— Ты же вчера обещал, что мы все будем ездить на "мерседесах"! — парировал, подходя и здороваясь за руку, Завадский.
— Раз обещал, значит будем! — жизнеутверждающе заверил я, сначала пожимая его руку и затем обмениваясь рукопожатиями с "мамонтами".
— Раз машин две, то я тогда, видимо, поеду с Колей? Чтобы ему скучно не было!
— Дуешься на меня? — спокойно спросил Димон, задержав мою руку в своей лапище.
— Конечно, дуюсь! — весело подтвердил я, — только нашел себе прислугу, а она бунтует, отказывается за шашлыками бегать!
Димон снисходительно хмыкнул и, неожиданно наклонившись, схватил меня поперек пояса и закинул на плечо:
— "Шестерит" обычно самый слабый, а самый слабый тут ты! — и звонко хлопнул меня ладонью по заду.
— А если нет силы, то приходится использовать "соображалку"! — завопил я, дрыгая ногами, и, со всего размаху, залепил Димону пониже спины, болтающейся в руках, сумкой. Моя "ответка" вызвал у того мстительное желание меня "убить", но я был поспешно вызволен "из лап чудовища", подоспевшим на выручку Лехой!..
Сначала мы поехали в "Гавань". Лехе позвонил с утра Митрич и сообщил, что на лодку нашелся покупатель. Случай упускать не стоило...
По пути, я узнал, что машина Николая, на самом деле, принадлежит его отцу, тот у него музыкант-классик, и даже когда-то написал настоящую симфонию. И если учитывать, что дочка Саша учится в музыкальной школе по классу фортепиано, то из Завадских уже образовалась целая музыкальная династия. Так же я узнал, что после моего ухода, они сидели вчера еще часа три и Димон, хоть пока и сомневается, но уже не так уверен, что хочет потратить полжизни на качку в море.
За разговором дорога до "Дальнего пирса" пролетела, как одна минута. А стоило нам только подъехать, как мы были атакованы, выскочившим нам на встречу, радостно-возбужденным Митричем:
— Ковалевский, из 76-го ангара, готов купить ваш швертбот, — радостно выпалил он, вместо приветствия, — уже спрашивал, когда вы приедете.
Мы дружески поздоровались с дедом моего одноклассника и начали узнавать подробности.
— Ковалевский хочет свою "скорлупу" на что-нибудь хорошее сменить, — пренебрежительно отозвался Митрич о нынешней лодке нашего потенциального покупателя, — вот я туточки и подсуетился.
Леха задумчиво потер подбородок и, солидно сдвинув брови, поинтересовался финансовой стороной вопроса.
— Я ему наговорил, как мы и столковались, что вы тыщу целковых за нее просите. Тот давай стонать, что лодка старая и уж, наверное, течет... это у Семена Кузьмича-то течет?! Кузьмич мужик-то настолько справный, что у него все всегда обихожено и ничего не может течь, — тараторил, чуявший свой посреднический процент, Митрич, — а в том еще годе, вооще, намалевал лодку какой-то польской дрянью, тут окрест дня два воняло...
Митрич перевел дух и продолжил петь осанну рачительности предыдущего хозяина нашей лодки:
— Кузьмич все держал в порядке и строгости, а уж собственную лодку... э... чего там говорить... Много не уступайте, рублей сто и баста, — и он, для пущей убедительности рубанул ладонью воздух.
— Леш, — я негромко окликнул "брата", и когда тот сделал пару шагов ко мне, тихонько напомнил:
— Лодка нам на фиг не сдалась, продавай за любую разумную цену и поехали скорее песню записывать. Это важнее...
Леха еле заметно кивнул и пошел к, нетерпеливо переминающемуся, сторожу.
Оставшись втроем, мы двинули к ангару, открыли ворота, зажгли свет и стали ждать.
Минут через десять в ангар пришли Леха с Митричем и невысокий юркий мужичок в белой майке и штопаных синих спортивных трениках, подвернутых до колен. "Мужичок" скороговоркой со всеми поздоровался и сразу ринувшись к лодке, стал её придирчиво осматривать.
"Ковалевский", — мысленно проявил я чудеса дедукции.
Митрич с новой силой стал нахваливать лодку и незабвенного Семена Кузьмича, нарезая круги вокруг покупателя. Мне стало скучно и я вышел на воздух.
Сегодня было, явно, больше двадцати градусов, но легкий ветерок с залива делал погоду божественной. Я сел на перевернутое ведро, прикрыл глаза от ярких солнечных лучей и бездумно застыл в блаженном ожидании, когда разрешится вся эта, абсолютно неинтересная мне, суета.
Что же, умение ждать приходит с возрастом, и этот опыт я уж извлек из первой жизни. А искусство получать удовольствие от ожидания, надеялся освоить в этой! Ха...
В итоге, в "Гавани" мы убили больше часа. Швертбот Ковалевский сторговал за 800 рублей, которые обещал принести завтра и тогда же забрать лодку.
А вот Завадский, ушедший звонить в сторожку Митрича, вернулся хмурый и раздраженный.
Мы стояли около машин и слушали пересказ его телефонного общения с коллегами по ВИА. Суть недовольства и раздражения стала понятна почти сразу — оба солиста "Радуги" за свою помощь захотели денег. Гитарист и ударник были готовы работать бесплатно.
— Я с Володей знаком уже лет десять, — с горечью в голосе рассказывал Завадский, — но как он стал жить с Юлей, так парня как-будто подменили — все деньгами мерять стал.
— Плюнь, Коля... — я сидел на капоте "москвича" и болтал ногами, — деньги есть — заплатим. Надо свою группу создавать: искать музыкантов и солистов. Будем петь свои песни и зарабатывать на этом славу и деньги!
— Они триста рублей хотят за две песни и использование аппаратуры. А мой там только пульт, — скривившись выдавил Завадский.
Лаха и Димон одновременно присвистнули, услышав про аппетиты солистов "Радуги". Николай помрачнел еще больше:
— Они говорят, что после... моего ухода из ресторана им пришлось нанять клавишника и у них, типа, убытки... И вообще, возможно, придется уходить из этого ресторана — Нодар волком смотрит.
— Так если придется уходить из ресторана, то ты сможешь вернуться в группу... еще и пульт твой... какой смысл тебя выставлять на деньги? — не понял Леха.
— Не знаю. У Юли брат — клавишник. Похоже меня они уже списали, — Завадский криво усмехнулся.
Димон хлопнул расстроенного парня по спине:
— Не переживай! Скоро все будем на "мерседесах" ездить, — и два здоровенных гада заржали дуэтом...
...Начать работу над записью песен мы смогли только на следующий день. Весь, предшествующий этому, вечер мама мучила меня примерками и сборами "на юга". По местным меркам, меня одевали весьма достойно, но я твердо понял, что со своим гардеробом надо что-то срочно придумывать. Да, и с маминым тоже...
На следующий день мы забрали деньги у Ковалевского, отдали ему лодку и поехали собирать музыкантов и их аппаратуру.
Перед отъездом из "Гавани", Леха, втихаря от Димона, вручил Митричу сто рублей за помощь. Старик с достоинством принял "свой процент" и сдержанно поблагодарил, но довольный блеск хитроватых глаз показывал, что сторож этого ждал и в своих ожиданиях не обманулся!
Затем мы поехали к Завадскому и уже от него, на двух машинах, отправились забирать ударника, гитариста и аппаратуру.
Ударником оказался молодой, но уже лысоватый коротко стриженный парень лет 30 с небольшим, имя у него было редкое — Роберт. При встрече, Роберт тепло обнялся с Завадским и дружески поздоровался с нами. Меня и Леху он уже знал, по нашему "памятному" знакомству в ресторане. Димона же видел впервые, и наличие в нашей компании еще одного здоровенного белобрысого бугая вызвало у него веселую улыбку. Правда все комментарии, по этому поводу, он благоразумно оставил при себе! Пока "братцы" запихивали барабаны и тарелки Роберта, которые он называл "кухней", в колину "трешку", я имел возможность рассмотреть нашего ударника поподробнее.
Внешне Роберт был довольно приятным — узкое худое лицо, с правильными чертами и "греческим" носом. Он носил брутальную, как сказали бы в моем времени, "трехдневную" щетину, видимо компенсируя недостаток волос на голове. А может просто парню было лень бриться! Как и Завадский, одевался ударник в "джинсу", только рукава от куртки были отрезаны то ли под "рокерский", то ли под "летний" вариант. Роста был среднего, худощавый и, в целом, производил вполне приятное впечатление.
Вторым мы забирали гитариста и оставшуюся аппаратуру. Гитариста звали Геннадием: лицо было помятое, глаза красные, одет он был небрежно и, в довершение картины, от него сильно несло перегаром.
Я с удивлением посмотрел на Завадского, тот только виновато пожал плечами и состроил успокаивающую гримасу. Хм...
Однако, надо признать, собственная гитара и остальная аппаратура оказались у Геннадия в наличии — он забрал из ресторана и микшерный пульт, и синтезатор.
Работать решили на даче у родителей Роберта во Всеволожске. Солисты, Володя с Юлей, это место знали и приехать туда должны были самостоятельно.
Добирались до Всеволожска мы долго — больше часа, но за разговорами время пролетело незаметно. Николай в своей машине вез музыкантов, а я ехал с "братьями".
За время дороги Геннадий отоспался, а уж после того, как гостеприимные родители Роберта — приятная пожилая пара, Всеволод Георгиевич и Марта Захаровна, накормили нас вкусным обедом, то гитарист стал бодр и вполне работоспособен.
Сама "дача" оказалась добротным кирпичным домиком, в пригороде Всеволожска, а репетировать мы ушли на пустующую, по соседству, речную пристань, которая была в пяти минутах от дома Роберта. По назначению её уже пару лет не использовали, а электричество, подведенное к строению "барачного типа", отключить никто не удосужился.
В холодную погоду пристань, конечно, была бы непригодна, а летом — самое то: крыша защищала от солнца, стены от посторонних глаз, а расположенность вдали от других домов позволяла никому не мешать своим "шумом".
Пока ребята расставляли и подключали аппаратуру, к нашей "летней сцене" на белых "жигулях" подъехали, наконец, Юля с Владимиром. Они довольно натянуто со всеми поздоровались, а Владимир сразу отозвал Николая о чем-то пообщаться. Юля же — довольно миловидная, полноватая шатенка в зеленом в белый горошек сарафане, вышла на маленький причал "полюбоваться видами".
Тем временем, пока "мамонты" помогали носить и переставлять аппаратуру, я, чтобы не болтаться у них под ногами, пошел изучать станцию, разглядывая местные "достопримечательности", в виде плакатов ОСВОД. Особое внимание привлек плакат иллюстрировавший "дыхание рот в рот", а именно картинка, когда взрослый мужик в одних трусах, засовывает лежащему полуголому мальчику палец рот. Подпись под этим сомнительным действом гласила: "Отодвиньте язык в сторону, чтобы вам ничего не мешало" — меня скрючило от смеха.
— Ты чего веселишься? — подошедший в этот момент Завадский, был мрачен, как туча.
— Анекдот вспомнил, — судорожно выдал я, первое пришедшее в голову.
— Понятно... — эта тема Завадского не заинтересовала, было видно, что мысли у него о другом.
— Что случилось, Коля? — я отдышался и был готов к разговору.
— Они требуют четыреста рублей... — было видно с каким трудом Завадский сдерживался, — говорят, что пришлось сегодня отказаться от халтуры и деньги хотят получить вперед...
— Коля, — начал я предельно серьезно, — повторяй за мной. Подними правую руку вверх и скажи: "Ну, и хvй с ними!", а потом махни рукой, — я махнул рукой и засмеялся.
Завадский даже не улыбнулся:
— Может запишем нашими голосами? Пьеха — профессионал, суть ухватит.
— Николай, — я перестал лыбиться, — деньги у нас есть — взяли за лодку. Заплатим этим сквалыгам столько, сколько они хотят и сделаем нормальные записи. Потом продадим песни и получим в десять раз больше. На эти деньги соберем группу, станем богатыми и знаменитыми, а эти двое будут всю жизнь гнобить себя ядом досады и зависти...
У Завадского даже глаза слегка округлились от подобной сентенции.
— А что ты думал? — я опять заулыбался, — я, на самом деле, злобный и мстительный. Буду петь и плясать на их могиле, приговаривая: "Так вам и надо двое жадных образин!".
Я даже изобразил пару танцевальных па. Николай слегка улыбнулся и вздохнул.
— Коль, время идет. Скажи им, что мы согласны. Леша сейчас принесет деньги.
Завадский потоптался на месте и спросил:
— Может с ребятами хотя бы посоветуемся? Это очень большие деньги.
— Большие деньги зарабатывают, а не экономят. И мы не будем советоваться. Иди к этим сквалыгам...
Завадский еще раз нерешительно посмотрел на меня, развернулся и пошел в сторону раздающейся барабанной дроби...
...Ну, сквалыги-то они, конечно, сквалыги, но все-таки профессионалы, этого не отнять. И деньги свои они отрабатывали честно, стараясь и не "халтуря". Может и Геннадий — алкаш, но играл отменно, схватывая все с полунамека. А от Роберта я был в совершенном восторге! То что он вытворял на своих убогих, с точки зрения 21-го века, ударных — было выше всяких похвал.
Николай старался больше всех, впахивая и за себя, и за некоторых корыстных "товарыщей у микрофона".
Таким образом, через почти пять часов упорной работы, обе песни были записаны и сведены.
Если честно, то когда я прослушал на большом катушечном магнитофоне оба окончательных варианта, то, мягко говоря, впечатлен не был. Получилось приемлемо для демонстрации, но не более. Нужна была другая аппаратура, настоящая студия, другие солисты и много еще чего другого, о чем я пока даже не имел представления.
Остальные присутствующие моего молчаливого скепсиса, определенно, не разделяли. Общее мнение выразил довольный Роберт:
— Ну, с учетом обстоятельств, очень даже!..
Все согласно закивали и устало улыбались.
— А песни у тебя получились хорошие, — Юля потрепала меня по голове и добавила:
— Тебе бы подучиться и можешь вырасти в хорошего композитора-песенника. Но песни уже сейчас надо исполнять и, я уверена, мы с Володей сделаем их популярными! На свадьбах и поминках петь будут!
Все засмеялись. Ну, разве что, кроме Завадского и Лехи.
Я тоже посмеялся со всеми и, мило так оскалившись, ответил:
— Юль, если что, тексты зарегистрированы в ВААПЕ, поэтому мораль сей басни такова: сегодня из-за своей жадности вы выбрали судьбу всю жизнь лабать в кабаках, а был шанс стать звездами советской эстрады.
Я отошел от опешившей девицы к "кухне" Роберта и щелкнул ногтем по одной из тарелок, металлический звон поплыл и растаял в гробовой тишине:
— Как говорят в такой ситуации: раз работа оплачена и исполнена, то "спасибо" и вы, с Владимиром, свободны...
* * *
Долгожданная встреча с Клаймичем прошла предельно обескураживающе...
Через два дня после "ударного социалистического труда" на речной пристани Всеволожска, мы, все вчетвером, рассевшись в комнате у Лехи, слушали печальный рассказ Завадского о его общении с музруком Пьехи...
— Пригласил к себе домой... интерьерчик, скажу я вам, — Николай мечтательно вздохнул, — рояль посреди зала... белый — настоящий "Stein"...
— У тебя лучше будет, — попытался я придать оптимизма, сгущающейся похоронной атмосфере.
— Да, хорошо бы... — Завадский улыбнулся, как вдова, которой ничего уже не мило на белом свете, — магнитофон я сразу взял с собой, чтобы было, что предметно обсуждать.
