Лето выбора

Армандо силком всунул мужчине шляпу в руки — и прошел в гостиную. Тора Ида была там, как он и рассчитывал. Сидела, играла во что-то с крестьянским мальчишкой. Второй, младший, устроился у нее на коленях. Довольны были по уши, все трое.

— Тора Ида, мое почтение.

На трех лицах сразу выразилось недовольство.

— Гав, — сказал Полкан. Ему тоже что-то не понравилось. Армандо только что плечами пожал. Его таким не смутить было. И протянул букет.

— Это для вас.

— Благодарю, тор.

— Что вы, тора Ида. Эти цветы ничтожны рядом с вашей красотой. Скажите, могу ли я пригласить вас на прогулку в парк?

Ида выдохнула.

Поймала взгляд ефрейтора Семенова, и расслабилась. Ей больше не нужно бояться. Ее защитят.

— Тор, я должна сказать вам, что нахожу вас омерзительным. А ваши притязания — мерзкими и бессовестными. Если у вас есть хоть капля порядочности, вы немедленно уйдете и из дома, и из моей жизни. Если нет... я прикажу вас выкинуть.

Армандо взбесился уже на второй фразе.

Это он — омерзительный!? Да я... да герцогини не брезговали!!! А ты тут кто?!

Возможно, знай он ответ, он бы признал за Идой такое право. Но — не знал. И потому....

— Ах ты...

— Собаку я на вас спускать не стану. Полкан, фу. Отравишься, — ангельским голоском пропела Ида.

— Я спущу. Потом пасть промоем и клизму сделаем, — пообещал Гошка.

Полкан клацнул на него зубами.

Клизму? А лечебный укус в попу не желаете?

Армандо кое-как справился с собой.

— Тора Ида, это ваше последнее слово?

— Решительное и бесповоротное, — кивнула Ида.

— Не пожалейте потом.

— О чем? О месте вашей любовницы? Без срамных болезней обойдусь, — отрезала дама, изрядно растерявшая в больнице хорошие манеры.

Армандо вылетел из дома, как ошпаренный.

Ну, ты...

Ну, я тебя...

В своем гневе он и про экипаж забыл. Так и пролетел несколько улиц пешком. Очнулся только когда его кто-то за плечо тронул.

Развернулся в гневе — и увидел перед собой знакомую морду...

— Ты?

— Не подскажете, как пройти в библиотеку?

Чего?!

А больше Армандо и подумать ничего не успел. Кулаком в лоб, ежели умеючи, хорошо оглушить можно. И не сдохнет. У таких голова, что чугунное ядро.

Только звездочки замелькали.

* * *

Когда Армандо очнулся...

Ох, как же ему стало неуютно.

Рессаль не знал, что Ида просила его не убивать. Все ж тор. И родня... тоже... не из бедных и скромных. Могут и не стерпеть убийства.

Не нужны им лишние эксцессы. Но солдаты и без того справились. Страшная это вещь, солдатская смекалка. Позволяет и из топора кашу сварить, и из шинели спальню устроить, а уж как в жизни устроиться поможет!

Красота!

Посовещались мужики, да и решили, что смерть — пустяки. А вот позор...

Журналисты, предусмотрительно приглашенные кем-то неизвестным, выли от восторга. ТАКИЕ фото им еще не попадались. Откуда бы?

Тор Рессаль, в дамском белье, привязанный к кровати, в интересной позе...

И — да.

На тему пассивного образа жизни тоже кое-что было. И активный партнер (Агафон отпирался, как мог, но дело решили десять золотых и глухая маска на все лицо). Журналисты взвыли от восторга.

Рессали из Ламермура — от ужаса.

Сам Армандо, когда до него дошло — вообще выл так, что волки в лесу от зависти дохли. Им такие тональности даже и не снились.

Это ж...

Он же ж...

Скандал набирал обороты.

Какая уж тут тора Ида!

Яна, Русина.

Ее императорское величество изволило уединиться. То есть — устроиться в палатке в гордом одиночестве, цыкнув на всех окружающих.

И — грызла семечки.

Да, вовсе не благородно, не воспитанно и даже не слишком аккуратно. Не умела.

Так получалось, что шелуха у нее разлеталась во все стороны. Находило на Яну это 'семечное настроение' раз в два года, валялась она в депрессии и думала, что жизнь не удалась.

Потом семечки заканчивались, и Яна принималась за дело. Как правило, отмывался дом, решались поставленные задачи, а депрессия...

Лучшее средство от депрессии — лопата! И зимой, и летом, одним цветом. Разница только в задачах. Летом очень полезно вскапывать огород, зимой чистить снег. Времени на депрессию попросту не остается.

По колышку деликатно постучали.

— Ваше... тора Яна, к вам тор генерал.

— Чавк, — разрешила Яна. — Пусть заходит.

И сунула в рот очередную семечку.

Валежный себя долго ждать не заставил.

— Тора Яна, все в порядке?

Яна кивнула.

— Вполне. Ощущения гадкие и предчувствие дурное, а так все нормально.

Валежный насторожился. Ощущениями на войне не пренебрегают. Это серьезно.

— Что именно вас тревожит, тора Яна?

— Не знаю.

Яна посмотрела на семечки и ссыпала их в карман. Все равно не дадут потосковать. Может, потом еще время улучшит?

— Я не знаю. Антон Андреевич, вы получили донесения из Звенигорода?

— Нет, тора Яна.

— От Чернова?

— Да. Он прямым маршем идет на Звенигород. Если все будет в порядке, вскоре они встретятся с жомом Броневым. Есть там такой...

— Серьезный противник?

— Очень. Это не Калинин. Это хищник, который и меня порой переигрывал.

Яна задумалась.

— Тор генерал, у нас есть союзники.

— Какие, тора Яна?

— Лионесс. Если я напишу кузине... полагаю, неподалеку от берегов Русины есть ее корабли.

— В Звенигороде их нет. А на остальную Русину их спускать... не надо.

Яна согласно кивнула.

— Перебьемся. Но кое-что сделать можно. К примеру, попросить ее не принимать на борт беглецов из Русины.

— Отличная идея, — согласился Валежный. — Помочь вам написать письмо, тора Яна?

— Пожалуйста.

Изюмский уже уехал, вернувшись к себе в поместье. И понять его было можно — у него дела, хозяйство, родные, близкие, за ними пригляд нужен. Стрелять каждый может, а хозяйствовать? Это не так легко и просто. Поэтому был Николай Николаевич отпущен императрицей. И обещал непременно приехать в Звенигород, после победы. Он не струсил, Яна это понимала. Но в тылу умелый управленец принесет намного больше пользы.

Придется обходиться военной дипломатией. Ну и ладно, они из Вэлрайо столько вытряхнули, что двадцати дипломатам на отписки хватит. Разберемся...

А к семечкам Яна так и не вернулась. Некогда.

И неохота.

Хотелось семейных пирожков с черникой. Ее любимых, поджаренных на сковородке в нарушение всех здоровых образов жизни. И парного молочка. Но эти удовольствия останутся до конца похода. Сама распорядилась так.

Будет питаться из солдатского котла, вместе со всеми, и никаких особых преференций.

Ладно еще — отдельная палатка и личный помощник. Денщик, практически. Чтобы воды с утра согреть, мундир почистить, ну и все. А так — нечего. Это армия, а не бордель. Ей служанку, потом лежанку, потом еще чего...

Перебьются!

Главное в нашей жизни умеренность! Суворов вообще под одной шинелькой спал, а через Альпы перешел! И остался в памяти человеческой. Яна на такую же славу не рассчитывала, но хоть как-то... пусть ее вспоминают, как своего парня, а не как капризную стерву.

Она не слышала разговоры у солдатских костров.

Она не вникала в сплетни, на которые солдаты горазды куда как больше кумушек на лавочке.

А то б она знала, что люди о ней очень высокого мнения.

Отметили и ее неприхотливость, и чувство юмора, и отсутствие всякого чванства, так свойственного торам, и неожиданно справедливые решения...

Отметили, что на мужиков она не кидается, ведет себя спокойно. Что с техникой ладит, что стрелять умеет...

И признали в императрице 'своего парня'. Подумаешь, баба! Ну, не повезло ей так родиться! Зато человек она хороший и правильный. Эх, дурак ты, Петер, не тем будь помянут! Иную бабу и на трон посадить можно! Это не твоя свистушка с поскакушкой, это та самая. Что и коня на скаку, и в горящую избу, и положиться на нее можно в любой ситуации.

Та самая.

Которую ищут, а когда найдут — быстренько удирают. Потому как рядом с такой надо мужиком быть не по названию, а по сути. А это сложно. С курицей-то оно проще, с ней всяк — петух! А с орлицей каково? Там не кудахтать, летать надо.

Получится ли?

Солдаты не знали. Но Яну приняли, и от всей души желали ей счастья.

* * *

Покончив с письмом, Яна посидела немного, посмотрела в стену.

А потом плюнула, да и пошла из палатки.

Авантюрно приподняв заднюю стенку, благо, конструкция позволяла. Прислушалась.

Да, где-то поодаль играла гитара. Конечно, не привычная семиструнка. Но все-таки, все-таки... хотелось выплеснуть тоску. Куда деваться?

Яна подошла потихоньку, и постояла, посмотрела на офицера, лениво перебирающего струны. Когда ему явно надоело, ее величество... да нет, просто девочка Яна с кордона, шагнула вперед — и протянула руку.

— Дашь гитару?

Офицер так ошалел, что послушно протянул требуемое.

Яна пробежалась пальцами по струнам, прикинула звучание. Она давно уже не пела. Последний раз, когда они гимн разучивали.

Но сейчас душа просила иного.

К примеру...

Блатные песни? Да кто ж его знает... но мужчины на кордоне песни о войне любили. И Яна тоже. Вот как хотите, не все песни о ней настоящие, но есть ведь и те, мимо которых не пройдешь.

Аккорд...

Еще один...

— Давным-давно была война...*

* — Давным-давно была война. Музыка А. Зацепин, слова Л. Дербенев.

Потом последовали баллада о красках. О маленьком человеке. О неизвестном солдате. О времени, которое выбрало нас... *

*— песни военных лет. Настоящие. Прим. авт.

Синий платочек, смуглянка....

Сколько этих песен, которые оставили отцы и деды? Сколько их, политых кровью солдат и присыпанных пылью дорог? Песен, которые не сложены поэтами. Песен, которые проросли из человеческих сердец и отданы, словно цветы.

Они звучат всего пару дней в году. А надо бы — каждый день. Ну хоть по одной, по две. Но именно тогда, когда их могут услышать. Именно в то время...

Яна пела.

Мужчины слушали.

Тихо-тихо. Словно вставали перед их глазами те дороги, и те солдаты.... А какая, в общем-то разница? Миры, века, чины, звания, города и языки?

А если просто любишь свою родину?

Если защищаешь то, что любишь?

Тогда и могут понять блестящие офицеры простого крестьянина. Неважно ведь, кто ты и откуда. Важно, что ты отдаешь жизнь за родину.

И мужчины слушали.

Стояли, вперемешку с солдатами. Стоял и генерал, который хотел, было, цыкнуть на императрицу... вежливо, конечно, и загнать ее в палатку. Стоял молоденький поручик, торопливо царапающий карандашом на листе... и один из солдат посмотрел на беднягу, как он мучается с сумкой, едва не прорывая лист плохим карандашом, да и подставил ему спину.

Пиши, пока поют...

Они стояли...

Яна поняла, что больше не выдержит, и отставила гитару.

— Простите. Торы, жомы... простите.

Императрицы не ревут ревмя. Уж точно не на виду у всех. И носы у них не краснеют, и не распухают, и вообще — не подобает!

До палатки Яна добежать успела. И даже заползти внутрь, и вцепиться зубами в подушку.

А потом громкий спор, который начался между двумя офицерами, заглушил напрочь все ее всхлипывания и стоны. Все будет хорошо.

Наверное.

Когда-то и у кого-то, пусть все будет хорошо. А она... она выбрала свою судьбу. Только вот иногда почему-то очень больно...

Анна, Россия

— Папа, здравствуй. Как ты? Как дела?

— Янка, если ты по делу позвонила, так и говори, а не морочь мне голову.

Петр Воронов человеком был конкретным донельзя. Дела?

Жив, здоров, не съеден, не надкусан. Дозвонилась же? Вот и отлично! А попусту воздух сотрясать нечего! Социальные ритуалы не для родных и близких придуманы. Они как раз для тех, между кем нет ничего кроме общей генетики. А так-то, может, и чужие это люди...

— Ну... если по делу... пап, я замуж выхожу, — решилась Анна.

— Надеюсь, за Савойского? — даже не удивились в трубке.

— Д-да...

— Вот и отлично. Мужик правильный, вразнос тебе пойти не даст.

— Это когда я вразнос ходила? — искренне удивилась Анна. Вот с ее точки зрения, разноса в Яниной жизни и вообще не было.

Сережа Цветаев?

Вот еще, аргумент...

Других-то мужчин не было. И интереса не было. И даже флирта. Работа, сын и снова — сын и работа. Все очень четко, жестко, по графику. Иначе было не выжить.

— А могла бы, — наставительно заметил любящий отец. — Когда у бабы дела нет, она обязательно вразнос пойдет. Природа ваша такая...

— Пап!

— Ладно-ладно. Яна, я за тебя безумно рад, дочка. На свадьбу-то пригласишь?

И столько тепла было в голосе мужчины, столько любви, что стоили эти слова сотен тысяч признаний. А может, и побольше.

— Конечно! Я... я думала, ты будешь против.

— Против счастья своего ребенка?

— Ну... кордон?

— Он куда-то деться собирается? Ты лучше к нам приезжай сюда, в свадебное путешествие. Покажем твоему мужу и детям наши места. Ну... старшенькой.

Анна едва не прослезилась.

— Папа...

— Я что — чурка с глазами? Не вижу, что девочке мать нужна? А тебе — дочка... вот все и сложилось удачно.

— Обязательно приедем!

— Вот и давай, давай... а то взяла моду, сопли разводить. Хоть платок-то есть?

— Есть, — вовсе уж по-простецки хлюпнула носом Анна. — Пап... я тебя люблю.

— Я догадываюсь. И тоже тебя люблю, дочка. Жду приглашения, а то хозяйство надолго не оставишь...

Анна попрощалась, и долго смотрела на зажатый в руке телефон.

Вот ведь как бывает. Ее отец ее любит. Даже пусть это другой мир — ей повезло.

Они поженятся с Борисом.

И обязательно съездят в свадебное путешествие.

А потом...

Слезы все-таки закапали на прозрачный экран. Анна помнила, что должна их оставить. Но как же это тяжело. Как больно.

Она справится.

А они справятся без нее.

Но правильные слова не приносили утешения. И слезы текли и текли, и почему-то не заканчивались.

Спасибо тебе, Хелла.

Свободные Герцогства. Меншиков.

— И вот это — ВСЕ!?

Доктор Ромарио и поверить не смел.

Сидит, понимаешь, в банке тварь страшенная и бессмысленная, таращится своими лупешками, и наверное, еще и ядовитая.

Врет купец!

Точно!!!

Но... лекарство-то помогает?!

— Вот те Творец истинный! — осенил себя знаком Федор Михайлович. — Не вру!

И выложил на стол еще и большую коробку. Ее величество рассказывала, называется это не по-человечески: 'презентация'.

А по-нашему, по-русински, товар надо лицом показать. Вот и стараемся.

В первом отделении была медведка — уже дохлая. Во втором она же, но обработанная и высушенная. В третьем — частично перетертая, в четвертом уже конкретно порошок...

Ну, тут и доктор поверил.

— Невероятно!

Федор Михайлович улыбнулся, успешно спрятав это в роскошной бороде.

— А все ж таки она работает. Али нет?

Доктор Ромарио кивнул.

— Еще как работает! У меня восемнадцать детей в клинике, так вот! Ни у одного нет ухудшений. А улучшения есть у восьмерых. Еще двое практически выздоровели. И я посоветовал их родителям сухой и теплый климат.