет? Тогда Воевода Всеволжский. Сказывай.

— По суждению моему следует иметь на Святой Руси семь сословий.

— Скока-скока?

И тон такой мерзкий издевательский.

Андрей и головы не повернул:

— На первый раз прощу. На другой — велю выгнать с совета, Мстиславе. За невежество, за перерывание говорящего. Худо братьев учишь, Романе, пороть чаще надо.

И старший из смоленских, Роман Благочестник, и попавший под раздачу младшенький Мстислав Храбрый — в малинов цвет. Боголюбский не только саблей хорошо рубит, но и словом срезать может. А вы не знали?

* * *

Среди немалого числа обычаев и установлений, вызывающих у меня бешенство, по которым "Святая Русь" живёт, сословность — второе после рабства. Рабство, как я уж говорил, нужно прямо отменить, ибо... я попробовал и мне не понравилось. Без вариантов.

С сословиями несколько иначе. Противно, но указ об отмене сословий взорвёт страну. Тут уже надо прикинуть цену вопроса.

В Российской империи сословия отменили только большевики. Что дало мощную злобу белоказаков. Казаки, по имперским законам, одно из сословий со своим набором обязанностей и привилегий. Понятно, что уравниваться со всем трудовым народом многие не захотели. Из тех, кто этих привилегий имел.

* * *

Понимая неизбежность сословности в средневековом обществе, я пошёл другим путём. Не в смысле В.И.Ленина, но тоже по-совейски: не можешь развалить — возглавь.

Начинаю бодренько. Вот, де, Русь наша Святая. Пирамидкой. На самом верху Государь. Выше — небушко, там — ГБ.

* * *

Тут я следую Миниху:

"Русское государство обладает тем преимуществом перед другими, что оно управляется непосредственно самим богом. Иначе невозможно понять, как оно существует".

Миних, немец, в начале своей карьеры типичный иноземец-наёмник на русской службе, ухитрился не только уловить важные особенности государства Российского, но и глубоко воспринять их, стать своим. Да так, что когда его освободили из Тобольской ссылки, тамошние жители плакали и желали ему всех благ за добрые дела его.

* * *

Государь, типа, перед ГБ предстоятель за весь народ русский. Несёт персональную ответственность за всякое, на Руси случившееся. И, для божьей милости меж человеков распределения, имеет неограниченные права. Самодержец.

— А как Государь состарится, или, не дай бог, в битвах с ворогами смерть геройскую примет, то будет ему наследник, согласно закону о престолонаследованию, который ещё принять предстоит.

— (Михаил, епископ смоленский): Чего? Какой такой закон? У нас есть закон! С дедов-прадедов! Владимиром Крестителем установленный, Ярославом Хромцом подтверждённый!

— (Боголюбский): Владыко Михаил. Вышибу. Велю батогами на конюшне угостить до несхочу. Хочешь сказать — терпи. Пока этот кончит.

— (Я) Отмечу для недо... понявших. "Государя" прежде на Руси не было. Поэтому и применение прежних законов... Прежде надо явно подтвердить, распространить на новую, появившуюся на Святой Руси, сущность. Теперь о сословиях. Во всякое сословие дитя рождённое и крещённое вписывается по отцу своему. Войдя в возраст, подтверждает пригодность, пройдя испытание, для данного сословия установленное. Не прошедшие испытания — из сословия родителя исключаются. Исключаются также и персоны, кто по делам своим негоден в сословии пребывать. Однако и взрослые уже люди, желающие в сословие быть вписанными, могут пройти испытание или делами своими подтвердить годность свою.

Включение/исключение в сословия на "Святой Руси" происходит постоянно. Кому-то дают боярскую шапку, кому-то — рукоположение. Важно барьеры между сословиями сделать достаточно проницаемыми. И — формализоваными. Для обеспечения единства стандартов качества.

— Первое сословие — княжеское. Дети княжеские по достижению десяти лет должны быть Государю представлены. После чего поступают в училища на государевом дворе. Княжны — в женское, княжичи — в мужское. Где и учатся. Княжны — четыре года, княжичи — пять.

— Ты чего, Воевода, с глузда съехал? Чтобы своё рождённое, лелеянное дитятко за тридевять земель, на чужбину, в чужие люди?

О! И Благочестника прорвало. Семьянин, однако. Любящий отец и супруг.

Что-то я похожее в Елно слышал. Когда Прокуя торговал в холопы с приданым. Матушка его тогда долго разорялась. Но не разорилась, а согласилась.

Андрей, открывает, было, рот, для выговора, но я опережаю: лобовой конфликт между лидерами святорусского войска мне не нужен. Пока. Работаем "миротворцем":

— "Нет" так "нет", князь Роман. Дитё, училище не закончившее, из княжеского сословия вычёркивается. К делам княжеским — негодно. Дитятко роженное, лелеянное — таковым дитятком и остаётся. Не князем.

Дальше закономерно начался общий хай. Неостановимый. Боголюбский, видя, что с этой публикой ничего сделать нельзя, прекратил попытки привести их к вежеству, запахнул свою дорогую шубу, уселся в кресле поудобнее и только переводил глаза с одного говоруна на другого, да меч свой жмакал.

В полный восторг пришёл Пантелеймон. Я его хорошо вижу: глаза горят, щёки горят, рот открыт, чтобы ничьего слова не пропустить. То и дела пинает напарника: запиши это! Запиши то!

Кирил попытался сунуться со словами умиротворения — послали. Очень далеко.

У русского младенца, родившегося в княжеской семье, три пути: в корзно, в монастырь, в могилу. Даже и пострижение — чрезвычайная редкость.

Поразительно: они приводят множество аргументов против моего предложения, но не могут согласиться между собой — что считать обоснованием.

Ждём, скучаем. В отличие от Пантелеймона, я ничего особо умного, что запомнить, записать надо, не нахожу — думал я над этим. И над всеми их доводами. Новых для меня нет.

Даже когда Рюрик Стололаз зарычал прямо на меня:

— Аманатов набрать хочешь?! Детей наших в заложники требуешь?! Вот тебе! — и столь надоевшая мне уже на "Святой Руси" фигура из трёх пальцев явилась мне воочию — это не было новостью, ответ готов заранее.

Э-эх, князья русские, не доводилось вам накатывать заготовки для кавеэновской разминки. Кстати, князь, ногти чистить надо.

— Заложников берут у врагов, кто изменить вознамеривается. Ты, княже, думаешь Государя предать? Как Жиздора предал?

— Что?!

Конечно, и заложники тоже. Но говорить об этом непристойно. Поэтому о другом.

— А коли нет, то о каких аманатах речь? Выучившись на государевом дворе, княжичи и в науках познания свои увеличат, и в деле ратном усовершенствуются. Будучи несколько лет вместе, лучше друг друга узнают, подружатся. А от дружбы князей Святой Руси, по моему мнению, будет немалая польза. Или ты против согласия меж князьями русскими?

Рюрик захлебнулся от моей наглости, но не успел ответить: они переключились на обещания друг другу разнообразного блуда среди собранных в одном месте княжон. Как оказывается, есть... если не прецеденты, то, хотя бы, слухи о них.

Пришлось вспоминать Евфросинию Полоцкую, у которой княжон в монастыре несколько штук. И ничего.

Наконец, все несколько поутихли и я предложил:

— Государь, предлагаю для княжеского сословия правила обсуждаемые — установить. Прочее же прописать подробнее в "Уложении о русских князьях". Давайте поднятием рук. Кто "за"?

Тут пошли проблемы "мандатной комиссии": полоцкие сообщили, что они, хоть и представляют своих князей, но веления так или иначе голосовать у них нет. Боголюбский взбеленился:

— Так нахрена вы место занимаете! Прочь подите! Как совет решит — вам скажут.

Попутно, уже чисто местное: никаких "воздержался" или, там, "против всех".

Производное от "консенсуса". Говорить может каждый, решение принимается единодушно. А если тебе "пофиг", то и сам ты — "нафиг".

Говорильня идёт до тех пор, пока остаётся одно решение. Тогда и голосовать не надо:

— Все согласные? Тады пошли дальше.

Я же ограничиваю дискуссию. Есть одно правильное предложение. Моё. Все желающие высказались? — Тогда простым большинством.

Такое предполагает согласие меньшинства подчиниться воле большинства. Что на Руси — весьма не факт. "Борьба меньшевиков против большевиков" на Новогородском вече неоднократно приводила к побоищам общегородского масштаба. Снова, как на "архиерейском соборе", определяю большинство поднятием рук, а не по-народному: по силе крика.

На самом деле и это избыточно: совет — орган совещательный. Решать не вам, а ему, Государю. Но я этого пока не объясняю и не форсирую. Поддерживаю иллюзию значимости и сопричастности. Тем более, что за этой "иллюзией" тысячи мужиков с мечами.

Решение принято, естественно, моё. Команда из архиереев, сформированная пару дней назад, даже без "местоблюстителя", определила исход однозначно. А вот то, что "братец" Ярослав примкнул к смоленским... показательно. Если ещё и Мачечич с Добреньким и Матасом переметнутся, да "архиерейский блок" посыпется, то придётся... устанавливать "голую" совещательность. Что чревато толпами "голых" мечей.

Боголюбский послушал результаты и формулировки, стукнул посохом (специально слугу посылали) по полу и изрёк:

— Быть по сему. Далее.

Повторю: и мне, и остальным понятно, что "меньшинство", те, кто проголосовал "против", решение исполнять не будут. Их придётся заставлять, с большей или меньшей остротой противостояния.

Для одного хватит государева гонца с грамоткой-укоризной:

— Что ж ты сына в учёбу не прислал? Закон нарушаешь, решение княжьего совета не исполнил? Или измену замыслил?

Другому... Штурмовать княжий город, выжигать, разорять и угонять.

Конкретное решение конкретного человека будет определяться его представлениями о "правильно" и "возможно" в конкретный момент времени. Как сформировать эти представления — отдельная большая тема. Много тем.

"К тому, кто не проводит реформ, постучит Реформация" — зачем нам этот "смех"? Или — Батыево нашествие?

Ряд пунктов пропущен.

Нет, не так. "Уложение" у меня написано. Оно будет подсунуто совету в тот момент, когда обстановка станет подходящей. Когда память о принятии "в целом" уже утвердится и никто не захочет вчитываться в пункты документа.

Поэтому пока не сказано о личной присяге государю по завершению училища, о пожизненной службе, о вовлечении в сословие не только тех рюриковичей, кто на Руси живёт, но вообще всех. И их детей. Мадьярский король, например, или Софья Вальдемаровна в Дании — вполне в сословие входят. Если, захотят, конечно.

Нет обсуждения "переходного периода". Княжичу нынче исполнилось 10 — повезли в Боголюбово, понятно. А если ему уже 12? — Тоже повезли? А ежели 17? — Он-то обучение не прошёл. Тема по конкретным персонажам — очень "горячая". И т.д.

— Далее, сословие второе. Боярское. Правила — как для князей. Отличия: явиться на государев двор в 15 лет, пройти проверку на пригодность к боярским делам. Служить пожизненно, куда государь, по талантам боярина и нужде русской, пошлёт. Боярышень не дёргать. Кроме тех мальчиков и девочек, чьи отцы пали в делах государства русского. Сироты имеют право поступить в те же училища, что и княжны с княжичами.

Смольный институт. Навеяло.

— Боярин служит до ранения тяжкого, ветхости старческой или смерти. Служит — сам. Хоругвей более не собирать, смотров княжеских не устраивать. Каждый боярин лично присягает государю. Отныне на Руси быть только русским боярам. Не смоленским, или владимирским, или киевским. Новых бояр ставит Государь.

Вариации по теме формирования русской поместной конницы 16-17 в.

Снова пошёл хай. Но много слабее: только последняя фраза впрямую ограничивает свободу князей. Нет, не только:

— Херню городишь, воевода. Как это — хоругвей не собирать? А воевать кем?

Я уже рассказывал о структуре вооружённых сил "Святой Руси" вообще и нынешнего войска, в частности. У разных князей эта структура отличается. Добренький в своём Дорогобуже если десяток боярских хоругвей соберёт — уже много. У Перепёлки в Переяславле хоругвей вообще нет: не живут там вотчинники. Боярская усадьба чтобы отбиться от степняков — слабовата, а чтоб спрятаться — велика.

Вот Живчик в Рязани, Матас в Новгород-Северском, сам Боголюбский и Ромочка Благочестник... для них боярская ополчение — важная сила.

— Воевать, князь Давид? А с кем ты воевать собрался? Княжество Смоленское среди земель русских лежит, иноземцы-вороги не придут, не прискачут.

— А разбойники, набродь всякая? Да вот же, с Новгородом война.

— Новгород Государь примучит, разбойников погонять и княжьей дружины довольно.

— А другие? В других землях?

— С другими разговор будет отдельный. Как и со смоленцами. Понятно, что вам хоругви распускать можно только после победы над ворами новогородским.

Всё, накал спал. "Улита едет, когда-то будет". Когда реально придёт время отказаться от боярского ополчения... как рак на горе свистнет.

Опять: я — "прокукарекал".

Содержание хоругвей, ежегодные смотры, обязанность тащить на войну кучу народа из дворни, для "хозяйствующего субъекта" типа "боярин святорусский" — тяжелейшая повинность. Часто просто разорительная. Уже завтра вся здешняя рать будет обсуждать, что Ванька-лысый не только "княжон брюхатить" собирается, но и "мужам вятшим" облегчение даёт.

Напомню: типовой годовой бюджет боярского семейства — четыреста гривен. Половина — княжеское жалование, другая — доходы от вотчины. Понятно, что год на год не приходится, что есть чисто служилые, есть, наоборот, опальные, которые только с вотчины живут. С этих доходов боярин должен выставить "большой десяток" оружных и доброконных воинов. А теперь этот, главный, для чего всё боярство и существует, расход — отпадает. Причём, боярин нужен "голый" — коня, оружие, снаряжение даст казна. Так это ж счастье! Воля вольная!

Глава 604

— Третье служилое сословие — духовное. Всё как у бояр. Только обучения больше да женаты быть должны. Чтобы в приходах служить. Присягу Государю примет епископ.

Епископы мнутся. Для них принятие в сословие, исключение из сословия — постоянная часть жизни. Поп-расстрига — явление хоть и не ежедневное, но примелькавшееся.

Тут есть деталька. Я понимаю под духовенством попов и дьяконов. А те, кто в церкви прислуживают, звонарь, например, сторож — нет. Не относятся к сословию и разнообразные канонники, безместные попы, монахи. Общерусское представление шире моего. Что создаёт поле для конфликтов и площадку для торга.

— Четвёртое сословие — гражане. Жители городские, ремёслами разными занимающиеся. Снова: при рождении записать по отцу, как стал отроком — проверить на годность. Принести присягу Государю.

В Империи называли мещанами. Тут есть подробности, о которых не только говорить ещё рано, но я и сам не знаю. Например: тест на грамотность при подтверждении сословной принадлежности — нужен?

— Чего? Что ж, им всем на Государев двор, со всей Руси идти?

— Нет. Присягу от гражан примет местный приходской поп. Пятое сословие — крестьяне. Все видели, знаете. Сходно с гражанами, но на земле живут, нивы пашут.

Это — самое главное, 9/10 населения. Всё остальное — пена поверху. Здесь любые изменения особо опасны. Поэтому помалкиваю. Элементарно: в РИ крестьян приводили к присяге с императора Павла. А здесь как сделать?

Опыт показал, что большая часть крестьян к самостоятельному качественному крестьянскому труда непригодны. Как развалить крестьянские общины? Как помочь выделиться тому, одному из семи, который хочет и может делать свой крестьянский труд хорошо? Как освободить остальных шестерых от противного, унылого, не получающегося занятия?

Не сейчас.

— Так, вроде, всё?

Матас устал сидеть. Погоди, танцор меченосный.

— Шестое сословие — инородцы. Немалое количество разных людей и народов живут под властью Государя Русского. Живут по своим законам и обычаям. Не всегда худым, но от наших отличным. Дабы не устраивать вражды, не требовать вот немедля, вот прям завтра от них изменения им привычного — отдельное сословие. В котором правила будут как у крестьян русских, но с изменениями, для иноземцев необходимых.

Несколько неожиданно для меня снова началась жаркая дискуссия.

На "Святой Руси" живёт множество разных не-православных людей. Как пришлых, так и исконно-посконных.

"Устав церковный" более волнуется по поводу секса с инакомыслящими:

"Аще жидовин или бесерменин с рускою будеть иноязычници, митрополиту 8 гривень, а руска понята в дом церковный".

"Аще кто с бесерменкою или с жидовькою блуд сътворить, а не лишится, от Церкви да отлучится и от христиан, а митрополиту 12 гривень".

Но есть и более общее:

"С некрещенным, а иноязычьником от нашего языка, с некрещеными ни пяти, ни ести; доколе же крестяться; аще кто ведаа ясть и пиеть, да будеть митрополиту у вине".

Понятно, что эти правила постоянно нарушаются. Вы себе представляете переговоры русского князя с половецким ханом иначе, чем за дастарханом?

Новгородские купцы ходят за Двину, гостят у тамошних туземцев и, естественно, разделяют с ними трапезу.

Идёт непрерывное крещение язычников из славян и из "чуди". Для них указана разная длительность подготовительного поста. Как убедить язычника в правильности веры, не говоря с ним? И где ты можешь с ним говорить, где он от тебя не сбежит, как не за обильным столом?

Наконец, есть католики, которые иноязычьники. Но христиане. Но еретики. Которые постоянно хотят в православие по русскому облегчённому варианту — миропомазанием.

После бурной дискуссии с активным участием епископов, пришлось признать: был неправ. Слово "инородцы" заменили на слово "иноверцы". Не хотят на "Святой Руси" поднимать "национальный вопрос": ни у кого из русских князей нет нынче и двух поколений чисто русских предков, епископы почти все греки.

— Седьмое же и последнее сословие полагаю назвать "пролетарии". Он латинского "пролес", потомство. В Древнем Риме так называли людей, у которых ничего, кроме этого "пролеса" не было.

— Эт чего? Калики перехожие?

— Они самые. А равно и все прочие, кто не имеет явно видимого источника существования. Такие люди, будучи неспособны сами справиться с жизненными неурядицами, должны пребывать под опекой государства или людей более состоятельных. Каковые дадут им корм и кров, ответят, при нужде, по делам их. И получат от них соответствующую помощь в своих заботах.

* * *

В самом начале 19 в., Британия, испытывая трудности в наборе матросов на свой, ну самый лучший в мире флот, приняла закон о принудительной мобилизации всех мужчин, подходящих по кондициям и "не имеющих видимого источника существования". Вскоре, по решению одного из провинциальных судов, на флот отправили шахтёра. Поскольку его "источник средств существования" — в шахте. Т.е. — невидим.

* * *

Ещё малость поспорили, приняли единогласно "семиуровневую" сословную систему. С сетевой моделью OSI — никакого сходства. Кроме числа уровней.

Государь повелел составить "уложения" для каждой страты, и мирно разошлись.

Я уже говорил: описание сложных систем не вызывает особого интереса. Нет навыка работа с классификациями, с неопределёнными, не очевидными сущностями. С тем, что нельзя "поднадкусывать". "Спор о словах" — не греет. То, что эти абстракции очень быстро обернуться конкретикой... не доходит.

* * *

— Хреновые у тебя гайки. На мои болты не накручиваются.

— Мои гайки — с метрической резьбой. А твои болты — с дюймовой.

— Так переделай!

— Давеча решили, что всё метрическое. Переделывать тебе.

* * *

Забавно. Вместо того, чтобы уничтожить существующую гадость — сословность, я решил её "расширить и углУбить". Что потребовало перейти от интуитивно понятного, с "молоком матери впитанного" представления, к более детальному, формализованному. К писанному закону. Что, при сохранении внешней схожести с традицией, обычаем, позволяет внести несколько важных изменений.

Государь — выводится из системы сословий. Он не представитель аристократии, а абсолют, отдельная сущность, представитель всего народа, всех народов "Святой Руси".

Исключение и включение в сословия становятся постоянной регламентной процедурой.

К критерию происхождения добавляются личные качества, что позволяет делать сословия проницаемыми, социальные лифты работающими. Два последних сословия вообще воспринимаются мною как временные состояния. Отстойники перед переходом к нормальному, долговременному состоянию человека.

Ослабляется местечковость, размазываются локальные группы. Нет бояр новгородских. Есть русские бояре, живущие в Новгороде. Как в этом примере посыпется вся система тамошнего "народоправста"...?

Такой набор сословий, другой... Скелет, поддерживающий общество от расползания в слизь. Так-то 9/10 просто крестьяне. Понятно, что регламенты, наборы прав и обязанностей для каждой группы важны. Но ещё важнее баланс между наследованием: статуса, имущества, ремесла — и необходимой мне "человечностью": оценкой конкретного человека по его личным свойствам, меритократией. Отсечение "мусора" пойдёт через "вступительный экзамен" при подтверждении сословной принадлежности. А вот обратное...

По мои прикидкам один из семи может захотеть и смочь перейти в более высокое сословие. Каналы — гос.служба и священничество. Подробности, процедуры — вписать в конкретные "Уложения". Потому что для любого боярина одна мысль о том, что его смерд может получить такую же шапку, может его боярышню за своего сына сватать... От зубовного скрежета у всех клыки повыкрошаться, "мужи вятшие" — одну манную кашу кушать будут. Что есть явное ослабление обороноспособности и всеобщего благолепия.

— Ну что, Ванюша, получше, получше. Вчерашнего, конечно, так не замазать. Но хоть что-то. Хоть договорили-дослушали.

— Спасибо на добром слове. Завтра-то про что?

— А давай-ка про этот твой... "федеральный центр".

— Затопчут.

— Не боися. Коль и потопчут, так не до смерти. А я посмотрю-полюбуюсь.

— Ты хоть наших-то... вели всем здесь быть.

— Иди-иди.

* * *

"Федеральный центр" — общий лейбл для ряда законопроектов по созданию единого центра управления государством. Функции, структуры. Откуда лейбл? — От меня, конечно. Здесь про федерации не в курсе от слова "совсем". Хотя сама "Святая Русь" нечто между федерацией и конфедерацией.

Упрощённо: федерация — одни вооружённые силы, одна денежная единица и т.д. Конфедерация — разные деньги и войска.

Конфедераты сохраняют свой гос.суверенитет, независимую систему органов власти, своё законодательство. У Союза ограниченный набор вопросов: обороны, внешней политики. Решение по общим вопросам не обязательно на территории каждого члена.

Центр не обладает юрисдикцией над гражданами, действует только через субъекты. Нет единого высшего законодательного органа, единого гражданства.

Русь, типа, вполне конфедеративна: нет общей гос.границы, законодательных органов, войск, системы управления. Дружины у всех князей свои, сами бьют куны, дипломатия у каждого своя. А законодательство общее: "Русская правда" и "Устав церковный". И "участники конфедерации" не имеют права выйти: вся Русь достояние дома Рюрика.

Моя цель — унитарное государство. Такая конструкция обеспечивает лучшие моб.возможности при прочих равных условиях.

Впереди маячит "Погибель Земли Русской". Через полвека сюда, в южнорусские степи через Дербент, придёт корпус Субудея. Нужно подготовить не только "укреплённое предполье", не только кое-какие техно.прибамбасы, но и гос.механизмы, которые смогут выдержать будущий удар.

Я бы построил что-нибудь вроде агрессивной тоталитарной империи. Но нет соответствующей идеологии, плотности населения, ресурсов, имперских традиций. Утверждения типа: "они все плохо кончили" — не существенны. Покажите мне государство, которое "кончило хорошо". Чехо-Словакия? Шведо-Норвегия? А вот если через сто лет "Золотая орда" не возникнет... тогда пусть потомки сами со своими заботами разбираются.

Увы, империя в "Святой Руси" невозможна.

Коллеги будут смеяться. Как же так — Россия и без империи? Да вся Древняя Русь — империя Рюриковичей!

Не играйте словами: "император", Великий Князь, не может осудить новгородца или смоленца, галичанина или суздальца в их землях.

Другие будут требовать: "демокр-р-ратия-я-я!".

Какая "демократия", если на улицах городов каждые десять лет лежат неубираемые трупы людей, умерших от голодной смерти? Когда новгородцы продают своих детей немцам, чтобы детишки остались живы, хотя бы рабами иноверцев и иноземцев? Когда "Русская Правда" ограничивает цену при самопродаже в холопы снизу? Чтобы люди не отдавались в рабы уж совсем даром.

Демократии не бывает у умирающих с голоду.

Так что — империя.

Тоталитарная невозможна. Тогда — авторитарная.

Унитарная невозможна. Тогда — федеративная.

Вы федеративную империю видели? — Древнеримская. Там даже люди такие жили — "федераты". А конфедеративную? — Во-от. Поэтому делаю лучшее из возможного: пытаюсь реформировать "Святую Русь" из состояния "почти конфедерация" к состоянию "федерация... ну-у... типа".

Отсюда и "федедральный центр".

Чёт я... неправильно. Федеврыльный? Федюяльный? — Ой, оговорился, федеральный.

* * *

На другой день тот же зал. Тот же состав, тот же лысый Ванёк с Пердуновки основным докладчиком.

— Господа князья и святители русские. Мы, с божьей помощью, пресекли вокняжение воровское, воздали "хищнику киевскому" по делам его. Размер этого бедствия все воочию увидели и ощутили. Следует принять такие меры, которые бы не позволяли подобному несчастию повториться. Наиважнейший шаг по этому пути, пути к миру, закону, порядку и процветанию, вами уже сделан. Святая Русь обрела Государя. Хозяина земли Русской. Теперь надлежит принять такие законы, которые позволили бы Государю долг перед Богом и Русью исполнить полно и хорошо. Первейшее дело, по суждению моему, защита граней земли Русской от соседей алчных. Для чего надобно войско. Общерусское войско, которое во всяк день по нужде могло бы быть послано против иноземного ворога для вразумления его, и селений наших избавления от разорения и уничтожения.

Терпят. Скучают. Ну, будет где-то сотня гридней со стягом "Войско Всея Руси". А разница? Были у Боголюбского, к примеру, три сотни гридней, а теперь будет две сотни под его "пьяной рюмкой" и сотня "всеяшных". Нам-то что?

Тяжело: я не слышу их реакции. Когда слушатели молчат — хорошо. Но когда они вообще молчат, не реагируют, ногти чистят, пятно на кафтане ковыряют, сапоги свои разглядывают... Сща перестанут.

— Однако ж гридень опоясанный не блин ржаной. Чтоб во всяк миг со сковородки новый. А войско нужно вскорости. Посему предлагаю установить, что каждый князь половину своей дружины отдаёт ныне в службу государеву.

Они не успели сразу возопить от такой наглости, и я продолжил:

— А равно и половину городового полка из каждого города.

* * *

На Руси примерно полсотни рюриковичей. Из них с десяток имеет дружины в одну-две-три сотни. У остальных — счёт на десятки. Я тут вспоминал туровских князей-братьев. У них на всех пятерых — нет и трёх сотен. Оценка по всей стране — четыре тысячи.

Это, по идеи, силы постоянной готовности. Находятся на казарменном положении, получают казённое довольствие, подчиняются княжеским конюшим. Которые ежедневно, в идеале, контролируют их самих, коней и вооружение. А не раз в год, как у боярских ополчений. Постоянно принимают участие в тренировках. Типа княжеских охот, карательных операций, караульной службы в резиденции сюзерена. Цвет вооружённых сил России. По оснащённости, вооружённости, выучке. Наследственные янычары. И тут — "отдай".

Чисто для знатоков.

Все, конечно, уверены, что единой армии в средневековье быть не может. "Это ж все знают!". Увы, коллеги, мы в России, где "все всё знают", но неправильно.

Сорок лет назад Мономах и его сын Мстислав Великий несколько раз собирали в походы общерусские воинства. О сложнейшем, четырьмя корпусами с разных сторон, синхронно, на огромном пространстве, походе на Полоцк — я уже...

Этот опыт ныне восстанавливается. Точнее: происходит "рецидив".

В РИ:

март 1169 — общерусский поход "11 князей" на Киев;

лето 1169 — поход части общерусского войска на Луцк;

начало 1170 — поход четырёх князей на Новгород;

начало 1171 — поход трёх князей на Стрелку.

1173 г. — огромное (говорят о 50 тыс.) войско Боголюбского осаждает Вышгород.

Все эти походы, кроме первого, неудачны. Да и Киев-то взяли изменой. Но есть опыт, навык. Возникает единый командный центр. Разнородные отряды (княжеские, городовые, боярские) — способны воспринимать команды такого центра. В состоянии подняться с места, согласованно выдвинуться к точкам сбора, совместно маневрировать. Не резать друг друга, не превращаться в бессмысленную толпу разбойников, мародёров.

Да, они не имеют опыта побед в таком составе. Но опыт собственных действий в составе общерусского войска — у них есть.

Войско есть. Есть тысячи людей, бойцов и командиров, которые знают что это такое — общерусское войско, как там себя нужно вести. Осталось мелочь — привести это войско к победам.

Это — реально мелочь. Армии без поражений...? — Я таких не знаю.

Обеспечение победоносности состоит из двух частей:

а) сила наших;

б) немочь ихних.

Провалы походов в РИ имеют ряд причин. Одну из субъективных я уже называл по имени-отчеству: Борис Жидиславич, наибольший воевода суздальского прибора.

Есть объективные: недостаточный уровень сработанности отрядов, ошибки в вооружении, обеспечении, выучке, в тактическом опыте командиров. Это устраняется организационными, материально-техническими, просветительскими мероприятиями. Тяжело, дорого. Но это — надо. Это — возможно. Потому что есть базис: опыт участия тысяч людей в походах общерусской армии.

Группа "б". Ослабление противника.

Это тоже ряд... мер, которые нужно предпринять.

Собственно — уже.

Смерть Жиздора и пленение его "братца", захват и уничтожение волынских гридней, не вырвавшихся, как в РИ, из Киева, лишили наших ближайших противников — волынских княжичей, "центров кристаллизации сопротивления". И дело не в количестве оставшихся там бойцов, а в том, что тамошние воины не придут защищать Луцк или Владимир. Они княжичам не присягали. А рисковать собственной головой по приказу кое-какого сопляка... при очень сомнительной надежде на победу...

— Кто будет кормить мою вдову и сирот, если, к примеру, Мачечич в Луцке князем сядет?

Ограбление после крестоцелования, как Мачечич устроил в РИ в Дорогобуже после смерти Добренького, ещё не случилось. Но человек-то виден.

* * *

Ух как они сразу все возопили. Закричали, затопали.

Вру. Не все. И это, в сочетании с дерьмократией в форме голосования большинством, очень интересно.

Искандер головой крутит: а чегой-то они? Михалко с Всеволодом помалкивают — они князья безудельные, своих, на своём дворе выращенных янычар, у них нет. На них глядючи и Мачечич примолк: а чего я теряю? А вот что я теряю, если этот лысый с голоса Боголюбского поёт, а я воспрепятствую... Живчик молчит как партизан. Ему все эти гос.советы... Для него одно важно: что скажет Боголюбский конкретно ему.

Закашлялся, заперхал Добренький. Он, конечно, против, он своей дружины не отдаст. Но кричать об этом... здоровья не хватает. Вдруг затих, начавший подпрыгивать да руками размахивать, Матас. Если цена согласия — Чернигов, то... из черниговских и отдам. Замолк после короткой реплики Михалко на ухо, начавший возмущаться Перепёлка. Понял, что это не у него отбирать будут, это ему давать будут. Где ещё нужнее общерусское войско, как не в Переяславле?

Сходная мысль дошла и до Ропака. Вторая, после Волыни, цель для общерусского войска — Новгород. Его возвращение в отнятый ворами удел. Притих "братец" Ярослав. Ты, конечно, к присяге приведён и, типа, прощён. Но княжение тебе не возвращено. И будет ли — не факт. Помалкивает Попрыгунчик. Видно, что ему хочется высказаться. Но "слово — не воробей". Он, вообще, предпочитает помалкивать да посматривать.

Наконец, наговорив разных жарких слов и надавав неисполнимых обещаний, князья затихают. И тогда, овладевший уже собой, скромно потупивший глаза, Благочестник негромко и вдумчиво обращается к Боголюбскому:

— Сиё есть безусловный вред и обида всем русским князьям. Отобрать у нас людей наших — оскорбление. Они нам присягали и бросить, отдать в иные руки, под иную власть — бесчестие.

Благочестник вскидывает глаза и они несколько мгновений смотрят прямо друг на друга.

Благочестник — высокий, широкоплечий, с прямой спиной, с правильными чертами лица. И невысокий, старенький, засушенный и скособоченный Боголюбский. Да, он широк в плечах, а его боевой лук весьма не каждый может натянуть. И ростом он за метр семьдесят. Если бы смог выпрямиться. Но в шубе, на троне этого не видно. Дедок. С нагло вздёрнутой физиономией. И "пылающим взглядом".

Полминуты "фехтования духом", "поединка на взглядах".

Не важно — у кого кулак больше, за кем больше мечей, денег, земель.

Не важно — кто правее, умнее, законнее, выше по рангу.

Важно одно — сила духа.

Вот так, не над картами и донесениями, не посередь своих полков и сонма свиты, а лицом к лицу, глаза в глаза.

"Бьют не слабого, бьют трусливого".

Смоленский князь отводит, опускает глаза. А суздальский ещё смотрит, словно пытается высосать своим знаменитым взором остатки воли, ошмётки сопротивления. Добить своего соперника по власти, своего "боевого товарища" по нынешнему походу.

Потом, медленно снимая напряжение, убирая "пылающий взор" поворачивается ко мне.

— Далее.

Умыл.

Слова князя Романа считать мусором, значения не имеют.

Факеншит! Только что в зале мало что молнии не били, гром не гремел! Только что Андрей без ничего, без войск, без каких-нибудь атрибутов, хитросплетений, одним взглядом — сломил волю своего главного конкурента.

Понятно, что это ничего не значит. Что за Романом его братья, свита, дружина... которые буду советовать, подталкивать, требовать... Но только что и сам Роман, и все присутствующие поняли: силой духа ему Боголюбского не одолеть. Возможны козни, коварство, хитрости. Но при лобовом столкновении — Благочестник "ляжет".

Андрей — старый, битый, совершенно безбашенный, упёртый кавалерист. А Роман — добрый, умный, миролюбивый, мягкий, богобоязненный... не боец. Эти их свойства хорошо видны и в летописях. В некрологе Романа специально отметят его любовь к братьям, стремление к миру, готовность уступить.

Христолюбие — общая черта обоих. Только сами они — разные.

Если бы на месте Благочестника был Храбрый — мы бы умылись тогда кровью. Но Роман тянул время, уступал, если находил основание избежать лобового конфликта. А будучи старшим в доме, мешал сцепиться с нами и своим братьям.

Так, об чём это я...

— Далее. Главным командующим всеми воинами на Руси является Государь. Для повседневно управления и всяческим необходимым снабжения предлагаю учредить Воинский Приказ. А приказным головой поставить князя Мстислава Андреевича.

Оп-па.

Сразу две новизны.

Приказ. Смысл слова в "Святой Руси" отличается от времён Московских. Понимания: "постоянно действующая бюрократическая структура" — пока нет. Наиболее близкое: "наряд". Это, скорее, военкомат — мобилизационное подразделение, которое потом командует и обеспечивает группу воинов. Сходство слушатели улавливают, а вот разницы...

Рюрикович в ярыжках? Что за бред?!

Понятие "служилый князь" — отсутствует. Хотя в РИ первый уже появился. Послужил и даже умереть успел. В Фесалонниках. Но это никто не понял. Не в смысле: умер. А в смысле "первый служилый".

Русский князь может быть только удельным. Или — безудельным. Он — феодал, владелец феода. Может, конечно, выполнять какое-то разовое поручение.

Ещё оттенок: войском может командовать только князь. Бояре не будут слушаться "собрата по сословию". Головами других приказов можно ставить бояр, в Воинский — только князя. Пока вся эта аристократическая плесень не привыкнет к иному.

Дальше мы малость поговорили про структуру, первейшие задачи, где дислоцировать, как собирать.

Голосуем. И — "мы победили". Епископам эта тема... не жжёт. Безудельным князьям... а что ты с нас возьмёшь? Есть и "твёрдые" союзники: Перепёлка и Живчик — следуют за Андреем. Боголюбский ни слова не произнёс, но я-то — "цепной пёс Боголюбского", "с его голоса пою". Они все так думают.

Большинство — наше, Андрей даёт поручения Искандеру подготовить "Устав воинский" и иное, что для создания единого русского войска надо. Тычет посохом в пол — "Быть по сему".

А я понимаю, что всё это фигня. На Руси значим "консенсус", "меньшинство" не будет исполнять волю "большинства". Они не отдадут своих гридней. Будут уклоняться, саботировать. Если нажать — начнётся резня.

Провал? — Нет. Я знаю, что "Святая Русь" — вся! — против меня. Я уверен, что "резня" — будет. Обязательно. Вопрос только в том, чтобы "жертв и разрушений"... поменьше.

Для чего я и "прокукарекал".

Очередной шажок в поле "формирования общественного мнения".

Мысль о едином общерусском войске для защиты внешних рубежей — вполне народна и привлекательна. Предложение "половинного деления" — привлекательно для гридней. Они получают "свободу выбора": идти в государево войско, строить в новой структуре карьеру, заработать славу, разжиться хабаром, ибо государево войско, явно, будет в походы ходить. Или остаться на прежнем, "пригретом" месте. У многих, кто постарше, уже и жена с детишками, и подворье есть. Молодёжь уйдёт — жизнь спокойнее станет.

Пока не озвучено ещё одно: княжеские гридни, выслужившие у своих князей мой, короткий, срок, перейдя в государево войско получают, по моим нормам, земельный надел. Эта тема прежде обсуждалась с Боголюбским, решения он пока не дал. Но землю ветеранам, вместе с льготным товарным кредитом, я готов предоставить.

Дружинное сообщество "Святой Руси" начнёт раскалываться прямо с сегодня, с моего "кукареку". Просто потому, что гридни — люди, а люди — разные. Я ввожу для них новые возможности, которые привлекательны для части из них.

* * *

Пожалуй, тут придётся подробнее.

Мы навязали князьям: "отдай половину". Понятно, что и конюшие — командиры княжеских дружин, и тысяцкие — командиры городовых полков, сбросят в "половину для отдачи" весь мусор. Вплоть до того, что специально наймут всякий сброд, подержат недельку, а потом — вот вам гридень.

Нам же интересны качественные бойцы, пришедшие в государево войско не "из-под палки".

"Сданные в рекруты" — не смертельно. Российская армия полтора века формировалась "из-под палки". И постоянно громила противников. Но добровольцы предпочтительнее: с ними, в некоторых аспектах, работать легче. Хотя в других — тяжелее.

Поэтому мои и Боголюбского люди пойдут по отрядам. Разговаривать. "Сманивать". И увидят три интересных нам категории.

1. "Всякая сволочь".

Тут понятно: "обманутые ожидания". Десятник — гнобит, жена — язва, сбежать бы от неё хоть куда, решту на узду не дали... Причина не важна. Человеку его нынешнее состояние "жмёт". Очевидное решение: "начать с чистого листа", "переменить участь".

2. "Молодёжь".

Категория, близкая предыдущей.

— Торопко, тебе двадцать, ты пять лет в службе. А шпыняют тебя, как сопляка. Не надоело? Так и будешь всю жизнь "подай-принеси"? А у нас честь не по годам, а по делу. Как себя поставишь да проявишь — так и будешь.

Для "янычар", "наследственных", с детства растущих в одной компании, на одном дворе — тема острая. Для детей три года или пять — разные люди. А взрослые в двадцать или в двадцать два? Но отношения-то сформировались, старший-младший — давно определено. А младший-то вырос. Он уже и сильнее, и ростом выше, и умом крепче, а его всё гоняют по старой памяти.

3. "Старики".

— Ратмир, тебе сколько, тридцатник? Ну и что у тебя дальше? Двадцать пять службы? Через десяток лет, если повезёт, десятника кинут? А так — всё одно. До тяжкого увечья или смерти. А у нас... ты ж пятнашку уже выслужил? У нас выслуга в зачёт. Две десятины земли за каждый год. Полгода-год потянешь лямку и — надел. Сам себе хозяин. Если во Всеволжск пойдёшь — белая изба. Ты в такой не жил, печка трубная — ты такой не топил, окна стеклянные, полы дощатые, плуг железный, конь, корова, баран с яркой, баба для... для запаху. Да что говорить — Воевода даёт от души, не скупясь. А то — в мирскую службу. Хоть мятельником, хоть мечником, хоть тиуном. В службу государеву.

— А семейство моё, хозяйство...?

— И чё? Хочешь — за собой оставь. Сыну, там, или зятю. А на новом месте казна тебе новое даёт.

— А присяга? Я ж князю присягал.

— Завтра твой князь построит вас рядком да скажет: Ты, ты и ты, Ратмир. Идёте на государев двор и принимаете там присягу государю. А свою я с вас снимаю.

Нечто подобное: передачу прав сеньора — применяют западные государи в эту эпоху в отношении своих министериалов.

Всё не так. Мои суждения оказались верны. Но не существенны. Ни согласие большей части князей и "тихий" отказ от исполнения "меньшинства", ни разномыслие княжеских гридней или воинов городовых полков, не были решающими. Есть конкретика момента: продолжающаяся война. Первым пунктом: приведение к присяге Волыни, вторым — умиротворение Новгорода.

Для продолжения войны нужны войска, рассыпать существующие дружины — снизить их боеспособность. Полоцким, смоленским, суздальским уже нынче надо быть на границах с Новгородской землёй. Переяславльцам, северским, рязанским — на границе со Степью. Там пока тихо, но полыхнуть может в любой момент.

Поэтому — добровольцы. Князья и тысяцкие не имели права им препятствовать. И всякий... мусор, который нам сбрасывали. Но основное — двухходовка. Воины из боярских дружин переходили в княжеские, довооружались, часто трофейными оружием и доспехами, и отправлялись к нам. К маю набралось двенадцать сотен. Преимущественно из боярских "боевых холопов". Хотя были и просто обозники, кто хотел и мог стать гриднем государевым.

Часть этого войска, вместе с торками, несколькими малыми княжескими дружинами и другими отрядами, а также с отсутствием Жиздора и Ярослава-"братца", решило судьбу Волыни.

* * *

Глава 605

Следующий пункт в части "федедрального центра":

— Другое Государево дело — сношение с соседними землями. Для чего создать Посольский приказ. А князьям и иным людям русским впредь с иноземцами дел не вести, иначе как по воле Государя.

К моей радости, предложение приняли сходу. Все выдохлись, Благочестник дал слабину. Да и из присутствующих никому это не особо важно. Ну примет, к примеру, Живчик, гостей из орды. Посидят они за сытным столом, потолкуют о погоде, о конях, о разных разностях. Чисто по-соседски. А вот если сосед будет чего-то лишнего требовать, напирать — всегда есть отмазка:

— Не, эт дело не моё, эт дело государево. К нему и езжай.

Начали, было, прикидывать кого приказным головой поставить. У меня готового предложения нет. Предполагаю, должен быть кто-то из старших, по лествице, князей. Мордой лица представлять "лицо Святой Руси". Но кто? Как-то никто из присутствующих сильно не рвётся свою кандидатуру предложить.

Тогда можно сыграть вариант, как у меня во Всеволжске сделано: голова приказа — из простых, сидит дома, бумажки перекладывает, думу думает, указания даёт. А с иноземцами, по его команде, родовитые "мордой торгуют". У меня — Аким. Но это, конечно, очень... революционно.

И тут снова встрепыхнулся Перепёлка:

— Погодь. А кто за всё это платить будет? Послов посылать — не дёшево. Вон, вы караван митрополиту собираете — полвойска ободрали. А воев содержать? Или твои (он повернулся к Андрею) плотники Владимирские — серебра рудник нашли?

"Дурак сватается — умному дорогу торит" — русская народная мудрость. Не обязательно про брачные игры.

— Для получения надобного для исполнения государевой службы предлагаю учредить третий приказ — Податный. Который, по образу "Уставной грамотки" покойного Великого Князя Ростислава Мстиславича, дарованной им Смоленску и волости, установит подати и будет их собирать по всей Руси.

Вот тут они все взбеленились. Даже круче, чем по делам воинским.

Мда... а чего собственно ждать? — "Деньги — кровь государства". Каждый из них — микро-государик. Или собирается стать таковым. И тут: а давайте-ка в доноры.

Князья — разные. И дружины у них разные. Если, к примеру, у Мачечича два десятка наёмников, а других у него нет, то ему невелик труд набрать ещё пару десятков и отдать их в общее войско. А вот если он получит от Государя какой-нибудь удел, как он очень хочет, а налоги там будет собирать кое-какой суздальский ярыжка...

Новгородцы, приглашая к себе князей, дают им подати с определённых территорий. Но не допускают княжьих людей к сбору.

— А в корм тебе, княже, подати с Вотьской пятины.

— А ежели год худой, ежели вы там ничего не соберёте?

— Так, стал быть, на то воля божья. Надобно молиться-поститься. Дабы господь смилостивился.

Вариант: собрали, украли — не озвучивается.

"Как можно-с?! Мы же честные люди!".

Подобный способ формирования содержания князей, в совокупности с прямым запретом приобретать поместья в Новгородской земле, сажает их на короткий поводок. Это понятно всем, в том числе, и князьям.

— Нет. Не надо нам такого. Коли войско да послы ваши — вам их и кормить. Нехрен в нахлебники набиваться, в чужую кису лапы запускать. А подати и мыто в своих землях мы сами соберём да на пользу своих волостей и потратим.

— Зря ты, князь Рюрик, такие слова говоришь. У вас нет ваших волостей.

Бздынь.

Который уже? Со счёта за последние дни сбился.

Как их всех... "шинко торкануло". Прожуйте, продышитесь. Представители отмирающего эксплуататорского класса. В смысле: князей удельных. И фигур из трёх пальцев я уже насмотрелся. Чем ещё вы меня удивить можете? Ножками потопали, ручками помахали, ротиками повякали. Продолжим.

— И мыто ты, князь Рюрик, собирать не будешь. Потому что мыто внутри Руси надлежит отменить. Вовсе.

— Что?! Как?!

— Как указано в "Уставной грамотке" отца твоего. Он-то умный был князь. Не чета... некоторым.

— Но откуда ж тогда... серебро?

Вот на это надо ответить осмысленно. Князь Михалко пребывает в недоумении.

Как я уже говорил, основа доходной части бюджета Византии — доходы от Константинопольской таможни, аналог русского мыта. Отказаться от этого, для имеющего представление о функционировании империи Михалко, нонсенс. Только ведь я не говорю об отказе. А о... перераспределении и изменении формы.

— Предлагаю всякое мыто отменить. Ввозное, вывозное, провозное, воротное, торговое, мостовое, складское, волоковое, перевозное... Купец платит за дело. Перевозчику — за перевоз, владельцу склада — за хранение товара. Властям — ничего. Остаются только государевы мытари. Которые сидят не в Святой Руси, а на её гранях. Там, где товар приходит на Русь или уходит с неё. Внутри Руси — мытарей быть не должно.

Ну вот, опять "прокукарекал".

Популист ты, Ванюша, популист. Не в смысле": "в попу лист", а в смысле: "всё для отчизны, всё для народа". А поскольку здешнее всё, в смысле: "Святая Русь", находится в глубокой заднице, академически именуемой "русским средневековьем", то мне, как честному человеку, следуют быть вместе со всеми, с народом нашим, дабы разделить... оное местоположение и состояние.

На Руси немало народа связано с мытным делом. Взимают, надзирают, проверяют, сохраняют, доставляют. Новгородский деревянный замок "трубочкой", про который я как-то... от мешка с привезённой в Новгород податью. Кто-то его вырезал, кто-то тот мешок шил, тащил, набивал, считал, охранял...

Иным их них придётся переменить сферу деятельности, иным — вообще уйти из бизнеса.

Важнее другое. Основная масса горожан в "Святой Руси" — ремесленники. Которые выносят свой товар на городской рынок. И платят мыто. Пригородные крестьяне там же торгуют своим хлебом, скотом, дровами. И платят мыто. Мелкие и мельчайшие торговцы. Есть купцы, которые ходят внутри своих волостей. И это далеко не всегда офени-коробейники — есть и крупные фирмы. Даже для дальних, заморских купцов-"гостей" ликвидация внутренних таможен, пусть бы и при сохранении суммы сбора на внешней, выгодна. Просто уменьшением мест, где по закону говорят "дай".

Уверен, что моё "кукареку" нынче же разнесётся широко. Не всё, но немалая часть святорусского городского населения, воспримет такое предложение с восторгом. И ко мне с Боголюбским будет относиться... не враждебно.

— Это понятно. Непонятно — откуда серебро.

— С податей. Ярыжки государевы собирают подати. Навроде "уроков" установленных в "Уставной грамотке". Часть везут князю, в чьём уделе та волость, часть — Государю Всея Руси.

* * *

Обычная манера разделения налоговых поступлений между "федедральным центром" и субъектами федерации.

Впрямую нарушаю канон: предпочтение должно даваться косвенным налогам, а не прямым. Ибо первые не ссорят население с правительством. Твен вдоволь поиздевался над глупостью американцев, полагающих, что бюджет их отчизны наполняют всякие бестолковые чужестранцы.

Напомню. Княжеская казна ("скотница") имеет несколько источников пополнения.

Военная добыча. Существенна и поныне. Пример из недавнего: "крысятничество" Жиздора.

Введение общегосударственной армии, сокращение княжеских дружин означает уменьшение их доли в добыче вплоть до полного исключения: обойдутся без них. Если созданная армия сможет обеспечить внешнюю безопасность, то княжьим гридням останутся только внутренние полицейские акции. А там добычи взять...

Мыто. Самая изменчивая часть налогообложения. Собирают иногда княжьи слуги, иногда городские ярыжки. Понятно, что не только прямой доход князей упадёт, но и платежи городкам поплывут.

Подати. Выведя сбор этих налогов из княжеской юрисдикции, Государь подцепляет князей "на крючок". Как сделано в Новгороде.

Тут есть интересное развитие. Например: собрали — поделили пополам. По земле, а не по сумме. Вариации "опричнины"/"земщины" Грозного. И на Государевой половине сбор налогов прекратили. Вообще. Вариации монастырского землевладения времён Московской Руси. Народ на этой половинке богатеет, дорастает до кредитоспособности уровня моей "белой избы" и наглядным примером процветания сманивает соседей из "княжеских половинок".

Такой, не "суммарный" — "территориальный" подход при разделе налогов широко распространён и на "Святой Руси", и вообще в средневековье. Есть и более экзотические формы, когда конкретная церковь получает десятину от доходов князя с конкретной таможни. Но не 10% годового дохода, а "мыто за десятую неделю".

Откуда Боголюбский денег возьмёт, если всех податных освободит? — Я дам. У меня доходы растут, через год-два-три смогу не только свои расходы перекрывать, но и просто дать казне денег.

Виноват, не "просто". А в долг, под гарантии, за преференции...

Короче: во славу отечества.

В основе "славы отечества" — экспортная экспансия промтоваров в сторону Багдада.

Напомню схему.

На Молукских островах кое-какие тамошние туземцы собирают пряности. Мусульманские купцы везут эти и сходные товары в Халифат. Где платят налоги местным мусульманским правителям. Потом втридорога продают купцам христианским. Которые, ещё раз втридорога, продают христианским владыкам. Которые выжимают соки из своих христиан.

Т.е. какой-нибудь бретонский крестьянин своим трудом финансирует лошадь кое-какого Алеппнутого эмира.

Теперь в эту цепочку влезаю я со своим печатным Кораном и другими приятными и красивыми вещицами. Из бретонца выжмут всё, вплоть до штанов. Эмир несколько сократит свою "лошадь", купцы похудеют. И слово Пророка громко зазвучит в каждой сакле.

Виры. Исторически третий, после военной добычи и пошлин на дорогах, источник средств для русских князей.

Сначала был грабёж. Потом грабители перестали куда-то ходить, чтобы ограбить, а сели в ключевых точках и занялись ограблением стационарно. Трансформировались в мытарей. Потом стали законодателями и судьями. А уж потом и Святая Ольга по Русской земле пошла, ставя погосты и выбивая подати.

Русский князь, по своим публичным проявлениям, куда более чин судейский, чем витязь храбрый. Разбор споров о покраже овцы или портов есть явление куда более частое, нежели славная битва со злобным ворогом.

Здесь я снова собираюсь следовать примеру Новгородскому. "Сместный суд". Но не с тысяцким в придачу к князю, а с государевым... помощником судьи? прокурором? — Не знаю как назвать, придумаю. Но смысл понятен: князья, как в Новгороде, теряют реальную судебную власть.

Последний источник серебрушек для княжьей казны и, соответственно, для его дружины — его собственное поместье. Но для становления хозяйства нужны годы. Нужно на одном месте сидеть. А приняв статус служилого сословия, князья обрекли себя на жизнь кочевую.

Ряд таких реформ лишит князей их экономической основы. Вслед за ослаблением их военной основы, уполовинивания дружин.

"Почему ты бледный?

Потому что бедный.

Почему ты бедный?

Потому что бледный".

"Заколдованный круг" из бедности и слабости. Который, рядом последовательных мер "федеврыльного" правительства будет превращён в сжимающуюся спираль.

Едва общерусское войско начнёт представлять из себя нечто существующее и существенное — мы вернёмся к этому вопросу и дожмём.

Одновременно ослабляется их военно-организационная основа — местное боярство. Освободившись от необходимости выставлять дружины, став общерусским сословием, местные бояре начнут отказывать своим князьям в поддержке в конфликтах с государем.

Классика абсолютизма: столкнуть "мелких" феодалов с "крупными".

Князей нельзя перебить: "золотая нашлёпка". Из освободившейся от нынешних затычек канализации полезет... следующая часть рюриковичей.

Им нельзя приказать: они восстанут, это война.

Проще: хвост этой "кошке" придётся "рубить по частям". Мяву будет...

Но есть подробности. Треть князей — безудельные. Им хоть что дай — уже в прибыль. Треть имеют уделы, но мечтают о большем. Полдружины отдать? Ну и ладно, я себе ещё наберу. Полденег отдать? — Так я мечту свою удвою. Ты — дай, а потом можешь половину от удвоенного отобрать.

Пора обзаводится табличным редактором и, как В.И. Ленин, после II съезда РСДРП, строить гистограмму: кто за что голосовал.

Когда-то, в первый жизни, начиная обучение студентов этому классу программ, я частенько приводил в качестве примера применения в политической области, пожалуй, самого первого — "Шаг вперёд, два шага назад":

"...изобразить все основные типы "разделений" нашего съезда в виде диаграммы. Такой прием покажется, наверное, странным очень и очень многим, но я сомневаюсь, можно ли найти другой способ изложения, действительно обобщающего и подводящего итоги, возможно более полного и наиболее точного...".

Этот князь — "твёрдый искровец", этот — "мягкий", а этот — вообще "бундовец".

Тема "Податного приказа", сама по себе малоинтересная: ну будет у Боголюбского кучка дармоедов с такой этикетной — развернулась в что-то реальное: отказ от мыта, передача сбора подати гос.бюрократии, уменьшение местных доходов.

* * *

Рюрик, князь Овруча, топал, кричал и плевался. Это было бы несущественно, но его поддержали многие. К моему разочарованию, и "архиерейская братия", которую я считал своим "оплотом", присоединилась к "возражунам".

Дошло быстро: князья — главные "милостники" русской церкви. Если у князей денег станет меньше, то и у епископов в карманах сквозняк засвистит. Хотя карманов на "Святой Руси" нет вовсе. Понятно, что Боголюбский из самых больших жертвователей. Но он один и далеко. А кто здесь будет "подкидывать детишкам на молочишко"?

Наконец, Андрею надоело:

— Так что? Будем решать или попусту время перевели? Голосовать будем?

Андрей смотрел на Благочестника, но ответил Попрыгунчик:

— Дело серьёзное. Надо собрать большой совет. Как давеча был. Надо бы с людьми поговорить, послушать.

Я аж рот раскрыл.

Да уж, русское княжьё в состоянии быстро учиться. Но я же такого здесь не устраивал! Это он из прежнего опыта? Откуда? Или сам тут додумался?

Решение из основного набора приёмов переговорщика. Стороны не могут придти к согласию? — Отложить, передать вопрос... куда-нибудь. Обычно — какому-нибудь комитету, подкомитету, группе экспертов... В Потсдаме Иосиф Виссарионович — аналогичное регулярно, ну просто как рефрен. Здесь наоборот: на "всенародное обсуждение". Которое мы, наверняка, проиграем. Причём Андрей не может сказать "нет". Апелляция к обществу, к народу — безусловно благое дело.

На этом и порешили.

Дело "Ванька-лысый против народа русского". Гарантированно проигрышное.

Если в князьях и епископах "меня больше", то в боярах и воеводах — нет. А в "мечах и шеломах" — больше, но не сильно. И я очень не хочу заливать этот город русской кровью снова. Что-то из обсуждаемого будет Большим советом принято, остальным придётся поступиться. Чем? Надо подумать, прикинуть. Попасть в "окно ожиданий".

Народ разошёлся, Андрею пришлось срочно разбирать какой-то скандал между ростовцами и владимирцами, а я выскочил всё на то же гульбище, где совсем недавно предлагал князю Михалко потрудиться "машенькой". А то "полог внимания" сниму.

Поджидавший там Николай — он нынче крутится в детинце по своим делам — подвёл меня к сидевшей на принесённой из внутренних помещений лавочке пожилой монахине.

— Вот, к тебе, стал быть. А я пошёл.

Как-то он... суетится встревоженно. Инокини испугался?

— Погоди. Что за дело?

Женщина, внимательно меня рассматривавшая, хмыкнула:

— Здрав будь. Иване, Воевода Всеволжский. Я — Любава Дмитриевна. Ты слугу-то отпусти, не надобен.

Николай начал испаряться, но я, уже наученный его манерами шапки-невидимки, успел поймать за рукав.

— Тебе, инокиня, может и ненадобен. А мне пригодится. Не уходи далеко.

Присел на край скамейки. Тяжко выдёргивая мозги из заварившейся сегодня каши на Малом совете. С трудом переключаясь на эту женщину. Кто она? С чем пришла? Почему Николай заволновался?

— Так вот ты какой, Зверь Лютый.

— Так вот ты какая, Любава Дмитриевна.

— Да уж, такова я. Слыхал, поди?

Конечно. Передо мной сидела одна из легендарных женщин современности, вторая жена Мстислава Великого, мать Мачечича, дочь новгородского посадника, невеста Свояка, пра— сколько-то раз внучка вельможи шведского короля, свата и приближенного Святой Ирины. Та самая женщина, которой Жиздор писал в Вышгородский женский монастырь: "Или ты уйдёшь с Вышгорода, или я уйду с Киева". Жиздор с Киева ушёл. И нашёл свою смерть. А она с места не сдвинулась. И вот сидит передо мной живая и довольная.

— Наслышан. С чем пожаловала?

— Ишь ты. А просто потолковать-побеседовать? С бабой старой лясы поточить — тебе невместно?

— Да я-то с удовольствием. К себе бы зазвал, напоил-накормил. Сидел бы, рот раскрывши, да сказки твои слушал. О днях былых. В краю родном. Дела давно минувших дней. Преданья старины глубокой. О героях славных, о мужах добрых. О боях-пожарищах, о друзьях-товарищах. Так бы и слушал, да на ус наматывал. Но ныне — нет часу. Что у тебя за забота?

Лицо этой старой, шестидесятилетней, по здешним нормам — просто древней, женщины утратило некоторую, прежде изображаемую фривольность и умильность, отвердело.

— Забота у меня для всякой матери обычная — дитё моё. Сын мой Володенька. Мальчик мой, по совету твоему, от шапки Мономаховой отказался. Уступил право первородства, дабы мир на Святой Руси установился. Однако же доброе деяние должно вознаградить.

Мда... "бесплатный сыр только в мышеловке", "неблагодарность — тяжелейший из грехов".

— Твой сын сделал доброе дело: поспособствовал установлению мира на Святой Руси. Разве само сознание свершённого благодеяния для отчизны нашей — не есть награда для твоего сына? Господь увидел и оценил. Он, конечно, вознаградит праведность и смирение в безграничной милости своей.

Бывшая княгиня злобно взглянула на меня. Казалось, сейчас плеваться начнёт или укусит. Но нет, выражение сменилось на более благочестивое:

— Эт да, эт само собой, Господь, он того... конечно. Однако же Володенька помог Боголюбскому повенчаться на царство. Сиё дело земное, здешнее. И заслуживает воздаяния здесь же, в миру тварном. "Долг платежом красен".

— Коли сын твой считает, что Боголюбский ему должен, так пусть и идёт к нему. Ко мне-то чего?

Она злилась, но не теряла самообладания.

— А того. Все думают, что ты "цепной пёс Боголюбского". Он скажет — "голос", ты и гавкать начнёшь. А я иное вижу.

Что она такое углядела? Я веду себя с Боголюбским вполне пиететно, в рамках моего понимания, конечно. Никакого панибратства на людях не допускаю. Всегда с Государем в согласии, киваю и подкланиваюсь.

Престарелая инокиня встала со скамейки, ухватила меня за портупею и произнесла, нагнувшись ко мне, почти на ухо.

— Это он под твою дудку пляшет.

— Ты... ремни-то отпусти.

Не сразу, внимательно позаглядывав мне в глаза, отпустила, снова уселась на своё место.

Могучая бабушка. Понятно, что, к примеру, можно ткнуть её "огрызком" по горлу или, там кулаком по уху... но это — "утрата лица". А вот силой духа... Сильна, сильна. Не зря Изя Блескучий, хоть и пасынок, а мачехе своей кланялся низко, говорил уважительно. Да и Жиздор скромную инокиню не осилил.

Я оправил портупею, покрутил шеей, мельком окинул взглядом двор перед гульбищем. Хм... а вот что-то похожее... на что-то... где-то я сходное...

— Глупость сказала. Боголюбский ни под чью дудку плясать не будет. У него у самого... труба Иерихонская. Ты лучше вот что скажи. Вон монахини стоят. Твои?

— Мои. Сёстры духовные с Вышгорода.

Большой двор, снег, группка хихикающих девушек... Напарник по имени Добробуд Доброжаевич Колупай из самого Пропойска работает жонглёром: роняет и поднимает поленца... У него на руках несколько поленьев, выпустить их не может — цепкий он. Кланяется, роняет, подхватывает, резко дёргает головой, теряет шапку, подхватывает, надевает, теряет поленце... Темп растёт, количество предметов, одновременно находящихся в воздухе, увеличивается. Впору уже пускать барабанную дробь.

Девки смотрят разинув рты. У одной характерное движение головой. И носик. Непохожий на картошку-синеглазку.

Пять лет назад. Княжье подворье на Смядыни. Я — в "прыщах" смоленских.

— Вон слева, у вторых саней... Кто?

Пауза заставила меня обернуться. Она смотрела на меня со злорадно-восхищённым выражением.

— Верно про тебя сказывают. Про похотливость твою. Прям нечеловеческую. Про чутьё, зверю дикому присущее. Зверю лютому, беззаконному.

Тяжко вздохнула.

— Агриппина. Ростиславовна.

Резко вскинула голову, с напором произнесла:

— Сыну — Волынь.

Презрительно осмотрела меня с ног до головы:

— Что? Разгорелось-захотелось? Даст Андрей Володеньке Володимир — отдам девку.

Ай да стара! Видать, помолоду немало голов, к головкам намертво приделанных, крутила-морочила.

— Всё, разговора не было. Я Андрею не хозяин, да и она тебе не роба. Пустое. Воздухом торговать не будем. Бывайте здоровы, Любава Дмитриевна.

— Постой.

Она кривила лицо, дёргала губами, будто зубы болят.

— Что дашь?

— Я? Ничего. Города давать — забота государя. Я могу только просить, советовать. Решать — ему.

Она зашипела:

— Желтомордое отродье, Гошкин выползок.

Ага, ты ещё вспомни, как бежала от Долгорукого аж в Венгрию, едва он к Киеву подошёл.

— Вышгород, Белгород, Триполье?

— Нет. Может быть, городок на Волыни.

— Луцк?

— Просить — могу, решать — ему.

— Ну, это как просить будешь.

— Как умею. Решай.

— Когда?

— Завтра скажу ему. Дня три пока... решит да объявит.

— Тогда и девку.

— Тогда — и разговора не было.

— Вперёд не поверю.

— Вольному воля. Бывайте здоровы.

— Стой. Эхрр... Ладно. Твоя взяла. Но смотри — обманешь вдовицу сирую убогую...

— Пустое. Лжа мне Богородицей заборонена.

Бывшая Великая Княгиня Всея Руси, третья уже на моём пути, считая жену Боголюбского, тяжело рассматривала меня. Потом гримаска изменилась на более жалостливую, более уместную для лика скромной инокини, нижайшей просительнице за сыночка единственного. Она перекрестилась, помянула Царицу Небесную и произнесла:

— Будь по твоему, забирай. Бедняжку.

* * *

Агриппина (Аграфена) — третья из дочерей Ростика.

В РИ она проживёт на редкость длинную жизнь. Станет княгиней Рязанской. Вместе со всей женской половиной рязанского княжеского семейства будет усечена мечом во время взятия Рязани войсками Батыя 21 декабря 1237 г. и погребена в рязанском соборе Успения Богоматери. В первой половине 18 в. захоронение будет обнаружено. С двенадцати женских останков снимут самую богатую в российской археологии коллекцию украшений.

Какой... чудак потратил свои силы и время на то, чтобы "усечь мечом" почти девяностолетнюю старушку? Какой-то "славный батыр"? Для увеличения своей "славности" и "батыркнутости"?

* * *

"Забирай"... Хорошенькое дельце. Сблудить с инокинею... И дело даже не в запредельной для законов Руси сумме в 100 гривен — "не по чести".

Выясняю подробности.

Прежде всего она не монахиня, а послушница, белица.

Так обозначают в русских монастырях готовящихся к поступлению в монашество, но ещё не принявших обета, и мирян, не имеющих намерения посвятить себя монашеской жизни, а просто удалившихся от мирских сует на житье в монастырь.

После моего скандала со старшей дочерью, Ростик перевёл младших в Вышгород, поближе, "на глаза". Вторую дочь через пару лет выдал замуж за Матаса, а третья росла потихоньку. Довольно обычная манера в аристократических семьях — отправить дочь-подростка на обучение в женский монастырь. Смерть Ростика и последующие неурядицы времён Жиздора несколько затянули воспитательный период.

Крайние формы безобразий в Киеве уже прекратились, и Любава Дмитриевна рискнула приехать в город, дабы навестить сыночка. Пирожков свежих, портянок чистых... присмотреть и обиходить дитятку. Понятно, что она хоть и монахиня, но все ж понимают — княгиня. У неё в келье и прислужницы есть. Игуменья дала саней с возчиками. Груня присоединилась. В смысле: Агриппина.

По сходному основанию:

— Хочу братиков родненьких навестить-проведать. Как-то они там, в боях кровавых, в трудах тяжких...

Кто инициатор — непонятно. Со слов Любавы Дмитриевны, Груня умоляла-упрашивала, игуменье в ножки кланялась, чтобы та отпустила. По моему чувству... Экс-княгиня подкинула девушке идею, имея ввиду использовать "невинную овечку" в роли отмычки. Или ко мне, или к Ростиславичам.

Приехали и встали посередь детинца. Теперь Любава Дмитриевна топает к сыночку на постой — тут рядом, за Янчином монастырём шагов сто. А Груне — на другой конец города, к Золотым воротам, где её братья по усадьбам киевским стоят. Ехать туда экс-княгине не с руки, а отправлять юную девушку одну опасно. Дело уже к вечеру, города она толком не знает. Вот бы кто сыскался в провожатые...

— Посиди здесь. Николай, Охрим — ко мне.

Профессионально подготовленная, сыгранная команда — огромная сила. Способная быстро и качественно решать даже неочевидные задачи. Получаса не прошло, как к переминающейся кучке монахинь подкатили богатые санки с кучером в дорогой шубе. Хорошо, что хоть бобровую шапку не нахлобучили. Продираясь сквозь косо подвязанное мочало бороды веником, возчик выдал старательным баском ключевое:

— Эта вот ну.

Любава Дмитриевна, затягивая тёплый полушалок, бросила:

— Давай, Груня. Он тебе до места отвезёт. А мы к Володеньке моему. Заждалась я. Соскучилась по сыночке.

Монастырские сани потянули влево, возница с Груней — вправо, к Софийским, на выезд. А я вдохнул-выдохнул, пытаясь успокоить сердце, заходящееся от новой рискованной авантюры, и зашёл к Боголюбскому. Типа: с добрым советом.

— Давай завтра не собирать большой совет. Дел у всех выше крыши. Надо дать людям роздых. Ты сам ж давно в Печеры рвался мощам поклониться.

Замученный Андрей кивнул, я убрался. Но ещё часа два маячил по граду Владимирову. То одно, то другое. Но чтоб все видели: "Зверь Лютый" по детинцу открыто гуляет. А не в каком тайном месте тайным делом тайно занимается.

По возвращению — отчёт. Пока всё по плану. Санки с монашкой выехали из Софийских, но поехали не прямо вниз к Золотым, а повернули вправо, въехали на мою территорию. Возле очередных ворот возчик остановился.

— Эта вот. Супонь рассупонилась. Посиди. Ну.

Девка сидела в санках, оглядывала следы недавних боёв. Подскочили двое поганых, накинули тулуп, выдернули из саней и ускакали. Чётко накинули: она даже не видела кто. Потом из ворот вышел возчик, выдал обычное:

— Ну эта вот.

И ушёл внутрь разгримировываться: мочало всю шею искололо. Конёк и приметные санки, после обработки, в тот же вечер уехали. С грузами, полоном, в ряду с несколькими другими, на Мирополичью дачу.

Груня... "вот она была и нету". "На щеке снежинка тает".

Ничего нового: девок на Руси воруют все, кому не лень. Я уже рассказывал, как у меня на Угре Трифену украли. Но я-то... ого-го! Огогуй огогуённый. Догнал, побил и отобрал. А как здесь будет? Вышгородские знают, что она отправилась к смоленским. А смоленские об этом не знают. Пока обе стороны не встретятся — никто её искать не будет.

"Лучше всего брать языка из отпускников или выздоравливающих, возвращающихся в свою часть" — откуда это всплыло?

"Первый тайм мы уже отыграли" — девку украли. Теперь осталось откатать второй и третий. Ждём-с.

Дела идут, контора пишет, меня дёргают. То по караванам, то по ссорам между христолюбивыми воинами, то просто... Ближе к полудню прибегает Николай:

— Удачно сошлось. Давай, воевода, поедем-поглядим. Казовый конец торговать будут.

* * *

"Казовый конец" — лучшая, выигрышная, показная часть чего либо. Так, заманивая покупателя "казовым концом", продают группы однородного товара. Шкурки или коней. Здесь — невольниц.

Город взят штурмом, "на копьё". Всё население может быть обращено в рабство. Их бы и сделали рабами, да девать некуда — нет покупателей. Те, кого победители доведут до своих домов, станут там челядью. Так, с ещё докняжеских времён, начало формироваться это сословие — рабы, в "Святой Руси".

Прикол в том, что мы заперты в городе бездорожьем, вытащить отсюда толпу народа, хоть обозом, хоть лодьями — сейчас невозможно. А ждать — нет еды. Если у тебя есть холоп, то ему надо есть. Помимо того, что сторожить. Кормить — нечем.

Для ясности: "кощей по ногате". А цена курицы в мирное время — две ногаты. Но кто тебе ту курицу нынче отдаст?

Поэтому в холопы берут кого-то особо ценного. И баб. Понятно, что не всех, но есть категория покупателей, которая берёт молодых женщин и девушек не вообще — в прислуги, по хозяйству, а для "удовольствий".

О гаремах в "Святой Руси" Кирик вопрошал Нифонта, тот уныло ругался: нехорошо это.

Если боярин берёт девок для себя, то выбирает экземпляры пригодные к употреблению уже сейчас. Но часть "двуногой скотинки" сбрасывают торговцам на экспорт. Для перепродажи за рубеж в богатые дома для сексуально озабоченных хозяев. Здесь критерии несколько иные.

В обычный год в Кафе продают одну-три тысячи славянских невольников и невольниц. В Ордынские времена этот показатель утвердится на уровне десяти тысяч в год. Хотя, конечно, походы Гиреев на Москву давали какие-то сумасшедшие цифры в треть-полмиллиона за раз.

Сейчас часть "двуного быдла" идёт лодиями по реке, часть гонят полоном степняки.

Времена древних княжеских караванов, когда по весне к Киеву сплавляли тысячу колод, вытёсывали из них скедии и шли по Днепру вниз, вдоль Беломорья к устью Дуная и вдоль болгарского берега к Адрианополю — прошли.

Кстати, вопрос: ежели каждый год в Киеве ладили под тысячу морских лодий, то куда они девались к следующему году? Ведь караванщики возвращались в Киев с купленным товаром. Бросили кораблики где-то по дороге и дальше, с тюками на загривках, топ-топ...?

Лодии нынче ладят иначе, не на один раз. И их меньше. Одна-две сотни лайб в одном-двух караванах. В лодейку много невольников не набьёшь. Десяток — предел.

Русские лодочки — не морские корабли. Им хода до Сурожа или Кафы. Речное и прибрежное плаванье. Дальше товар повезут уже греки на своих корабликах.

Глава 606

Для знатоков.

Средиземноморский неф в эту эпоху набирает паломников из расчёта три души на тонну водоизмещения. В 17-18 в. при перевозке рабов от условного "Невольничьего Берега" в Африке до условного "Бостона" в Америке (рейс — два-три месяца) на судно в 120 тонн грузили 600 негров. Как говорили тогда: "Негр должен занимать в трюме не больше места, чем в гробу".

Чтобы рабы не поцарапали друг друга в драках "за место под солнцем", в смысле: в трюме — им коротко стригли ногти.

Два основных типа используемых "латинских парусников": маленькие — тариды, и усиеры — большие грузовые суда с двумя палубами и двумя мачтами, в основном для перевозки лошадей. Вместо лошадей или вместе с ними грузят рабов.

Усиеры длиной 25 м, шириной 7 м, две палубы. Погрузка товаров — через маленький люк, другого доступа в трюм нет. Во время рейса люк наглухо задраивают. Большой плавучий склад с двумя мачтами. Расположенная впереди, подобно римской фок-мачте, значительно наклонена вперед. Вторая мачта — посредине судна и пониже. Латинское парусное вооружение на наклонных и очень длинных реях, каждая рея из двух частей. Такое оснащение позволяет очень быстро возвращаться к ветру при манёврах. Два весла (рулевые) ставятся справа и слева кормы. На корме располагается небольшая платформа на столбиках и с крышей.

Тарида имеет одну палубу и одну мачту, наклонённую вперёд и укреплённую в середине палубы. Латинский парус на наклонной и изогнутой к концам рее. Надстроек нет ни на носу, ни на корме, наружные борта украшены бортиками по всей длине.

Полон можно набить как сельдь в бочку, можно вообще не кормить и давать воду раз в день: перегон довольно короток — пять-шесть дней, потерпят.

Русские лодии — беспалубные, обеспечить контроль и изоляцию рабов значительно труднее. Поэтому голов меньше, поэтому купцы стараются взять наиболее денежноёмкое.

К таковому относят подростки 10-14 лет, обоего пола. То, что может "вырасти и распуститься под сенью доброго и мудрого господина".

Мальчики идут в наложники, евнухи и гулямы. Есть риск: организм ещё не сформировался и миленькое дитя может через год-три вырасти в "крокодила". Или, вернее, в нечто обыденное, типичное. Это помимо обычной сверх-смертности от инфекций, смены климата, питания, образа жизни. Про 90% смертности при средневековой кастрации, например — я уже...

Поэтому среди торговцев есть эксперты. Которые, на основании опыта и неформализуемых признаков могут предсказать стати и экстерьер растущей, пока ещё, особи.

Другая категория — девицы. Наиболее прибыльными считаются светловолосые, но не блондинки, безусловно девственницы, с целыми зубами и чистыми ушами, глазами, кожей. Когда их показывают на торгу обнажёнными, они должны смущаться, краснеть. Считается, что такие женщины более страстны в постели.

Есть различия по предпочтениям конечных покупателей. Арабы традиционно предпочитаю юных девственниц с тонкой талией, маленькой грудью и широкими бёдрами. Греки менее обращают внимание на размер талии, но чувствительны к размеру бюста. Летописец, рассуждая о разгроме сицилийскими норманами Корфу в эти десятилетия, более всего страдает от того, что захватчики увезли "юных полногрудых дев".

У итальянцев наоборот.

12 в. "Комедия о трех девушках":

"...Девушки груди свои нередко бинтом пеленают,

Ибо для взгляда мужчин полная грудь не мила.

Но не нуждалась в бинтах предо мною представшая дева —

Грудь ее малой была в скромной своей полноте...".

" — Дорогой, как ты находишь мою грудь?

— С трудом".

Один из стандартов красоты — у трубадуров:

тонкий гибкий стан, подобный виноградной лозе, светлые волосы, продолговатое лицо, прямой тонкий нос, пышные кудри, глаза ясные и веселые, кожа, подобна персику (мохнатенькая, жёлтая?), губы алее, чем вишня или роза летней поры, нежна, хрупка, изящна.

Это — благородные из европейцев. Люди, менее сдвинутые на культе "Прекрасной дамы", эмпирически понимают, что женщины с попой больше среднего, не только умнее своих сверстниц без форм, но и реже болеют.

В 21 в. установлено, что у женщин с задницами низкий уровень холестерина в крови. Это заставляет организм лучше работать при переработке сахара. Меньше вероятность диабета или проблем с сердцем.

Если с весом в порядке, а формы — только под спиной, то в организме достаточно жиров Омега-3. Которые катализирует развитие мозга. Дети, рождённые от женщин с большими бёдрами, интеллектуально превосходят детей от матерей без пышных выпуклостей.

Женщины с жиром на ягодицах, имеют лучший метаболизм. У них также повышенный уровень лептина. Его высокий уровень означает, что организм здоров и имеет серьёзную противовоспалительную защиту.

Если большая часть жира организма хранится в ягодицах, то это спасает сердце от чрезмерных нагрузок, женщины с большими бедрами дольше живут.

Чтобы это понять в 21 в. пришлось обследовать 16 тыс. женщин. Про поток рабынь веками через Кафу — я уже. А наблюдательность человеческую средневековье не отменяет.

Понятно, что люди, которые торгуют "говорящим мясом" всю жизнь, а то и несколько поколений семейного бизнеса, накапливают подобные наблюдения эмпирическим путём.

Отдельный показатель, формирующий целый сектор рынка — удойность.

Тут следует обратится к жизни крупного рогатого скота.

Тёлку сводили на случку к бычку. В положенное время коровка принесла телёнка. Его забивают или переводят на эрзац-питание, а коровку доят, получая молоко, масло, творог и прочие полезные продукты. Которыми хомнутые сапиенсом выкармливают своих детишек.

Нечто подобное происходит и со славянками. Их покупают в кормилицы. Особенно эта манера распространена в Северной Италии и Провансе.

Молодой сеньор, задумав женится, приобретает где-нибудь в Русильоне русскую наложницу. Которой старательно "надувает брюхо". Затем, после двух-трёх недель "страстной любви", слезает с русоголовой "дойной скотинки" и торжественно венчается в местном кафедральном соборе со своей "Прекрасной дамой", избранницей сердца, усладой глаз и дочкой какого-нибудь титулованного соседа.

Юная госпожа внимательно курирует ход беременности тёлки своего мужа. Перенимает практический опыт, подготавливается к собственному процессу. Рабыня рожает. Через две-три недели этот акт воспроизводит и благородная дама. После чего полу-благородного рабёныша, единокровного своему грядущему хозяину, отнимают от материнской груди, ибо ребёнки наследуют судьбы своих родительниц, и впереди у полу-дона — вечный рабский ошейник, а юная славянская мама старательно выдаивается в ротик своему будущему владельцу. Считается, что женское молоко после двух-трёх недель кормления достигает наивысшего качества, достойного новорождённого аристократа.

Судьба отобранного у матери младенца хозяйских кровей... Отдают местным. Иногда такие дети выживают. Термин "молочный брат" или сестра довольно распространён в эту эпоху. Применяется и к более поздним детям кормилицы хозяина. Иногда они получают свободу и входят в хозяйское семейство на правах младших членов. Пример: комический персонаж сэр Кей из легенд о короле Артуре.

Несколько позже, во времена "ига, которого не было", Золотой Орды, Крымского ханства, возникнет развитый бизнес лизингового толка:

"Рабыню русскую, всегда молодую покупали безусловно, и затем по истечении известного времени ее дети продавались или отсылались в приют, а она сама уступалась во временное пользование другому лицу в качестве, большею частью, кормилицы... Это было делом крайне выгодным для владельца. Покупая за весьма высокую плату русскую рабыню, рабовладелец легко выручал свои затраты путем найма ее на время. Особенно улучшились в этом отношении его шансы, когда в Перпиньяне (столице Руссильона) вошло со второй половины XV века во всеобщую моду держать русских кормилиц".

Доля русских невольниц на рынке Руссильона и северо-итальянских городов составила 20-25%.

Большая часть западноевропейской аристократии весь ихний Ренессанс столетиями выкармливалась молоком русских рабынь. Потом — "Царица! Таврида твоя!", и работорговля на черноморском направлении прекратилась. Ухудшение качества молочного довольствия оказало свой разрушительный эффект: произошли социальные и промышленные революции, реформация и контр-реформация, создание и крушение колониальных империй, приступы мракобесия, либерализма и прочего маразма.

Короче: если ребёнка, даже элитного, не кормить хорошо с первых дней жизни, то общество сгнивает и коллапсирует.

Чуть о "владелец легко выручал свои затраты".

Средняя цена за негритянку доходила до 40 ливров, эфиопку — 50, русскую — не менее 60.

"Наших продают дороже!" — предмет гордости патриота?

Абсолютный рекорд цены рабыни зафиксирован в нотариальном акте от 1429 года. На невольничьем рынке в Русильоне за русскую девушку Екатерину отдали 2093 французских ливров.

Для сравнения: подержанный дом стоил 7-10 ливров, новострой от 25 до 30 ливров. Постройка среднего замка со всей инфраструктурой — 45 тысяч ливров. Весь гос.бюджет Франции в 1307 году — 750 тыс.

В более поздние времена флорентийка из Стамбула пишет сыну:

"Мне пришло на мысль, что раз ты женишься, тебе необходимо взять рабыню... Если ты имеешь это намерение, напиши какую... Татарку, которые все выносливы в работе, или черкешенку, отличающуюся, как и все её соплеменники здоровьем и силой, или русскую, то есть из России, которые выдаются своей красотой и сложением...".

Связочка выразительная: "раз ты женишься, то тебе нужна рабыня... отличающаяся красотой и сложением". Ну хоть на что-то в доме можно будет смотреть без содрогания?

Пока — ни Крымского ханства, ни Турецкой империи нет. Но все элементы уже присутствуют. И озабоченные мамаши ищут для своих сыновей послушных рабынь для здоровья сынов, и удойных кормилец для будущих внуков.

Перебирая многочисленные истории фэнтазийных или историко-романтических героинь, я, к удивлению своему, не нахожу дам, примеривших на себя судьбу русской невольницы-кормилицы в Прекрасной Франции. Времён разгула тамошней рыцарственности и куртуазности.

А жаль. Ибо складывающиеся жизненные ситуации дают простор фантазии и поводы для переживания.

Благородный рыцарь, исполнивший полный возвышенных чувств романс под балконом своей избранницы, сублимировав, в форме прекрасных стихов и музыки, своё сексуальное влечение, отправляется "разгружать чресла молодеческие" к героине, делится, в ходе стандартных возвратно-поступательных движений, своим восторгом от нежности, хрупкости и изящности своей "прекрасной дамы". И доброжелательно советует по завершению:

— Ну, ты, давай. Расти брюхо-то. Я уже насчёт венчания договорился. Приплод нужен. Ты ж удойная, вроде. Давай, вынашивай. Тебе ж ещё раздаиваться. Не будет же моя прекрасная донна сиськи ростить. Она мне красивая нужна.

Интересен и взгляд попаданки из другой персоны, из трепещущей перед брачным ложем новобрачной, которую встречает рабыня мужа, его недавняя, чуть ли не вчера любовница, опытный "лоцман" по здешней супружеской кровати, носящая под сердцем ребёнка единственного, полного благородства и любви, её законного избранника. Причём мерзавку даже побить нельзя — а вдруг скинет? Самой кормить?! Уж-жас!

Любовный треугольник, образованный естественными движениями юных душ и тел, перекошенный концентрированной рыцарственностью, благородством, христианством, сословностью, в декорациях солнечного Прованса, под звучание изысканных стихов трубадуров, со вкусом молодого вина... мог бы быть выписан весьма ярко. Полудетская резкость юной перпиньянки, сдержанное, чуть холодноватое внешне, движение чувств чуть более старшей рабыни-славянки, мимоходом ласкающего своего законного господина на глазах его законной супруги и уводящей его с собой — "ну не полезешь же ты на этот... кустарник обгорелый", душа благородного дона рвущаяся между прекрасным обликом абстрактной "Дамы", общепринятыми обязанностями супруга и шквалом мужских гормонов...

Очередной крестовый поход под лозунгом: "А пошли они все!" или, там, "В защиту Царицы Небесной!" — становится единственно возможным выходом.

Но, конечно, куда интереснее чувства ребёнка. Которого отнимают от матери, отдают каким-то чужим людям, в нищету. Его законное, по отцу, место в красивой колыбельке и батистовых пелёнках, занимает кто-то другой. За что?! — Не "за что", а "почему". Ты отработал свою функцию: запустил лактационный процесс своей матушки. Раздоил её. Всё, более ты в этом мире не нужен. Теперь в хлев. Э-э-э... в приют.

* * *

Нынешняя проблема киевских работорговцев: "не проглотить". Глаза разбегаются. Слишком много товара. Качественного, на любой вкус. Но — скоропортящегося. В городе пятьдесят тысяч жителей. Почти любого вам продадут. За совершенно смешные деньги.

Выйди на улицу, подойди к воину православному, скажи:

— Хочу.

— Мальчика? Девочку? Беленькую? Черненькую? Худышку? Толстушку? С опытом или чтоб ещё кровь не сронила?

— Вон ту.

— На.

Выбор у витязя-рабовладельца простейший: или куна в кишени, где она пить-есть не просит. Или девка, которая в скором времени станет падалью. Ещё и возиться с закапыванием придётся.

Деньги у купцов есть. Но ни передержать до тепла, ни вывезти всех — невозможно. Через пару недель пойдёт караван. В него не всунуть больше тысячи голов. Жаба подсовывает фантастические цифры: суммы, которые можно взять на невольничьих рынках. Реализм бьёт по рукам: не хватай, не жадничай, всё потеряешь.

Пытаясь как-то упорядочить рынок, главы местных купеческих общин решили провести аукцион. По небольшим топовым группам товара. Дать возможность матёрым "акулам" не ковыряться в мусоре, типа тысяч роб "по резане", а в паре сотен, но по ногате. Имея виду таких, которых можно будет где-нибудь в Русильоне или Царьграде, Венеции или Флоренции, Антиохии или Александрии продать за эквивалент пары сотен французских ливров.

Для привлечения покупателей несколько десятков особей отобрали в состав "казового конца". Который сегодня будут продавать. О чём Николай мне и сообщил.

* * *

Надо отметить, что культура организации процесса продажи двуного скота весьма древняя, разнообразная и изощрённая. Можно вспомнить невольничьи рынки светоча демократии — древнегреческих Афин.

Рабов выставляли голыми. С белёными известью ногами. Рядом с сильным молодым рабом, для контраста, выставляли немощного старика. Известно множество других маркетинговых приёмов.

На "Святой Руси" большинство достижений изощрённых мыслителей от работорговли распространения не получили. Климат, знаете ли.

Здесь мероприятие проводили люди высокоцивилизованные, наследники и носители древних великих культур, преимущественно греки. Хотя присутствовали и армяне, персы, арабы. Евреев в этом бизнесе нет уже, а турок и итальянцев нет ещё.

* * *

Довольно большое двухсветное помещение. Хорошо натоплено. Купцы потеют в шубах, обмахиваются шапками. На галерею второго этажа выводят очередной экземпляр. Голова закрыта капюшоном, на теле неопределённая накидка из белой ткани, скрывающая руки и ноги по щиколотки, босиком. Служитель-евнух, придерживая за пальчики руки проводит по галерее и неторопливо сводит по лестнице вниз.

Лестница — распространённый атрибут качественного рынка рабов. Отмечалась при продаже рабынь в Османской империи и в 19 в. Позволяет выявить дефекты голеностопа, нарушения координации движения.

Затем экземпляр выводят на хорошо, несколькими многосвечниками, освещённый помост в центре зала. Появляется распорядитель, который начинает расхваливать товар. Это могут быть обычные, считающиеся положительными, характеристики: добронравна, покорна, игрива... Иногда добавляют что-то из талантов: хорошо поёт, знает оригинальные рецепты приготовления рыбы, владеет греческим... Почти всегда объявляют аристократкой. Боярышня. Каждая. Не крестьянка — этих в дома не берут. Но не княжна — за такое можно больно нарваться. Могут придумать романтическую историю типа: дитя любви славного мадьярского дьюлы (воеводы), не успевшего обвенчаться с матерью этого прелестного ребёнка и павшего героической смертью в бою.

Пока идёт коммерческий трёп, евнух приступает к раздеванию девушки. Собственно, два этапа. Снимает капюшон, поворачивает голову, взяв женщину за подбородок, вверх-вниз, влево-вправо. Пропускает через руку и перебрасывает на грудь косу. Толщина и длина — важные атрибуты. По команде маклера отворачивает уши и демонстрирует чистую кожу. Оттягивает губы и показывает зрителям её зубы. Иногда заставляет поднять лицо, дабы были видны ноздри — наличие волос в носу снижает цену.

Ни маклер, ни зрители к выставленному на продажу образцу не прикасаются. Это явное отличие от торга, который ведут, например, кыпчаки. Там, на определённой стадии установления цены, покупатель всегда ощупывает товар. У кыпчаков, как и во многих подобных "военных" продажах, владелец товара сам его продаёт. Если покупатель товар испортил — сам решает вопрос компенсации. Здесь аукционер не является владельцем лота.

Затем служитель снимает сам бурнус. Есть стандарты поведения, нарушение их снижает цену. Девушка должна закрыться определённым образом, потупить взор, покраснеть. Евнух, осторожно взяв за кисти, отводит её ладони на ширину плеч. Сопротивление должно быть, но не сильное. Маклер отмечает достоинства образца, типа чистоты кожи, густоты и цвета волос в разных местах, величину сосков. И старается не обращать внимания на недостатки. Вроде кривых ног, выпирающих рёбер, родинок и шрамов.

Отношение к родинкам в разных культурах различно: от "как миленько" до "метка сатаны". Шрамы, понятно, не результат ратных схваток, а естественного здесь потока несчастных случаев. Трудно найти даже ребёнка без следов порезов или ожогов на теле.

Затем невольница, следуя почти незаметным движениям рук евнуха совершает несколько движений: приседает, поворачивается, наклоняется. Подробности каждого движения влияют на цену образца. Например, приседать нужно с сомкнутыми коленями, на носочках, а не на пятках, держа спину прямой, а глаза опущенными.

Дальше начинается сам торг. Маклер выкрикивает стартовую цену и принимается работать с залом, подталкивая покупателей повышать ставки. Снова перечисляет, всё более эмоционально, реальные и выдуманные достоинства конкретного торгуемого экземпляра.

"Купи! И всё будет хорошо!".

Повторю: если в обычной ситуации покупатель ограничен собственными финансовыми ресурсами, то здесь — ёмкостью кораблика и запасом продовольствия. Грубо говоря: из тысячи безусловно прелестных киевлянок нужно выбрать десять. Которых удастся довезти до Кафы и продать там наиболее выгодно.

Торговцы сидят на лавках с трёх сторон от помоста, на котором крутят в разные стороны девушку. Около сотни заморских купцов. Хотя, на самом деле, купцов втрое меньше. Остальные — приказчики, помощники, эксперты, слуги. Они активно взаимодействуют с маклером, обмениваются репликами. Разговор идёт преимущественно на смеси греческого и русского. Эдакий торговый суржик. От Сурожа — торгового города в Крыму.

Приехали на двор. Пускать сперва не хотели: у купцов своя охрана. Но Николая здесь знают — вошли. Охрима с конвоем и санями пришлось оставить на улице.

Забились тихонько в зал, пристроились с краюшку возле выхода. Темновато, народ глянул мельком и снова всё внимание в центр. Там как раз евнух по команде маклера наклонил очередную "продажную женщину". Маклер, не видя бурного энтузиазма зрителей, почему-то принялся рассказывать о том, какая данная дама прекрасный парикмахер. Как она умело заплетает косы. Даже в самых неожиданных местах. И, тыкая пальчиком в направлении выглядывающих между ляжек дамы кудрей, принялся обещать "неземное блаженство" от использования навыка кауферизма.

Ну что сказать? — Цены здесь выше. Дама ушла не по резане, а за четыре ногаты. Вдесятеро. Треть овцы. А конечный пользователь приобретёт... раз в двести-пятьсот дороже. Очень прибыльный бизнес.

Следующая девица развлекла публику: когда с неё сняли балахон и евнух попытался развести ей ладошки в стороны, девка укусила служителя, спрыгнула с помоста и, совершенно одурев, визжа и царапаясь, кинулась бежать. Ловили её всем залом. Думаю, что столько мужских ручонок на своём теле она никогда прежде не ощущала. Теперь это станет привычным: один из купцов купил девку в дорогу для своих гребцов за резану.

Николай тихонько рассказывал мне на ухо о здешних порядках, о некоторых из купцов, о подобных торжищах в разным местах мира, где ему довелось побывать.

Наконец, с очередного экземпляра сдёрнули капюшон и я, с немалым удивлением, узнал Груню. Агриппину Ростиславовну.

Не прошло и суток с тех пор как я увидел её во дворе детинца среди нескольких монахинь. Разглядывая с полусотни метров юную девушку в рясе — немного разглядишь. Но была и порывистость движений, радостное хихиканье, живость в повороте головы, в жесте. Всё это, конечно, в рамках пристойного и допустимого для "невесты христовой".

Здесь — абсолютная покорность, послушание, пассивность. "Мы туда идём — куда нас ведут". Несколько припухлые, насколько я могу судить со своего места, глаза и, когда её полностью обнажили, редкая дрожь по плечам и спине.

При том — никаких повреждений. Лёгкое покраснение на шее и на запястьях. Видимо, узы накладывали. И всё. Никаких следов внешнего воздействия на тело. А внутри — другой человек.

Я такое видел. У себя в Пердуновке. Когда жена Кудряшка была сперва радостной весёлой девчушкой. А через несколько дней стала... ничем. Дыркой на ножках общего пользования. Но там прошёл довольно длительный процесс. С выкидышем, поркой, предательством любимого мужа, групповым и многократным насилием. Побоями. Тоже — групповыми и многократными. Спина — в клеточку, ножки-ручки — в синяках пятнышками.

Интересно. И чем же её так... эффективно?

Маклер откатал свой текст. Естественно, что она княжна — не прозвучало. Просто: девица из хорошей семьи, благонамеренна, благовоспитанна, смирна, сообразительна. Один из скучающих купцов вдруг выразил сомнения в её невинности. Притащили высокий табурет, водрузили девушку, наклонили, развели, раздвинули. Поинтересовались всем коллективом. Темновато? Не видать? Софит типа шандал с шестью свечами.

— Уважаемый мастер Мухамед из Каира удостоверился? Брать будем?

— Э-э-э... Ногата.

— Всего-то?! Вот за этот нераспустившийся цветок? За источник невыразимых наслаждений? Всего ногату?!

Купец лениво аргументирует отказ. Её уже пятнадцать? Старовата. Научить чему-то... тяжело. Плоская. Ни сзади, ни спереди ничего... выдающегося. В такие-то годы. Пожалуй, и не вырастет. Ни в наложницы, ни в кормилицы, ни для услады взора... Каких-то особых талантов нет. Арабский? — Мимо. Стихосложение, игра на музыкальных инструментах, песни, танцы? — Нет, и уже поздно. Просто в служанки? Ковры выбивать, двор мести? Когда тут такой выбор, когда каждое место в лодке должно принести его владельцу состояние...

Маклер возражает, и разозлившийся купец ужесточает наезд:

— Да ты посмотри. Её бьёт дрожь. Она больная, порченная. Если ею овладели демоны, она может кинуться на людей в лодке, на хозяина, покусать или утопиться. Ты предлагаешь плохой товар.

Соседи приглядываются к продаваемой. Тут у неё, как на грех, начинается судорога на правой щеке.

— Во! Порченая! Бесноватая!

Христиане — крестятся, мусульмане — смахивают.

Сейчас девушку отправят в общий загон. Это несколько ломает сценарий.

Я толкнул Николая. Тот вспомнил зачем мы здесь и провозгласил:

— Беру. Две ногаты.

— Э-э-э... Уважаемый Николай. Мы знаем тебя как осторожного и мудрого купца. Зачем тебе... такое?

— Х-ха. У меня есть покупатель. Который любит изгонять джинов. Сейчас стало много бесноватых. Но найти человека с крупным, сильным, откормленным демоном... непросто. Беру.

Евнух подвёл девушку к нам. Она почти падала, закатывающиеся глаза, подгибающиеся коленки. Николай отдал две монетки. Недоумевающие шепотки резко стихли: я встал и, скинув плащ, завернул в него девушку. Она пошатнулась, мне пришлось подхватить её на руки. Не знаю как насчёт Омега-3 в ягодицах, но носить женщину на руках без этого витамина — легче.

До присутствующих только сейчас дошло — кто сидел с ними в зале. Прежде они не видели скрытых под плащом моего серого кафтана и торчащих из-за спины рукоятей "огрызков". Слова Николая о покупателе, развлекающегося экзорцизмом и повелевающего джинами, приобрели персонализацию в лице "Зверя Лютого".

Вышиб дверь ногой, вышел во двор. Девка зажмурилась, дёрнулась.

Помню я это ощущение. Одно из первых моих здешних. На Волчанке попробовал. Как это, когда из тёмного вонючего подземелья тебя выносят на солнечный заснеженной двор. Можно ослепнуть, умереть от силы впечатлений. От света и воздуха.

Закрыл ей лицо капюшоном.

Следом из дома появляется один из здешних "авторитетов".

— Достопочтеннейший... э-э-э... Воевода Всеволжский. Мы удручены. Тем, что не смогли явить достаточного почтения к твоей особе. Ибо не знали о твоём присутствии. Ежели ты соблаговолишь задержаться, то мы накроем столы и сможем развлечь твою особу редкими угощениями. А также песнями и танцами искусных и красивых рабынь. Или юных рабов, по твоему желанию. Мы покажем тебе лучшие из имеющихся у нас образцов, и ты сможешь выбрать наиприятнейшее для услады души и тела.

Довольно высокий седобородый грек. Умное, доброжелательное лицо. Чувство глубокого внутреннего достоинства, уверенности в себе. При явно благожелательном отношении к миру. Прямо-таки иконописный лик древнего праведника. Отринувшего страсти земные, приобщившегося к свету и вкусившего высшую истину.

— Николай, это кто?

— Павсикакий Синопский. Один из старейшин здешней общины. Имя его означает "останавливающий зло". Его часто призывают разбирать споры между купцами, ибо всем известна его мудрость и честность. Так же торговцы ценят его мнение о свойствах рабов. Он может заметить неявные болезни или иные недостатки, предугадать таланты раба или рабыни, подсказать способы их развития...

— Понял. Ты можешь сделать свидетельство сделки? Пергамент. Красивый. С печатью. О том, что я купил у вас эту рабыню за такие деньги. По закону, без каких-либо нарушений. Николай, дождёшься и привезёшь. Всё, поехали.

Девку — в санки. Сам — на конь. Ходу, ребятки.

По приезду к себе на подворье девку — в баню. Лекаря и пару служанок. Гапа говорит, что эти — толковые и не лживые. Других, проверенных и обученных, нет. А лекаря... я худо в медицине понимаю, но пульс оценить в состоянии. Хреново. Девка постоянно в предобморочном состоянии. Похоже на низкое давление. Но померить нечем. Кровотечения нет, жара нет, а вот рвота...

Блин! Будет, но не в этот раз. В этот — нечем.

Если она у меня тут "дуба даст", то будет... очень плохо. Но как же она похожа на свою старшую сестру!

За пару часов Груню привели в относительно нормальное состояние. Отогрели, отмыли, отпоили. Успокоили. Я пораскидывал дела и заявился в баню.

Сидит в предбаннике голая довольно тощая девица, вся сжавшая в комочек. Волосы на голове острижены, как положено у послушниц. Остальное выбрито, ногти обрезаны, оттоптышей нет, ран, ушибов не наблюдается. Две служанки возле поглядывают заинтересовано: ну, как "Зверь Лютый" будет "бедную овечку, приведённую на заклание"... "любить"? Глаза — выжжет, вырежет или выбьет? А руки-ноги вырывать-выворачивать сразу начнёт или в процессе?

Глава 607

— Брысь.

Прислуга выскочила, сел напротив, сижу-разглядываю. Эта — коленки подобрала, ручонками вцепилась, личиком в них и воет тихонько.

Факеншит! Я же помню сестру её родную. Руками, телом, пальцами помню. Помню как она на меня со стилетом кидалась. Как, пританцовывая, спускалась ко мне в оружейную, "на ложе любви". Как сама рвалась мне навстречу, ближе, ещё. Как ничего, кроме пожара и мышей, не боялась. Как швырком, без сожалений, выворачивала ларцы с собственными украшениями на платок: "Могу же я наградить своего первого мужчину!".

— Ты знаешь — кто я?

— Ы-ы-ы. Да. Господин.

— Кто?

— З-з-з... о-ох... З-зверь. Л-лютый.

— Ты исполнишь моё любое желание?

— Ы-ы-ы. Д-да. Г-господи-и-ин.

Рановато она меня так титуловать начала. Служанки просветили?

— Ты знаешь, что это такое?

— О-о-о... ошейник. Рабыни.

Чем хороши служанки? — Абсолютно добровольно и доброжелательно введут в курс дела, зададут стартовую точку и сформируют ожидания. От души, из желания поговорить. Но с прислугой надо работать, чтобы говорила нужное.

Э-эх, а вот у меня во Всеволжске... Цыба так мозги промывает... А здесь... сырьё неопределённого качества. Но польза уже есть: вводную часть можно пропустить.

Кладу железку на край стола. Хотя этот экземпляр — не железка. Бронза. Жёлтенькая, надраена до блеска, тавро моё — листок рябиновый — аж сверкает. Со стороны глядючи — прямо дорогое украшение. Рабский ошейник — тоже кому-то прикраса.

— Надень.

Ноет всё громче. Пытается в "комочном" состоянии слезть с лавки, чтобы добраться до стола. Ножка подгибается, заваливается. Лежит на полу, свернувшись в клубочек. И хнычет.

Может, кого-то в помощники позвать? Чтобы её за ручку водили, как тот евнух на аукционе.

Кинул ей ошейник под нос. Подвывая, взяла. Раза с четвёртого попала и защёлкнула.

Пошла стандартная ритуальная проповедь. С уместным порыкиванием, с отработанными уже до автоматизма интонациями, откатом в басы, понижением и повышением тона... О видимости и невидимости ошейника в мире дольнем и в мире горнем, здесь и везде, отныне и навеки... Кивает, соглашается, хнычет всё громче. После слов моих: "и даже в Царство божие ты сможешь войти лишь с моего согласия" — просто заревела в голос.

В дверь немедленно всовываются служанки. Девки, вроде, ничего — Гапа дур не держит. Но навыки прислуги явно выражены: подслушивают и подглядывают. Типа: а вдруг господину что потребуется?

Подняли реву, вытерли сопли, утишили, утешили, отвели в помоечную, сполоснули личико холодной водой. Груня то у одной на груди порыдает, то у другой. Девка совершенно сломлена. Какого-то своеволия, капризов, неподчинения можно не ожидать. И исполнения каких-либо приказов... вряд ли. Она стоять не может! Коленки подгибаются, глаза закатываются, головокружение.

Ну, давление-то мы ей поднимем. Но интересно — чем её так?

Отплакалась. Ещё раз умыли, передо мной посадили. Как примерная школьница. Спинка прямая, глазки опущены, ручки на коленках, коленки сжаты.

— Говорить можешь?

— Д-да. Господин.

Уже лучше. Остаточные всхлипы не считаются.

— Я видел тебя вчера. В детинце, когда ты с Любавой Дмитриевной приехала. Что с тобой случилось потом?

Опять. Лицо в колени, из глаз слёзы. Снова — в помойку, потом на лавку. Служанок снова выгнал. Ещё и пригрозил. Она за ними тянется как за матушкой родной. Опять ныть начинает. Шикнул.

— Рассказывай.

Выясняется, что она не помнит.

Помнит Вышгород. Какие-то куски сборов. Большую лохматую собаку, которая бежала за ними по дороге. Потом — провалы. Возчик? — Был. С бородой. Санки? — Да, подушки кожаные.

— Ещё.

— Ы-ы-ы... Подземелье. Темно. Воняет. Страшный человек. С бельмом. С чёрной бородой. Страшно шипит мне в лицо. Потом... я стою. Голая. Холодно. Руки связаны над головой. Впереди жерди. Редкие, стоячие. Страшный человек прижимается ко мне сзади, щупает, лапает, лезет в... во всюда. Шепчет на ухо: "Нравится? Хочешь ещё? Скажи: хочу". Борода колется, от него несёт пивом и луком. Я кричу: "нет!". Он хохочет в ухо: "тогда смотри".

За забором открытая часть двора. Жерди по кругу. Сбоку выталкивают женщину. Голую. Растрёпанную. Локти связаны. Сбивают с ног. Окатывают из ведра. Кровью. Оставляют на снегу. С другой стороны открывают загородку. Оттуда выскакивают два хряка. Здоровые. Злые. Голодные. Принюхиваются. Пятачки шевелятся. Присматриваются. Маленькие глазки. Смотрят злобно. Подходят к женщине. Она плачет, пытается отползти. В мою сторону. Отпихивается ногами. Свиньи подходят ближе. Один тычет в её ляжку рылом. Она визжит, отдёргивает ногу. Хряк кусает. Вырывает кусок мяса. Прямо из... из неё. У него из пасти висит лоскут кожи, с клыков капает кровь. Он жуёт. И смотрит. На меня. Она рвётся, прижимается лицом к жердям. Прямо передо мной. Не дальше руки. А они запрыгивают на неё. Один забирается передними копытцами прямо ей на голову. И смотрит. В лицо. Мне. В глаза. Потом съезжает по спине и вырывает кусок из её плеча. Жуёт. И смотрит. Мне в глаза. Неотрывно.

А бельмастый шепчет на ухо: "Хочешь? Ко мне или к нему? Будешь следующей? Там, с той стороны?".

— И тогда ты сказала: хочу. К тебе.

— Ы-ы-ы...

— Потом?

— Не помню... звенит в голове... не...

И она свалилась в обморок.

Пришлось снова звать служанок и лекаря.

Я, честно говоря, продумывая беседу с этой княжной, прикидывал разные варианты доминирования, подавления психики, формирования в её сознания образа господина. Довольно, знаете ли, изощрённые подходы и наезды. А тут... уже. Тут — до меня.

Куда мне до местных?! С моим слабеньким злокозненным умишком эпохи гумнонизма, дерьмократизма и толерастии?! Мне ещё поднапрячься нужно, вообразить, продумать, проверить на непротиворечивость... А они в этом живут. У них не выдумки умозрительные, а повседневный опыт. Здешние свиньи постоянно едят детей. В русских деревнях — всё средневековье и Новое Время. Не только детей, не только в деревнях, не только на Руси.

Её воля растоптана, размазана в слизь. Наблюдением за свинокормлением.

Теперь достаточно просто сказать:

— Ничего не бойся. Ты — у меня. В лапах "Зверя Лютого". С тобой ничего не может случится мимо моей воли. Просто исполняй мои просьбы. И я буду благосклонен к тебе. Я дам тебе защиту. От людей. И от свиней.

Она снова плачет. От счастья. От избавления от страха, от надежды на мою милость, мою благосклонность к ней, к моей рабыне. Клянётся всегда-всегда, во всём, не щадя живота, не имея даже и мысли в сторону... пытается подползти, чтобы поцеловать мои сапоги... и заваливается набок.

— Снотворное. Завтра она мне нужна стоячая. Исполняйте.

Девку увели, прибежал Николай.

— Вот, Иване, грамотка.

— Это хорошо. Красивая. Ты мне лучше расскажи...

Николай, помявшись и приняв на пару со мной по граммулечке, сообщает подробности вчерашнего похищения Груни.

Двое кипчаков по приказу Николая отвезли девку на двор одного его здешнего знакомца.

Зовётся Велиарием. Сам из славян. Не то болгарин, не то серб. Короче: византиец, православный. Мужичок битый, где-то на жизненном пути подхватил бельмо на глаз и множество необщих умений на душу. В Киеве известен тем, что приводит к послушанию дорогих рабов и рабынь, не испортив шкурки.

Как я говорил, торговля людьми — одна из важнейших отраслей мирового хозяйства. В которой вырастают и востребованные мастера специфических талантов. Как в торговле воском есть знатоки, которые сырой лесной воск очищают и отбеливают, иногда довольно своеобразными способами, как довольно неочевидно повышают прочность ткацких берёзовых челноков мужской мочой, так и в работорговле продукт подвергается предпродажной очистке и подготовке.

Испортить юного раба или рабыню легко, для элитных экземпляров — это просто катастрофические убытки. За века преемственного развития древних культур сформировались несколько школ воздействия на психику здешних особей. Нужно не только не допустить мятежа — этого просто не бывает, но и побега, суицида и свар с другими экземплярами.

В силу географической специфики просто задавить психотропами до постоянно полусонного состояния нельзя. Лодия — не усиер. Грести таких невольниц не сажают, конечно, но тащить их на плечах вокруг Несыти никто не будет. Лодейный поход требует значительно большего участия пассажиров, чем морской корабль. Поэтому нужно добиться не апатии, изнурительной постоянной слабости, а покорности. Лучше — заинтересованности.

Мусульмане, например, часто рассказывают об истинной вере, о прелестях жизни по шариату. Правда, не говорят, что невольникам это не грозит. Иначе их невозможно продать: правоверный не может владеть правоверным. Правоверная наложница — предмет для побивания камнями за разврат.

Греки больше завлекают рассказами о Царьграде, о Святой Софии, о дворцах, ипподромах, красотах, сытой еде, богатой одежде. Про то, что многих годами, пока персонаж не утратит своих товарных свойств, не будут выпускать со двора... Да и потом — приставят к делу типа уборки коровников, стирки или готовки.

Это — "пряник". У хорошего торговца все "элитные" идут на экспорт добровольно. В надежде на светлое будущее, на счастливую жизнь.

Есть и "кнут". Для особо упёртых, для тех кто слишком сильно любит "родину и свободу" или слишком боится перемен, новых мест, новых людей. Но просто побить нельзя — цена падает.

Тогда ведут к Велиарию. Очень талантливый работник: обычно сразу, с первого взгляда определяет личные страхи конкретного экземпляра и устраивает "комнату 101" Министерства любви по Оруэллу.

" — Вы однажды спросили, — сказал О'Брайен, — что делают в комнате сто один... В комнате сто один — то, что хуже всего на свете...

Надзиратель внес что-то проволочное, то ли корзинку, то ли клетку. Он поставил эту вещь на дальний столик.

— То, что хуже всего на свете, — сказал О'Брайен, — разное для разных людей. Это может быть погребение заживо, смерть на костре, или в воде, или на колу — да сто каких угодно смертей. А иногда это какая-то вполне ничтожная вещь, даже не смертельная.

Он отошел в сторону, и Уинстон разглядел, что стоит на столике. Это была продолговатая клетка с ручкой наверху для переноски. К торцу было приделано что-то вроде фехтовальной маски, вогнутой стороной наружу... Уинстон увидел, что клетка разделена продольной перегородкой и в обоих отделениях — какие-то животные. Это были крысы.

— Для вас, — сказал О'Брайен, — хуже всего на свете — крысы.

— Боли самой по себе, — начал он, — иногда недостаточно. Бывают случаи, когда индивид сопротивляется боли до смертного мига. Но для каждого человека есть что-то непереносимое, немыслимое. Смелость и трусость здесь ни при чем. Если падаешь с высоты, схватиться за веревку — не трусость. Если вынырнул из глубины, вдохнуть воздух — не трусость. Это просто инстинкт, и его нельзя ослушаться. То же самое — с крысами. Для вас они непереносимы. Это та форма давления, которой вы не можете противостоять, даже если бы захотели. Вы сделайте то, что от вас требуют.

Маска охватит вам лицо, не оставив выхода. Когда я нажму другую ручку, дверца в клетке поднимется. Голодные звери вылетят оттуда пулями. Вы видели, как прыгают крысы? Они прыгнут вам на лицо и начнут вгрызаться. Иногда они первым делом набрасываются на глаза. Иногда прогрызают щеки и пожирают язык".

Уинстон не перенёс "непереносимого", сдал свою возлюбленную. И его отпустили. Дали хорошо оплачиваемую синекуру, возможность вести спокойную жизнь, трудится на благо общества. И он возрадовался. Не своему физическому спасению, а возникшему у него чувству единению, сопричастности. Со всем государством, со всем народом. Своим, родным и любимым.

"Вслед за фанфарами обрушился неслыханной силы шум... Сквозь гам прорывались обрывки фраз: "Колоссальный стратегический маневр... безупречное взаимодействие... беспорядочное бегство... полмиллиона пленных... полностью деморализован... полностью овладели Африкой... завершение войны стало делом обозримого будущего... величайшая победа в человеческой истории... победа, победа, победа!".

Ноги Уинстона судорожно двигались под столом. Он не встал с места, но мысленно уже бежал, бежал быстро, он был с толпой на улице и глох от собственного крика. Он опять посмотрел на портрет Старшего Брата. Колосс, вставший над земным шаром! Скала, о которую разбиваются азийские орды!... Нет, не только евразийская армия канула в небытие! Многое изменилось в нем с того первого дня в министерстве любви, но окончательное, необходимое исцеление совершилось лишь сейчас...

Он уже не бежал и не кричал с толпой. Он снова был в министерстве любви, и все было прощено, и душа его была чиста, как родниковая вода. Он сидел на скамье подсудимых, во всем признавался, на всех давал показания. Он шагал по вымощенному кафелем коридору с ощущением, как будто на него светит солнце, а сзади следовал вооруженный охранник. Долгожданная пуля входила в его мозг.

Он остановил взгляд на громадном лице... О жестокая, ненужная размолвка! О упрямый, своенравный беглец, оторвавшийся от любящей груди! Две сдобренные джином слезы прокатились по крыльям носа. Но все хорошо, теперь все хорошо, борьба закончилась. Он одержал над собой победу. Он любил Старшего Брата".

Без тоталитаризма, без громоздких гос.структур типа "Министерства любви" подобные технологии находят применение и здесь. Верный раб готов принять топор палача на шею за совершённую им ошибку, за непослушание господину. До такого состояния и доводят элитных рабов. Будь то гулямы, которые ценой своих жизней защищают своих владельцев, или наложницы османских султанов, посылаемые соседям в подарок и убивающие себя по приказу султана, дабы доставить огорчение своим новым господам.

Киевским аналогом О'Брайена подрабатывал Велиарий. Правда, не на гос.службе, а в рамках "невидимой руки рынка". В части материальных ресурсов он был ограничен. С другой стороны, в конкретных нынешних условиях, когда женщина стоит дешевле мешка с отрубями для свиней, появляются дополнительные коммерческие возможности. Хотя с Николая Велиарий взял хорошо. И втрое — за срочность.

— Возьми десяток кипчаков. Поезжай к этому... мастеру на двор. Всех насельников убить. Всех. Посмотри записи. Двор сжечь. Начисто.

— Не... Иване... Я ж с ним договаривался. Я ж обещался заплатить. Вот, половину ещё отдать должен. Не... это ж не по чести. Слово купеческое. Я не могу.

Мда... Слово чести данное владельцу психо-свино-комплекса... священно и нерушимо.

— Понял. Позови Салмана.

Глухой ночью в зоне ответственности рязанцев полыхнуло. Когда прибежал ночной патруль, двор уже пылал как костёр поставленный. Всё сгорело. И люди, и строения, и животные. В свинарнике по полу каталась пара начисто обгрызенных человеческих черепов: свинскими клыками не ухватить предметы такой формы. Свиньи полыхали факелами: живое сало хорошо горит.

Так мы свининки и не поели. Пришлось и дальше говядину пережёвывать.

Я был расстроен смертью Велиария. Человек, способный точно и быстро выявить "непереносимое" для конкретного объекта есть, безусловно, немалая ценность в делах государственных. Однако, оценивая возможные риски от продолжения существования носителей связанной с Груней информации, пожертвовал этим талантливым мастером и его домочадцами. Отчасти успокаивало то, что Ноготок уже слышал от меня историю с крысами и набирал опыт по теме. Да и Саввушка имел в этой области интересные знания и умения.

Утром привели Груню. Стандартное у меня начало:

— Раздевайся.

Снова хныкать начинает.

— Ты вчера стала рабыней моей. Исполняй волю господина. И ничего не бойся. Ты уже в лапах "Зверя Лютого". Ничего страшнее с тобой случиться не может. Не бойся. Делай.

Сапожки тёплые на ножки, крестик золотой на длинной золотой цепочке поверх ошейника на шею, тёплый меховой плащ с капюшоном сверху.

— Ничего не бойся. Поехали.

И мы поехали на Большой совет, собранный Государем по поводу устроения "федедрального центра" и вообще.

Очень своевременно: только вошёл — тут и государь. Уже всё поживее идёт. И молебнов минимум, и общей возни чуток. Говорить-то кто будет?

Благочестник просит слова. И принимается негромко, очень убедительно, с отсылками с Святому Писанию и отцам церкви, к древним князьям и мировому культурному наследию, громить мою концепцию. Которая в его изложении выглядит особенно глупо, антинародно и богопротивно.

Причём делает это очень благожелательно, благочестиво и боголюбиво. Без оскорблений и ругательств.

И он-таки, прав! Переход от раннефеодальной империи к феодальной раздробленности есть, безусловно, огромный шаг по пути прогресса и процветания. Подготовляемый столетиями непрерывного развития производительных сил и производственных отношений. Вершина общественного развития, достигнутая тяжёлым трудом народных масс и национальных героев! Революционный скачок в светлое будущее!

Да вся демократия из феодальной раздробленности выросла! Сначала тысячи микрогосудариков столетиями непрерывно режут друг друга и всех окружающих, а потом — р-раз — и прогресс с процветанием и свободами брызгами во все стороны.

Я даже заслушался.

— Э-кх. А ты, Воевода, что скажешь?

— А я, государь, коли будет твоё дозволение, похвастать хочу. Дабы дать присутствующим время для усвоения всей глубины мудрости и благочестия, изложенной князем Романом.

Типа Ванька-лысый у князь Романа на разогреве малость полабает. Чтобы главный солист успел спокойно покурить и оправится.

— Н-ну... Давай.

Пантелемойшка уже на крыльцо сбегал, уже тащит Сухана, который осторожно ведёт фигуру в толстом меховом плаще.

— Дозвольте, люди добрые, побахвалиться. Обновкой одной. Купил вчера на торгу у гречников рабыню.

Сухан снимает с Груни плащ, откидывает его Пантелею и, воспроизводя вчерашнее движение евнуха, разводит ей руки, чуть прижав спину своей грудью, заставляет выпрямиться, даже прогнуться. А вставленный между её пятками сапог заставляет девушку раздвинуть ноги. Сапожки, ошейник, крестик между грудей, чисто выбритый лобок и подмышки, нигде ни синяка, ни царапины. Обширное поле для услады взгляда.

Мгновенная пауза и общий возмущённый хай.

— Ты что приволок?! Срам! Непотребство! Невежа безмозговый семияйцовый! Позор! Стыд! Гнать развратника плетями! Тут про дела государевы, а этот все про блуд! Жеребец застоявшийся!

Понятно, что зрелище чрезвычайной новизной для большинства присутствующих не обладает. В смысле: все обнажённых девушек видели. И не только видели, и не одну. Но в собрании "мужей добрых"... Тоже бывает. Но уже хорошенько выпивши. А тут, на сухую... дисгармония.

Андрей всматривается, хмурится, пытается понять, переводит взгляд на мою радостную физиономию. А я разглядываю Благочестника, смоленских княжичей. И вижу, как медленно встаёт с места, во весь свой немалый рост, опираясь кулаками в стол, сидящий рядом с Благочестником Ропак. Узнал.

— Груня?! Агрипина?!!

— Да, князь Святослав. Моя новая роба. Которую отзывается на Агрипина Ростиславовна.

— А?! Что?! Кто?! Не может быть! Лжа!

Вдруг вскакивает на стол Храбрый, ужом проскальзывает со стола на помост, на пол, три шага ко мне, одновременно пытаясь найти на бедре отсутствующий меч.

Махнуть, ударить, посечь.

Сикось-накось. В куски.

Чтоб ошмётки по стенкам. Чтобы не было, чтобы...

Нету. С длинномерным сюда не пускали, все железки на гульбище лежат.

Я делаю шаг ему навстречу, и он останавливается. Кинуться на меня с ножиком... как-то это не по княжески, как-то это быдловато. Поножовщина — удел простолюдинов.

Мы стоим на восьми шагах, я говорю, обращаясь к нему, громко, чтобы меня все хорошо слышали:

— Что делать собрался, князь Мстислав? Зарежешь ли меня ножиком? Так это свара в войске. За что, по указу государя — смерть. Вы все, в поход идучи, клялися свары не затевать, кровь сотоварищей боевых не проливать. Ты сам на том крест целовал. Кинься на меня. И станешь клятвопреступником. Изменником, вором. Иудой.

Слева, где сидят смоленские бояре, какое-то шевеление, и я, глянув туда мельком, продолжаю свой монолог в лицо Храброму.

— Или соберёте людей своих и нападёте на меня? Дабы отбить сестру вашу? Так ведь снова измена. Крамола, мятеж, порушить ваше крестоцелование, присяги ваши. И кто вы после этого? Лжецы, изменники, воры.

Собрание начинает затихать, осознавая постепенно, что привычные, "кулачные", "мечные" решения здесь обернутся и потерей голов по закону, и утратой чести.

— Могу представить себе, что найдутся лихие люди. Кто сумеет выкрасть у меня рабыню мою. И вира-то вам не велика, да вот беда — и это бесчестие. Вам. Нарушили "Русскую Правду"? — Преступники. Русские князья — татьбой промышляют? Какая же вера вашему слову, вашему суду, вашей чести?

Внимательно оглядываю сидящих группой смоленских князей.

* * *

Бож-же мой! С кем я связался! Сплошные двоечники.

Русский князь прежде всего — судья. Чтобы судить — надо знать закон. Их этому учат. Да чего там учить?! — Сами тексты не велики, сотня-две статей. Ну сядь же, подумай! Там же ничего хитрого нет, все формулировки просты. Какой-то спец.терминологии, каких-то заворотов с многоэтажными условиями — нет. Просто надо подумать, поиграть в уме.

Есть же статья, которая прямо задаёт обязательное, принудительное освобождение рабыни!

При "пошибании чужой робы" насильник платит её владельцу 6 гривен, как при убийстве её, а хозяин даёт ей вольную. Не по желанию своему, а по обязанности. По закону.

Меня можно заставить отпустить эту девушку на волю. Да, там вира, и самой девушке будет... нехорошо. Или наоборот. Как будет обставлен этот типовой, много-тысячелетний, миллионно-человечий процесс. Не суть: сыграть, построить такую ситуацию, можно. Подослать человечка, который девку испортит, виру заплатит. Насильника зарежете, девку приберёте. Не украдёте имение моё, "орудие говорящее", а свободную, законно. Пусть и пользованную. Да и плевать вам на сестру, главное — сохранить лицо, "сберечь честь свою", внешнюю благопристойность, соответствие народному представлению о славном князе.

Мелочь мелкая: закон надо не только знать, но и уметь применять. Думать об этом. А не о корзнах да рештах.

* * *

— Что не возьми, князь Мстислав, какую доблесть да храбрость не яви, а итог один. Бесчестье. Ваше. Ростиславичей.

— Мы выкупим сестру. Скажи цену.

Ропак так и стоит, возвышаясь над всеми сидящими князьями, ссутулившись, упёршись кулаками в стол.

Нашёл-таки решение. Пока все слюнями брызгали да эфесы искали — додумался.

Сказать "нет" нельзя. Отказаться вести торговые разговоры — оскорбление. Типа: а вы-то куда? С кувшинным рылом в калашный ряд? — Заломить какую-то несусветную цену — нельзя. Тот же принцип: он с нами говорить не хочет, насмехается, презирает и игнорирует.

— Что ж, можно и цену прикинуть. Справедливую. Понятно, что цена не должна быть ниже тех доходов, которых я с этой рабыни получить могу. Себе в убыток торг не ведут.

— Говори. Мы выкупим сестрицу родную, по милости божьей.

Благочестник подал голос. Он — главный в доме. Его слово решающее. Если он не берёт на себя ответственность — он предал семейную честь. Тогда в доме должен появиться новый глава. А это раздрай и смута, долго и больно.

Ему пришлось вступить в разговор. И это хорошо. Потому что "умыть" надо не младшенького, а именно Благочестника.

Я чуть отхожу назад, открывая князьям больший обзор. Их, выставленной на всеобщий позор и разглядывание обнажённой сестрицы. Она уже хлюпает тихонько носом, глаз не поднимает, мелко дрожат соски и коленки. Лишь бы в обморок не упала.

— Прикинь, княже. Вот вытащу я сейчас к Софии, на площадь, где мои городовой полк побили, телегу простую. Да поставлю на нею робу свою Груню. Вот как она сейчас стоит. Голенькую. В крестике божьем да в ошейнике хозяйском. Да велю плясать пляски срамные. Да крикну по-зазывальному: "А ну люд честной, православный, подходи — не бойся, уходи — не плачь. Вот пляшет перед вами недавняя великая княжна, дочь славного князя Всея Руси Ростислава Мстиславича. Сестрица князей смоленских, да новгородских, да овруческих, да вышгородских. А кто хочет попробовать первость княжны великой, а? Сломать-порвать целкость сестрицы князей славных? Поиграть-растрепать цветок невинности, в высокородных теремах выращенный? Распустить-выпустить кровушку девственности княжеской?".

Кричать по зазывальному я ещё с Елно умею. Доброжелательность к слушателям, полная открытость с привкусом... нет, не обмана, а весёлой шутки. И чуть-чуть похабщины. Типа: ну мы все мужики, ну у каждого ж есть, чем поработать.

— Как думаешь, княже, много ль охотников сыщется? А ты глянь по сторонам. Вот два ста мужей добрых, мужей вятших сидят-слушают. Товарищи боевые, сподвижники. Все! Все там у Софии будут. Кто явно, в первые ряды полезет, кто издаля присматривать станет. И начнут они цену давать. Кто больше. За редкость редкую, за поломать целку сестрице вашей. Не за пленочку, а за кровушку. За ради вашей кровиночки, вашей чести княжеской. Как думаешь — на чём цена станется?

Князья шли пятнами. Вокруг раздавались возмущённые голоса:

— Нет! Никогда! Никто! Да как же можно! Мы ж не такие!

Одновременно по рядам прокатывались переглядывания, перешёптывания:

— Оно-т... и правда... редкость редкая... да чего редкая — единственная! Может, Болеслав, когда дочерей Крестителя из Киева... а так-то... и не слыхать, не вспомнить...

— Скажи свою цену.

— По суждению моему... продастся первый разик этой девицы... в полтыщи. Кунских гривен.

— Ско-олько?!

Ребятки, читайте. Святорусский "Устав церковный", первую же статью.

"Аще кто умчить девку или насилить: аще боярьская дочка, за сором ей 5 гривен золота, а митрополиту 5 гривен золота; а менших бояр — гривна золота, а митрополиту гривна золота; а добрых людей — за сором ей 5 гривен серебра, а митрополиту 5 гривен серебра; а на умычницех — по гривне серебра митрополиту, а князь казнит.

Аще кто пошибаеть боярьскую дочку или боярьскую жону, за сором ей 5 гривень золота, а митрополиту 5 гривень золота; а меньших бояр — гривна золота, а митрополиту гривна золота; а нарочитых людий — 3 рубли, а митрополиту 3 рубли; а простой чяди — 15 гривен, а митрополиту 15 гривен, а князь казнить".

Княжна явно не дешевле боярышни. За которую 10 гривен золотом да казни княжеские. Золотая гривна — весовая, вчетверо тяжелее кунской. А золото в 10-12 раз дороже серебра. В кунах полтыщи и получается.

Так это я ещё осторожничаю. Как дочь меньших бояр впятеро дешевле боярышни из больших, так и княжна раз пять дороже. А может — в десять или двадцать.

Это ваши законы, это вы по ним живёте. Ценители, чтобы получить желаемое, "посрывать цветов невинности", за такие деньги, но по закону, без последствий типа заключения или осуждения, найдутся.

Глава 608

— Так ты хочешь пять сотен?

— Нет. Я хочу получить от тебя то, что я собираюсь получить от неё. Деньгами. Вот сделает кто-то эту девку бабой. Кто-то из здесь сидящих. У местных злата-серебра нет, да и не понесут они его показывать. Отлежится Груня денёк-другой. Да начнёт принимать да ублажать всех мужей добрых. Подряд. Кто заплатит. По десятку-другому за день. В каждый день.

Гул пронёсся по залу. Отвращение, презрение к своднику в моём лице, смешивалось с предвкушением редчайшей редкости, возможности принять в таком, прежде невиданном и неслыханном, деле участие, с оценкой открывающихся перспектив и возможностей.

Интерес у вас есть. А ваши отвращение с презрением, предки предканутутые... да хоть зажуйтесь ими! Человек здесь один, я. А если вы люди, то я нелюдь.

Я здесь всегда нелюдь. Изначально. С самого "вляпа". И все ваши мнения и оценки... интересны мне только... "ресурсно". В смысле: какие ресурсы они могут мне дать. Этика моя осталась там, в третьем тысячелетии. Здешняя — вызывает отвращение. Так что — взаимно.

— Вот прикинь, княже. Тут, в Киеве, войско в восемь тысяч душ. Все при деньгах, все хабар взяли не худой. Здесь тысяча бояр да воевод да начальных людей хоругвенных. Тысяча. Витязей славных, богатырей могучих, храбрецов дерзновенных. И все они пойдут туда.

Я ткнул своим дрючком, который крутил в руках, в сторону выбритого лобка Груни.

— Все. Толпой в очередь. Не за ради красы её несказанной, не за талантами её какими любовными, а от того, что она сестрица вам родненькая. Что в ней ваша кровь. И каждый муж добрый, кусая ей сиськи да щипая ягодицы до синяков, будет себе представлять как он не над девкой слабой восторжествовал, а над всем семейством вашим. Засаживая и заелдыривая аж до матки, ей, девке, беззащитной и бессильной, слушая её стоны да мольбы: ой не надо, ой, отпусти, представлять, как вы, любой и каждый, не на коне резвом, в корзне красном, с мечом подъятым, с очами грозными да словами суровыми, а тоже так. Тихонько постанывает да дрожит и упрашивает, ублажить тщится-старается. Кровь-то та же, ваша, родная.

Все внимательно посмотрели на обнажённую, довольно жёстко, хотя и не афишируемо, зафиксированную девушку. Отметили её безволосость в этом месте. Оценили. От отвращения "фу какое уродство", до восторга "ну них... курва курвущая!".

— Какую, по суждению вашему, люди добрые, мужи опытные, мне цену выставить? За разик? Понятно, что первыми самые горячие, да славные, да богатые прибегут. Про меж ляжек сестрицы вашей покачаться. Помять-потрепать мясцо княжёнское. Покудава оно не заветрилось. Эти-то поболее заплатят. Потом народ поспокойнее пойдёт. Которому с чувством, с толком, с расстановкой надобно. Чтобы приметить да запомнить. Чтобы домой, к своей законной воротясь, обсказать всё обстоятельно. Я, де, тую княжну смоленскую пробовал. Ничего у ей не вызолочено, самоцветами-яхонтами не выложено. Бабёнка молодая, да и всё. У тебя, супруженица моя, даже и не сравнить как лучшее, жарчее да веселее. И лечь в постель со своею венчанной, в любви да ласке. Потому как та боярыня, польщенная мужниным сравнением с великой княжной, под мужем своим расстарается.

Среди зрителей, явно, часть уже представляла своё возвращение в родные пенаты, встречу и намеченную мною ситуацию.

— Ладно, поставлю на круг... по сотне гривен. Вот, гляньте вокруг. Сидят мужи добрые, мужи вятшие. Все при деньгах. Иные и поболее заплатят, чтобы вперёд других на девку залезть. Иные и много побольше заплатят. И таких — тысяча. Итого: сто тысяч. Гривен. Ты мне такие деньги, князь Роман, заплатишь? Кто тут говорил только что: мы сестрицу выкупим? — Ну, выкупайте. Только это не всё, это первая половина. Кроме вятших людей, тут войско наше стоит. Ещё семь тыщ душ. Люди простые, мужи меньшие. Но ныне тоже с хабаром взятым. Да неужто кто из них такой случай пропустит? Которого-то второго в жизни нет и быть не может. Которого и деды-прадеды не пробовали. Домой вернуться, средь селян, соседей своих похвастать, погордиться? Все придут, позалазают. Все. Много не возьму, так, задёшево. Гривен по пятнадцать за разик. Семь тысяч раз. Ещё сто тысяч?

— Довольно!

— Коль довольно, так плати. Полтыщи, которые за первость — прощаю. Однако же и третья часть есть. После Киева чего будет? Как повезут приказчики мои рабыню мою Груньку по Руси Святой, как будут в каждом городке, в каждой усадьбе зазывать-заманивать: а кто ещё не пробовал сестрицы родненькой князя Романа, кто ей ляжки не раздвигал, в дырку не всовывал? Подходи, не зевай, плати да сливай. Годика три поездит Грунечка по отчизне нашей, поподмахивает да поахает. Под всяким на Руси мужем добрым, мужем смысленным, у которого и серебрушка есть, и хуже соседей, которые такой славный цветочек уже пораспробовали, быть не хочет. Как думаешь, князь Роман, сколь серебра соберу? Сто али два ста? Тыщ.

Я снова окинул взглядом собрание. Часть слушателей просто пораскрывала рты, вкушая "планов моих громадьё", проистекающее от устного счёта в условиях полной коммерческой неопределённости. Диапазон цен на сексуальные услуги в исполнении особ княжеского рода на "Святой Руси" не определён, достоверно характеризовать состояние рынка по данному продукту затруднительно.

— Вот, говорят, нет на Святой Руси рудников серебряных. А оно ж вот оно!

Я снова махнул дрючком в сторону животика Груни.

— Вон туда, в ту дырку, пойдёт, потечёт, валом хлынет-покатится семя всего благородства русского, всего народа православного. Как весенняя вода по канавке. По канавище. Весело, полноводно. А оттуда ф-р-р — фонтаном серебро в мою кишеню. Мешками. Только относи.

— Ты — вор! Тебя — имать! Князю — казнить! По "Правде"! По "Уставу Ярославому"!

Бедный Храбрый. Зарезать меня нельзя, а иначе он не умеет. Вот, пытается что-то из законов вспомнить. Только для этого не храбрым надо быть, а мудрым.

— Худые времена настали. Коли князь юный, в законах бессмысленный, о них рассуждает. Сказано в "Правде": "А если уведет чужого раба или рабыню, то платит за обиду 12 гривен". Она — твоя раба? Так что ж ты меня татем охаиваешь? В "Уставе" сказано: "Аще кто умчить девку или насилить...". А я девку не умчивал. Я её купил. На торгу. У гречников. Там с сотню мужей сидели, могут подтвердить. От старшины их свидетельство есть.

Пантелеймон вытащил из сумки и подал вчерашний пергамент от Павсикакия Синопского. Я развернул, показал собранию. Красиво. Заглавные буквы позолочены, шнур витой.

Что дёргаешься князь? Когда-то давно я похожее в Невестино проходил. Когда свою Трифу-гречанку похолопил.

"Я спросил у ясеня.

Я спросил у тополя

...

Была сестра родимая,

Была тебе родимая,

А стала мне... раба".

Можно и у ясеня с тополем не спрашивать — всё на пергаменте написано.

Мстислав кусал губы в ярости, и я счёл полезным пожалеть юного князя

— Я тебе больше скажу. По секрету. И пошибания-то не было. Как её вчера перед купцами на нетронутость проверяли, под свечами при народе растопыривали, так оно и осталось. Не только чем, даже и пальцем единым сестрицы вашей не коснулся. Даже за ручку не держал. Скажи кому, что девка ночь со "Зверем Лютым" на одном дворе провела, да так девкой и осталось — не поверят. А всё заботы, всё нужды государевы. В гору глянуть некогда. До чего дело дошло: даже и сестрице вашей... так это — заелдырить по-взрослому — часу нет.

Мои сильно демонстративные попытки изобразить старческие причитания по поводу захлопотанности, вызывали ещё большее озлобление смоленских князей.

— Много хочешь. Сбавь цену, Воевода.

— Тю. Не забота. Я ж с пониманием, со всей душой и к согласию устремлением. Нет денег нынче? — Давай в рассрочку. Сколько Смоленское княжество дохода даёт? Тысяч десять в год? Отдай мне свой удел, князь Роман. На тридцать лет.

— Что?!

— Что "что"? Выкупи сестрицу родную. Душу и тело её. За блага тварные, мирские. Что удел? — Пыль земная. А душу чистую, невинную, родную тебе — спасёшь. Отдай, а? На время.

Я, пожалуй, ещё бы поиздевался над смоленскими князьями. Поописывал бы в деталях какие-нибудь непристойности, которые предстоит пережить Груне. Типа обслуживания обозников, холопов или инородцев. Детализировал бы гигиенические процедуры, уместные при таком конвейерном применении. С упоминанием периодически возносимых молитв девических к братикам родненьким. Молитв безуспешных, ибо сердца у братьев каменные, сочувствия к бедняжке не имеют.

Опыт Бряхимовского похода и применения там Новожеи дал ряд реалистических деталей, которыми можно расцветить повествование. Для вкуса и запаха всем присутствующим.

Но Груня меня тревожила, ей было нехорошо. Нужно заканчивать представление, и я резюмировал:

— Итого: отбить её у меня — вам бесчестие. Украсть — опять ваше бесчестие. Выкупить её вы не можете. А оставить у меня — вам бесчестие. Чтобы вы ни сделали, по закону или против него — смерть чести. Вот она, стыдность ваша, стоит, гольём своим светит.

Патриархальность, итить её демократически. Глава дома несёт полную ответственность за членов семьи. Он обязан их защищать. Не можешь? — Слабак. Слизь гонористая.

Доходит? Мои расчёты приблизительны, можете подвигать их в ту или в другую сторону. Важно не то, что эту девчушку будут сношать толпы бородатых потных мужиков, не то, что она станет "курвой Всея Руси", а то что она ваша сестра. Ни оставить её в таком состоянии, ни вывести из него — вы не можете.

— Однако же не хочу множить вражду с князьями русскими. Я с глубоким уважением относился к отцу вашему, к Великому Князю Ростиславу. Посему подскажу выход.

Народ затих.

Это как это? Ванька-лысый загнал смоленских князей в полную ж... Беспросветную. Безвыходную. Глубоку-у-ую. Ситуация всеми понята, обдумана, прикинута. Да нет там выхода! Всё ж понятно! Дерьмо, в смысле: бесчестье, со всех сторон. Везде. Надолго. Хлебай и прихлёбывай. Или мы чего-то... не догоняем?

— Если вы не можете сохранить честь по закону, то смените закон.

Смысл фразы стучался в мозги присутствующих, но ему упорно не открывали.

— Отмените холопство. Здесь и сейчас. Если сделаете это — она (я ткнул дрючком в сторону Груниного лобка) становится свободной. И, как и положено девице в её возрасте, возвращается в родительский дом. Под власть старшего в семье. Под твою власть, князь Роман. А если нет... Русь — вся! — будет плевать вслед вам, будет насмехаться на князьями бесчестными. Которые не смогли избавить родную сестрицу от срамного дела, защитить её. И очередной добрый молодец, заливая семенем своим её ляжки будет крякать радостно: Ух, хорошо пошло, будто братьям её засадил-зашпандорил.

Благочестник молчал. Только чуть дрожали блики света на его наперсном кресте, да отстранённо шевелились пальцы, перебирая брусочки чёток. В одно ухо ему яростно что-то шептал Рюрик, с другой стороны искоса мрачно поглядывал Ропак. Попрыгучик, оказавшийся чуть в стороне, наклонив голову, внимательно разглядывал меня. Примеряется, змея подколодная. Как убивать меня будут.

Наконец Роман вскинул глаза, старательно не глядя на меня, повернулся к Боголюбскому, произнёс:

— Холопству на Руси не быти.

Они сидели довольно далеко друг от друга. Но никакие родственники, братья-племянники не мешали им смотреть. Глаза в глаза. А мне видеть. Появившийся, едва заметный торжествующий прищур Боголюбского, чуть заметный горько-злобный оскал Благочестника.

Благочестник вспомнил, всё-таки, под взглядом Боголюбского, этикет, и уточнил:

— Ежели на то будет воля твоя, Государь.

Андрей медленно отвёл глаза. Осмотрел зал. И негромко, но очень слышно спросил:

— Скажет ли кто противу слов князя Романа?

И — тишина.

Так, по воле князя Романа, отменено было холопство на Святой Руси. Про то ныне много пишут, да не говорят, что воля та визжала и корчилась. На огне вселенского, всерусского стыда, разожжённого мною под честью его.

Скажи кто сейчас, перед этой обнажённой девушкой: "Нет! Так спокон веку ведётся! Пусть будут на Руси холопы да робы!", как все поймут однозначно: чудак готов голову под мечи смоленские подложить, но княжну обесчестить. Уже не спор "за Боголюбского" или "за Благочестника", а "за похоть без стопоров".

Все молчали. Вдруг прорезался епископ Смоленский Михаил:

— Дело-то не простое, с бухты-барахты не сделается. Надоть подумать, обсудить, указ написать, на торгу объявить.

— Само собой, господин епископ. Да только девка эта, покуда ты думать будешь да словеса подбирать, у меня пока останется. В робах. Со всеми вытекающими. И в неё, вон туда, в пещерку промеж ляжек, втекающими. Тебя тоже в очередь записать? А указ у меня с прошлого раза написанный лежит.

"Прошлый раз"... Не забыли? Как вы тут дружно надо мной насмехались. — Я — не забыл. И вам забывать не советую. Про то, как прежде насмешничали и как ныне дело вывернулось.

Пантелеймон подал вынутый из сумки свёрнутый в трубочку "Указ об уничтожении холопства на Руси". Ещё во Всеволжске составлен, раз шесть переписан. В прошлый раз, когда я, поминая Второзаконие, просил князей отменить рабство, а меня всей толпой мало не в выгребную яму... чуть не порвал с досады. Теперь как найденный.

— Вот указ, Государь.

Я подошёл к помосту, подал свиток слуге, тот с поклоном вручил Андрею. Боголюбский, не разворачивая, снова оглядел собрание.

— Так что? Нет никого, чтобы против сказал?

Народ безмолвствовал. Только попукивал кто-то. Но пытался сдерживаться.

Тогда-то стукнул посохом своим в пол Государь и Великий Князь Всея Руси Андрей Юрьевич и объявил:

— Быть по сему. Делай.

Ну, я и сделал. И по сю пору делаю: жизнь-то меняется, надобно и законы к ней приспосабливать.

А начиналося оно... давненько. Ещё в первый год мой в Пердуновке, с маленькой заботы, ныне и сказать смешно: как вдовам с сиротами доброе жильё по-умному отдать.

Забавно. С одной отсечённой груди древней левантийской девочки Святая Русь — Государя обрела. От вида гладенького лобка другой — от холопства избавилась. Баба гольём — великая сила, страны и народы на уши ставит. Ежели, конечно, по уму применить.

"Указ" привёл Боголюбского в бешенство. Ибо общая фраза — "холопство отменить" — была мною детально развёрнута в ряд норм, не сразу ставших приемлемыми. Но уступать я не собирался, а он не мог сдать назад.

Норма Второзакония, об обеспечении отпускаемого раба пропитанием была расширена, по нашему климату, одеждой и обувью. В текст вбито скандальное утверждение о том, что вольноотпущенник получает в собственность "обычно используемое имущество". Один забирал коня: я на нём обычно езжу. Другой брал землю: я её обычно пашу. Норма о продолжении рабства: "прибей ухо к двери" — отсутствовала, вводилось обязательность составления письменного ряда на срок не свыше шести лет.

Полностью ликвидирован институт долгового рабства: прежде неисправимого должника продавали. Как самого, так и его семейство. Ликвидировались закупы. Вообще, как явление. Вводился запрет на вывоз рабов из Руси. А поскольку я уже, по опыту разгрома караванов на Стрелке, понял, что часто понять зачем человека везут на чужбину, невозможно, то введён просто запрет на выезд людей из Руси. Всех, кроме как по воле государя.

Наоборот, ввоз рабов на Русь, в гребцах или прислуге чужеземных купцов, означал их немедленное освобождение. "Воздух Руси делает человека свободным". Тоже уже проходил на Волге.

Конечно, мне не любо, когда русских мужиков продают куда-нибудь на галеры египетские. Но важнее другое. В стране примерно две тысячи боярских усадеб, в каждой, примерно, три сотни душ разных полов, возрастов и национальностей. Половина из них в ошейниках или браслетах рабских. Рабов разных на Руси тысяч триста-четыреста. В производстве хоть чего — доля малая. Кроме одного — власти. Они — основа власти боярской на Святой Руси. Эту власть "Указ" не разрушил, но сильно покачнул.

Не все, очень не все, ушли от своих господ. Воля... место опасное, страшно там с непривычки. Но кто хотел — смог, а кто и не хотел, а поглядевши — осмелился. Бывший холоп мог уйти на версту в деревеньку, в городок чуть дальше. А мог и ко мне, во Всеволжск.

Самим боярам пришлось думать. Отказ от сбора боярских хоругвей давал им облегчение, которым они могли воспользоваться. Если сами могли меняться.

Свобода? — Какая свобода?! Девочка, там до свободы... как до царства небесного на карачках. Мы отсекли лишь самые крайние формы. Человека нельзя продать на торгу. Иное...? — Договорные отношения. Мы все себя продаём, время своё, жизнь единственную. Нельзя завещать, заложить, обменять на иное имущество. Нельзя убить просто по капризу. Конечно, убить можно. Но не рабовладельцу, а по закону, по воле государевой.

Форм несвобод много. Оставались сословность, родовитость, патриархальность. Государство, закон, общество... это всё несвободы. Но чуть иначе.

Надо было это новое понять, покрутить, к жизни применить. Многие бояре приходили ко мне в недоумении:

— А вот же полон взятый. Отпускать?

Приходилось объяснять очевидные вещи. Что полон — пленники. Ты не можешь их продать. Но поставить в работы, расселить в вотчине — тебе никто не запретит.

Одни начинали думать, находить новые пути, поднимались. Другие... злобились.

Андрей объявил решение, я вернулся к девке. Забрал у Пантелеймона плащ, накинул на замёрзшую Груню. Её трясло. Только и успел шепнуть на ухо:

— Ничего не бойся. Если что — беги. Ко мне. Чем смогу — помогу.

Мы оба представляли её будущее. Она, может быть, ещё на что-то надеялась, а я чётко понимал — монастырская келья. Благочестник, чисто из благочестия и для благолепия, спрячет свой позор, своё бесчестие поглубже. Чтобы никто не видел, чтобы никто не вспомнил. О его унижении.

Жёсткий устав, сырые каменные стены. Молитвы. Часы на коленях на каменном холодном полу. Никаких посторонних людей, ни одного слова, кроме молитвы и необходимого "да/нет". Посты, постоянный голод и холод, бесконечное рукоделье, изнурительная работа, непрерывный надзор. Обиды, унижения, ущемления. Одиночество посреди враждебности. "Церковный дом" в карцерном варианте пожизненно.

Не бывать ей княгиней рязанской, не будет у неё множества сыновей, невесток, внуков. Не будет удивительно долгой, для "Святой Руси", жизни. Не будет ужаса пылающего, гибнущего, ставшего родным, города и сабельного удара чужеземного батыра в конце.

Простуда, кашель, жар, смерть. В ближайшую зиму. В достопамятной мне "Параскеве Пятнице" в Смоленске. Где приняла за меня страшную смерть моя Варвара.

Тут прибежала челядь смоленских, замотали, подхватили, потащили на выход. Даже и ошейник снять не успел.

Боголюбский распустил совет и позже, после часа злобного шипения по части моего законопроекта об отмене холопства и попыток побить меня посохом в кулуарах, подвёл итоги:

— Хер-рня. Такой закон, другой... Но умыл ты ростиславичей славно. То они над тобой торжествовали, а то ты их мордой в дерьмо. Славно. Круто. Твой верх. Битый-топтаный, а выкрутился да возвысился. По твоему вышло. Долбодятел. Правду сказал. Выдолбил. Умом пересилил. Над ними всё войско насмешничать начнёт. Что ни скажут, всяко слово их — брехня да глупость. Ух, как хорошо. Теперь пасись. Им теперь твоя смерть — мало. Им теперь позор твой нужен.

Он не спрашивал: как так получилась, что Груня попала мне в рабыни? Именно она, именно сейчас. Не знал и не хотел знать. Посматривал недоверчиво: все ли концы я убрал? Или смоленские раскопают "неопровержимые доказательства", как я втолковывал недавно Михалко по делам Руянским?

У меня же оставался должок.

— Государь, надо с уделами как-то определяться. Это дела твои, но, по суждению моему, тебе — твой Владимир. Перепёлке — Киев, Благочестнику... Смоленск, Ропаку — Новгород. Владимир Волынский — Добренькому. Как меж отцами вашими сговорено было. А Мачечичу — Луцк.

— Что?! Этому... хвосту драному... такой город?!

— Да. Земли мятежные, Волынь да Новгородчину, раздробить. На пять-семь уделов каждую. И поставить туда князей напрямую. Тебе поставить. Рюрика и Давида с Овруча и Вышгорода туда перевести. Племянников своих — туда же. Князей у тебя маловато. Хорошо бы Живчика в Переяславль поставить.

— Во как... А я думал — ты с ним в дружбе.

— В дружбе. В Переяславле стол повыше, чести больше. И сам он — князь добрый, воинственный. Польза будет. А Рязань себе забери. Или мне отдай.

— Ишь ты...

Самое главное дело Великого Князя — расстановка кадров. Не "подбор" — что выродилось, то и есть, а рассадка по столам. В этом поле, помимо относительно понятных экономики, воинской силы, личной преданности, густо идут наследственные, родовые представления, соображения чести, "высоты стола". И, конечно, решения Любеческого съезда. А ещё та странная ситуация, в которой мы оказались: нет князей. Ставить или подтверждать княжение можно только тем, кто принёс присягу государю. Свободных, безудельных среди них, при моих планах — просто мало.

— Иди.

— Иду. А Луцк — Мачечичу.

Связка: Агрипина Ростиславовна из Вышгородского монастыря — Любава Дмитриевна оттуда же — сын её Мачечич в Луцке... Это настолько очевидно, что Боголюбский, наверняка, просёк сразу. Но унижение смоленских князей — важнее. Так что ни сыска, ни спроса он не вёл. Да и с чего бы? — Исковые никто не подавал.

Мало годных, мало присягнувших, мало вообще рюриковичей. А простых бояр ставить... чревато. С такой формой кадрового голода я прежде не сталкивался. Как в пароксизме политкорректности:

— В коллективе должны быть два негра. У нас один. Вася, завтра приходишь на службу весь в гуталине. В чёрном.

Рюриковичи — не грибы, после дождика толпами не вылазят. И чего бы тут уелбантурить?

Решение сыскалось через месяц. Как часто у меня — скандальное. Точнее: Боголюбский принял своё скандальное. Попытавшись меня "нагнуть". А я ответил. Своим. Отчего пришлось и всей Руси "нагибаться". О чём позже скажу.

Выскочил на двор, уж собрался на коня да до дому, как заприметил в толпе стоящих бояр Попрыгунчика.

Князь Давид, в отличие от двух самых старших братьев, ростом не велик, не дороден, в одежде не блескуч. Высмотреть его в толпе непросто. Но вот, попался на глаза.

Я не пропустил мимо ушей предупреждение Боголюбского о новом витке злобы, о новой фазе охоты на меня. Сегодняшний их позор, показанная мною их слабость в деньгах, власти, уме... в неспособности защитить честь свою — немедленно уменьшило число их сторонников. Даже их собственные люди усомнились в удаче ростиславичей, в их победоносности, в милости Богородицы. Ядро их прихлебателей сжимается. И — крепчает. В своей злобе, в ненависти к Ваньке-лысому.

Истребить — не могу, слишком их много. Но можно попытаться расколоть.

"Каждый Таинственный остров взрывается изнутри".

Этот островок рюриковизны надо как-то... приподвзорвать.

— Пантелеймон. Князя Давида Ростиславича видишь? Подойди, поклонись и скажи вежливо: Воевода Всеволжский желал бы перемолвится с князем накоротке, под рукой. Не соблаговолит ли князь навестить скромную усадьбу Воеводы дабы попробовать наших походных небогатых угощений?

Дистанция — шагов тридцать. Всё та же площадка, выложенная белым камнем, где я Бастия угомонил. Пантелей сбегал, передал, прибежал назад:

— Не. Благодарствует, но не. Сам зовёт. Ну, вроде: на откушать в усадьбе князя Давида.

Клинч.

Когда-то давно в Елно я грустил о том, что просто подойти к вятшему, просто сказать накоротке пару слов елнинской посаднице невозможно. Важное — тайно. Пока ты не сказал важного — тебя не подпустят. А когда сказал... вокруг куча слуг. И всякая тайна становится общеизвестна.

Здесь хуже. Здесь определившиеся давно отношения крайней вражды, стремления к моей смерти ещё с моего побега из Смоленска. Ни он, ни я на чужую территорию не пойдём, за чужой стол не сядем. Слишком много разных... бяк мы ожидаем друг от друга. И как в таких условиях договариваться? Я покрутил головой.

— Вон Десятинная. Мои и его люди пройдутся вместе по храму, всех выгонят. Идёт?

Он может меня послать. Просто. Может — с выподвывертом. Я в положении просителя — он может гонориться и кочевряжиться.

Но — любопытство.

Может подстроить мне ловушку. И ждёт такого же от меня. Проще забить и отодвинуть.

Но — любопытство.

Победитель упрашивает побеждённого о переговорах. Какие-то уступки, предложения? Измена Боголюбскому? А зачем ещё — "под рукой"?

В РИ именно к Попрыгунчику придут киевские бояре-предатели. В моей АИ этого не случилось, но человек-то... виден.

"Любопытство сгубило кошку" — почему бы этому же свойству не "сгубить" и голокожую обезьяну?

Изменник может быть тупым, организатор измен — всегда любопытен.

Охрим с моими и вышгородским гриднями прошлись по храму, выгнали всех в нём обретавшихся. Заперли боковые двери, поставили снаружи парные посты, распахнули перед нами главные ворота между постаментами херсонесских коней. И захлопнули за нами.

Мы шли рядом, по каменным плитам пола громко лязгали его остроги. Дойдя до середины я перекрестился на иконы и свернул влево, в притвор св. Климента. Уселся там на скамью.

Попрыгунчик прошёл дальше, постоял на коленях перед алтарём. Приложился, перекрестился и вернулся ко мне.

— Присаживайся князь. В ногах правды нет. Посидим-побалакаем. Под присмотром крестника моего, Климента Римлянина.

— Крестника?

— Ага. Антоний Черниговский пытался мощи святого спрятать, чтобы нам, воровского князя сокрушителям, Киева разорителям, не достались. Да со мной повстречался. Вот и лежит ныне глава святомученика на своём месте, в святом храме, народ православный радует.

Наверняка знает. Но удивление... обозначено.

Попрыгунчик внимательно осмотрел место, скамью, стену за спиной. Сел на дальний от меня край. Вопросительно посмотрел на меня. Типа: Ну и?

— Понять хочу тебя, князь Давид. Чего ты хочешь, к чему стремишься. Мы с тобой уж встречались прежде. Лет девять назад в княжеских хоромах на Смядыни.

Он удивлённо уставился на меня. Пришлось напомнить и ту бабёнку-раскладушку, с рогатым орнаментом по подолу, которую Попрыгунчик тогда на столе раскладывал, а я мимо проходил. И как он за мной гонялся, пока местный толстый придурок не оседлал здоровенный поднос и не использовал стиль скоростного спуска на сноуборде по лестнице. Без "сноу", но с качественным стопором в форме — "фейсом об тэйбол". В смысле: в ступеньку лестницы. А Попрыгунчик, он тогда прыгать был горазд, вздумал на бедняге в чехарду потренироваться. Прыгнул. И нашёл свой собственный ограничитель. В виде дубовой двери.

Вспомнили и мелочь мелкую, но в здешних краях важную: именно Попрыгунчик вручал "гривну и шапку" — знаки боярского достоинства Акиму Яновичу Рябине в Смоленске. Я тогда, типа, спёр частицу Креста Животворящего у Евфросинии Полоцкой для Благочестника. Тот заплатил: подтвердил боярство Акиму, увеличил вотчину, добавил льготных лет. Но самому принимать клятву Акима не соизволил.

Ритуал проводил Давид. Который вздумал, после церемонии, оттаскать меня за уши. А я его за... гениталии. Кафтанчик, знаете ли, у молодого князя коротковат был, не защищал "дар божий". Пижон.

Вспомнил мельком, похихикал на забавами детскими.

Вспомнил и младенца той женщины, с характерным именем Судислав. Как там мальчик поживает? — Помер. И мать его тоже. Муж её, тысяцкий смоленский Бонята Терпилич, отошёл от дел, доживает век свой в вотчине. А какие тогда в Смоленске интриги закручивались! Я ж тогда чуть не сгорел на пожаре! Помимо разных других... поводов для преждевременной и скоропостижной.

Сколько лет прошло. Кто уже не живёт, а кто живёт, но не так.

— Да уж. А ты, княже? Ты чего от жизни хочешь?

— Жизни человеческие в руце божьей. Наипаче всего желаю я соблюсти душу в праведности да встретить свой смертный час исповедовавшись и причастия святого вкусив. Дабы предстать пред судом Всевышнего очистившись от грехов, с надеждой на безграничную милость Его.

Класс! Это говорит один из самых успешных изменников, предателей, интриганов, диверсантов, организаторов убийств "Святой Руси"!

Самое главное для христианина — успеть покаяться. "Вскочить в последний вагон". А до того... "что хотИшь — то и воротИшь". Вот почему так Варвару Великомученицу почитают: она защищает от внезапной смерти, от опоздунизма в покаянии.

Мда... Слова знает. Ритуальные. Если он в этом и останется, то я зря время теряю.

— Прозревать грядущее доступно лишь Всевышнему. Впрочем, слово это глупое. Ибо Господь не прозревает, а помнит. Он же Творец. Однажды, в минутку творения, сотворил мир. И твою судьбу среди прочих. Ему довольно вспомнить, как он тогда рявкнул "Да будет свет!", и вмиг явятся ему заложенные в ткань бытия в начале времён и твой полёт по лестнице до двери дубовой, и поднятые и раздвинутые ляжки той бабёнки на столе. И всё прочее. С тобой ещё не случившееся. Я же со своим хилым умишком, который с всезнанием Всевышнего и рядом не стоял, могу лишь делать туманные и сомнительные предположения. О твоём, как мне кажется, будущем.

"IMHO" знаешь? — Вот и ставь перед каждой моей фразой.

Попрыгунчик вежливо изобразил на лице лёгкую заинтересованность. Слухи о моём "пророкизме" до него, конечно, доходили. Не поверил. И я буду излагать, пока, чисто по логике, по знаниям очевидным, приводящим к выводам общепонятным. Но не высказываемым.

— Ты родился русским князем. Едва ты впервые увидел свет божий, раззявив ротик издал крик первый, как уже явилась цель твоя: удел. Свой. Побогаче. Стол. Повыше. В ряду русских княжеских столов. Нужды растущего тела человечьего толкали тебя к еде и питью, позже — к женщинам. К дорогим коням и одеждам. Кипение юношеской крови в жилах с годами слабело, цацки и прикрасы стали привычными. И вылезло главное. Изначальное. Цель. Удел. Княжий стол.

Попрыгунчик внимательно слушал.

Я никак не мог определить: слышит ли он меня. Доходит ли до него смысл моих слов, или он просто изучает. Меня, мою манеру, мои умопостроения. Можно слушать сказанное, можно — сказителя.

— В четырнадцать лет отец послал тебя княжить в Новгород. Но новгородцы тебя выгнали. В семнадцать — сел князем в Торжке. И снова новгородцы заставили уйти. Четыре года назад стал князем витебским. И через год пришлось отдать город. Теперь ты князь Вышгородский. Надолго ли? Твоя судьба — князь подручный. Отец, брат, Жиздор... то дают удел, то отнимают. Такая... затычка. По чьей-то милости. А годы-то идут. Прежние яркость чувств, надежды юношеские... Что дальше? Ты бегаешь, суетишься, стараешься. Выворачиваешь мозги, ночами не спишь, придумывая способ победить очередного врага. А результат? — Какой-то русский город. Грязные, злые, грубые люди. Нищие, серые, постоянно горящие в пожарах, мрущие с голода. Ты сидишь на княжьем крыльце. Судишь свой княжий суд. Моросит обложной. Серо, мокро, тоскливо. Два оборванных мужичка таскают друг у друга мокрую облезлую тощую овцу. Рассуди нас, княже. И ты делаешь своё главное княжеское дело — рассуживаешь. Ничтожный спор ничтожных людей о ничтожном предмете. Это твоя мечта? Это то, к чему ты стремишься всеми силами своей души, своего ума? Это предел твоих мечтаний? Ты ни на что большее не годен? Обманывать ради серебрушки? Резаться ради плащика? Неужели вся твоя жизнь пройдёт в этом? В бесконечных попытках залезть чуть повыше в этой нищей, грязной, холодной стране? А годы идут. Ещё десять-двадцать лет и красные сапоги к красному корзну уже не только не будут радовать, но и на больные ноги не налезут. Что тебя ждёт? Смоленск как вершина мечтаемого? После смерти старших братьев? Ты уже мечтаешь об их смерти? И что там? Смоляне тебя не любят. Какие-то глупые споры с наглыми, упёртыми, жадными вечевиками? Которые за барана готовы и сжечь, и зарезать? Которые будут кланяться тебе в ножки и плевать в спину. А при случае и ножом в бок или топором по голове... У тебя уже сыновья растут — и им такоже? Ты этого ищешь, князь Давид?

Попрыгунчик сморгнул. Откашлялся. Хмыкнул.

Глава 609

— Ты столь ярко описал мою судьбу, что аж взгрустнулось. Но не печалься — свой путь я выбираю себе сам. По милости божьей.

— Я рад. Что сам. Но и сам может выбрать только то, что видит. А пути, которого не видишь — и выбрать не можешь. Поэтому я хочу предложить тебе иную дорогу жизни. Каковая, по суждению моему, куда более подходит по талантам твоим.

— Ишь ты. И какова же она?

— Юг. Море. Тёплое, синее, бескрайное. Белые скалы на берегу. Ослепительные своей белизной. Ленты сползающей по утёсам зелени. Буйной, яркой. Воздух. Запах соли, запах моря. Зеленоватые валы воды. Медленно накатывают на берег. Откуда-то из-за горизонта. Неторопливо. Вечно. Тепло. Тёплая вода, тёплый воздух. Тяжёлые шубы, овчины — снять, забыть. Легко. Лёгкая ткань скользит по телу. Женщины. В разном полувоздушном. Легко снимаемом. Снял — а она не мёрзнет. Она, голенькая, томно изгибается и тянется тебе навстречу. А не стучит зубами от холода, покрываясь пупырышками. Положил и любуйся. Вот она вся. В тёплой воде, на теплом берегу, в тёплом воздухе южной звёздной ночи. Всегда. Везде. Ты даже вообразить не можешь насколько везде. Золотые купола церквей. Не этих, недавних, скромных, а тех древних, роскошных. Архангелы под куполом Святой Софии. Мозаики. В куполах, барабанах. На стенах. На полу. Краски, не выцветшие за тысячу лет. Камни, по которым ходили древние императоры. Вот стоит твоя нога. На том же месте, на том же камне, где стояла нога императора Константина. Создателя Второго Рима. Дворцы. В которых тысячу лет собираются самые мудрые люди Ойкумены. Где принимают решения, по которым невыразимое число людей, и мы тоже, живём и ныне. Воздух, напитанный тысячелетним настоем знаний, славы, страстей. И ты им дышишь. Видишь те же дома, которые видели те, великие, славные, праведные. Ходишь по тем же улицам, что и они ходили. Кони. Широкогрудые капподокийцы, высоченные фари, резвые арабы. С нашими тарпанами... Женщины, белые, рыжие, смуглые, чёрные... С грудями всех форм и размеров, круглыми и продолговатыми, с дерзко торчащими сосками или покорно укладывающимися прямо в твои ладони, с бёдрами, вызывающими предвкушение наслаждения... на любой вкус. Воспитанные в умениях, накапливаемых и сохраняемых тысячи лет. Умениях — доставить удовольствие мужчине. Это не та "настольная раскладушка" с рогами по подолу. Удивительные вещи со всего мира. Из Персии, Индии, Чапанго. Плоды, пища, приправы, которых ты здесь... никогда в жизни.

— Красиво говоришь. Завлекательно. К чему это?

— К тому, что это всё может стать твоим. Ты увидишь, попробуешь, ощутишь. Узнаешь вкус и запах. Это станет твоим знанием, опытом. Тобой. Или — не станет.

— Хм... Объясни.

— Всё просто. Государь отправляет брата своего Всеволода в Иерусалим. Взять в жёны тамошнюю принцессу Сибиллу. Ты слышал об этом?

— Что-то где-то краем уха... А с чего это Боголюбский брата младшенького в такую даль...?

Сохранение тайны в кругу русских князей — чистая иллюзия. Но насколько ему известен весь мой многофазный план...?

— Это неважно. Важно то, что у Святой Руси, у Государя появились существенные и длительные интересы в тех краях. Во всём Большом Средиземноморье.

— Ишь ты. И насколько оно... "большое".

— Большое. От Лиссабона до Басры, от Кавказа до Эфиопья.

Про эфиопов он слышал, про Лиссабон — нет.

— Интересы — существенные и длительные. Нужен человек, который их там будет... представлять. "Там" — в Царьграде и Иерусалиме, Антиохии и Александрии, Дамаске и Риме. Человек немалого ума, особенных талантов, выдающихся душевных сил. Ты.

Вот тут Попрыгунчик и рот раскрыл. Как-то такой замах, даже при весьма высокой его самооценке, несколько... чересчур.

— "Чрезвычайный и Полномочный Посол". Человек, который войдёт в тамошние земли и народы, узнает жителей и властителей, подберёт к ним ключики, привяжет верёвочки. И будет подёргивать. Святой Руси на пользу. Жить, как ты понимаешь, придётся в Царьграде. Там столица мира, туда сходится всё. Там, в самой сердцевине, и должно сидеть русскому послу. Жить придётся... по-вельможному. Не высовываясь. Но чтоб на уровне. Иначе разговаривать не будут. На празднованиях разных — вовсе не в первом ряду. В третьем-пятом. Но чтобы все, кто впереди — первыми кланялись. Само собой — только с глазу на глаз. А иное зачем? Для показа? Власть, княже, вот цель. Не власть судьи в споре о драной овце, а власть над половиной мира. Власть не видимая, не парадная — реальная, истинная. Твоя.

Аж горло село. Попрыгунчик неотрывно смотрел на меня, но, явно, не видел. Какие-то картинки из древних книжек, яркие краски заглавных букв, рассказы путешественников, привозимые оттуда вещи... всё это калейдоскопом неслось перед его мысленным взором, взбудораженным, вырвавшимся из-под постоянно пресса повседневной рациональности.

— Брешешь...

Я устало пожал плечами.

— Лжа мне Богородицей заборонена. Про то все знают.

Он резко, будто вспомнив, что мы и кто мы, зло спросил:

— Так что? Мне к Андрюшке в сеунчеи идти?

— Не в сеунчеи, а в послы. Чрезвычайные и Полномочные. В одного-единственного. Другого такого... не предвидится. И не к Андрюшке, а к Государю. Для служения "Святой Руси". А ежели нет... Ты, князь Давид, по суждению моему, многими потребными для такого места талантами господом нашим облагодетельствован. Но коли хочешь, чтобы твои таланты втуне пропали, в этой сырости да серости прокисли-вымокли... насильно мил не будешь. Придётся другого поставить. Тоже князя-рюриковича. Есть на примете. Послабее, конечно, но коли ты не схотел...

— Погоди.

Всё-таки, я пробил его самообладание. Он сидел на скамейке, схватившись за виски, пытаясь найти решение. Первая реакция в духе: лжа, вздор, хрень, чушь несусветная, рвалась с его уст. И тут же давилась. Он слишком много знал. Он, я уверен, знает об обоих моих планах — Крымском и Руянском, о постоянно повторявшихся при их обсуждениях таких же возражениях. Которые мною последовательно обламывались. Продуманностью, знаниями.

"Этого не может быть! Потому что не может быть никогда! Это ж все знают!".

И простенький вопрос: почему? Обоснуй.

Чтобы обосновать опровержение нужны не меньшие знания, чем для обоснования доказательства. А их нет. Тема из фактологии, из логики переходит в поле "верю/не верю". Но лжи нет и быть не может — по Богородице.

Есть страх. Неизвестного. И любопытство. От того же. Есть личная неприязнь. Ко мне. И репутация. Моя. Человека, который вот от него, лично, убежал. Да ещё и лбом в дубовые двери послал. И многое другое. Включая смерть Жиздора, взятие Киева, венчание Государя, избрание митрополита, сегодняшнее унижение ростиславичей, уже торжествовавших полную победу надо мной...

— Н-ну... положим... я скажу "да". И что?

— "Положим" мне не интересно. Я с этим ничего сделать не смогу. А вот если прямое "да", тогда я иду к Боголюбскому и прошу поставить тебя на это место. Это по нынешним делам.... непросто. Но я буду просить. За тебя. Если... Если он соглашается, то ты примешь присягу, которая должна быть при поступлении в государеву службу. И тогда я смогу рассказать тебе подробно. Первое дело — поехать в Иерусалим, сватом Всеволода. Вы же дружны? Вот и высватаешь ему принцессу. Дальше... Расскажу. Что и как мы хотим, что можем посоветовать. Помочь. А делать — тебе. На твой страх и риск. Потому как, сам понимаешь, отсюда, с Киева, дела Иерусалимские... да даже Константинопольские, видать смутно, команды командовать — глупо. Сам, княже. Тебе это дело самому тащить. На своих плечах.

Попрыгунчик, в отличии от Благочестника, например, не боится брать на себя ответственность. Ему не дают, а так-то он сам постоянно лезет во всякие... приключения.

— Та-ак. А ежели я, к примеру, вдруг соглашусь. То какое мне содержание положат?

Я оторопел и расхохотался.

— Ну, ты, князь Давид, насмешил. Будто поварёшка в богатый дом наниматься пришла. Ладно. Первое. Собирай спешно караван. Пойдёшь вместе с Кирилом и Всеволодом. Правило то же, что у них: всё что тебе надо — только скажи. Из доли моей или государевой — получишь. Аккуратно смотри по людям своим. Их там подкупать, совращать, пугать будут... не по-детски. Ненужный хабар, полон — сбрось. Хоть почём. Что из Вышгорода взять — решай быстро. Остальное там, тебе нужное, собрать, упаковать. Чтобы чужие приказчики могли через год в следующий караван тебе отослать. Не жадничай. По секрету: мы меняем правила торговли с ромеями. Это тебе будет немалый кус забот. И, само собой, кое-какая долька обломится. Вот и прикинь. Хоть бы сотая часть от всего тамошнего торга русского... От всего. Тебе как? На хлебушек не хватит? Не морочь голову по ерунде. Ты мне там нужен дела решающий. А не нищим на паперти подаяние выпрашивающий.

Он снова запустил пятерню в затылок. Посмотрел на шкатулку с мощами св. Климента, на мозаичные круги на полу, под которыми похоронены Креститель и жена его.

— Ну, ладно. Иерусалим, сватовство. Сбегал на минутку, сделал дело. Ну, свары там какие торговые поутишил. А дальше? Через год-два — всё, не нужен стал? И куда тогда? Под лавку в пыли валятся?

Забавно. Он меня "колет". Я же сказал, что "интересы — существенные и длительные", но назвал только одну, ближайшую задачу. Теперь он пытается расколоть меня на "весь спектр", не принимая на себя обязательств. Что ж, Попрыгунчик, прыгнем подальше.

— Хороший вопрос, княже. Далеко думаешь. Так ведь и я вдолгую играю. То, что скажу — только тебе. Вздумаешь пересказать — отопрусь, не было.

Суждения простые, понятные, мирские — кончились. Теперь аргументация пойдёт из сверх-знания, из "пророкизма".

Я сосредоточился, передёрнул плечами, уставился на мозаичный круг над прахом Крестителя. Размеренно, неторопливо сообщил:

— Пройдёт лет десять. Или двенадцать. Все люди смертны. Преставится и император ромеев Мануил Комнин.

Попрыгунчик перекрестился, а я, не взглянув на него, продолжал "прорекать будущее":

— В этом году императрица родит. Мальчика. Назовут Алексеем. Вторым.

— Что?! Как?!

— А уже и ждать перестали? — А оно вот. В сентябре этого года. Как? — Как обычно женщины детей рожают. Последствия этих родов... для Византии, Венгрии, Палестины... сам представишь. И ты, уже знающий от меня, там, возле самой сердцевины событий... Этой весной сам увидишь. Потому что знаешь — на что смотреть, чего ждать. Впрочем, ты ещё не сказал "да".

Что, Попрыгунчик, подпрыгивать начинаешь? Весной оказаться в Царьграде, преподнести подарки, быть не просто первым, а нулевым... это можно так обыграть, так подняться...

— Придёт срок и Мануил умрёт. Одиннадцатилетний мальчик назовётся басилевсом. Но управлять он не может. Регент — его мать.

Я чуть откинулся к стене, поднял глаза к куполу и процитировал:

"Это женщина очень красивая и даже чрезвычайно красивая — словом, необыкновенная красавица. В сравнении с ней решительно ничего не значили и всегда улыбающаяся и золотая Венера, и белокурая и волоокая Юнона, и знаменитая своей высокой шеей и прекрасными ногами Елена, которых древние за красоту обоготворили, да и вообще все женщины, которых книги и повести выдают за красавиц".

— Самая красивая женщина всего Восточного Средиземноморья. Соответственно — не умна. Умная и красивая... сам знаешь, не часто. Император старенький, потом умер. Неудивительно, что у императрицы любовник. Племянник императора, тоже Алексей. Протосеваст. У него — советники-латиняне.

Я глянул краем глаза на Попрыгунчика. Он слушал заворожено. Протосеваст, советники-латиняне, любовник императрицы... Какие слова! Какие картинки!

— Схема такая. Кое-какой... папский нунций заливает "свою правду" в мозги протосевасту. Тот приходит к императрице и вдувает. И слова тоже. Мать и двоюродный брат берут мальчишку и капают ему в оба уха истину. Которая, изначально, от нунция. Какие законы такая компашка может провозгласить? Только нунцеватые.

Хронист:

"в отсутствии бдительного и строгого наставника, все пришло в беспорядок, потому что каждый преследовал свою цель, и все друг другу противодействовали; или, как бы по отнятии прочного и твердого столпа, все пошатнулось в противоположную сторону".

— Все врут, воруют. И дают привилегии латинянам. Народу тамошнему такое — как серпом по... Понятно, что там рванёт. Кровавым безобразием. Будет резня. И не одна. С маразмами и зверствами, которые нам, в наших лесах, даже вообразить тяжело.

Вообразить смерть от болевого шока пожилого, победоносного, прославленного адмирала в результате преднамеренно неаккуратной кастрации... На "Святой Руси" адмиралов нет, вообразить невозможно.

Я внимательно посмотрел на Попрыгунчика.

— Или — не будет. Потому что там сидишь ты. Потому что ты уже врос в эту... аристократию, ты их всех знаешь. И тихохонько подправляешь. На пользу Святой Руси, Ромейской империи, веры православной... И себя. Чуть-чуть.

— Подправляю?! К-как это?

— Откуда я знаю? Это ж ты там сидишь. Прямо в сердцевине всего этого. Сильно не дёргаешь, не кричишь. Просто смотришь. Думаешь. Делаешь. Мда... Ну, чисто например.

Я призадумался. Ага, образ яркий, "солнечный".

— Помнишь того монашка, который Кириллу Туровскому прислуживал, в ночь штурма здесь прятался, рыжий такой?

Ишь как сразу напрягся. Помнит, знает. Но не признается. Просто из осторожности.

— Представь, прошло десять лет. Парнишка вырос, окреп. Золотые волосы, белая кожа, синие глаза, широк в плечах, тонок в поясе, высок ростом. Образован, обучен, деликатен. Мечта любой женщины. Однажды этакий идеал мужчины появляется на твоей вилле там. А ты — ты же посол, вхож — представляешь его императрице. Они увидели друг друга и молния любви соединила их сердца. И другие части организмов. Монашек является к тебе утром. И даёт подробный отчёт. По теме: какова императрица в постели. А ты ему в ответ инструкции — чего вдувать, в смысле: в уши, в следующую ночь.

Несколько раскрасневшийся Попрыгунчик кривовато хмыкнул. "Бабы, они все такие".

— Та же схема. Только с чуть другими участниками. Не надо ничего ломать-портить. Пусть все идут по своей судьбе. Только чуть подправить. Юный император говорит с голоса матери. Та — что ей любовник напел. Только любовник другой да ему в уши не кое-какого нунция речи льются, а твои.

Ты понял? Представил? Ощутил перспективы и возможности?

— Вся империя, великая и древняя империя ромеев, пляшет под твою дудку. Тебя и не видно. Но власть — ты. Ты — реальный император. Чтобы так стало через десять лет — нужно начинать сейчас.

Да, достал. Попрыгунчик раскраснелся. Перспектива тайного императора... власть над империей!... над сердцем, славой и разумом мира!... об этом даже и помечтать здесь... даже просто додуматься до такой возможности... Нет, всё понятно — дели на десять. Да хоть на сто! Здесь — ноль. А там... пусть тоненькая, в волос, щель, но есть. Для него, именно для Попрыгунчика, даже и малой щели достаточно. Чтобы протоптать тропинку. Он и здесь очень не торными путями вынужден идти. Он такое — знает, умеет, в уме держит. Но здесь в конце всех трудов — суд над мокрой овцой, а там...

— Н-ну... Надо подумать.

Во как! Он ещё думать собрался. Но это хорошо: осторожность необходима. Особенно — если он на моей стороне.

— Думай. Срок — завтра к полудню.

Я старательно "раскладываю приманку", улещиваю, прельщаю. Чисто "пряник".

Есть и "кнут". Мы ни слова об этом не говорим, но оба помним. Помним о смерти его партнёра по изменам, берендея Бастия. Приятеля, соратника, агента. Вот он был, сильный, могучий, важный. Ходил, ездил, вино пил. А вот его мёртвого потащили к Ваньке в погреб на лёд, как барана зарезанного. И непонятно — как. Как "Зверь Лютый" его убил? В поединке, перед честным народом. Хотя, явно, слабее и неискуснее. Чем? Колдовством? Или — милостью Богородицы? Не поэтому ли и разговор ведёт в Её доме? То есть, он и меня может? Вот так, непонятно, в любой момент, по своему желанию? А защититься? — Нечем. Какая может быть защита от Царицы Небесной...

Тут бы мне надо произнести фразу партайгеноссе Мюллера:

— Как я вас, Штирлиц, перевербовал за пять минут, без всяких фокусов!

И радостно захихикать, распахивая пасть до коренных.

Но хвастать отсутствием следов стоматологов... в храме неуместно.

Я поднялся, потянулся, разминая плечи и спину, затёкшие от напряжения этой милой дружеской беседы.

— Благодарствую, князь Давид, за добрый разговор. Позволь оставить тебя, коли охота к святым мощам приложиться, в святом месте молитву вознести. Поразмыслить. Завтра жду ответа.

Ага. Фиг. При выходе из церкви меня встретили обнажённые мечи вышгородских гридней.

— А князь наш где?

Типа: зарезал и съел.

Пришлось звать Попрыгунчика. Чтобы показал охране личико. Живой он, живой. Убедились?

Верил ли я ему? — Нет. Решать дела государевы, основываясь на вере? — Экая глупость. Я уж говорил тебе: "нет нужды управлять людьми тому, кто управляет их желаниями". Я открыл Попрыгучнику его желание. Прежде он такого не желал. Потому что не знал, что подобное можно желать. Я подарил ему мечту. Невиданную, невообразимую. Указал путь к её достижению, помог сделать первый шаг. Дальше... детали. Временами тяжёлые, рисковые, болезненные. Недомолвки, конфликты... Ерунда. Наши цели совпадали в главном. В его "главном". Без меня он не мог ни достичь, ни удержаться "в сиянии возжелаемого". Своего, сокровенного. Просто надо было понимать его.

"Таинственный остров", состоящий из пяти братьев ростиславичей, начал трескаться. Выпадение из ансамбля именно Попрыгунчика имело особое значение. Смоленские "потьмушники", концентрировавшиеся вокруг него, утрачивали организованность, нацеленность, боеспособность. Именно эта неявная группа представляла для меня, да и для Боголюбского, наибольшую опасность. Теперь, перетянув на свою сторону их лидера, я внёс в их ряды раскол. Часть, кто ориентирован на Попрыгунчика, кто живёт на его корме, последуют за ним. И, соответственно, выпадут из множества тех, кто точит ножи по мою шею.

Пока же энтузиазм желающих перервать мне хрип только возрастал. Цирк вокруг Груни, который я устроил, не способствовал примирению между "войсковыми фракциями". "Ограбление грабителей" усиливалось. Росло взаимное озлобление. Надобность превращения противников в сторонников, хотя бы — в нейтралов, пекла и горела. Но — без изменения "генерального курса", без отказа от заявленного. Нужны какие-то... обходные пути.

Первые солнечные дни марта сменились оттепелью. Сыро. Всё тает, грязно, мокро. Серые облака ползут по небосводу, чуть не цепляя отвисшими брюхами кресты церквей. Полчища ворон взлетают при колокольном звоне и чёрной, шевелящейся, каркающей, сварливой сыпью накрывают серый снег, серую землю, с вытаявшими трупами людей и животных.

Вот в такой день ехал я по Киевской горе во двор, где встал Ропак.

Хмурое, серое, туманное утро. Сырое, холодное, промозглое. Холодные капли висели в воздухе, и лицо моё было мокро. Над Киевом стоял мерзкий запах мокрого пожарища. Снег, и без того грязный от сажи и пепла недавно сгоревших домов, усадеб, церквей начал оседать и открывать взору всю ту гадость, которую прикрывал целую зиму, а особливо — последние недели, своим белым покрывалом.

Помимо множества разнообразных экскрементов городских и домашних животных, людей и птицы, являлись на поверхность и непогребённые ещё мертвецы, и части тел их, и всевозможное имение их, брошенное ли, поломанное ли. Киевские погорельцы копались в этих отбросах, споря между собой да с тучами воронья, кормившегося с того же.

Раздоры между предводителями нашего похода подошла к последней грани. Победа наша, взятие "на щит" "матери городов русских", во всякий день могла обернуться погибелью. Недавние победители — полки суздальские и смоленские — готовы были с не меньшей отвагой и геройством вцепиться друг в друга, в страшной сече вырезая своих вчерашних боевых сотоварищей.

Это — мой поход.

Моё дело, моя победа.

Понятно, что он и без меня случился в РИ. Но то, во что развернулось это мероприятие, ряд изменений, навязанных, придуманных, проталкиваемых мною, превратили и без того уникальное событие — общерусский поход против "хищника киевского", в нечто совершенно невообразимое. В момент если не революции, то глубоких реформ, потрясения основ всего святорусского общества.

Будучи едва ли не важнейшей причиной взаимной нелюбви русских князей, дошедшей уже до почти неприкрытой злобы, я не мог даже и пытаться примирить их. Ибо изменения, коих добивался князь Андрей, были, в немалой их части, внушены ему мною самим. Ни сам я, ни уж тем более князь Андрей, по свойству характера его, отступить не могли. Ибо сие означало бы нашу неправоту. И — "Погибель Земли Русской" менее чем через 70 лет.

Однако и боевая победа наша над недавними союзниками была бы несчастием. Чему радоваться, взирая на побитые лучшие полки русские?

Меня пустили во двор, где немногих людей моих спешно окружили оружные смоленские воины. Малый конвой во главе с Охримом, нервно оглядывался. В любой миг могли густо полететь стрелы, истыкивая нас наподобие ёжиков лесных. Или кинуться гридни с мечами обнажёнными во множестве.

— Эй, боярин. Доложи князю Святославу, что я ключик привёз. От ошейника Груниного. Пусть выйдет, заберёт. Коли прикрасу с сестры снять надумал.

Что Груню, столь скандально вчера показанную, позором, наготой своей в собрании "лучших мужей русских" вызволившей сотни тысяч людей из холопства, привезли на двор Ропака, я знал. Конечно, можно передать тот ключик через слугу. Мне. А вот князю отказаться выйти ко мне за этой мелочью... за средством освобождения от символа их семейного позора... Я ведь и развернуться могу. И покатится по Киеву новая сплетня:

— Уж так смоленской княжне по нраву место еёное, в смысле: курвень курвущая всея Святыя Руси, что и знак согласности своей с шеи и снимать не схотела.

Меня позвали в хоромы, занятые князем.

Не знаю, что хуже: сидеть на коне посреди двора под прицелом лучников со всех сторон, или идти в терем, ожидая каждый миг, в каждых сенях да переходах, меча в пазуху.

Ропак вышел на крыльцо, мне пришлось спешиться и подняться к нему.

— Вот ключик для сестры твоей. А давай-ка, княже, прогуляемся по гульбищу. История одна вспомнилась. Что приключилась в городке Остер, что над Десной стоит.

Ропак смотрел хмуро. Потом слова мои дошли до него. Он сразу схватился за эфес меча. Вся его свита немедленно выдернула железки. Я стоял не шевелясь перед десятком обнажённых мечей, смотрел ему в глаза.

— Мечи убрать. Живо! Отойдём.

Вот тогда я и рассказал Ропаку историю о тайных жене и сыне его. Вернул подарок его — золотые серёжки покойной.

Он разглядывал на ладони эти маленькие украшения, а я вспоминал свой Деснянский поход, первое столкновение с кипчаками на марше, гонимый по льду реки рядами полон, Борзяту, его злобу. Вспомянул и суждения его о пользе для всей "Святой Руси" от уничтожения возлюбленной Ропака и его сына, о соучастии в этом деле Ростика и Благочестника, никак не доказываемом, но со слов Борзяты, очевидным.

"Вот Демьян-кравчий меня и позвал.

"Давай, — грит, — Борзята, тряхни стариной. Русь, — грит, — надо спасать. Вытащит, — грит, — Ропак свою княгиню-лягушку с болота — беда будет. Замятня начнётся. Ростику промолчать не дадут — отец с сыном сцепятся. Надо Русь Святую от княжих усобиц боронить. А то с тех сисек, княжичем щупанных — у многих добрых мужей головы повалятся. По Руси не одна сотня вдов да сирот новоявленных воем выть будут. Ропак с Ростиком упёртые — друг другу не уступят, начнут дружины друг на друга слать. Охота нам за чужие постельные забавы своих жизней лишиться? Да и Ромочка-Благочестник, князь наш Смоленский, в печали пребывает. Брат-то родной эдакое непотребство сотворил! Не по обычаю, не по обряду, без отеческого благословения, сучку худородную да в Мономахов род...".

Вспоминал восторг Борзяты, дорвавшегося до беззащитной "тайной княгини", до "мясца княжеского".

"Где пну — так и ляжет, как велю — так и спляшет. Уж я на ней и покатался-повалялся! За все места подержался-нащупался. Попомнил ей, как муженёк еёный меня по зубам бил, ногами пинал".

Говорил о своей тогдашней глупости, непонимании происходящего, о невольном соучастии в утоплении его тайной жены. О чуде собственного спасения: ведь в ту прорубь и я лечь должен был. А нырнул — Борзята.

Ропак молчал, слушал. Только сжимал в кулаке давние серёжки.

— Потом Гамзила с Новгород-Северского дружину увёл, местные начали беженцев выгонять. Детей много было. Голодных, брошенных, потерявшихся. Я их в кучу собрал, повёл к себе. В вотчину, в Пердуновку.

Я не упоминал ребёнка той женщины, утопленного в той же кадушке, что и мать, спихнутого, в тех же санках, что сбили Борзяту, в ту же прорубь.

Хотя, конечно, помнилось мне утро, когда по дворам раздался крик, и на улице несколько детей младшего школьного возраста били грязного мальчонку лет пяти. Самый старший, вооружившийся метлой, тыкал ему в лицо.

"Отдают молодёжи для забав, как зайцев щенкам" — про половцев. А у нас... исконно-посконное избиение беспризорника на рынке из "Республики ШКИД".

Тогда я отобрал у этих "щенков" мальчонку-сироту. Который отзывался на имя Бутко, а крестного своего имени не знал. Где жили? — в усадьбе. Как мать звали? — мама...

— В холопы ко мне пойдёшь? Не тряси так головой — куском подавишься. А имя тебе будет — Пантелеймон.

И пошли по заснеженной замёрзшей реке. Теряя, хороня одних, подбирая, согревая других. Выдирая, выманивая пропитание у местных жителей, ругаясь с местными властями... Дошли. Многие.

— Ещё остался, княже, кусок пергамента из церковной книги, с записями. Во Всеволжске у меня лежит. В несколько слов. Такого-то числа "крещён Пантелеймоном младенец Мстислав от честных родителей Святослава сына Ростислава и..." дальше неразборчиво.

Ропак молчал, смотрел в пол. Может, он и рад, что та жена с сыном погибли? Может, он и забыть их хочет? Типа, ошибки молодости, глупость гормонов? А я тут влез, вроде как пугаю-шантажирую?

Я повернулся лицом к двору, подошёл к ограждению гульбища. Указал на людей моих, окружённых его гриднями, на подростка, стоявшего меж ними и державшего повод моего коня.

— Ты ведь так и не женился. И сыновей у тебя не народилось. Пойдём, князь, познакомлю. С отроком. С Пантелеймоном.

Свита княжеская стояла в изумлении, когда мы шли через двор.

Меня не зарезали в палатах, не вкинули в поруб с заломленными руками, просто — не вышибли с позором.

По обычаю русскому хозяин провожает маловажного или неприятного гостя до верха лестницы, среднего — до середины. И лишь особо важного и особо любимого — до нижней ступеньки. Князь Ропак проводил меня до середины двора. Посмотрел на белёсые волосы, на твердеющие, как у него самого, высокие скулы...

— Отдай мне его.

— Человек, хоть бы и отрок при коне, не вещь, чтобы его из кармана в карман перекидывать. Пантелеймон — вестовой мой. Храбрец редкий. Это его благодарить надо, что мы Лядские взяли, сотни жизней воинов русских сберегли. Я пришлю его тебе нынче вечером. Сеунчеем для связи меж нами.

Ропак не задал прямого вопроса:

— Это сын мой?

А я и не утверждал. Просто рассказал историю. Давить, доказывать:

— Ты что?! Ты своего сына не признал, родной кровью брезгуешь?!

Это было бы неумно, не... по-доброму.

Просто — смотри. Думай. Решай. Твой, не твой — твой выбор. Мы свободные люди. Вот — Пантелеймон. Я его столько лет кормил и ещё кормить буду, не обеднею. Вырос-то герой, умница. Сам не нарадуюсь.

Гридни смоленские скалились, "аки волки голодные". Но мы выбрались целыми с того двора. А в полдень, на княжьем совете, когда две главные партии русских князей — Юрьевичи и Ростиславичи — сцепились намертво, когда уже ни сил, ни желания, ни аргументов уговаривать друг друга — не осталося, тогда я задал простой вопрос:

— Быть ли Великому Князю Андрею Государем Всея Руси по новине?

Многое, ох как многое вкладывалось в это слово. "Федедральная" система, конец Любечу, отмена рабства... И, отвечая по старшинству, Роман Благочестник, старший из Ростиславичей, ответил:

— Нет.

И в трапезной, где сидели вятшие, и во дворе, где толпились, кучковались друг против друга воины князей, стало тихо. Во всём граде Владимирове.

Почти две тысячи гридней обеих сторон, заполнявшие княжеское подворье, уже нащупывали мечи свои, уже выбирали взглядами противников себе, когда Ропак, сидевший подле Романа, не поднимавший до того взгляда от стола, глянул на брата и чётко произнёс:

— Да. Быть.

Треснул, посыпался "Таинственный остров". И Попрыгунчик, обычно помалкивающий в совете, сказал "да". И митрополит, ещё лишь наречённый Кирилл Туровский, благое дело благословил. Вылез со своим громким "да" Мачечич. И злобно глянувший на него Добренький, не отстал. И другие.

И тогда Роман, оставшись один против многих, согласился с общим решением.

Глава 610

Всё.

Всё? Нет, конечно. Значение имеет не решение, а его исполнение. Накал злобы спал, но сама-то она не исчезла. Людям надо пережить, переварить, принять новизны. Проигравшие перестали дёргать мечи да скалить зубы. Но шипеть и ненавидеть не прекратили. Их надо было постоянно подгонять, направлять. А они устали, выдохлись.

Пепелище эмоций сбрызнутое уксусом раздражения.

Выдохлись и наши сторонники. Эйфория победы быстро скисала в здешней серости и сырости. Но дело-то надо делать.

На другой день, принеся присягу "Чрезвычайного и Полномочного Посла Государя Всея Руси", Попрыгунчик назвал мне пару тайных убийц, не своих — киевских, кого знал, что обретались у меня на дворе. Близко уже подобрались умельцы к моей шее. Не успели.

Собирали караван, вычищали, по санитарным и уголовным основаниям, город, формировали первые общерусские приказы и войско. "Кадры решают всё" — кадры надо было найти. Мои люди, подготовленные, обученные хоть как-то — остались во Всеволжске. Нужно из общерусского войска выбрать что-то гожее, собрать, хотя бы минимальный, скелет-времянку.

Пошёл ледоход на Днепре. Вмиг та сторона стала недоступной, на этой поднимающаяся вода натворила немало бед. Жители затопленных дворов на Подоле, потерявшие последнее, недограбленное войском, не сожжённое в пожарах, бежали ко мне и просились в холопы.

— Так нет более холопов.

— Так хоть куда! Хоть в собачки дворовые!

Принимали. Называли: "полон", "пленные", "принужденные переселенцы". А так-то... никакой разницы. Те же ошейники, те же работы. Только что продать нельзя, да казнить — не по "ндраву", а "по закону военного времени". Не ново, у меня всегда так.

Моя идея о раздроблении мятежных земель с прямым, государем, рассаживанием князей, естественно, была принята "в штыки". Хотя штыков здесь нет. Но упираться уже некому. Благочестник ушёл в молитвы, ездил по монастырям, прикладывался к иконам, истово постился.

Ропак радовался планируемому походу на Новгород. И тому, что его брата Рюрика поставили князем Псковским. А Овруч ушёл под Государя. Киевщина очищалась от уделов, Боголюбский рассылал по городам посадников.

Храброго удалось задвинуть в Юрьев. Городок, названный по крестному имени Ярослава Мудрого, достался тому вместе с приданым жены, Святой Ирины, от тестя, шведского короля. Называют его Дальним или Эстским. Позже, в РИ, назовут Дерптом или Тарту.

Место совершенно захолустное. Но то, что трое из братьев ростиславичей получают уделы рядом, в Новгородской земле, несколько их утешало. Да и Ропак, с моей подачи, сумел развернуть перед Храбрым "сияющие перспективы" славного воинского будущего на этом направлении.

Я хотел бы всунуть князей в Ладогу, Руссу, Новый Торг (Торжок), Мологу. Великие Луки уже сожжены, Усвяты — ещё село.

Тема... болезненная. Новгородцы каждый раз, когда им навязывают князей по городкам, возражают:

— Не, места бедные, князю там не прокормиться.

Мне это хорошо: князь жил бы не с земли, а с жалования государя. Но — некого.

На очередном княжьем совете случилась совершенно безобразная ссора между Мачечичем, Добреньким и Ярославом-братцем. Волынь делили. "Шкуру неубитого медведя". Это счастье, что их дружины очень невелики. Иначе бы перерезались.

Во Владимире-Волынском остались два сына покойного Жиздора, в Луцке — семейство самого "братца". Верховодит там довольно лихой парень: семнадцатилетний Ингварь, старший сын. И второй подрастает, Всеволод. Персонажи "Слова о полку":

"Ингварь и Всеволод и все три Мстиславича — не худого гнезда шестокрыльци! Не по праву побед расхитили себе владения! Где же ваши золотые шлемы, и копья польские, и щиты? Загородите Полю ворота своими острыми стрелами, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!".

В княжестве, кроме самого Владимира-Волынского, есть серьёзные города: Кременец, Луцк, Буск, Дорогобуж, Берестье, Белз, Червен, Шумск, Изяславль, Пересопница. Надо всех волынских оттуда, с наследственных владений, убрать, новых князей поставить. Кого?

Оставшихся там княжичей придётся, вероятно, выбивать. "Вероятно" — потому что непонятно. Гонцы с официальными письмами туда поскакали. Смысл простой: явиться к Боголюбскому, лично принести присягу, получить уделы из его рук, по его решению. Письма поехали и... с концами. Бездорожье. Или — отказ, мятеж?

Под этот поход началось формирование "государева войска".

Искандер даже с лица спал. Смотрит тупо, но гоняет беспощадно. Особенность: не допускать землячеств. Каждый десяток — люди из разных земель, десятниками и сотниками — суздальские и владимирские. Казарменное положение, государев корм, строевая.

Беда в том, что нормальной учебки не организовать: нет основы всякой армии — квалифицированного младшего командного состава, сержантов, капралов. Мечом-то махать мастера есть, а вот строй держать...

Факеншит! Специально для особо горячих: воинское обучение начинается с ухода за обувью. Я уже говорил, что здешние сапоги нужно каждые две недели ремонтировать? — Они все умеют. Латать сапоги. И не делают, ждут пока слуги или отроки дратвы наберут, да заштопают.

Блин. Мать. Едрить-колбасировать. Слов — нет. Дырка в твоём сапоге — твоя забота. Личная. Как и твои, лично кричащие под плетью, ягодицы.

— Ах-ах! Как же можно?! Героя! Воина! Гридня-рыцаря! Плетью!

— Воина? Нельзя. Поэтому он более не воин.

Одеться в сорок пять секунд до боеготового состояния — не умеет никто. Стоять — единицы, ходить в ногу — никто. Поворот строя... стадо баранов на выпасе. "На первый-второй рассчитайсь! Первый — шаг вперёд!" — световой день для каждой турмы. Хотя считать умеют все. И потом неделю повторять каждый день по получасу. "К лестницам бегом марш!" — двенадцать раз. Без доспехов. В доспехе и с индивидуальным оружием — ещё восемь. Теперь понятно, почему в "Святой Руси" почти нет взятий крепостей штурмами.

Пришлось из своих отдать. Они сначала десятников учат, потом те — отданных. Тоже... проблемы. Как может сорокалетний мужик, который много чего в жизни повидал, "с конца копья вскормлен", исполнять команду шестнадцатилетнего мальчишки "Бегом!", когда у него таких сопляков-сынов в доме своих уже штук несколько? А неисполнение приказа, даже в нынешних мирных, типа, условиях, наказывается... жёстко.

Искандер захлёбывался в строевой и боевой, и Боголюбский сделал "хитрый финт": назначил младшего, Глебушку, "наибольшим воеводой". Не начальником Искандеру, "наибольшему князю в войске государевом", а помощником. По хозяйственно-административной-политической части.

Тут сразу несколько аспектов. Увеличена "прочность системы": Искандер занят? — иди к Глебушке. А не к Андрею. С Глебушкой ругаться... просто непристойно. "Светлый ребёнок". Понятно, что опыта у него нет, но есть седобородый Вратибор. А княжеское корзно у мальчика есть, и хоть бы ты весь из себя герой и победитель, весь в славах давних и ранах боевых, но корзну поклонись.

Подозреваю, что таким образом Андрей отвлёк внимание сына от сватовства Иерусалимского. Не прямым запретом, а чувством ответственности: брату надо помочь, и новой игрушкой — государевым войском.

Лёд на Днепре снесло за неделю, и сразу же собрался Киевский купеческий караван.

Мы ругались и спорили, собирая караван государев, не хватало лодий и весел, того — нет, то — негожее... А эти помахали ручкой и покатились вниз. Пришлось поднимать своих, вместе с Перепёлкой и его переяславльцами переправляться через полноводный Днепр, гнать конями. Но караван мы перехватили на стоянке в Переяславле.

Дальше... я уже громил булгарский и клязьменский караваны. Здесь сходно с лодейками под ленточками из Цыбиной юбки. Только без лент. Все везут рабов. Что есть воровство противу государя: закон был объявлен на всех семи киевских торгах.

Перепёлка хотел "спустить на тормозах":

— Купцы же! Иноземцы же! Что там про нас говорить будут?!

Пофиг. Мои ребята дело знают чётко: мявкнул? — лёг. Опыт и навык есть. Мы и оглянуться не успели, как "возражунов" придавили. Кого прямо на месте положили, кого в колодки забили. Из девяносто шести лодеек право на проход получили пять. Которые остались поджидать митрополичий караван: таким составом Пороги не пройти, убьют.

Я зарёкся иметь дела с Перепёлкой. Шуму много, жаден, всё под себя гребёт. А разума нет: взятых людей надо кормить, содержать где-то. Майно куда-то сложить. Впрочем, когда Андрей из Киева рявкнул, поделили поровну.

Лодочки, и немалую часть груза, отогнали назад в Киев. Через две недели они снова пошли вниз, уже в составе государева каравана. А иначе даже и не знаю как бы мы справились.

Среди прочих караванщиков обнаружился и Павсикакий Синопский, "останавливающий зло". Эксперт по рабам. Поскольку для меня рабы — не имущество, не "орудия говорящие", а люди-человеки, то мне такой знаток интересен.

Забавно было с ним побеседовать. О чём позже расскажу. Интересные оттенки здешнего мира были мне сообщены. Его, в общем полоне из захваченных правонарушителей: купцов, гребцов и их имущества — рабов, погнали ко мне на Оку.

Начали подсыхать дороги, воины из ближних мест стали проситься по домам. Андрей напоминал, что поход не закончен, что остались "волынские выкормыши", что в Новгороде сидит Подкидыш. И, получив подтверждение присяги, обязательства явиться "по первому зову", отпускал. В числе первых — "чёрные клобуки". Во главе с Чарджи.

Был проведён торжественный ритуал назначения на должность наместника на Роси, приняты поздравления предводителей племенных отрядов. Чарджи очень хорошо смотрелся в своём парадном чёрном одеянии с золотым луком и стрелами в руках.

Для полноты картинки к нему присоединился Салман со своими тяжёлыми всадниками. И я. Чисто посмотреть Торческ и другие городки этого интересного региона, людей послушать. Посоветовать, ежели смогу чего умного сказать.

Чарджи трясло и колбасило всю дорогу до Торческа. Кидало от радости, гордости, восторга к тревоге, панике, унынию. И обратно. Так-то со стороны мало видно. Но я-то его девять лет знаю, в разных ситуациях бывали. Поддерживал. Не сколько советом — по уму он и сам всё знает и получше меня. Просто... дружеское плечо рядом.

Возвращаться домой бывшему преступнику, изгою, ставшему героем взятия Киева, наместником всех здешних племён, наследнику и владетелю золотого лука самого Огуза... много переживаний.

Случались там моменты... острые. Когда Салману пришлось разворачивать прямо на площади перед церковью свою турму по-боевому. С копьями, людскими и конскими личинами.

Берендеи постояли, сравнили. Со своими конями и оружием. И стали разговаривать.

Чарджи, сидевший рядом со мной на коне, с обнажённой саблей у сапога, выдохнул, убрал клинок и негромко сказал, вспоминая разговор в Елно:

— "Ежели что — городок в пыль. Сила моя растёт". Вот, выросла. Можно уже и не заливать кровью. Сами понимают.

Мысль о том, что сила нужна не для избиения, а для примирения — не нова. Но звучит не часто. Все резаться норовят, видать, силёнок маловато. А он уже понял. Радует.

Очень аккуратно обошлись с людьми и имуществом Михалко. Собственно, это одна из причин моего приезда сюда. Чтобы увидеть процесс своими глазами, чтобы в ответ на возможные жалобы и упрёки аргументировано отвечать:

— Брехня. Я там был, сам видел.

Понятно, что желающие прибарахлиться за счёт бывшего, битого, пленённого князя, нашлись. Троим отрубили головы. По решению нового наместника. Закон — торжествует, грабёж — только по разрешению. Так что Бастиеву чадь... освободили от лишнего имущества.

Попутно освободили рабов. Тема здесь... специфическая. "Чёрные клобуки" несколько раз громили половцев "на отходе", отбивая русский полон. Но не отпускали, а требовали с русских князей — "купи". Все, кого прежде не выкупили, получили вольную. Треть отправилась ко мне во Всеволжск: людям некуда возвращаться.

Я уже собирался назад в Киев, как вдруг прискакал сеунчей от Николая:

— Беда Воевода. Евфросиния Полоцкая к Киеву идёт.

Какая ж беда? Я ту старушку помню. Даже — интимно. По Смоленску и "частице Креста Животворящего". Ух как она меня тогда проклинала! Полным псалмом царя Давида.

Записка от Николая была тревожна. Квартирьеры бабушки появились в Киеве и, похоже, Евфросиния настроена по-боевому. Враждебно к нашим новациям, враждебно к Боголюбскому.

Неудивительно: разгром, устроенный Мстиславом Великим полоцким "рогволдам", изгнание их с Руси, непосредственное участие в битвах и конвоировании самого Андрея, задавали враждебность Евфросинии к мономашичам вообще и к Боголюбскому в частности. Укрепление его власти, новое, после Мономаха и Великого, "собирание русских земель под одной шапкой", вызывало тревогу, обоснованную событиями её молодости.

Они с Боголюбским — двоюродные брат с сестрой. Оба "отказники": резко и неоднократно посылали обычаи и общественное мнение. Трудами своими доказали, хоть и по разному, своё право определять свою судьбу. И судьбы других людей.

Два мощных характера с унаследованной родовой враждой, бывшей частью их жизни десятилетия, не могли не сцепиться друг с другом. Беда в том, что Евфросиния пользуется огромным авторитетом. Ни Кирилл Туровский, ни Антоний Черниговский с ней несравнимы.

Хуже: если "бабушка" скажет про наши дела — "гадость и мерзость", то тот же Кирилл так задумается, что это будет выглядеть как согласие с ней. Вся недодавленная оппозиция немедленно воспрянет, Благочестник оторвётся от нацеловывания икон и начнёт возражать. Полоцкие и смоленские дружины и бояре скажут: "да ну вас нафиг! Бабушка говорит, что ваши правила — против бога. Так что шли бы вы... куда подальше".

Я оставил Чарджи и Салмана "доводить дела до ума" в Торческе и кинулся в Киев. Еле успел. И не в Киеве, а Вышгороде.

По Днепру шёл большой полоцкий караван. Евфросиния Полоцкая, с братом своим, князем Давидом и двоюродной сестрой Звениславой — инокиней Евпраскией — отправлялась в паломничество в "Святую Землю". Караван встал в Вышгороде, и князь Андрей, озабоченный делами земель Полоцких и Русской Православной церкви устроением, укротил гордыню свою и явился в сей, достопамятный ему городок, где 12 лет тому он сам князем был.

Про Вышгород я узнал уже дорогой. Не щадя коней, забрызганный весенней грязью аж по самые уши, погнал в ночь. Дабы выразить свой почтение достославной игуменье Полоцкого Спасского женского монастыря.

Успел в наипоследнейший миг. В Вышгородском Борисоглебском соборе двое будущих православных святых, братан с сеструхой, лаялись в голос над могилами двух наиболее почитаемых на Руси, уже состоявшихся мучеников-страстотерпцев — братьев Бориса и Глеба.

Евфросиния наступала на Андрея, тыча в него рукой и поминая покражи его, здесь совершённые: икону Божьей матери да меч Борисов. Меч, как обычно, висел у Андрея на поясе, служа наглядным подтверждением правоты её.

Невысокая, пожилая, но с совершенно прямой спиной, женщина, в скромном чёрном одеянии бесстрашно наступала на Государя Всея Руси, в дорогих одеждах, драгоценных каменьях, в изукрашенном оружии. Тоже пожилого, с гордо задранной головой из-за несгибаемой шеи.

Ей слова о давнем разорении земли Полоцкой и о недавнем "матери городов русских", Киева, о пьянстве и разврате Долгорукого, об ошибках самого Боголюбского, о Федоре Ростовском... били не в бровь, а в глаз. Боголюбский же не находился с ответом, и только повторял:

— А вы...! А ты... Чародеева внучка!

Вне себя от ярости он уже и меч свой вытащил. Но бесстрашная женщина, не взирая на смертельную опасность, продолжала в голос его позорить и срамить перед двумя многочисленными свитами и толпой горожан, заполнивших собор.

Я успел протолкаться сквозь толпу жадно ожидающих пролития святой и княжеской крови, зрителей. И перехватить уже поднятую руку Государя. Глядя в его бешеные глаза на искажённом злобой лице, весело поинтересовался:

— Тут двое мучеников уже лежат. Ребята молоденькие. Думаешь, им эта старушка подойдёт? Сразу двоим?

Несуразность моего вопроса пробила багровый туман великокняжеского гнева. Юмор уровня "ниже пояса" иной раз срабатывает как ушат холодной воды на голову. Андрей ошеломленно уставился мне в лицо. Потом в сердцах плюнул и пошёл к выходу, убирая меч в ножны.

Андрей — человек не добрый, не ласковый. Но довести его до бешенства, до потери самообладания от ярости... Только — родная кровь, только равный ему по силе души и ума. Или — превосходящий.

Для активно действующего, привыкшего к собственной победоносности, к превосходству над окружающими, столкновение с противником, с которым ничего сделать невозможно, даже убить — будет поражением, позором, вполне очевидное основание для бешенства. Ты — всё можешь, ты — всех можешь. И вдруг — облом. Бесит.

— Что, Андрюшка? Правда глаза колет? Холуя своего оставил? Господь — велик, за нечестивство твоё — гореть тебе в печах адовых вечно. И слугам твоим!

Я, стерев дорожную грязь с лица, повернул её к себе.

— Здравствуй, Предислава. Вот и свиделись. Видать, Господь Вседержитель снова попустил. А ты сомневалась. Смоленск-то помнишь?

Недоуменно разглядывала она меня, не узнавая. Пока я не напомнил:

— Человека, не ведающего страха божьего, не забыла?

Она вспомнила сразу. Видно, сильно я врезался в память. Ахнула, прижала руку ко рту и, отступая, чуть не упала. Пришлось поддержать её да сказать на ушко:

— Приходи ко мне. На подворье в Киеве. В гости. На ночку. Или забоишься? Праведница...

На другой день полоцкие лодии перешли на Киевский Подол. Ко мне идти Евфросиния — "доблестный воин, вооружившийся на врага своего диавола" — не осмелилась. А вот я к ней рискнул.

Она то злилась, то очень злилась. Пыталась обличать, вздёргивалась на мой ласковый, приязненный тон. Успокаивающее сказанное мною вполголоса:

— Да брось ты. Я ж тебя помню. Всю. И снаружи, и изнутри, — чуть не довело до сердечного приступа.

Пока служанки бегали со склянками да с лекарствами, как-то успокоилась.

Мы просидели беседуя всю ночь до утра. Сперва — нервно, после — по-товарищески. Даже — дружески. Рассказал я ей судьбу её, сколько помнил. Поведал и про продолжение дел тех ещё, Смоленских. Делился заботами своими и планами, просил помощи. Уже солнце вставало, когда она сказала:

— Ладно, Иване, помогу тебе. А коли бог не попустит — не обессудь.

Прославляют меня ныне многие. За замыслы великие, за дела славные. Да те замыслы — бредом горячечным бы остались! Снами да туманами! Мало ли у кого каких хотелок бывает. Сила моя не в мозговых кручениях да мечтаниях, не во всяких... вундервафлях, прости господи, а в людях. Не в попандопулах, бездельных, бессмысленных, не от мира сего, а жителях местных. Здесь выросших, великих умений и сил душевных достигших. Которые эти возжелания — делами своими наполнили.

Дары Евфросинии оказались для меня бесценными. Не злато-серебро, не щепки да мощи — славу свою к пользе моей она употребила.

Она отдала мне своих людей. Прежде всего — сестёр.

Грядислава перебралась ко мне во Всеволжск. Её инокини, дочери лучших семейств Полоцких, стали основой Евфросиниевского женского монастыря, моего "института благородных девиц". Кабы не слава Евфросинии да обителей, ею учреждённых — не отдали бы вятшие люди русские своих детей.

Звенислава оставалась в Иерусалиме на многие годы нашим главным агентом влияния и источником информации. Её описания святынь и монастырей, городов и путей и по сю пору читаются с живым интересом. По словам её сумели мы превратить Рога Хотина в могилу для дамаскинов. Её беседы с высшей знатью королевства, позволили понять причину вражды между графом Триполи и магистром Тамплиеров. И к пользе нашей применить.

26 писем написала в те дни в Киеве Евфросиния, к князьям и боярам, к епископам и игуменам. И этим положила Полоцкую и Туровскую земли мне в руки.

Если на Руси я бы и сам справился, хоть бы и кровью немалой, то дел наших южных без Евфросинии — не было бы и вовсе!

Кабы не разговоры её с Мануилом Комниным — не отдал бы он Крым князю русскому, Всеволоду Большое Гнездо. Мы бы тогда и Степь зажать не смогли бы. Так бы и резались без конца на порубежье, так бы и утекала попусту сила русская.

И сватовство Иерусалимское без неё не потянули бы.

Мне — повезло. Уникально.

Вот где удача! Вот где "рояль"! В людях.

Мне удалось собрать в одну команду Кирилла Туровского. С его умом, начитанностью. Евфросинию Полоцкую с её бешеным темпераментом, стальным характером, опытом и славой. Давида Попрыгунчика. С его честолюбием, хитростью.

Такое соцветие ярчайших личностей могло горы сворачивать. А уж империи с королевствами... тьфу, песок.

"Дело делается людьми" — это ли новость? Для дел особенных найди и людей выдающихся — что тут непонятно? Вот — нашлися. И таких, девонька, в этой стране в те поры — восемь миллионов! Вот где главная-то драгоценность! Не в пещерах, алмазами усыпанными, не в рудниках, златом-серебром полными. Дай людям этим хлеба чуток, чтобы они с тоски да с безысходности лбами в ёлки здешние не стучали. Порядка малость, научения кусочек. Не единицы — сотни сходных мастеров явятся. Да они тут такое... заелдырят и уелбантурят! Мы с вами — только рты пораскрываем.

Кирилл остался в Константинополе, поджидая смерти Хрисоверга и интронизации Анхиала. Потом вернулся на Русь.

Евфросиния (Предислава) Полоцкая умерла в 1173 г. в Иерусалиме. До самой смерти своей слала она письма, помогая делам моим.

Слава её столь велика, что, хотя и жизнь её прошла на окраине земель христианских, в лоне церкви православной, но святой признана и Восточной церковью, и Западной. Оказалась она выше взаимной анафемы папы и патриарха. А крест её напрестольный, с пятью гнёздами, в одном из которых — частица Креста Животворящего с каплями Его крови, на Русь вернулся. Так эта святыня и лежит в Полоцком Спасо-Ефросиниевом монастыре. Я её и не трогаю. Ибо написано на боковых торцах креста:

"Да не изнесеться из манастыря никогда же, яко ни продати, ни отдати, аще се кто прослоушаеть, изнесеть и от манастыря, да не боуди емоу помощникъ чьстьныи крестъ ни въ сь векъ, ни въ боудщии, и да боудеть проклятъ Святою Животворящею Троицею и святыми отци 300 и 18 семию съборъ святыхъ отець и боуди емоу часть съ Июдою, иже преда Христа".

Не в страхе проклятия дело. Просто... она так хотела.

Одни отряды собирались уходить из города, другие, сводимые в "государево войско", переформировывались и готовились к походу на Волынь.

Русь молчала. Ждала. Сумеет новая власть одолеть волынских, дожать — придут на поклон и Туровские, и Гродненские. Гамзила вылезет из своего Стародуба ближе, в Чернигов, под Подкидышем в Новгороде стол закачается.

Поход обязательно должен быть победоносным. А не как в РИ.

Сам я туда... лезть не хочу.

Домой хочу. Извините.

И чего делать?

Вызвал из Митрополичьей дачи к себе Агнешку и Боброка.

Она была испугана, ожидала каких-то бед.

"Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь".

— Здравствуй, Агнешка. Как сынок-то? Выздоровел?

— Благодарствую, господин мой. За заботу твою по гроб жизни благодарна буду. Всей душой своей отслужу. Спаси тебя Господь, что озаботился, что спас сыночка моего.

Княжич от переживаний пленения, смерти отца расхворался. Пару дней серьёзно температурил. Я посылал найденные в усадьбе снадобья, лекаря туда загнал. Парнишка выкарабкался. Какого-то особого подвига с моей стороны... Что спросил у Гапы? А она сказала бойцам, и те притащили, как трофей, взятый при разграблении очередной усадьбы, травяной сбор из липового цвета, подорожника, ромашки, шиповника и мать-и-мачехи.

Все нормальные гридни с грабежа злато-серебро тянут. На худой конец — меха да шелка. А мои и травы прихватывают.

Но Агнешка уверена: я спас её сына. Своим благоволением, заботой. И она готова хоть что сделать, лишь бы благоволение не кончилось. Аж плачет от полноты чувств, от благодарности.

— Ну полно, полно. Пусть мальчик живёт и тебя радует. А мы нынче пойдём в баньку. И ты меня порадуешь. Так?

— Так, господине. Сколь могу — расстараюсь. Всею душой своей.

Она сдержала обещание. Прежде совершенно заторможенная, вялая, испуганная женщина вдруг превратилась в пусть и неумелую, но очень ко всему готовую, игривую любовницу. Пожилая, по здешним меркам, несколько тяжеловатая, на мой вкус, она вела себя как юная девица, давно мечтавшая об этом занятии, впервые дорвавшаяся, желающая продолжения и разнообразия.

Ночка прошла... жарко. Мои нескромные ласки то приводили её в смущение, то вызывали пожелания:

— А можно... ещё раз так? Ой, что ж ты делаешь! Ой! Ещё. Ещё!

Уже на рассвете, совершенно замученная страстями любовными, она призналась, что ничего подобного у неё в жизни не бывало. Да и вообще, Жиздор был ей, конечно, мужем. Но не любовником.

Причину радости своей, восторгов телесных и душевных, она видела во мне и смотрела с полным обожанием. Но я-то понимаю, что дело не в моих м-м-м... физических характеристиках, а в той взаимной неприязни, даже и враждебности, что наполняла её отношения с мужем многие годы. Всю её жизнь. Типичная судьба типичной аристократки в средневековье.

Утром я вызвал к себе Боброка.

— По здорову ли почивал, Дмитрий Михайлович?

Боброк, снявший шапку, входя в комнату, кивнул, открыл, было, рот, чтобы ответить. И — замер.

Сквозь приоткрытую дверь видна опочивальня, в ней — "постель распахнутая настежь". В постели — Агнешка. Обнажённое, утомлённое страстями, вольно раскинувшееся белое женское тело среди смятых простыней и разбросанных подушек.

— Кур-р-вищ-ща...

Это не было произнесено. Только прошелестело шёпотом, сорвалось дыханием с его губ. Но я услышал. В два шага, выдёргивая огрызки, шагнул к Боброку. Подпёр клинком бороду:

— С-смерти ищешь?! Х-холоп...

Он дёрнул руками. И остановился. Не успевает, чуть нажму — перережу горло. Но ума старый воспитатель волынских княжичей не потерял:

— Говорили, что холопов на Руси более нет. Что ты людей русских из неволи освободил. А нынче против закона пойдёшь? Вором станешь?

Может, если бы русское рабство не обдумывалось мною давно — я бы растерялся. Но варианты уже прикидывались.

— С-слово не нр-равится? Не хочешь х-холопом с-сдохнуть? Так назовись сволочью или идиотом. Ты — уже вор. Ты слуга — воровского князя. А прирезать тебя по закону — я причину найду.

Он, кажется, собирался что-то возразить. Принять смерть славную от клинка "Зверя Лютого". Пришлось объяснить:

— Мне плевать, что ты, по подлой холопской привычке, лаешь госпожу свою бывшую. Она многие годы тебе благодетельницей была. Но ты, дерьмо собачье, по своей скотской манере, добра не помнишь. Мне плевать, что она тебе государыней была, что ты её и детей защищать клялся. Ты ж боярин святорусский. Таким изменить, предать — как дышать. Но она — наложница моя. Подстилка Зверя Лютого. За неё одну — таких как ты десяток зарежу, в землю закопаю. От тебя — ни пользы, ни удовольствия. Пор-рву. Понял?

Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, нос к носу. Потом он опустил веки и руки.

— Да. Господин.

Сдвинувшись в сторону, не отрывая клинка от его шеи под бородой, негромко позвал через плечо:

— Агнешка, просыпайся. Вставать пора, дела ждут.

Она завозилась на постели, что-то бормоча сквозь сон, не открывая глаз, продолжая улыбаться воспоминанию о сновидении, уселась на постели.

У Боброка текли слёзы. От потрясения, от обрушения мира, от стыда. Его госпожа, часть самого дорого для него — его чести, его служения, символ законности, прочности, продолжения рода, которому он служит, сидит голая в постели чужого мужика. И улыбается.

Если бы я взял её силой, мучил, привязывал, пытал... Что ж — "право победителя". А бедняжку — пожалеть. Несколько брезгливо отстранясь. Порченная, пользованная. Не повезло.

Но здесь... Она — сама, она — радуется. Вот этому. Бесчестию. Позору. Своему вдовству. Краху всего. Она должна биться, плакать, рваться. А ей — хорошо. Тешить похоть мерзкую. С убийцей её мужа.

Спящая женщина — одно из самых прекрасных зрелищ в мире. Женщина просыпающаяся... как повезёт. Одни открывают глаза для радости, другие — для злобы, боли, горя.

Агнешка сидела на постели чуть покачиваясь. Улыбаясь всё шире, и вдруг, заливаясь смехом от вспоминаемых ночных эпизодов, откинулась на спину, широко раскинув руки.

— Как хорошо-то...

Я сам улыбнулся счастью, звучавшему в этом голосе. Явно звучащем: Боброк всхлюпнул носом.

— Агнешка-а-а...

— Да, господин. Иду, господин.

Она подскочила на постели с весёлым, счастливым видом. И увидела нас. Двух мужчин безотрывно разглядывающих её через две комнаты. Счастливая улыбка сползла с её лица. Она попыталась прикрыться, но быстро сообразила — поздно. Упёрлась руками в постель, сгорбилась, уставилась в пол. Лицо её быстро краснело.

— Агнешка, там слева на лавке халат мой лежит. Накинь и иди к нам.

Всё ещё улыбаясь отсветом её радости я повернулся к Боброку:

— Хочешь, я её тут, при тебе, на столе...? А ты подержишь. Или поучаствуешь. Хочешь?

Я убрал "огрызки" в ножны. И Боброк сполз на колени.

— Н-не не надо. Господин. Пожалей.

Забавно. Не её "пожалей" — его. "Испанский стыд"? Крах феодализма в форме десеньоризации сеньоры? Унижение несостоявшегося, в этой самочке, самца?

— Тебе стыдно, Боброк? В глазах печёт, сердце щемит, щёки горят? Вот и запоминай: холопства на Святой Руси более нет. А ты есть. В воле моей, во власти моей. И ничего тебя от этого не избавит. Служи. Хорошо, честно, истово, преданно. Служи — мне.

Позвал вестового, мы уселись за стол, вышла и Агнешка. Уселась на лавке с краюшку, смущённо не поднимая глаз. Конечно, господин волен показывать робу свою хоть кому, хоть как. Хоть бы и без одежды, хоть бы и без кожи. Но как-то...

Она выглядела очень мило в своём смущении, в домашнем платке, в моём, длинном для неё, халате. Трофейный, вон на левом боку дырку заштопали, а пятнышко крови так и не отстиралось.

— Агнешка, ты сейчас продиктуешь писарю письма. К сыну твоему Всеволоду и пасынку Святославу во Владимир-Волынский. С советом материнским поберечь себя и достояние отцовское. Сдать город князьям русским, которые будут посланы Государем. Никакой вражды, крамолы не устраивать. Ибо сиё есть погибель им. И — проклятие твоё материнское. Пусть поторопятся в Киев, пока Боголюбский здесь. Дабы принести Государю присягу и получить от него свой новый... жребий.

Агнешка смотрела на меня потрясенно: "Проклясть?! Сыночка своего?! Первенца любимого?!".

Я разглядывал её, чуть наклонив голову набок. И так же понятно: не испугаешь проклятием старшего — похоронишь младшего. Да и самой... плохо будет. А старшего я всё равно... как отца его... Давай уж без проклятий, простыми словами. Тогда все будут целы и на столах.

— А... а какой? "Новый жребий" — какой?

— Не знаю. Какой Государь соблаговолит. Но чем быстрее — тем лучше.

"Кто первым встал того и тапки". Про закономерность на стройке, когда поднявшийся первым получает лучшую работу, а последние — что останется, я уже...

— Боброк отвезёт послание, отдаст прямо в руки княжичей. Подтвердит, что писано по вольной воле твоей. Без всяких... топоров с плахами. Так?

Сидевший мрачно уставившись в пол боярин, кивнул.

Тяжело. Никак не могли начать. Хорошо, что есть стандарт заголовка святорусского письма: крестик, от кого — кому. Потом пошло легче. Агнешка несколько ожила, начала диктовать уже бегло. Очень хорошо, что не вздумал сделать подделку: послание от её имени без её участия. Достаточно характерный, узнаваемый стиль. Полонизмы, домашнее прозвище сына, упоминание местной церкви с неочевидным подтекстом.

Скверно: нет текстовых редакторов. Каждая правка приводит к переписыванию всего листа. То-то в личных архивах разных времён столько черновиков. Не только письма пришедшие, но и письма отправленные.

Послание получилось большое. Про гибель Жиздора, взятие Киева, венчание государя. Однозначное: приезжайте и присягайте. Но и довольно ласковое, материнское.

Они ещё заканчивали, а я бегом в детинец.

Снова Феодоров монастырь. Не, не недоимку выбивать. Игумен выплатил всё. И, хоть и вида не показывает, но доволен: участники коронации, да и просто люди из войска, узнали про саркофаги Великих Князей в здешнем подземелье, немалые вклады делают. Наварил он... кратно.

Здешний туризм называется "богомолье". Посещение, на заключительном этапе коронации, здешних подземелий самим Государем — хорошо прорекламировало святую обитель. Сильно распиарило. Ныне идут люди русские поклониться могилам Великих Князей, которым и Государь поклонился, пройтись по тем же ступенькам, постоять под теми же сводами. И внести лепту посильную в процветание монастыря.

— А где у вас "братец" сидит?

— А тебе зачем? Не велено.

— Слушай, господин игумен, я ведь могу и обидиться. Тебе интересно Зверя Лютого за усы дёргать?

— О-хо-хо... Грехи наши тяжкие. Так ведь велено ж никого! Без воли самого... Э-эх, пошли.

Брат Жиздора Ярослав ("братец") пытался сбежать. Типа: поехал покататься, воздухом подышать, члены поразмять. В воротах поймали. Теперь сидит в монастыре. Свиту его прибрали, сторожа суздальская погулять выводит. На княжеский совет — всегда. В остальное время только по территории монастыря под присмотром.

— Здрав будь, князь Ярослав Изяславич.

— С чем припожаловал, воевода?

Факеншит. Тяжёлый человек. Ни личной храбрости, ни щедрости, ни широты душевной. Что считается обязательным для русских князей.

Во время похода на половцев два года назад, единственный из многих собравшихся князей, оставлен командовать обозом. Понятно, кто-то должен быть в обозе старшим. Но ни славы, ни добычи так не получить. Жесток, мстителен. Как он на киевлянах выспится (в РИ), когда посчитает, что они недостаточно защищали его семейство...

— С кем. С вестовым. Сейчас ты продиктуешь ему письмо своим сыновьям. Чтобы они сдали Луцк русским князьям и приехали спешно сюда, дабы принести Государю присягу. Под угрозой твоего родительского от них отречения и проклятия.

— Что?! С какой это стати я такую грамотку сочинять буду?!

— С твоей. Стати. По искреннему стремлению души, пребывая в ясном уме и крепкой памяти.

Я окинул взглядом келью. Ложе с толстым одеялом, подушка.

— Хорошо тут у тебя. Тепло, сухо. А в Порубе — сыро, холодно, грязно. Там у тебя стать будет другая. Божедомы оттуда каждый день мертвяков вывозят.

— Не посмеешь!

Блин! Как мне это надоело! В смысле: необоснованный скептицизм в части моих способностей делать гадости.

— Хочешь проверить? Только это дорога в один конец. Как с Бастием, как с братом твоим. Продиктуешь. И будь любезен, княже, отпиши своим сынам так, чтобы они дуростью не занялись. Потому что иначе... У меня ныне новое прозвище появилось: Княжья Смерть. Надо ли его подтверждать? Лишний раз?

Пришлось ещё час просидеть, пока писали да переписывали. Потом — к Боголюбскому.

— Надо слать письма на Волынь. Повезёт Боброк, княжий кормилиц сыновей Жиздора. Письма от Агнешки и от "братца" — вот. Но это частные послания, от родителей детям. Нужны официальные, от Государя князьям.

Боголюбский коротко выругался:

— Опять грамотки! Сколько гадостей от них! Вот, получил нынче. Свара будет. Ох, какая свара будет! Сестрица моя Ольга сюда едет с детьми едет. Супруженица Остомыслова. Ух, и злая же баба. А уж на настасичей... живьём бы загрызла.

— Тебе свара в новость? Будет. И не одна. И не только с твоей сестрицей. И не может не быть. Иначе нечего тебе было из Боголюбова вылезать. А мне из моего Всеволжска.

Мы поговорили ещё о текущих мелочах. Оба рвались до дому. У каждого — свой, а хочется туда одинаково — сильно. Поток дел казался бесконечным, стоило лишь раскидаться с одним, как наваливалось другое. Сил терпеть это у меня уже не хватало. Но узнанная новость заставила задержаться в Киеве.

По утру Боброк, в сопровождении нескольких суздальских гридней, повёз послания. Через две недели туда же выступило и наше "государево войско".

В РИ поход Искандера на Луцк в начале лета 1169 г. провалился. В моей АИ войско было больше: к шести строевым сотням "государевых новобранцев", добавилось ещё примерно столько же из княжьих дружин и других отрядов, вроде "ляхов и чахов", стоявших в Киеве, да ещё столько же торков с Роси.

Но дело не в бОльшей численности или военной выучке. А вот в этих нескольких клочках бумаги. "Братец" прямо писал в своём письме: ежели не исполните волю мою, то прокляну отеческим проклятием и более сынами считать не буду. Перспектива Киевского Поруба заставила его найти убедительные аргументы.

Ещё: из-за смерти Жиздора и пленения "братца" изменился расклад на Волыни. Искандер повёл войско сперва не на Луцк, а на Владимир. Послание Агнешки оказалось лучше всяких стенобойных машин. После вокняжения Добренького в столице княжества и остальным стало... не за что воевать.

Города сдались без боя. Княжеские семейства, прихватив движимое имущество, отправились в Киев принимать присягу. А на Волынь, через голову поставленных туда Добренького и Мачечича, Боголюбский отправил своих племянников и других.

В средине апреля, наконец-то, вытолкнули из Киева "митрополичьий караван". Есть надежда, что пройдут пороги по высокой воде. Кажется, что и "порожные разбойники" сильно донимать не будут: у Боголюбского серьёзная репутация среди степняков, а с Чарджи на Роси... "Дикие торки" наверняка поддержат нового владельца "золотого лука отца народа".

Буду точен: мы назвали мероприятие "митрополичий караван". Но, по сути, это группа "караванов". Что и дало такую отдачу в общую стоимость. Участники имели разные задачи, точки назначения, маршруты и сроки.

Митрополита отвезти в Константинополь и через год назад. Большое Гнездо — в Иерусалим и быстренько назад. Но не в Киев, а в Корсунь и надолго. Вместе с ним в Иерусалим идёт Давид Попрыгунчик, вместе с ним возвращается. До Константинополя. Где и остаётся. Вместе с ними — Евфросиния Полоцкая. Со своим братом Давидом. И остаётся там навсегда. В этот же "митрополичий караван" попадает и Михалко. По срокам и задействованным ресурсам. Который вообще идёт в другую сторону, вверх по Днепру.

И я, и Боголюбский рвались домой. Но пришлось задержаться. Ему — по делам государевым, мне...

Вы когда-нибудь с автором "Слова о полку Игоревом" трахались? В смысле: сношались? А о поэзии беседовали? И я — нет.

Как же можно упустить такой случай?

Конец сто двадцатой части

copyright v.beryk 2012-2022

v.beryk@gmail.com