Утром ушёл Стефан. Пошёл не вслед за девушкой, а в сторону — сделать круг, выйти к стольному граду с южной стороны, пройдя вдоль берега, и по льду перебежать Шексну. А если остановят — заплутал, братцы.
Коттин довольно потянулся, прилёг у костра — в лесу стояла зимняя тишина, только где-то в кронах пищали птенцы — клесты большие оригиналы, выводят птенчиков в самую стужу. Бывший Кот, затаившись, пригляделся — в гнезде, упрятанном в еловых лапах, сидела жёлтая птичка, шелушила еловую шишку — с дерева планировали лёгкие кожурки, улетали по ветру. Изредка в гнездо наведывался красногрудый самец, с таким же изогнутым крест-накрест клювом — приносил какие-то орешки, семечки, кусочки коры с червяками — всё, что давал зимний лес для скудного пропитания.
Коттин вздохнул — хорошо быть птичкой, она не сеет, не пашет, лесом и полем кормится. Он затушил костёр, собрал нехитрые пожитки, закинул за плечо меч и лук, пошёл, осторожно ступая, в вглубь леса. Только через пару часов, Коттин набрёл на пустую, занесённую снегом берлогу — зверь ушёл, кем-то разбуженный, или залёг с осени в другое логово. Странник нырнул в чёрную нору, завернулся в куртку, а сверху ещё и в накидку, закопался в снег — скоро заметёт, никто и следа не сыщет. Надо было выждать — то есть, просто проспать волшебным сном несколько недель. Про этот фокус Коттина не знал никто из его новых знакомых, но существу, выигравшему бессмертие у бога в кости, казалось — что тут особенного: уснуть, и проснуться, когда солнышко пригреет, оттаять ото льда, умыться в ручье...
Стефан брёл по заснеженному лесу, придерживаясь тусклого пятна на небесах — Солнце спряталось за облачное одеяло. Каждый час, а время парень чувствовал неплохо, он отклонялся немного влево, чтобы выйти к берегу Белого озера, не заблудиться в бескрайних лесах. В лесу было сумрачно, несмотря на белейший снежный покров, сквозь который уныло торчали сухие стебли крапивы, стволы молодых рябин с объеденными снегирями кистями ягод, какие-то фиолетовые прутья неведомого кустарника. Наконец, в серо-зелёной стене леса блеснул вертикальный просвет, потом второй, прямо по курсу становилось светлее. Стефан понял, что впереди большое пустое пространство — не иначе, как долина Шексны.
Вдруг внимание наследника готского престола, правда, уже канувшего в веках, привлёк странный звук — кто-то тоненько пищал, а может быть скулил, плакал. Юноша тут же свернул в нагромождение огромных густых елей, продрался сквозь переплетение заснеженных еловых лап, вытаскивая из-за пазухи снег. Он оказался на маленькой полянке, в полутьме, деревья сверху сомкнулись, не давая попасть сюда свету, падающему с пасмурных небес. На пятачке, окроплённом заиндевевшими каплями крови, с множеством собачьих, а, может быть, волчьих следов, лежало тельце щенка — видимо, сука разродилась и перетащила детёнышей куда-то в своё логово, а этого не взяла — законы дикой жизни суровы — слабые никому не нужны. Стефан взял щенка на руки, подул в усатую мордочку — тот открыл глаза, глупые, карие, всё-таки сука лежала на этом месте с выводком не один день, щенок не был новорожденным. "Возьму, выкормлю!" — решил названный брат древнего странника, сунул дрожащее тельце за пазуху и полез через ёлки назад, в нормальный лес, побежал шустро к появившемуся вдали просвету.
К вечеру юноша вышел к Белозерским слободкам с юга, ещё не совсем стемнело и стражники пропустили парня без особых допросов:
— Эй, куда прёшься, парнишка? Из лесу, что ли?
— Ась? Это... из лесу.
— Эй, братцы, гляди — из лесу вылез! Зачем пришёл-то?
— Так... отец мой, Никон, велел в дружину поступить.
— А-ха-ха! Господин Литвин, — проходящему мимо начальнику, — тут новый дружинник объявился! А-ха-ха!
— Так! Кто таков? В дружину желаешь?
— Звать меня Стефан, я сын Никона, мы с дальнего лесного хутора. Возьмите меня, боярин, хоть на конюшню, хоть в оружейную.
— Никон, говоришь? Слышал от купцов. У тебя же ещё брат есть?
— Радим дома, при родителях.
— Пойдём со мной. Я гляжу, ты здоровый паренёк. Долго сюда шёл? А это у тебя кто? Какой кутёнок! Пошли, я тебя на кухню отведу, — две фигуры передвигались по майдану, постепенно растворяясь в темноте, пока не исчезли вовсе.
В это время в западные ворота въехали сани воеводы Чудеса, с богатырём Аминтой в роли кучера, с мальчиком Ариантом в роли пленного. Или подозреваемого. В чём? Не важно. Князь Чурило разберётся, он умный, пресветлый, у него хранятся свитки и пергаменты с чертами и резами. Стражники дунули в рожок два раза, приветствуя воеводу. Положено.
Дело о Коте вступило в новую стадию.
ВТОРОЙ СУНДУК
ВОЗВЫШЕНИЕ КОТТИНА
Доска одиннадцатая
Сквозь плотно сжатые веки свет проникал в виде тёплого оранжевого пятна. Оно разгоралось всё сильнее, обещая жаркое солнце, раскалённую пустыню, песчаный берег ласкового моря. Наконец, свет достиг заснувшего, оледеневшего мозга, и существо сделало попытку открыть глаз. Сначала задрожала белая, короткая ресница, веко натянулось, под ним выпуклым шаром прокатилось туда-сюда глазное яблоко — и вот свет победно хлынул в узкую щель, будя уснувшее сознание, растопляя ледяные спайки мозга. Существо открыло глаз, потом, спустя мгновение, второй, взглянуло на мир ледяными светло-серыми, цвета стали, глазами. Снег вокруг тела протаял почти до земли. Серая накидка, в которую было укутано существо, оказалась под лучами яркого солнца, покрылась сосновыми иголками, кусочками коры, однако, края её вмёрзли в лёд, держали крепко, не пускали на волю. Существо дёрнулось, так, что накидка затрещала, взлетела в воздух, упала к ногам человека. Точно — человека, с длинными грязными ногтями, с бородкой, белой щетиной покрывающей узкое курносое лицо.
Коттин потянулся, погнал кровь по сосудам, от этого усилия затрепетали мышцы, свелись судорогой — смерть не желала отдавать лакомый кусок плоти, сопротивлялась, терзала тело. Коттин, выгнувшись, упал на снег, завыл, стал кататься, дёргая руками и ногами. Потом затих, полежал немного — боль в голове отступила, на её место пришли мысли, потом понемногу стала проявляться память. Возвращение из спячки состоялось — как всегда страшно и болезненно. И ещё эта грязь — она въелась в кожу, вызывала чесотку, наслоившуюся на покалывание раскалёнными иглами — тем не менее, тело древнего оборотня возвращалось к жизни.
После того, как бывший Кот умылся в ручейке, проложившем русло среди посеревших снегов, он сбрил волосы. Бриться пришлось, остро отточенным кинжалом дамасской стали, без мыла. Усы и бороду странник оставил. Потом Коттин долго шарил в мешке — извлёк оттуда замёрзшую, заплесневелую корку чёрного хлеба, жадно её сжевал, запил ледяной водой. Меч и лук привычно заняли место за спиной, огня у странника не было — огниво он отдал Мишне, значит, придётся откушать сырого глухаря или тетерева — лесные кабанчики уже подросли, их мясо стало жёстким, да и сил нет охотиться. Так, у нас уже самый конец марта — пора явиться в стольный град. Но стоит ли туда идти напрямик? Вдруг его всё ещё ищут? Нет, надо попасть в город иным путём.
И Коттин направился в сторону от Белозерска — на берег Белого озера, в одно местечко, давно ему известное — в деревню Киснемы, что приютилась под самой оградой стольного града, Коттин захаживал и раньше. Киснемы стояли ближе к плоским берегам Белого озера, тогда как городские слободы строились в полях и лесах — крестьянские общины стремились на новые земли. Киснемы были поселением древним — с погостом и кружалом.
Уже вечерело, когда Коттин увидел избы, чернеющие под белыми снежными крышами — на снежном же фоне. Ещё несколько дней — и снег почернеет, как он уже почернел на дорогах, раскис, кое-где на солнечной стороне превратился в кашу, потёк ручейками.
— А ведь Бергельмир, страшный ледяной великан из Ётунхейма, уже покинул наши края, — подумал Коттин, не ведая про встречу мальчишки, Арианта, с чудовищем из древнего мира. Бывший Кот вдруг подумал о мальчике, беленьком, как созревший одуванчик, с теплотой, что для бессмертного существа было довольно странным явлением — на его глазах народы и империи расцветали и рассыпались в прах, чтоб затем, собравшись в новую картинку мозаики, начать всё сначала. "Старею, что ли?" — подумал древний странник про себя, и рассмеялся — на тему старости он не думал со времени превращения из Стража пещеры в Кота Баюна.
Так, в приподнятом расположении духа, с улыбкой на тонких губах и румянцем на щеках, странник вошёл в старинное селение, огляделся, увидел, что кружало, возле которого дремали осёдланные лошади, стоит на положенном месте. Только изба стала шире, чем раньше, но и её брёвна уже почернели — избу срубили лет сто тому назад. Коттин поправил мешок, в котором заранее схоронил меч Индры, кинжал засунул в линялый красный сапог со странными прорезями, и смело толкнул дверь кружала. Потом ещё раз. Постоял, подумал, стукнул себя кулаком по лбу — потянул дверь на себя, повернув бронзовое кольцо, сияющее от прикосновения множества ладоней, вошёл внутрь, в плотный запах кухни, браги и немытых мужчин.
В кружале за широким столом, сколоченным из каких-то кривых жердей, сидели два купца — кушали жареного гуся с гречневой кашей, заправленной прогорклым маслом. Ещё пара столов была пуста, один стол был сколочен из струганных досок, скоблен ножом — для знатных гостей. За небольшим прилавком, сидя на скамье, на гостей взирал кривой хозяин кружала, лениво отгоняя веником мух, уже проснувшихся в протопленном помещении, а может быть, и вовсе не впадавших в зимнюю спячку. Доедая гуся, купцы заказали браги, для того чтобы выпить на посошок, вернее, продолжить утреннее возлияние, видимо, крайне необходимое перед дальней дорогой в Словенск.
Коттин кивнул хозяину, присел с краешка свободного стола. Кривой уставился на гостя, оценивая его платежеспособность и драчливость. Бритая голова путника вызывала у корчмаря смутную тревогу, но борода успокаивала — вроде бы, свой. Выходило так, что курносый сейчас закажет кусок мяса, или жареного снетка — эта рыбка была коронным блюдом кружала, потому как водилась в изобилии в Белом озере. Насчёт выпивки кривой не смог сделать никакого вывода — молодчик, видимо, шёл наниматься на службу, в мешке явно угадывался меч, за спиной был увязан лук и колчан — значит, буйно гулять пришлый не станет, чтоб не испортить впечатление перед нанимателями. И то ладно.
Когда Коттин крикнул корчмарю — "Снетка котелок, сметаны миску, хлеба каравай!" — хозяйские шаги уже удалялись по направлению к амбару, откуда шёл дымок, доносящий всевозможные вкусные запахи. Только тут Коттин понял, насколько он голоден — кишки были пустыми, они пели заунывные песни, толкали друг друга, завязывались узлами.
Постепенно кружало заполнялось людьми — сначала заскочил нечёсаный мужичок в чёрном тулупе — худая лошадка, запряжённая в сани, стояла возле ворот, грустно жевала, пустую солому. Мужик что-то шепнул одноглазому, тот принёс крынку, поставил её на стол — шаткий, жердяной. Тут же мальчишка подбежал к саням, снял с них мешок с чем-то тяжёлым, потащил в амбар. "Зерно, что ли?" — удивился Коттин, стуча ногтем по жердине — снетков всё не несли. Затем зашёл совсем молодой дружинник, может быть, даже ученик, с расцарапанной мордой. Видимо, что-то не поделил с подружкой, пришёл залить обиду на всех баб, будь они...
Бывший Кот долго пялился на купцов, что допивали третью крынку, слушал громкие разговоры на всевозможные темы — про то, как обустроить Чудь, как вылечить почечуй — а то ни сесть, ни встать; как Карл, король, целовал папскую туфлю — перед возложением на его чело короны.
А снетков всё не несли.
— Да где ты там, дармоед! — мягко и вежливо напомнил Коттин одноглазому о заказе. Принесли сметану, деревянную ложку, каравай чёрного хлеба, разломанный на три части. Рыбы не было.
Купцы доедали второго гуся, пустые крынки стояли под столом плотной толпой — разговоры становились всё громче и сбивчивей. Несколько раз гости вскакивали, били себя в грудь, что-то доказывая — Коттин старался их не слушать, он макал в сметану мякоть чёрного хлеба, вкусно откусывал его, наконец, не выдержал, сказал уже громче:
— Уважаемый! Где рыба? Уплыла в Каспий?
На секунду наступила тишина, сопровождаемая удаляющимися шагами одноглазого хозяина — затем все засмеялись, и как ни в чём не бывало, заговорили вновь. Сначала молодой дружинник, а затем и мужик — с самого краю, подсели за купеческий стол. Те глянули на мужика свысока, но в кружку плеснули. Парня, же хлопали по спине, утешали, и вскоре уже втроём про что-то громко говорили. Потом запели, пустив слезу, и как всегда, привирая:
Собрат по пьяному столу,
Плесни-ка в кружку пива!
Твоя печаль не ко двору,
А слёзы неучтивы.
Мудрее мы, чем мудрецы,
Когда есть ковш хмельного.
Идём тропой, что шли отцы,
И нет пути иного!
Под лавками гора костей —
Покушать в меру любим!
Десяток жареных гусей
До вечера погубим.
Крестьянин глупый заскочил
Прикончить кружку эля.
Пока мы пели — всё пропил!
А мы уж пьём неделю!
Гремит огромных кружек звон,
Под вопли смелых тостов.
Мы позабыли даже жён,
Хоть их забыть непросто.
Кувшин заморского вина
На золотой потянет.
Его мы высушим до дна —
И нас на дно утянет.
— И нас на дно утянет! — стукнул кулаком по столу
дружинник.
Только Коттин, выслушав песню, собрался открыть рот, что бы гаркнуть, — "Где мои снетки?", как дверь распахнулась, в харчевню вошёл высокий, в тёмном плаще, под которым угадывалась кольчуга, с мечом на перевязи, с рыжими усами, человек. Все замолкли. Выпивший купец, что постарше, зашептал на ухо молодому дружиннику — Коттин услышал слово "варяг". Рыжеусый свысока воззрился на честную компанию, брезгливо — на кучи гусиных костей, подозрительное количество пустых крынок. Потом сел за стол — чистый, струганный. В это время вбежал кухонный мальчик, испуганно оглядел гостей, увидел Коттина, метнулся к его столу, поставил большую миску, закрытую сверху тарелкой.
— Позвольте вам рыбку, — пролепетал он, стремясь раствориться бесследно как можно быстрее.
— Наконец-то, мои снетки! — прошипел бывший Кот, сдёргивая крышку, и замер, остолбенев. В миске лежали толстые, большие, очень жирные — но караси. На несчастье, или на счастье Коттина, в то самое время, когда он разглядывал, что ему подали под видом снетков, за прилавком возник одноглазый. Он подобострастно выскочил и подал на варяжский стол ендову, полную вышеуказанных белозерских снетков, что за тысячу вёрст в округе слыли деликатесом, как в Кыеве — борщ, например.
— Ты это чего! — возопил голодный Коттин, хватая корчмаря за рукав. — Всяким тут понаехавшим даёшь лучшее?
— Убивают! — заорал хозяин кружала, но его острый торговый ум быстро смекнул, что симпатии посетителей будут на стороне этого немытого, вылезшего из какого-то грязного сугроба молодчика, и он сменил тактику:
— Господин солдат! Вы же наёмник, вижу, вижу вашу выправку! Караси в сметане — вот первейшее блюдо нашей кухни! Снеток — его тут все кушают, даже самый распоследний крестьянин мечет! А карасей в сметане — только вам! Прошу оплатить заказ! — хитрый корчмарь чуть не рухнул от изумления под прилавок, получив от бритого полновесную золотую монету с изображением потёртого крылатого всадника — только смог пролепетать, — Добавка и медовуха за счёт заведения!
