Впереди и чуть в стороне из воздуха шагнул тастар. Винар не узнал бы его, если бы не странная обтягивающая одежда. Пламенный.
"Вот оно". Не очень ловко соскочив с седла, Винар сделал три шага вперёд и почтительно поклонился, протягивая последний из трёх запечатанных конвертов. Сердце билось учащённо. Где-то в глубине памяти наставник Моэр неодобрительно качал головой. "Что ты творишь, что?! Разве так вручают верительные грамоты? Что за убожество вместо нормального протокола!" Но этому голосу вторил очень похожий: "Выше всего иного ставят тастары прямоту. Если хочешь быстро добиться от них чего-либо, не отнимай времени ни у себя, ни у них — иди кратчайшим путём. Соблюдение церемониала с ними возможно, однако вовсе не необходимо".
Владыка молча вскрыл конверт. Развернул документ, написанный, как и подобает официальному посланию королевской канцелярии, на шёлке, а не на бумаге; охватил текст одним взглядом и снова взглянул на Винара.
— Добро пожаловать, посол. Я помню вас.
— Я рад этому, Владыка, — сказал Винар, акцентируя кивок.
— И вам также — добро пожаловать. Следуйте за мной.
"Вот и весь церемониал", — подумал посол не без юмора, снова садясь в седло. "Начало положено, суверенные державы поцеловались мокрыми носами.
Дядя Айкем будет доволен, когда я напишу ему об этом".
Спускаясь в Долину, Винар продолжал машинально искать признаки человеческой деятельности. Вскоре он нашёл некоторые — а найдя, был не на шутку озадачен.
"Это же посевы! Молодые посевы! Теперь понятно, откуда здесь берутся хлеб, клубни тингпа и прочие плоды земли. Даже странно, как я раньше не заметил этих полей. Только... что это за посевы? Для озимых — слишком рано, для яровых — поздновато: всходам не больше двух декад..." Винар ломал голову, путаясь среди своих не слишком основательных познаний в сельском хозяйстве.
— Никогда такого не видел, — неожиданно заметил едущий рядом Чека.
— Что? — очнулся посол.
— Вы этого не чувствуете, — сказал Чека, словно отходя от углублённой концентрации на каком-то внешнем предмете. — Но всю эту местность как будто прозрачной крышей накрыли.
— Зачем?
— Не знаю. Но никаких бурь, града, заморозков и прочих прелестей погоды здесь нет и не будет — разве что на заказ. Очень, очень мощная магия. Либо тут сразу десятки тастаров старались, сложив силы, либо...
"Либо что? Или — кто?" Но просить Чеку закончить мысль Винар не стал. Довольно и того, что часть секретов Долины оказалась раскрыта ещё до прибытия на место. В самом деле, если не бояться непогоды, три или даже четыре урожая в год — вполне мыслимое дело. Вот она, полезная магия во всей красе!
— Итак, он прибыл и устроился.
— Да, ваше величество.
Итоллари чуть поморщился.
— И что же он сообщает? Впрочем, дайте сюда, я прочту сам.
Один из обманчиво сереньких людей Айкема, Риней, с поклоном протянул королю письмо. Минут около пяти Итоллари читал: сначала проглядел всё написанное, затем выборочно — всё, кроме стилистических виньеток, а под конец, вчитываясь, изучил отдельные важные места.
— Так. — Взмах руки с письмом, задумчивый взгляд на Ринея. — Так. Ты, конечно, это читал тоже. — Письмо было открытое, без конверта, хотя и с печатью: посол всячески демонстрировал, что ему скрывать нечего и не от кого... — Э? Ладно...
В последний момент король передумал. Нет, спрашивать мнения Ринея о письме он не будет. Не стоит оно того. Айкема ещё стоило бы спросить: старик иногда бывает откровенным (или же ловко таковым прикидывается). Этот — нет. Такая уж порода. Его стоит подпускать к себе только для того, чтобы Айкем меньше думал, как вертеть королём, а больше — о том, как при короле удержаться.
Самый лучший слуга — это слуга, который знает, что его в любой момент могут заменить. И даже знает, кем, но ничего не может сделать. Такой о себе не возомнит.
— Ступай, — велел Итоллари.
Риней поклонился и вышел. А король встал с мягкого низкого дивана, обитого белейшим мехом снежной кошки. Несколько раз вымерил шагами кабинет, остановился у окна.
"Вот она, твоя Столица. Дома, улицы, люди...
Твои. Ты — король".
Сжав руку в кулак, Итоллари ударил ни в чём не повинный оконный переплёт и сморщился — не от боли, а от тягостной мути, колыхнувшейся в душе. О да, теперь-то он понимал, почему брат так часто бывал нетрезв даже по утрам...
— Ко мне!
Дежурящий в смежной комнате секретарь прискакал без промедления и поклонился, со сноровкой учёной обезьянки сложив ладони на груди косым крестом.
— Мне нужен советник трона Ленримм. — "Болтунчик-болванчик". — Позовите его... нет! Не зовите. Просто прикажите ему оформить и отослать южанам согласие на помолвку. Пусть шлют к нам своих послов. Вместе с моей невестой. Всё.
Секретарь захлопал глазами, но протокол так въелся в его душу, что удалился он на поиски Ленримма по всем правилам вежества, после троекратного "длинного" поклона.
"Наверняка радостная весть уже через десять минут загуляет по городу. Не остановишь.
Ну и пусть".
Плюхнувшись на диван, король Равнин закрыл глаза.
Глава одиннадцатая.
"Старое небо, старая земля..."
В мгновения сразу после перемещения, когда разум Эхагеса переплетался с сознанием Владыки теснее, чем нити основы и утка в парусине, у слова "старый" было два смысла. Для его собственных глаз, глаз человека, этот мир выглядел старше родного — зелёного, белого и сине-золотого. Во многом потому, что солнце здесь не сияло золотом, а небо синевой. Здесь в вышине царили медь и старая глубокая зелень, а на земле — многие оттенки тёмно-серого, коричневого и лишь изредка — жёлтого.
А вот для красных глаз Пламенного старость мира вокруг них представала иной.
Ибо то был Краалт. Родина.
Разговор с самого начала пошёл как-то неправильно. Гес чувствовал это, но никак не мог понять, в чём же дело.
— Давно ты задумался над этим, сай?
— Давно. Ещё до того, как увидел бессильного каэзга.
— Почему ты не сказал мне раньше?
Пламенный был предельно краток:
— Лаэ.
— При чём тут она?
Взгляд Владыки был непроницаем, как та сторона зеркала.
— Ну ладно, я догадываюсь, при чём. Но что изменилось? Она по-прежнему хочет быть рядом со мной, а я, говоря откровенно, не меньше хочу быть рядом с ней.
— Это осталось неизменным, — согласился Владыка. — Но Лаэ изменилась в ином смысле. Примятый говорил со мной вчера.
— А-а...
— Твоя ааль-со не стала мастером майе. И вряд ли станет в будущем... — здесь Эхагес почувствовал кратчайшую паузу, словно Пламенный в последний миг решил не добавлять к сказанному... что? — Но Примятый готов отпустить её для Испытания.
Гес сжался.
— Для Испытания? Её? То есть он считает Лаэ достойной сопровождать меня и тебя в...
— Да.
Владыка почти никогда не перебивал других. На этот раз он изменил себе. И цели своей он достиг: прежде чем снова открыть рот, Эхагес тщательно обдумал то, что скажет.
— Ты планируешь взять ещё кого-то?
— Нет. Я, ты, Лаэ. Достаточно для разведки.
Ещё одно долгое молчание.
— Это важно для всех вас, не так ли? — Тихо сказал Гес, поглядев прямо в нечеловеческие глаза своего... пожалуй, да, друга. — Я поговорю с Лаэ об этой... этой разведке.
"Здесь плохо пахнет".
По бессловесной связи, не похожей на то единство, частью которого Эхагес был вместе с Пламенным, просочился образ "дурного запаха". Слабее, чем сама Лаэ, как отражение образа взамен самого образа, страж воспринял боль и зияющую память, что пропитали землю, воздух и даже, казалось, красноватый свет солнца.
Опустошенье.
Медленный распад.
С другой "стороны", от Владыки, сжимало нутро чувство сродни тоскливой горечи. Тастар смотрел на землю, свою и своего народа, слушал полностью раскрытым сознанием тишину — и по-человечески глубокая печаль баюкала его в своём колючем неуюте.
— Что теперь? — спросил Гес, понизив голос до полушёпота.
Вместо ответа Пламенный шагнул за Поворот, подхватив своих спутников.
Тот же мир. Те же краски в небе. Та же тишина...
Впрочем, нет. Тишина изменилась.
Перед разведчиками возвышалась тёмная громада высотой по меньшей мере в пятьсот локтей: сдвоенные толстые колонны, слегка расширяющиеся к вершине — поражающий любое, даже близкое к нулю воображение монумент. Лестница из сотни ступеней и арка шириной шагов в двадцать, а в высоту — втрое больше того казались мелким недоразумением, прилепившимся к паре каменных, древних, словно бы нерукотворных колоссов.
Равнина вокруг была безжизненна и местами словно вспахана без смысла и порядка... если мыслим плуг, в который запрягают океанские приливы. Ни единой былинки не росло нигде, куда только доставал взгляд. Однако около самих колонн земля оставалась ровной, даже как будто сглаженной. Что бы ни бушевало здесь, какие смертоносные силы ни сходились в поединке, но слившиеся в вечном объятии громады, арка и ведущая к ней лестница остались неколебимы.
— Они целы, — молвил Пламенный. — После всего, что было, Льды Славы уцелели.
"Здесь пахнет смертью, печалью и временем", — сообщила Лаэ.
Эхагес положил ладонь на загривок чёрной лисы, приглаживая вздыбленную шерсть. Он сам тоже чувствовал этот бесплотный запах.
— Идём, — Владыка сделал первый шаг навстречу каменным громадам.
Подобные двум утёсам, светло-серые в редкую чёрную полосу, Льды Славы странным образом не подавляли. Возможно, Гесу только казалось, что этот великий монумент добавляет ему роста. Созданные тастарами и для тастаров в дни славы их, сдвоенные колонны — он чувствовал — являлись одной из святынь этой расы... насколько у столь холодной и рассудительной расы разумных вообще могут почитаться святыни. Лаэ сказала: "Здесь пахнет временем". Эхагес сказал бы немного иначе: "Здесь пахнет памятью". Он догадывался, что они увидят, когда взойдут по ступеням к арке входа. Да, догадывался. Почти знал.
И всё равно увиденное за порогом Льдов, а ещё больше воспринятое там иными чувствами, потрясло его.
Лаэ-лиса фыркнула, попятившись. Превратилась в девушку. Мотнула головой, сжала виски ладонями. Эхагес прекрасно понимал её, и не только потому, что ловил чёткое и резкое эхо её спутанных в бурелом чувств.
— Здесь, во Льдах Славы, покоятся лучшие из лучших. — Произнёс Пламенный. Голос его подхватило пещерное гулкое эхо. — Не более ста тастаров в каждом поколении признавались достойными стать частью этого. Только те, кто воистину приблизился к совершенству, и только те, кто соглашался войти в вечность — так. Многие из признанных достойными уходили так же, как большинство: через всесожжение возвращались телом и духом в круги жизни, в великие вихри безличного творения. Но у них уже ничего не спросишь, а у тех, кто остался здесь, можно получить ответ. Идите за мной, если хотите.
Но Лаэ не пошла, и Эхагес остался тоже. Он не хотел оставлять орлэ... а ещё он не смел тревожить покой мёртвых тастаров. Таких чужих... лишь здесь, среди слежавшихся палой листвой тысячелетий молчания, становилось явным, насколько чужих. Не более ста в каждом поколении, сказал Пламенный. Не более ста... но Гес был бессилен подсчитать упокоившихся во Льдах. Их были несчётные тысячи, миллионы... ряды их, скованные магией и холодом, уходили вдаль и вниз за пределы доступного чувствам.
— Пойдём наружу, — попросила Лаэ. — Пойдём!
И Эхагес, обнимая застывшие плечи орлэ, вывел её наружу.
Владыка не возвращался долго. Несколько часов.
Медное солнце мира Краалт утонуло в дымке обманчиво близкого горизонта. На небе, вернувшем свой исконный чёрный цвет, проступили бледные тени незнакомых созвездий. Заметно похолодало. Впрочем, ни Гес, ни Лаэ не страдали от этого. Молча сидели они на ступенях Льдов, прижавшись спиной друг к другу и слушая пустыню, пока из-под арки не вышел медлительный усталостью Пламенный.
Вышел и сел рядом, парой ступеней выше.
Ночь молчала, порой тихо вздыхая голосами ветра. Помаргивали звёзды, силясь разглядеть тёмные фигурки живых из своей бездонной перевёрнутой глубины. Из недр тверди же долетало — тише шёпота — бледное эхо громов земных.
Звёзды успели переползти по своему чёрному ложу на половину ширины ладони, если не больше, когда Владыка пошевелился и заговорил. Слова тастар-мид слетали с его губ, и чудилось, что они шуршат, как струйка сыплющегося песка; и даже через контакт мыслей Эхагес улавливал едва половину всех обертонов смысла, а Лаэ — ещё меньше. Но никто из них не решался перебить тастара, ведущего рассказ о крушении мира.
Сломив силы тастаров, пришедшие в Краалт Могучие не успокоились. Напротив! Казалось, что тяжкий гнев их лишь разгорелся сильнее. Видно, между победителями возникли ссоры; видно, одни хотели уничтожить даже память о существовании древней расы, не желавшей перековаться в духе Круга Славы, влиться в чуждое единство и подчиниться идее, а другие им препятствовали. Нельзя объяснить иначе то, что Льды уцелели в пекле битвы Могучих — битвы столь яростной, что и спустя столько лет ни единая травинка не сумела прорасти на перепаханном, обезображенном лике мира. То, что в Краалте вообще уцелело что-то живое — верно, ещё одно нечаянное чудо, если только несколько Могучих не защищали островки жизни от равных себе и последовательно, и упорно.
Ссоры пришельцев позволили остаткам рода тастаров уцелеть. В то время пришлось им оставить гордость свою и таиться, подобно роющим норы неразумным созданиям. Поисковые отряды пелэ, мараков, людей, леготтов, фирзи и других захватчиков лезли в каждую щель, выискивая выживших... но Краалт велик, и разных щелей в нём больше, чем можно обыскать, даже имея в своём распоряжении миллионные армии. А тастары, решившие скрываться, делали это хорошо — как вообще всё, за что брались. Стали они семенами памяти и жизни, упавшими в рыхлую почву; и ссора Могучих, забывших о них, уподобилась завывающей зимней вьюге, что тщётно пытается выстудить семена в глубине, но лишь защищает их, засыпая покровом снега.
У вьюг есть ещё одно свойство: они не вечны.
Перестала сотрясаться твердь от шагов великих сил. Утихли ураганы, более не гоня над землёй табуны шалых от ужаса туч. Опало летучее пламя. Смолкли громы глубин. Реки и моря вошли вновь в изменённые берега свои. Но мрачен и неприветлив оказался облик опустошённого Краалта. Казалось, что вместе с хозяевами мира ушла из него сама жизнь. Ураганы, покорные воле Могучих, стихли — но воющие ветра продолжали носиться над пустынями, оплакивая потери. Ушли угольно-чёрные тучи, стиравшие разницу меж днём и ночью, вылились бурными ливнями на плечах горных хребтов — но остались тучи цвета свинца и стали, запретившие небу глядеть вниз. Победители оглядели мир, оказавшийся в полной их власти, и отвернулись от того, что сделали, не желая помнить и понимать, избегая ядов стыда своего.
В иных местах Краалта ещё можно было жить, прилагая для этого большой труд и великое упорство. Да, можно было... но не хотелось. И те причастные Кругу, которые могли, ушли обратно в свои миры, оставив по эту сторону Слияний пространства сменную стражу. А те, которые не могли — вымерли либо утратили себя, одичав среди тягот. Скатились до взаимоубийства за кусок еды и глоток воды.
