— Спрятать крупную авиачасть, состоящую из бомбардировщиков, невозможно. Мне ни о чем таком не докладывали. Следовательно, если такие машины и получены Британией, то в небольшом количестве. Но я прикажу уточнить.
Коринженер кивнул.
— У вас все, Сергей Васильевич? — спросил Сталин, давая понять, что пора закругляться.
— Не все, товарищи. Есть не очень срочная проблема, решение которой, тем не менее, лежит в пределах полномочий лишь высшего руководства страны.
Вождь повернул по-своему:
— Если не очень срочная, то предлагаю изложить ее, — тут взгляд хозяина кабинета прошелся по календарю, — скажем послезавтра, час дня. Всего хорошего, товарищ Странник.
Рославлев вышел из кабинета. Сразу же туда двинулась ожидавшая в приемной группа высокопоставленных военных во главе с Ворошиловым.
Во всем Третьем рейхе не нашлось бы трезвомыслящего человека, который посчитал бы шефа гестапо не то, что дураком — даже недоумком. Господин рейхсканцлер склонялся к этой точке зрения ничуть не более других. Но даже если (допустим на минуту) подобная мысль и посещала голову Рудольфа Гесса, то, без сомнений, она бы исчезла без следа после прочтения доклада Генриха Мюллера.
Дело касалось инцидента с русским судном, утопленным английским крейсером чуть не на глазах береговой охраны, в непосредственной близости от входа в Кильский канал. Ввиду очевидной неординарности дела расследование не попало под юрисдикцию флотской контрразведки — нет, главным был назначен лично Мюллер. Впрочем, тот не стеснялся советоваться с моряками.
С самого начала следователи уперлись... если не в стенку, то уж точно в препятствие. Обычнейшим диалогом в ходе расспросов (пока еще не допросов) был такой:
— Вы хотите сказать, что получили приказ не предпринимать действий против этого английского крейсера?
— Так точно, господин следователь!
— Приказ был письменным?
— Так точно, господин следователь!
— Где он?
— Мне его дали на ознакомление и взяли расписку об этом.
— Кто его вам дал? Кто брал расписку?
— Капитан цур зее Халлер. Мой непосредственный начальник.
— Напишите на этом листе точную формулировку приказа. Не забудьте расписаться.
Через считанные три минуты следователь читал то, что запомнил сидящий напротив морской офицер: так... подойдет... время указано... тип крейсера?.. название?.. препятствий не чинить... в журнал не заносить...
— Вас удивил этот приказ?
— Никак нет, господин следователь. Еще раньше поступали распоряжения не ввязываться в вооруженный конфликт с британскими кораблями.
— А было ли, что в приказе прямо оговаривалось: не чинить препятствия крейсеру такому-то?
— Никак нет, господин следователь. Мне такого не приказывали.
Затык.
Сам журнал вызвал некоторые вопросы. В нем была запись, свидетельствующая, что в такой-то день, в таком-то часу раумбот R-20 вышел в открытое море курсом на запад. Проверка показала, что никаких запретов на это не существовало. Кораблик пошел на звук артиллерийской канонады. И не нашел русского судна, лишь его следы (если считать таковыми плававшие на воде трупы вкупе с мелкими обломками). Разумеется, находки были подняты.
И это было все, что содержал журнал в части инцидента с английским крейсером.
Во всех показаниях фигурировал один и тот же капитан цур зее Халлер. Он отдал приказ не одному подчиненному. К сожалению, допросить его не удалось. При попытке задержания означенный офицер просто застрелился и тем самым обрезал все нити. Если он, в свою очередь, получил чей-то приказ, то никаких материальных следов такового не осталось.
В другой ситуации гестапо принялось бы со всем пристрастием допрашивать тех, кто мог бы отдать такой приказ покойному Халлеру. Но шеф германской контрразведки, как уже говорилось, был очень умен. Он также отличался превосходным нюхом, а потому мгновенно учуял вонь высокой политики. Мюллер не пожелал действовать через свое прямое начальство. И направился к тому, кто не стоял априори на страже интересов флота или спецслужб.
Гесс должен был принять решение. Вот это и оказалось самым трудным. С одной стороны, выдался редкий случай прошерстить Кригсмарине так же, как до этого чистка прошлась по Люфтваффе. С другой стороны...
Чутье рейхсканцлера, отточенное долгими годами работы вместе с фюрером, твердило, что не стоит слишком уж налегать на очищение рядов флота от потенциальных предателей. Гросс-адмирал Редер на стороне партийного руководства, но его верность может поколебаться в результате слишком большой активности гестапо.
— Скажите, Генрих, кто мог бы стоять за этим капитаном цур-зее?
— Господин рейхсканцлер...
— Бросьте, Генрих, сейчас будем без чинов.
— Слушаюсь. Так вот, Рудольф, у моих специалистов лишь две версии. Это могли организовать англичане, задействовав 'спящего' агента, к примеру. Или же операцию провернули тайные противники вашей политической линии в Кригсмарине. К сожалению, обе версии не имеют должной поддержки фактами. Заговорщики, кто бы они ни были, педантично заметали следы.
Про себя Мюллер полагал, что именно тщательная подчистка и есть главный след. Дилетанты (а именно такими он полагал моряков) не способны сделать подобную работу столь аккуратно. Иначе говоря, английская разведка как раз числится в главных подозреваемых. Хотя ребята с туманных островов вполне могли использовать политические разногласия среди флотских офицеров.
Размышления рейхсканцлера длились не более пары минут.
— Генрих, на сегодняшний день мы не будем поднимать волну чисток в Кригсмарине. Но ваши сотрудники вполне могут незаметно найти тех, кто мог бы сочувствовать заговорщикам — не верю, что такой был лишь один. И не надо политических процессов, повторяю, зато вполне могут отыскаться серьезные нарекания по службе. Нецелевое расходование средств, взятки... мало ли что. Если понадобится, привлеките крипо. Задача ясна?
Мюллер позволил себе понимающую улыбку.
Для системного администратора Эпштейн наступили еще более трудные времена. Ее известили о предстоящем обучении аж целых четырех подопечных. Правда, у тех были за плечами от двух до трех лет мехмата. Нет слов, девушка готовилась: писала сама себе конспекты лекций, продумывала задания на семинары, даже попыталась что-то напечатать на текстовом редакторе (получилось неплохо, но не более того). Однако вводную лекцию Сергей Васильевич счел нужным прочитать лично. Отдельно он распорядился, чтобы сама Эпштейн на ней присутствовала.
Первое, что бросилось в глаза системному администратору (именно так теперь звучало название должности, хотя на окладе это не сказалось) — что все ее будущие студенты суть молодые люди. Лиц женского пола не было. Это показалось не особо хорошим обстоятельством: все же хотелось хотя бы по десятку минут в день поболтать с товаркой.
Память у Эсфири была вполне недурной, и она сразу же отметила второе существенное обстоятельство: лекция, прослушанная ранее ей самой, заметно отличалась от той, которую трудолюбиво конспектировали молодые коллеги. Поскольку набитых дур среди мехматовских студенток сроду не водилось, то и Эсфирь не поленилась записывать.
— Имейте в виду, товарищи, техника, которую вы видите на ваших столах, изначально проектировалась как индивидуальный помощник. Иначе говоря, каждый, кому это нужно по работе, со временем получит ее в собственное распоряжение. Конечно, это относится лишь к обученным вами сотрудникам. Сразу же предупреждаю: это случится не завтра и даже не через месяц.
Лектор сделал паузу. Разумеется, в эту простенькую ловушку попался один из слушателей:
— А через год, Сергей Васильевич?
— Не ручаюсь. Среди ваших будущих слушателей наверняка найдутся те, кто подумает: 'А мне все это не надобно'. Вот у них успехи будут минимальными. Индивидуальные способности тоже скажутся... или отсутствие таковых. Теперь напоминание. Ваша собственная обученность, то есть знания и опыт, станет основой вашего будущего авторитета. Но его надо не только создавать, но и поддерживать. Поэтому в дальнейшем в присутствии посторонних вы будете обращаться друг к другу исключительно на 'вы' и по имени-отчеству. Смысл, надеюсь, понятен. Вы наверняка заметили тот же самый обычай среди университетских преподавателей. Я буду звать вас так же. Это ясно?
Последние слова были прознесены с таким усилением, что даже у тех, кому было не вполне ясно, наступило мгновенное просветление.
— А теперь передаю лекторские полномочия вам, Эсфирь.
Выходя из того, что с натяжкой можно было назвать 'аудитория', Рославлев позволил себе довольную улыбку. На него уже сыпался поток докладных, просящих, а иногда и требующих увеличить штат расчетчиков на электронных машинах. Через пару недель, самое большее, Эсфирь получит существенную помощь.
Глава 23
События посыпались кучей. Или повалили гурьбой.
Пока что шифры 'Энигмы' взлому не поддались. Попытки определения позиций немецких подлодок не приводили к успеху. Росли потери в торговом тоннаже. В результате Великобритания отказалась от практики посылать одиночные суда через Атлантику и ввела систему конвоев. Разумеется, это дало немедленный результат в виде срыва подводных атак — по крайней мере, части их. Эсминцы в качестве кораблей конвоя показали себя совсем не плохо. Контр-адмирал Дёниц и его штаб принялись разрабатывать изменения в тактике.
Другим важным (с точки зрения Рославлева) событием был разговор со Сталиным. На этой встрече не было наркома внутренних дел. Наверняка на то имелись причины.
Распорядитель совещания начал с того, что предложил перейти в столовую и отобедать. Рославлев про себя отметил, что еда была не столько изысканной, сколько качественной. Разговор при этом крутился вокруг вин. Рославлев честно признался, что решительно предпочитает сухие и полусладкие грузинские вина крымским, а в части крепленых его вкусы были противоположными. Хозяин стола слушал внимательно, порою соглашался, иногда вежливо предлагал свою точку зрения. Мельком гость подумал, что источники, читанные до попадания, были правы: Сталин умел, когда хотел, быть обаятельным.
Но обеды имеют свойство кончаться, и последовало предложение перейти в кабинет и заняться делами.
— Вы хотели что-то изложить, Сергей Васильевич.
В сказанном не было и следа вопросительной интонации.
— Совершенно верно. В ближайшее время — как ТОГДА — запланировано присоединение Латвии. Литвы и Эстонии.
Сталин перебил собеседника, что было не в его обычае:
— Вы против?
— Напоминаю, товарищ Сталин, решения тут принимаю не я. Но совет дать могу и должен. Речь пойдет не о политике и тем более не о военных вопросах, а о сельском хозяйстве.
И еще одна неожиданность: хозяин кабинета удивился и не скрыл это.
— Из нашего варианта истории известна одна важная деталь: все союзные республики брали из бюджета Советского Союза. И только две давали: Россия и Литва. Или, если хотите, РСФСР и будущая Литовская ССР. Я их так поименовал для краткости. Так вот: мои предложения направлены на уменьшение будущих убытков. И увеличение прибыли, само собой. Историю коллективизации вы, конечно, помните. Позволю себе процитировать Михаила Афанасьевича Булгакова. Думаю, в чем-чем, а в наблюдательности вы ему не откажете.
Голос гостя из будущего сильно изменился. В нем появились рубленые интонации. Каждая фраза вколачивалась, как гвоздь под метким ударом плотницкого молотка.
— Никакой этой панской сволочной реформы не нужно, а нужна та вечная, чаемая мужицкая реформа. Вся земля мужикам. Каждому по сто десятин. Чтобы никаких помещиков и духу не было. И чтобы на каждые эти сто десятин верная гербовая бумага с печатью — во владение вечное, наследственное, от деда к отцу, от отца к сыну, к внуку и так далее. Чтобы никакая шпана из Города не приезжала требовать хлеб. Хлеб мужицкий, никому его не дадим, что сами не съедим, закопаем в землю. Чтобы из Города привозили керосин. Конец цитаты.
Про себя Сталин отметил, что этот человек мог бы стать прекрасным оратором. А тот продолжал:
— Если я правильно понимаю, одной из целей коллективизации был слом крестьянского сознания, которое всеми силами противилось товарному производству хлеба.
Чуть нарочитая пауза.
— А в Литве, Эстонии и Латвии сельскохозяйственное производство УЖЕ товарное. И в этом смысле его ломать не надо. Наоборот, следует это обстоятельство использовать себе на пользу. Пусть себе хуторяне доят коровок и возят молочные продукты в близлежащие города. Насильственная коллективизация принесет вреда больше, чем пользы. Внедрение сельхозкооперативов есть вещь экономически выгодная как для отдельных фермеров, так и для государства в целом. Мы можем позволить себе их сравнительное медленное продвижение, используя только экономическими методами. Чтоб не было, как тогда, головокружения от успехов. Теперь о производстве. Такие кооперативы ведь разрешены в СССР? Прекрасно; коль скоро речь идет о товарах народного потребления, производите на здоровье. Серьезные машиностроительные предприятия понадобится переводить в государственную собственность. Но СССР должен вкладывать в эти республики как можно меньше. Нечего строить в этих республиках первоклассные дороги при том, что у их соседей вместо дорог так и остаются направления для езды. И без новеньких машиностроительных предприятий эти края обойдутся. А если местные образованные кадры захотят повышать свой уровень — милости просим в РСФСР. И еще одно напоминание. В 1918 году немецкими усилиями эти республики прихватили порядочные куски российской территории. Границы республик надо бы... кхм... подправить.
— Об этом мы уже думаем, — нейтральным голосом заметил Сталин. И с отчетливой жесткостью в голосе добавил: — Что до ваших предложений о форме коллективизации в прибалтийских краях, то они должны быть тщательно рассмотрены. Без согласия Политбюро никакие решения на этот счет приниматься не будут.
Вот тут Рославлев вспомнил, что оппозиция решениям Сталина возникала, и даже он порою был не в силах продавить то, что полагал нужным, через Политбюро. Бывало такое.
Сам же хозяин кабинета продолжал излагать доводы:
— Кажется, вы, товарищ Странник, пытаетесь исправить то положение в прибалтийских республиках, которое создалось в ваше время. Вы уверены, что население там обретет массовую лояльность к Советской власти?
Подобный вопрос ожидался.
— В мои времена была доказана теорема: при любом строе некая доля недовольных обязательно будет существовать. Так что полностью избавиться от оппозиции немыслимо. Но можно уменьшить число тех, кто настроен против. Совершенно согласен с вами: действовать надо весьма аккуратно. Особенно следует учитывать то, что сепаратистские настроения будут активно подогреваться из-за границы.
— Великобритания?
— Не только. Даже не столько. США. Вот эти ни за что не признают вхождение прибалтийских республик в состав СССР.
Тут Сталин по каким-то своим соображениям круто поменял тему:
