— Упавши сам, коришь покачнувшихся?
— Я не из (...) павших, я — из (...) в иное/прежнее бытиё! — Пламенный ожёг подземника накалом отрицания, редким даже для человека. — Теперь (...) из иного мира — и что (...) я вижу?!
— Приведший бледнокожего...
— Не я при человеке, человек при мне! Я — Пламенный!
Впервые Эхагес ощутил так явственно глубинные слои имени Владыки: жар, свитый воедино, свет, сила, уязвимость. Не просто "пламенный" — скорее, Пламенный Дух... Пламенное Сердце, Пламенная Стрела.
— Назовись! — потребовал Владыка.
Подземник назвался. По верхнему смысловому слою — Скрытный.
— Мы пришли ото Льдов Славы, — сказал Пламенный со скорбной простотой, — пришли на зов памяти. Иди и сообщи это тем, кто оставил свой след во Льдах. И помни: хоть я не мастер Перепутья, но близок к этому — и могу уйти, куда и когда захочу.
Пещерник по имени Скрытный попятился, исчезая за поворотом.
— Сай, что не так с этим тастаром?
В сознании Владыки вновь колыхнулось эхо потрясения, наполовину переплавленное в тихую горечь.
— Он — плод старейшего греха, — был ответ. — Он незавершён, ибо зачат и рождён не ааль-со, а так, как чаще всего зачинают и рождают люди.
— Не понимаю.
Пламенный помолчал. Обдумывал, как упростить сложное ради понимания.
— Есть любовь тела, есть любовь души, — сказал он наконец. — Когда мужчина и женщина сходятся без гармонии душ, душа их ребёнка также не получает гармонии, и сила его ущербна. Это сродни врождённому уродству и бьёт с особой силой именно по магам.
После этого Гесу расхотелось задавать новые вопросы.
Прошло около получаса, прежде чем на смену Скрытному явился другой тастар. Одетый в такие же живые одежды, вооружённый такими же короткими изогнутыми клинками, только покоящимися в набедренных ножнах. Видно, здесь каждый был воином поневоле. Однако новый тастар не отличался молодостью — наоборот. И магия его ощущалась глубокой, старой и на особый лад совершенной. Гес затруднился бы сказать, в какой именно области силён новоприбывший. Очень может быть, что в знакомых ему языках просто не нашлось бы слова, чтобы точно очертить границы этой области.
— Я — Пёстрый, — представился он.
Дальнейшая беседа прошла под знаком сдержанной настороженности. Смысл её Эхагес воспринимал через отражения мыслей Владыки.
— Рад тебе, Пёстрый. Я — Пламенный, мастер-целитель, знаток искусства Перепутья, беглец.
(Подтекстом — не слишком завуалированный упрёк в нерадушии).
— Рад тебе. Я — мастер Вызова и старейшина колонии Рроэрт, — исправился Пёстрый. — Из какой колонии ты?
— Скрытный достоин своего имени. Я впервые ступаю по/в тверди Краалта за сто кругов по моему счёту. Группа, которую я возглавил — около пяти сотен — бежала гнева Могучих за Поворот.
Пёстрый издал возглас, в котором слились удивление, радость и боязнь поверить.
— Мы оказались в мире, населённом людьми, но не входящем в Круг пелэ, и остались там. Новая твердь пережила что-то похожее на катастрофу, постигшую Краалт виной Могучих, отчего маги там стали очень редки. Это позволило нам закрепиться и даже взять власть над частью людей в области Равнин, хотя изначально это не планировалось. Недавно после ряда событий мне и моим спутникам довелось усовершенствоваться в искусстве Перепутья, и потому мы поспешили узнать, что стало с родным миром всего рода тастаров.
Пламенный умолк, предоставляя Пёстрому право рассказа.
"Сай, с чем связано искусство Вызова?"
"Позже".
Пёстрый, однако, начал не с рассказа, а с вопроса.
— Может ли считаться спутником зверь, пусть даже почти разумный и со своей магией?
Прежде, чем Владыка ответил, Эхагес встал с камня и сказал:
— Лаэ, изменись!
Лиса посмотрела на него почти по-человечески, фыркнула и приняла иной облик. Пёстрый снова издал невнятный вскрик удивления. Возможно, больше факта смены формы его поразило то, что тастар-мид понимает человеческое существо... к тому же близко знакомое с искусством майе.
— Мои спутники, — сказал Пламенный, — это Лаэ из рода орлэ, живущая в двух обличьях, и Эхагес Летун из рода людей, воин-маг. Они — ааль-со, а Эхагес сверх того — мой Дополняющий.
Похоже, Пёстрый устал удивляться.
— Рад вам, разумные, — сказал он. — Теперь я вижу, что ни один из вас не принадлежит Кругу и уверен, что ты, Пламенный — не из... перекованных. А раз так, все вы будете желанными гостями в нашей колонии, равно как и в остальных колониях уцелевших.
Глава тринадцатая.
Прибытие большого посольства — повод для празднества. Помолвка короля — также повод для веселья. Отвыкшая праздновать что-либо при тастарах, Столица окунулась в полузабытую стихию карнавалов, фейерверков, бесплатных дней, когда в любом заведении еда и выпивка шли за счёт казны, иных увеселений. Знать и богачи не хотели отставать от простонародья: балы, приёмы, званые обеды и ужины (порой не заканчивающиеся даже к рассвету), выезды на охоту... Большую популярность снискали бескровные поединки гвардейцев под командованием иузах-князя Гороса и Серых стражей капитана Моэра — как парные, так и групповые.
А под ярким, пьяным, распущенным, затягивающим покровом праздников, как то водится всегда и везде, назначались важные встречи и проходили важные разговоры.
— Ну хорошо, милая, расскажи.
Будущая чета любовалась ещё одним новомодным новшеством под названием "костюмная игра", иначе "представление". Возвышение, с которого они им любовались, было лишь первым в череде ступенчато поднимающихся трибун. Итоллари немало удивило и позабавило то, что эти деревянные мостки, сколоченные на один раз, воспринимаются гостями с юга как изумительная и даже угрожающая роскошь. Дерево, как и пригодная для питья вода, было одной из вещей, для кунгрийцев очень ценных из-за своей редкости, а здесь, на севере, идущей по цене песка. Зато золото для южан имело почти ту же цену, какую для жителей Равнин — серебро. Богатейшие рудники Кунгри Ош буквально осыпали богатством тамошних князей и, разумеется, терефа.
— Мой повелитель не слушает? — в тоне смуглянки Окхоль звякнула обида.
— Прости, моя радость. Не так-то легко уделять внимание сразу и тебе, и игре. Придётся мне, видно, посмотреть на представление в другой раз.
Принцесса охотно оттаяла. Хотя на юге взрослеют рано, подумал Итоллари, она, по сути, ещё наполовину ребёнок. Физически — вполне сложившаяся женщина, далеко не глупая, знающая, если не лукавит, помимо родного и нашего ещё три языка, певица, танцовщица, рисовальщица... но ребёнок. Шестнадцать лет — разве это возраст?
Я и то на три года старше.
— Так о чём ты рассказывала?
— О первом из чудес Ве-атти. Это поистине дивная история, мой повелитель.
— Говори! — велел король, зная, что юная принцесса ждёт этого, и добавил. — Твой голосок способен сделать чудесным любой рассказ.
Окхоль зарделась. "Ребёнок!.."
— Да склонит мой повелитель слух свой к рассказу о первом чуде Ве-атти. Было это во времена недавние, и живы ещё свидетели истинности случившегося. Однажды кочевье племени декхуз, да будет благословен род их и да продлится, на переходе из оазиса Хаам в оазис Триз постигла беда в облике песчаной бури. Это — страшное несчастье, худшее из испытаний, что посылает кочевьям судьба. Редко какая буря не уносит ни одной жизни, а порой — к счастью, редко — случается и так, что после бури, ярившейся три-четыре декады, на том месте, где разбило лагерь целое племя, не находят даже выщербленных костей.
Итоллари покачал головой. Песчаная буря... поди, представь такое в краю зелёных полей, медленных рек и густых лесов!
— Декхузы готовились предстать пред Судом посмертным, — продолжала Окхоль голосом важным, мрачным даже, насколько её юное горло могло изобразить мрак. — Небо почернело и припало к земле. Ветер усилился; первые песчинки, несомые им, уже жалили и стегали кожу, забиваясь во все девять ворот тела...
Король моргнул. Девять ворот?
— ...и в этот момент разлился голубой свет, более яркий, чем свет солнца в зените. Против бури вышел сам Ве-атти в силе своей. Ветер вокруг него утихал, и тишина эта распространялась всё дальше и дальше, стеной вставая до самого венца небес. Благодаря за чудесное спасение, всё кочевье декхузов пало ниц, кроме одного, чьё имя не стоит упоминания. Сей недостойный стал кричать, что перед ними не божество, но злобный демон песчаной бури, жаждущий поклонения...
"Что было крайне глупо со стороны недостойного".
— ...ибо кому ещё, кроме хозяина бури, под силу умерить её ярость? Иные из декхузов уже стали внимать этим крикам. Но в этот момент с очищающегося неба пал первый солнечный луч, и пал с такой силой, что богохульник в один миг стал горсткой пепла. Тут-то и уверовали люди в силу Ве-атти, не зная ещё имени его, ибо только истинное божество властно над небесным, как и над земным. И здесь кончается рассказ о первом из чудес Ве-атти благого и единого, да продлится владычество его и да умножится блеск.
Окхоль выжидающе посмотрела на Итоллари. "Ах да, она опять ждёт слова мужчины... и вроде бы ещё нужен знак благоволения... что в таких случаях делают южане — подарки дарят?"
— Благодарю тебя за рассказ, принцесса. Не дашь ли ты мне свою прелестную руку, чтобы мог я выразить меру своего удовольствия?
Окхоль с готовностью протянула требуемое. Король взял её руку — миниатюрную, похожую цветом на обожжённую глину, с тремя золотыми перстнями (в одном рубин, во втором смарагд, в третьем — странный круглый камень, похожий на зеленоватый глаз с чёрной щелью зрачка) — и поцеловал узкую кисть возле запястья.
— Как я узнал от сведущих людей, — "от своих шпионов из Тайной службы", — у вас, в земле Кунгри, властители одаривают за приятное слово золотом. — Итоллари говорил, не выпуская руку принцессы, и не замечал с её стороны стремления отнять эту драгоценность. — У нас на Равнинах обычаи иные. За твой рассказ я отплачу своим, если ты этого хочешь.
— Говори, мой повелитель.
— Слышала ли ты о роде тастаров и о вожде их, Пламенном?
— Мне рассказывали об этих демонах ночного обличья, почерневших от гордыни своей. Но ваш брат ведь прогнал их прочь, не так ли?
— Если и так, то ушли они не далеко... впрочем, рассказ мой не о том. Уход тастаров — из дел недавних. А то, о чём я хотел бы поведать тебе, принцесса, случилось, когда меня ещё не было на свете и брата моего тоже. Тогда тастары правили моей страной, и власть их была прочна, хотя они не часто пользовались ею. А на островах правил человек по имени Ке'атуа — и если кто-то из живущих под этим небом должен был почернеть от гордыни, то именно он. Островитяне издавна торговали с Равнинами к обоюдной выгоде. Но Ке'атуа пожелал присвоить все выгоды себе. Для этого отправил он посольство к Пламенному, не прося, но требуя торговых выгод для островов. На требования эти нельзя было соглашаться, но и отказать было нельзя. Флот островитян, как ты наверняка знаешь, лучше флота любой другой страны, причём не просто лучше, но и больше. Так что этот самый Ке'атуа, не дождавшись согласия на свои требования, вполне мог объявить Равнинам войну и развязать тем самым мешок бедствий. Тастары при помощи своей магии могли бы пустить на дно все корабли островитян до единого, но восстановлению торговли это, как ты понимаешь, помочь не могло...
— Что же сделал этот архидемон, Пламенный? — спросила Окхоль.
— Он не ответил ни да, ни нет. Вместо этого он с малой свитой отплыл на острова, чтобы лично повидать Ке'атуа, как один правитель — другого. По гордыне своей Ке'атуа счёл, что его станут умолять о снисхождении. Он собрал своих придворных, богато облачённых, и сам оделся в лучшее, что имел (а имел он немало); затем сел на трон в роскошно убранной палате и призвал Пламенного. Правитель Равнин явился к нему — один, оставив свиту за порогом, в простой чёрной одежде и без единого украшения, даже без меча на поясе. Ке'атуа изумился. Где дорогие подарки? Где тяжко нагруженные сокровищами вьючные лошади? Где слуги, готовые простереться ниц по единому движению пальца? Как видишь, всего этого нет со мной, молвил Пламенный. Ке'атуа, продолжал он, господин островов! Я пришёл к тебе как равный к равному. И что я вижу? Твой дворец велик и радует глаз блеском драгоценностей. Тебя окружает множество слуг, готовых исполнить любой приказ. Ты молод, богат и славен, о Ке'атуа. Но молодость сменяется старостью, и что мёртвому до богатств мира живых, сложенных в его могилу? А прочная и яркая слава приобретается только мудростью. Первейшая добродетель правителя — в стремлении к благу для его народа. Ты желал, Ке'атуа, если посланники твои не лгали, без меры увеличить свои выгоды от торговли. Но подумай: пойдёт ли это на пользу народу твоему? Не знаю, сказал Ке'атуа. Тогда Пламенный низко поклонился. Только мудрый человек, заметил он, выпрямляясь, готов признать своё незнание и тем сделать первый шаг к тому, чтобы знать. Поклонившись снова, Пламенный удалился из дворца Ке'атуа и в тот же день отплыл обратно. Но с того дня правитель островов никогда уже не выдвигал непомерных требований к торговым партнёрам.
Окхоль слегка нахмурилась.
— Пламенный околдовал его?
Итоллари улыбнулся, покачав головой.
— Когда дедушка рассказывал нам с братом эту историю, он всегда добавлял: накрепко запомните мой рассказ, дети, и своим детям передайте в точности. Да не забудьте добавить три главные правды, что заключены здесь, как зёрна в спелом колосе. Правда первая: научиться мудрости можно от кого угодно — и от друга, и от врага, и от равнодушного. Правда вторая: если и впрямь слава правителя заключена в мудрости его, то трижды славен тот, кто умеет говорить перед глупцом так, чтобы тот понял. И правда третья: не обязательно бить сильно, если удар твой точен. Пламенному хватило нескольких слов там, где иному недостало бы двухсот военных галер с таранами, окованными чёрной бронзой.
Принцесса нахмурилась сильнее, но заметила, что король смотрит на неё, и улыбнулась.
— Враги могут быть мудры, — сказала она, явно цитируя некое писание, — но черпающий в мудрости Ве-атти всегда превзойдёт их.
Итоллари тайно вздохнул, подумав, что до Пламенного ему далеко. Во всяком случае, вряд ли от его речей у Окхоль прибавилось понимания.
Во время одного из пиров Зи Хиссан, племянник терефа Дархо, получил послание, имевшее форму простого серебряного кольца.
Кольцо это на лакированном подносе принёс молчаливый слуга — один из многих слуг на этом пиру. Не успев коснуться блестящего ободка, Зи Хиссан услышал гудение, тихое и как будто не имеющее источника, но становящееся тем сильнее, чем ближе к кольцу находились его пальцы. Отдёрнув руку, он посмотрел на слугу и спросил:
— Что велели передать на словах?
— Ничего, господин.
Пригладив бородку, Зи Хиссан взял кольцо, осмотрел со всех сторон и надел на палец. В тот же момент гудение смолкло, а в голове у Зи Хиссана раздался бесплотный голос:
"Через полчаса оставьте зал через ту дверь, что за вашей спиной, и пройдите по коридору до крытой галереи. В правом её конце я буду вас ждать".
