Зверь лютый. Книга 29. Венец

Общество, начав утречком, периодически прерывая процесс богослужениями, прогулками до Десятинной и обратно, как-то сдерживалось, не переходило в состояние тотального нажирания или засыпания. Однако, не-тотальное — присутствовало, было хорошо выражено и широко представлено.

С одного взгляда при входе в залу стала понятна... решительность Боголюбского, его готовность идти на конфликт.

* * *

Рассадка. Я уже объяснял, что порядок рассадки за столом средневекового феодала характеризует взаимоотношения куда значимее, чем расстановка членов Политбюро на трибуне Мавзолея при первомайском параде.

Коллеги-попандопулы наслышаны об этой проблеме, некоторые даже пытаются как-то решать её в своих конкретных обстоятельствах. Но здесь — 30-40 групп с их внутренней, устоявшейся, наследственной часто, иерархией. Всех персонажей нужно однозначно (по расстоянию от государя) проранжировать. При этом сами группы желательно не перемешивать: им в своём привычном окружении удобнее. "Удобнее" — меньше ссор между соседями за столом. Но если храбрый полоцкий десятник окажется сидящим "выше" путивльского тысяцкого... такую обиду никакими подарками не замажешь.

На Руси эта проблема, возникшая при объединении земель под Московской шапкой, решалась Иваном III местничеством, Петром I — табелью о рангах. Боголюбский про такое не знает, задача возникла спонтанно, лепит "как бог на душу положит".

В смысле: от души, не сдерживаясь.

* * *

Глава 585

Справа от Боголюбского — Искандер, затем юрьевичи по старшинству, племянники, Мачечич с Добреньким, Живчик с Матасом, пленный Ярослав-"братец". Дальше край ряда занимают смоленские княжичи.

Наглядное выражение понимания Боголюбским веса русских князей. Многофакторный оптимум по критериям кровного родства, преданности, влиятельности, перспективности.

Есть подробности. Цэреушные аналитики много бы написали в духе "намавзолейных расстановок". Мне и всем остальным чётко видно, что Андрей третирует смоленских князей и демонстрирует "милость к падшим", к князьям пленным: Михалко и "братцу".

Оба в ходе сегодняшних туда-сюда хождений на "службы третьего и шестого часов" торжественно принесли присягу на верность Государю.

С другой стороны от Боголюбского духовенство. Кирилл, Антоний, прочие епископы. Дальше с десяток игуменов и пресвитеров. Почти все местные, Киевские и Вышгородские.

Картинка — "государь слил". Нет двух наиболее ярких лидеров противника: князя Жиздора и митрополита Константина. По причине упокоения. А вот их окружение, что князья, что иерархи — весьма уважаемы и за столом Государя чествуемы.

Есть мелочи: нет Поликарпа Печерского, нет киевских и волынских бояр. Но это надо смотреть и видеть. А так... примирение и единение в натуральную величину.

Я и сам в какой-то момент засомневался. Андрей, вообще-то, миролюб и добротвор. Где-то в глубине души. Но чтобы его до этого состояния довести... Новгород уже сдался?

Нас посадили на краю, среди прочих наёмников. Народ оглянулся оценивающе. А чего смотреть? Алу в снежно-бело-грязном, Чарджи в угольно-чёрно-заляпанном, остальные в простеньком сереньком без блестяшек. Нищебродь кое-какая. Потом пошёл шепоток:

— Зверь... Зверь Лютый... зверятичи... всеволжские... дикие с дебрей...

Одностолешники (или правильнее — со-жральники?) снова задёргались. С одной стороны, мы, вроде бы, у Боголюбского "в любви". С другой — сунули на нижний конец стола.

Мне-то плевать, я сюда ребят привёл, чтобы они полюбовались на всю эту... толпу героев и прочих витязей.

Был сходный случай, ещё в Рябиновке, когда после моих раколовных приключений Аким Янович вздумал надо мной таким, столо-позиционным, способом "восторжествовать". Дело тогда плохо кончилось: я, в порыве ответных эмоций, громко разъяснил присутствующим разницу между путевыми и межевыми вёрстами. И понеслось...

Не буду. Ничего никому разъяснять не буду, сижу тихо-мирно, никого не трогаю, дадут примус — починю.

Ага, сщас...

— Господин Воевода Всеволжский Иван. Государь вся Руси, Великий Князь Андрей Юрьевич желает почествовать тебя. Поди сюды, к Государю.

Ну, подошёл. Здрасьте, веве.

Чёт мне Боголюбский не нравится. Чёт у него вид дурашливый.

Сразу школьная программа повылезла:

"Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь".

Тут боярин как завопит как оглашённый. Хотя, почему "как"? — Он как раз и оглашает. Не знаю, кто текст составлял, но Андрей руку приложил, чувствуется его стиль. С постоянными отсылками к Богородице: и в город я проник под покровом Пресвятой Богоматери, и Лядские ворота взял попущением Царицы Небесный, и бойня перед Софией пред ликом Оранты, и группа у Софийских... Такое ощущение, что я у Девы Марии в фаворитах. В изначальном, французском, смысле этого слова.

Наконец, Андрей, ехидно поглядывая на меня поверх стола, делится с собранием тяжкою заботою:

— Денег тебе дарить бестолку: ты и сам богат, мало кто на Святой Руси с тобой калитой сравняется. Одежонку нашу русскую, баскую, золотом-шёлком шитую, соболями изукрашенную, ты не носишь. Перстней, колец, крест, каменьями драгоценными изукрашенный — не наденешь. Оружье какое... Сам говоришь: обычай наш препятствует.

Вздыхает тяжко, "что ж тебе подарить, такому привередливому?", и радостно сообщает:

— Посему дарую тебе деисуса, любимого прадедом моим Всеволодом, прозываемого Великим, в Иерусалиме-городе освящённого, из самого Царьграда привезённого.

И похлопывает по куску доски-пятидесятки перед собой на столе. Метра в полтора длиной, сантиметров 60 шириной. На ребро поставил, показал. Чтобы я порадовался и ощутил. Эту... факеншит!, несказанное умиление и глубокую благодарность.

Тесина. Нарисованы три головы. "Оплечный деисус". В центре — Христос. С несколько утомлённым взором. Типа: как вы все мне надоели. Справа хипарь — сильно волосатый и бородатый Предтеча, с вопросом во взгляде: шо за хрень опять? Слева — Богоматерь. Недоверчиво-унылая: ну и какую ещё гадость вы уделали?

Странно: Грабарь утверждал, что икона конца 12 века, Владимирская Русь. А Андрей говорит, что век одиннадцатый и Византия. Может, это прототип той, что в Третьяковке?

Искусствоведением заниматься некогда: двое слуг перекидывают тесину крашеную со стола вниз, нижние подхватывают и мне с поклоном вручают. А в ней за два пуда веса и взять её... Поперёк — неуважительно. Подмышку, на плечо, вертикально... аналогично. Такие габаритные пиломатериалы нужно таскать парой. Или, хотя бы, без выпендрёжа.

Стою я как дурак с этой еловиной... виноват — с липовиной: из липы доска. Народ вокруг уже моё затруднение уловил. Вот же... нехорошие редиски — никто помочь не удосуживается, подхихикивают. А мои сидят далеко. Да и молодёжь: пока Чарджи не скомандует — сами не осмелятся.

Ну и ладно. Предки предканутые, а видали ли вы кино индийское?

"Спустилась ты с крутых вершин,

И на плече несла кувшин...".

На плече нельзя — святыня, однако. Но ведь и голова на что-нибудь пригодна.

Закинул доску... Виноват: "Деисус оплечный" — на макушку и, старательно выдерживая равновесие с направлением, топаю к своему посадочному месту.

Тут чудак со стаканОм сунулся. Типа: "а государевой милости отхлебнуть?". Я к нему повернулся — он и улетел. И кубок уронил. Слабоват. Наши совейские инженера никогда не роняли налитую, взятую в руки рюмку. "Сам упади, а стакан сохрани" — закон жизни в коллективе. Тебе ж больше не нальют!

Народ в зале несколько обалдел: на Руси головы носят. На плечах. А вот на голове... ничего тяжелее шапки. Почему — не знаю.

Почему на Востоке или в Африке женщина несёт кувшин на голове и крутит задницей, а наша баба два ведра на коромысле и не шелохнется? Почему узбек тащит корзину земли на плече, а русские мужики тот же груз вдвоём на носилках? Ну не от хилости же! Национальные разгрузочно-погрузочные особенности, итить их транспортировать. Наукой толком не изучены.

Подхожу к своему месту. А навыка-то нет! Я ж не каждый день доски на тыковке таскаю. Поле зрения ограничено. Разворачиваюсь на возглас Чарджи. И врубаю этим... деисусом в чью-то морду.

Вот, честное слово, не нарочно! Позвали. Повернулся резко, видно плохо... уголком этого... религиозно-художественного творения разбил в кровь хлебало зубастое... чисто случайно оказавшегося в радиусе деисусного вылета.

Хлебало — Бастия.

Факеншит. Внезапный, но ожидаемый.

Я про проблемы рассадки — уже...? — Во-от. На нижние концы ножек этого "п", сбросили всякую малотитулованную шваль. Разных... примкнувших. В их числе мы. И берендеи. Ещё торки, ковуи, печенеги, кыпчаки из трёх источников, не считая моего Алу, ляхи и чахи...

Не считайте местного мажордома идиотом: всё-таки, мы и берендеи были посажены на разные ножки "п". Но Бастий воспользовался моментом и подошёл к торкам, которые сидели напротив, рядом с Чарджи. Нотаций им почитать надумал. И тут я вернулся.

Дальше вариации от Чарли Чаплина:

— Ой, извините. (Я — Бастию. Тот держится за разбитое лицо, на котором уже течёт кровь из губ). Ты чего звал? (Я — Чарджи. Поворачиваюсь к иналу и бью Бастия по уху задним свесом иконы). Ах! Я такой неловкий! (Снова поворачиваюсь, пытаясь одновременно снять доску с макушки. Спотыкаюсь на дощатом полу и врубаю торцом иконы в закрытое рукой лицо ошарашенного берендея. Тот отшатывается, его сапоги со шпорами цепляют пол, он летит навзничь. Вся парадная упряжь на нём звякает, брякает и раскатывается по залу).

Наконец, подскакивает моя молодёжь, принимает икону, оттаскивает и прислоняет к стенке возле наших мест за столом. С другой стороны пара джигитов кидается к Бастию, пытаются его поднять, тот расшвыривает их, рычит, разбрызгивая кровавые сопли, возится на полу как здоровенный чёрный навозный жук.

— Чарджи, чего он хотел?

— Насмехался. Над торками, с которыми я разговаривал. Говорил, что когда вернётся на Рось, накажет их плетями. За то, что сидят за одним столом со мною, с изгоем, лишённым воды и огня.

"Лишить воды и огня" — обычная формула изгнания у многих народов. Древние римляне так своих приговаривали. Почему у торков похоже? — Нет, они не с Тибра стибрились, и не с Пизы, но мозги тоже имеют.

— Да ему-то какое дело?

— Берендеи считают себя старшим народом на Роси. Хранителями древних законов. Судьями над остальными племенами.

Тут Бастий, наконец, выковырялся с пола и выхватил саблю.

Надо заметить, мы не в церкви — в храме мечи оставляют за порогом. В тереме... как хозяин скажет. Здесь не сказали, все присутствующие — с длинномерным на поясах. Типа: собрание витязей с богатырями, все при полном параде.

Он свою железяку выдернул — и вокруг волной ш-ш-ш.

Бастий уже понял, уже просто стоит не шевелясь с поднятой саблей, а вокруг всё новые и новые клинки поднимаются. Две сотни, не считая прислуги и охраны. Столько в такой толпе просто вытащить и никому ничего не отрезать — уже чудо.

Откуда-то из-под стола вдруг вопль. Перепивший и заснувший там вояка выдирается, запутавшись в скатерти, роняя посуду, и, не имея сил разлепить глазки, вопит:

— Поганые? Вороги? К оружию! Рубай гадов!

Народ, в немалой части своей, уже притомился, с утра-то празднуючи. Соображает тяжело. Но выучку не утратил. Командуют "Рубай!"? — Сща порубаем. Только сообразим кого. Какая мне тут больше всего морда не нравится?

Тут, как раз, и набежали поганые. В смысле: кипчаки Асадука. Причём — лучники. Какой эффект будет от применения степного составного реверсивного лука в закрытом помещении по бездоспешной, сидящей, пьяной толпе...? — Ёжики, игольчатые насквозь, закусывающие, рядами.

Андрей что-то сыну сказал, тот поднялся во весь свой рост и, с видимым напряжением и явным удовольствием, принялся командовать. Типа: всем сесть выдохнуть ить вас колбасить троекратно через колено мечи в ножны отбой воздушной тревоги покурить и оправится места согласно купленным билетам переходим к водным процедурам...

Пока это происходит, до Бастия, видимо, дошло, что он снова нарывается на прежние грабли: с саблей против закона. Убирает саблю и требует суда. Надо мной.

— Государь! Сей злодей напал на меня злоумышленно и бил святой иконой по лицу. Выбил зуб и разбил в кровь нос. За то прошу взыскать виры, как в Законе Русском указано.

Я — в восторге! Никогда не считал степняков тупыми. Очень даже могут учиться. Даже ихнее ханьё.

Хорошо формулирует. Советничек возле него трётся. Причём — не из берендеев. Полагаю, что вышгородский. Или смоленский. Что, впрочем, одно и тоже — из людей Попрыгунчика.

Зал затихает. Боголюбский неотрывно смотрит на нас. Я, конечно, виноват. Но не в предумышленном. И вообще, видит же — человек с грузом идёт. Да любой нормальный мужик...!

Разве хан — мужик? Тем более нормальный.

Признать вину — признать превосходство Бастия. Дело не в деньгах: установленные "Русской правдой" виры на уровне 12 гривен, пусть бы и дважды, не суммы в моих нынешних оборотах. Тем более, что виры идут в княжескую казну. Но признать неправоту — уступить противнику.

Есть что-то, в чём он неправ? — Разбираем. Все три высказанные им фразы... Есть! Фокусируем и форсируем.

— Государь, этот человек лжёт. Он говорит, будто я причинил ему увечье по злому умыслу. Между тем, он пострадал не по моей воле, а исключительно по воле божьей. Господь избрал твой подарок, древнюю и славную икону прадеда твоего, для наказания этого человека. За грехи его, за бесстыдное избиение соратников, моих воинов, героев, открывших Софийские ворота перед дружинами твоими и поднявших над ними стяг мой.

Тема уже была объявлена. И будет повторяема мною постоянно.

Я — зануда. А ты, Бастий, покойник. Пока ходячий. "Пока" — недолго.

— Ты лжёшь! Не было твоего стяга! Не приказывал я убивать твоих сопляков! Розыск был — лжа это!

Советник что-то подсказывает берендею. Тот смотрит на него непонимающе. Потом снова обращается к Боголюбскому, уже спокойно, уверенно произносит:

— Государь. Этот человек лжец. Я готов доказать это. На божьем поле.

"А-ах" проносится по залу. Я несколько ошарашенно оглядываюсь на моих.

Это ж моя реплика, это ж мой ход! Итить меня богосудно. Или правильнее — богосудебно? Богопольно?

Та-ак. Похоже меня сыграли. Спровоцировали. Довольное переглядывание между младшими смоленскими княжичами... к делу не подошьёшь, в суд не предъявишь.

Мда... на "Святой Руси" не только ханьё может учиться, но и княжьё. И хоть бы чему хорошему! Хлорку, там, делать, или кирпичи выпекать — так нет их! А гадости всякие: как бы кого прирезать, но в рамках законности — всегда пожалуйста. Да уж, княжье ремесло они хорошо знают.

Чистой воды подстава. Подставляют мою голову под саблю очень не мелкого богатыря.

Снова оцениваю Бастия. Здоров. На голову выше, в плечах шире. Безусловно опытнее меня в клинковом поединке. Я ныне и сам не задохлик, но в рубке... у противника явное преимущество.

Есть одна мелочь мелкая. Я ведь знал куда шёл. И кто здесь будет. Что наезды случатся — и к бабке не ходи. Что-то такое прогнозировалось. Не это, так другое. Уж очень многим я по "больным мозолям" потоптался. Просто зарезать — конвой мешает. Силой ломануть — мешает Боголюбский. Остаётся хитрость. Но убивать меня будут обязательно. Попытаются.