Зверь лютый. Книга 29. Венец

Два уровня.

Первый: этот — мог. Хотел, имел возможность.

Другой: никто, кроме этого, не мог.

Ноготок покрутил головой, похмыкал и, обращаясь к Охриму, спросил:

— Значит ты обвиняешь м-м-м... господина этого покойника в святотатстве? В урезании сиськи Великомученицы в ночь взятия города в Десятинной церкви?

Охрим, уже всё для себя решивший, готовый сей момент тащить "золотоволоску" и прочие реквизиты к Боголюбскому, хватать князя Всеволода, имать и раскалывать Вышгородскую дружину и прочих подозрительных, недоумевающе уставился на Ноготка.

— Ну-у. А чего? Быстрее надо! Пока не сбежал, не спрятал или ещё как!

— Первое. Рыжий не видел лиц злодеев. Опознать их не может. Второе. Сам он как свидетель... А может он врёт? Не по злобе, а с испуга? Может, померещилось со страху? Другого довидчика нет. А при таком... м-м-м... ответчике... Да и вообще: по Русской Правде полный видок — семь человек.

— Погоди. А другой? Может, сыскать и его... потрясти?

Они оба повернулись ко мне. Все обо всём догадываются, но прямых обвинений не произносят, имён избегают. И я тоже... косвенно.

— Мне было бы весьма интересно узнать: находился ли в ночь взятия города князь Михалко в Вышгороде, где и положено было пребывать пленнику, или... в каком ином месте. И какой у него шлем.

Я смотрю на Ноготка, и он сходу твёрдо отвечает:

— Людей нет. Вообще.

Взгляд на Охрима вызывает и его бурное отрицательное мотание. Одного человека у него забрали на опознание убийц Катерины в Порубе, второй крутится здесь вместе с ним, вбивая ОБЖ в нынешних условиях. Ещё сильнее сокращать число сторожей моей драгоценной тушки посреди враждебного города и войска нельзя.

— Потолкуй с приказчиками Николая. Они нынче со многими разговаривают. Какие шлемы были на княжичах, были ли они в Десятинной, по шагам — что и где они в детинце в ту ночь делали.

Охрим кивает, а Ноготок продолжает гнуть своё:

— Рыжий — не довидчик. Один, в темноте, в страхе, да ещё... употреблённый в качестве бабёнки гулящей... его слово против слова двух... м-м-м... высокородных господ...

— А это?

Охрим кивает на покойника.

— Мы с Воеводой видели, как... его хозяин велел зарезать рыжего!

— "Видели". Х-ха. Видел Воевода. Потом указал тебе на человека — "запомни". И "видел" — не "слышал". Может, они про что другое речь вели?

— Но вот же! Этот тайком пробрался, пытался зарезать...

— "Не судите о господах по слугам их". Скажут, что слуга сей от господина своего ушёл, отправился новой доли искать. Для чего и хотел с Чарджи потолковать. Наняться в услужение. А с чего рыжего хотел зарезать...? — По старой памяти, мало ли какие у слуг счёты. Хозяева-то их встречались не раз, случаи повздорить были. Монашек у сельджука бабёнку отбил, к примеру. И бабу найдут, и послухов толпами.

Ноготок снова повздыхал и подвёл итоги:

— Ранее ты, господин, не знал, кто то злое святотатство изделал. Теперь... знаешь. Однако же и зная, доказать не можешь. А уж идти с таким доносом или нет... тебе решать.

Посмотрел по сторонам в едва освещённом помещении, прислушался к чему-то:

— Пойду я. Там у меня страдалец один... дозрел, поди. Послушать надо.

Ноготок ушёл, Охрим тоже собрался, но я остановил.

— Интересная у покойника серьга. Не видал таких прежде. Сними-ка её мне.

— Да, редкая. А остальное? Ободрать?

— До исподнего. Вещи сохранить отдельно. Пока. А серёжку мне вынь.

Глава 584

Плохо — нет Курта. Нет, не в качестве ищейки, если вы так подумали.

Никакая баба не сравнится с моим князь-волком в качестве успокоительного. Он большой, тёплый, мягкий. Создающий уникальное чувство защищенности. От всего. Даже от самого невыносимого — от собственной глупости. Пока он сопит рядом, возникает уверенность. "У нас всё получится", "всё будет хорошо", "они все пойдут нах...".

Увы, Курт там, а я здесь. Перед задачкой ценой в собственную голову. И не только мою.

Я могу пойти со своими измышлизмами к Боголюбскому. Он сразу в это поверит. Просто потому, что "они — все такие". "Гречников" сунут в поруб. Как Окаянного когда-то держали, как Чародея.

Боголюбского представят "кровожадным чудовищем", "пожирающим своих юных братьев", их — "невинными овечками".

Найти "неопровержимые доказательства"... вряд ли. Даже если в их вещах найдут собственно деталь бюста Святой Варвары... подкинули. Умопостроения, логические обоснования... не слоганы. Их не вбросишь. Вбросят иное: "кровавый тиран", "братоубийца". Клятвопреступник: обещал "за всё хорошее", а даже и братьев своих на муки обрёк.

"Постправда", "хайли лайкли", "одна бабка сказала", "да это ж все знают". Репутация Боголюбского... их предыдущие взаимоотношения... Правдоподобно.

И понесутся вопли юродивых:

— Пришёл на Русь царь! Царь страшный, царь жестокий! Ирод ныне сидит в Киеве! Ждите, православные, избиения младенцев невинных, истребления народа русского!

Немало людей сыщется ныне в войске, кто отшатнётся, испугается кровожадности Боголюбского. По любому основанию. Государю надлежит быть милостивым. Пойдут потоком просители:

— Государь! Во ознаменование великой радости — венчания твоего, яви милость, прости братьев твоих, помилосердствуй.

"Милосердие — выше правосудия" — это ж так... исконно-посконно. А уж если и в правосудии нет уверенности, если есть "длительные неприязненные личные отношения"...

И не то, чтобы "гречники" были столь любимы народом и войском, вообще — значимыми величинами. Но поиграть ими, показать всем жестокость Андрея, представить его злобным взбесившемся зверем... желающие найдутся.

Ситуация — безвыходная. Андрей ненавидит "гречников". Те знают об этом, панически его боятся и, соответственно, тоже ненавидят.

Вина княжичей не в них самих, а в тех отношениях, которые сложились в семье между взрослыми до их рождения. Возможно, когда-то эту неприязнь можно было устранить. Остался же в Залесье их брат Ярослав. Боголюбский его ценил, похоронил в своей любимой церковке Покрова на Нерли.

Ныне обе стороны полны ненависти, сдерживаемой лишь требованиями общества в части внешней благопристойности. Княжичи убили бы Андрея, но боятся. Андрей выслал бы их, но неприлично.

"Выслал"... Изгнание — "высшая мера" для русских князей. Если я иду к Боголюбскому с доносом, то он их изгоняет. После чего они становятся символом "неправды государевой". Знаменем борьбы "за свободу и справедливость", за братскую любовь, за "Святую Русь". Против кровавой тирании. Жертвами.

Давайте вернём их, давайте дадим им "причастие в Земле Русской". А для этого свергнем "злобного деспота", "жадного Боголюбского", отобравшего у братьев-сироток их отцову задницу. Раздробим Залесье, расчленим Русь. По справедливости, по-божески, как с отцов-прадедов...

Постоянный "Дамоклов меч". Любой противник Боголюбского будет ссылаться на "законные права бедных сирот".

Обычный способ решения династических проблем: убить соперника. Дело ведь не в нём самом, не в его личности, желаниях, а в возможностях, полученных по факту рождения. Желающие воспользоваться благами, проистекающими от приближённости к "особе с возможностями" — всегда найдутся. Дело Шванвича — просто один из примеров.

Убить "гречников"? — Боголюбский не позволит. "Границы допустимости". Итить их демаркировать.

Византийцы использовали ещё три метода: ослепить, кастрировать, постричь в монахи. Всеволод (в РИ) применит ослепление к своему племяннику, Безокому. Одновременно официально отклоняя такое обвинение: в предыдущий раз, во времена Мономаха, на ослеплятеля вся Русь поднялась, грех страшный. Но и не сильно упорствуя в отрицании: я в Византии таких страшилок набрался... бойтесь меня, аборигены.

Что бы "гречники" ни сделали, Боголюбский ничего, кроме изгнания им не назначит. Как не требовал (в РИ) ничего иного для смоленских княжичей, в отношении которых был уверен: они организаторы убийства его брата Перепёлки.

Мне эти "дамокловы мечи" — противопоказаны. Я ещё с ретортами вагонного типа не до конца разобрался, у меня выход белого скипидара нестабилен, а тут ещё и козни княжеские... Мусор, помехи. Вычистить бы. Зачистить. До блеска...

Примирить — нельзя. "Испорченные отношения не восстанавливаются". У них "испорченные" — с ещё до рождения.

Выгнать нельзя — вернутся. Продемонстрировано.

Убить нельзя — запрещено.

Оставить как есть — нельзя. Любая хоть чуть хитромудрая падла их использует... или они сами... против Боголюбского, "за справедливость". Раздробление страны и кранты моим планам насчёт "белоизбанутости".

"Дилемма Эскобара": выбор третьего варианта из двух плохих. У меня — выбор пятого.

"Выйду ночью в поле с конём". И уйду. К едрене фене. Куда-нибудь, где можно будет просто делать хлорку. Или, там, выводить штаммы. А не морочить мозги взаимоотношениями наших славных, через одного — святых, князей святорусских. Как скорпионы в банке...

Едва расцвело, как прискакал княжий сеунчей:

— Государь зовёт Воеводу с сотоварищи на почестный пир. Душ — пять, на душах — радость, одежонка — богатая, морды — благостные.

* * *

"Вторая сторона медали" — после коронации подданные преподнесли государю подарки. Какое-то невообразимое количество — под тысячу штук. Теперь волна катится в обратную сторону: Государь должен одарить соратников.

Наградить отличившихся, отличить верных, отдариться дарителям. Три задачи "в одном флаконе". По моему мнению, корректно не решаемо, а, с учётом размерности, без компьютеров — невообразимо.

Есть ряд ограничений.

"Взаимозачёт" не допускается.

— Ты мне подарил ножик. Теперь я тебе его взад подарю.

Это — оскорбление.

"Перекрёстное опыление" не допускается.

— Вася подарил мне ложку, а Петя — вилку. Теперь я подарю Васе вилку, а Пете ложку.

Такое — обида. С оттенком антигосударственной провокации:

— А нафига нам такой государь? Мы что, сами, без него, не можем друг другу эти подарки сделать?

Понятно, что большинство полученных государем подарков будет со временем снова пущено в оборот. Как правило, не проданы, а именно снова подарены. Но другим людям, в других местах.

Есть предпочтения конкретных людей. Это — маловажно. Одаряется не человек, а представитель конкретного дома. Позже подарок будет передариваться внутри рода или круга дружественных родов.

Есть специфика момента. Вокруг разграбляемый, при этом "закрытый" скорым бездорожьем, город.

Дарить красивую рабыню...? — Бывает. Кыпчаки частенько дарят русским князьям "вельбудов и девок". Но не таком уровне, не с таким сурово православном государем, не при ценах "роба по резане".

Коня? — А удастся его сохранить? Выпустить-то на лужок побегать — месяца через два. А с кормами в городе...

Главное: сравнительная ценность подарков. Если ты даришь одному саблю в золотых ножнах, а другому — в серебряных, то второй понимает: он для государя "второй сорт". Это с однородными предметами. А если одному — седло, серебром выложенное, а другому остроги золотые... "кто из них матери-власти более ценен"?

Основная масса подарков в обе стороны — нынешние трофеи. Проще: свеже-награбленное.

"Грабёж по-русски" в нашем нынешнем исполнении имеет некоторые особенности. Основная масса ценностей накапливается не в общественных зданиях, не в частных домах, а в "домах церковных". В наиболее почитаемых церквах и монастырях. Их и "трясут" ныне в первую голову. Это и в русских летописях отмечено. Армия Боголюбского активно грабила церкви. Ну, если во главе воинства — "церковный вор", то и простым воинам, да и "не-простым", сам бог велел.

Кроме ценностей, понятных моим современникам: злато-серебро, жемчуга с самоцветами да диамантами, в "церковных домах" есть ценности специфические — реликвии. Потребительская ценность таких артефактов в виде деревянной щепочки, клочка ткани, кусочка человеческой кости определяется распространённостью связанного с ним суеверия. Верой данной популяции хомосапиенсов в чудеса, проистекающие из данного предмета.

"Верую потому что абсурдно". История множества реликвий подтверждает как силу веры, так и беспредельность абсурдности. Теперь сравните "потребительскую ценность" какой-нибудь "частицы левой сандалии ап.Павла" и "пут конских бронзовых с замком золочёным".

Подобные списки подарков, полученных и отданных, составляют немалую часть общего объёма исторических документов. Увы, коллеги-попандопулы эту тему... Я, кстати, тоже — "не копенгаген". У меня есть несколько человек — Николай, Аким, Чарджи, молодёжь подрастает — которые в этом понимают. Я их слегка придерживаю — жаба-то давит. А так-то...

Есть много вещей в "Святой Руси", которые я так и не понял. Принимаю на веру и смотрю, что получается.

* * *

В княжеской трапезной, как я уже докладывал, около двухсот посадочных мест. При восьми тысячах войска — от меня пять рыл. В смысле: душ. Мероприятие было мною представлено на утреннем построении отряда как награждение особо отличившихся. Поэтому: Брусило и Терпило. Алу как представитель кыпчаков. Чарджи как герой взятия Софийских ворот. Ну и я, как начальник всего... этого.

Собирались... как барышни на первый бал.

Сперва Чарджи не было — он на Митрополичью дачу обоз водил, вернулся уже хорошо засветло.

Алу прискакал галопом в полном восторге. Ещё бы: он первым во всей своей орде с самим Первым Государем Всея Руси за одним столом сидеть будет!

Пришлось парня притормозить. "Кыпчакские товарищи" одели его в какой-то... в какую-то епанчу. Из церковной золотой парчи. С престола в храме божьем где-то слямзили. Ярко, красиво, богато. Но в собрании православных... вызывающе.

Десятников моих одеть... Николай бежит, шубу бобровую тащит:

— Ты глянь! Брусиле — как влитая! Богато и к лицу. Он в ней...

— Как беременная купчиха на паперти.

— Неправду говоришь! Купчихи таких шуб не носят!

— Ладно. Беременная боярыня. Кончайте хренью заниматься.

И правда — как дети малые. У меня в кармане серьга того сельджука катается, в голове разные расчёты да планы мечутся, а они тут...

Из-за отсутствия нормального искусственного освещения публичные мероприятия, и банкеты тоже, проводятся при освещении естественном. Начинают с утра. Потом, правда, бывает, что затягивается до утра следующего дня. Или — после-следующего.

К началу мы не попали. И правильно сделали: собравшиеся взялись молиться, исполняя "службу третьего часа". Причём присутствующим были представлены "наречённый митрополит Русский" и "местоблюститель". Отчего у многих приглашённых мозговые извилины принялись завиваться локонами.

Потом "почествование" и "служба шестого часа". Потом молебен о павших и сама обедня — проскомидия.

* * *

Тут я снова должен обратиться к коллегам по тяжёлому ремеслу попандопулопипизма.

Представьте себе, что вас вляпнуло. Не так уж далеко: в середину 20 в. Язык — русский, народ — совейский, эпоха — знакомая. Знакома не только по книгам и фильмам, но и по рассказам очевидцев и участников. Бабушки и дедушки сказывали.