— Кхм... А вот это было неожиданно.
Голос у папы растерянный и обиженный... О чем это они?
— Нет-нет, не в этом смысле! Я... Просто это всегда случается как-то... не так. В первый раз — по необходимости, а второй — я сама до сих пор не понимаю, не уверена, почему это сделала. Не уверена, что это не было попыткой на тебя надавить и влезть к тебе в душу.
— А сейчас не уверена, что туда не лезу я?
— Я не знаю.
— А если я просто скажу, что это не так?
Тишина. Тишина...
— Курт, прекрати, щекотно.
— А так?
Тихий смешок.
— Курт!
— А так?
Тишина и какие-то шорохи... Вздох...
Ой, вот они о чем! Фу.
Альта отворачивается к стене, натягивает одеяло на голову и закрывает им ухо.
* * *
— Драсьти.
— Здравствуй, Альта. Проходи.
Сегодня напротив стола с тремя инквизиторами — два табурета, а не один, и подле второго стоит незнакомый человек. Немолодой, низкорослый, тощий, похожий на сухой сорняк, и исходящей от него силой заполняет всю комнату...
Альта делает еще шаг, закрывает за собой дверь и останавливается.
— Не бойся, проходи.
— Я и не боюсь.
Она продолжает стоять на месте, рассматривая человека у табурета. Лицо недружелюбное и какое-то помятое, взгляд задумчивый...
— Альта.
Отец Бруно бросает быстрый взгляд на незнакомца, медлит и продолжает:
— Ты помнишь, кто такие expertus'ы? Мы с твоим папой тебе рассказывали.
Она молча кивает.
— Это один из них. Ничего плохого он тебе не сделает, нам просто надо, чтобы ты еще раз ответила на вопросы, даже на те, на которые уже отвечала, но теперь — во время ответов позволив ему на тебя посмотреть. Понимаешь? Знаю, что это просьба неприятная, никто не любит пускать незнакомых людей в свою душу, но это действительно нужно, в том числе и тебе самой.
— Зачем? Думаете, я вам про всё вру?
— Нет, конечно.
— Тогда зачем?
Один из инквизиторов за столом покашливает, переглядывается с отцом Бруно, как будто прося разрешения говорить, и негромко спрашивает:
— Ты когда-нибудь делала что-то, а потом не могла понять, почему ты так сделала?
— Нет. Я всегда знаю, чего хочу.
Инквизитор усмехается.
— Понятно... Ну... давай я скажу честно, хорошо?
Альта кивает.
— Ты ребенок. Это не плохо, но у тебя сейчас такой возраст, когда твой разум только-только начинает крепнуть. В этом возрасте бывает всякое, в том числе необдуманные поступки, внезапные решения...
— Боитесь, что я разнесу тут все? Или с кем-то сделаю, как с Каспаром?
Кажется, инквизитор растерялся. Снова переглядывается с отцом Бруно. Вздыхает. Улыбается:
— Если совсем честно, то да, опасаемся. Не со зла, здесь никто не думает, что ты можешь решить что-то плохое сделать нарочно, просто...
— ...просто я ребенок, — скучающе договаривает Альта и недовольно морщит нос: — Еще скажите, что девчонка. Мне все говорят, что девчонки взбалмошные.
— Нет, этого не скажем, — серьезно возражает отец Бруно. — Здесь не те люди служат... Не обижайся, ладно? Тебе же самой потом будет легче учиться, если сейчас мы с тобою вместе заметим какую-нибудь загвоздку. Хоть будем знать, над чем надо будет поработать. Или наоборот — выяснится, что загвоздок нет, и тебя не будут изводить лишними лекциями и упражнениями.
Альта стоит на месте. Смотрит на отца Бруно. На человека у табурета. Тот неловко улыбается и разводит руками, словно говоря, что он здесь ничего не решает и сам не рад. Альта вздыхает.
— Ладно.
Она подходит к табурету и взбирается на него, человек садится рядом. Очень аккуратно, как будто боясь, что сломает, берет ее за руку. Закрывает глаза. Альта снова вздыхает. Тут инквизитор прав, открывать свою душу, свои чувства чужаку очень сложно. Не только потому что это чужак, потому что не хочется, а потому что даже когда хочется — что-то в глубине рассудка протестует и возмущается. Как будто ты купаешься, и тут входит кто-то в комнату, стоит и смотрит. Фу.
— Противно, знаю, — с сочувствием говорит человек рядом, не открывая глаз. — Я постараюсь не слишком грубо копошиться.
— Ладно уж, — великодушно соглашается Альта. — Раз так надо, чего уж.
Она открывается. Человек рядом удивленно шевелит бровями, но молчит. Вслушивается. Фу. Действительно противно...
Отец Бруно прокашливается и спрашивает:
— Ты смогла бы повторить то, что сделала с Каспаром?
Альта не медлит с ответом.
— Легко.
— А случайно могла бы? Просто если разозлишься?
— Нет.
— Почему?
— Потому что нельзя убивать людей. Каспар был не обычным человеком, поэтому остался живой, а обычного человека такое убьет. А людей убивать нельзя.
— Кто сказал?
— Бог. В заповедях. И мама.
— А если твоей жизни угрожают?
— Тогда можно.
— Так мама сказала?
— Нет. Папа.
— А что мама об этом думает?
Альта на мгновение заминается, буквально всем существом чувствуя, как прощупывает ее чужой разум... Фу. Фу.
— Не знаю. Они поругались немного из-за этого.
— Почему?
— Мама считает, что папа не должен так говорить, потому что я могу решить, что можно бить всех подряд.
— А ты?
— Что?
— Ты как считаешь?
— Конечно, я не считаю, что можно, я что, буйная?
— А почему ты уверена, что у тебя это не может получиться случайно?
— Потому что не может.
Три инквизитора молчат, смотрят. Ждут. Альта вздыхает, не скрывая недовольства от чужого наблюдающего разума. Пусть он им потом расскажет, что настолько глупые вопросы ее раздражают. Они серьезно не понимают или прикидываются?
— Ну вы же не будете убивать всех, кто вам не нравится, даже если это умеете?
— Нам для этого надо совершить какие-то физические действия, а это все-таки другое, они куда обдуманней, — мягко возражает отец Бруно; она отмахивается:
— То же самое. Если чего-то нельзя, этого нельзя. Это сидит вот тут, — она стучит пальцем себе по лбу.
— Но когда-то вы с мамой узнали, что ты это можешь. Как? Не потому ли, что ты что-то такое сделала ненамеренно?
— Нет, я сделала намеренно. У мамы был ручной волк, он приходил к ней кормиться, а потом приводил волчат. Потом волк куда-то делся, волчата тоже перестали приходить, все, кроме одного. Но он уже был не совсем ручной и иногда заигрывался. А однажды почему-то напал.
— На тебя?
— На нашу кошку.
— И ты... что сделала?
— Ударила. Я просто почувствовала, что смогу, и понимала, что сейчас будет, если получится. И смогла. Волк был почти чужой и дикий, а кошка моя, и я ее любила. Тогда мама и поняла, что я умею.
— Ты как-то тренировалась потом это делать?
Альта снова задумывается, и чужой разум напрягается, пытаясь нащупать ложь или злость... Для того, чтобы не выпихнуть его из себя, пришлось собрать немало сил. Все хорошо. Папа говорил, что это для ее же безопасности. Пусть смотрят. Скрывать ей нечего...
Ой...
Папа. Мама. Подслушанный разговор. 'Курт, щекотно!', шорохи и вздохи в тишине... Все мелькает в памяти за долю секунды, и память открыта настежь...
Человек рядом чуть заметно улыбается, все так же сидя с закрытыми глазами.
Ну и ладно. Ну подслушала. Ну и что. Не нарочно же. Своему знаменитому инквизитору лучше скажите, чтобы не выбалтывал секреты, если они такие уж секретные. А остальное вообще не ваше дело.
— Не совсем. Мама меня учила... как сказать... смотреть внутрь себя и... Ну, пробуждать это в себе, а потом гасить, пробуждать и снова гасить. Чтобы потом все это происходило четко по желанию. 'Как маленького ребенка учат писать куда положено', она так говорила. И потом уже вырастаешь — и всё, и уже не обдуешься ночью, как маленький. Как-то так это работает.
За столом с инквизиторами слышен легкий смешок, потом отец Бруно кивает:
— Да, очень доходчиво. А случалось, что загасить не выходило?
— Два или три раза. Тогда я била в дерево. В дерево бить трудно, оно живое по-другому, чем человек или зверь, но в него можно сбросить самое опасное, а остальное потом растворяется само. Но это было давно, я была совсем маленькая. Сейчас у меня такого не бывает.
Отец Бруно смотрит на человека рядом с Альтой, тот так и сидит, закрыв глаза, и его разум продолжает шарить в закутках души... Фу.
* * *
Сегодня отец Бруно говорит очень серьезно и выглядит уставшим. Он часто выглядит уставшим. Еще бы. Каждый день пытаться держать в узде такую уйму мальчишек, и у каждого свои заскоки... Отец Бруно часто повторяет, что в Конгрегации людей без заскоков не бывает. Наверное, правда. Наверное, сама Альта тоже добавила немало седых волос своему наставнику.
Отец Бруно теперь все чаще беседует с ними обеими, а не пытается поговорить с мамой потихоньку. И папа, когда появляется, тоже. Он редко появляется. 'Работал', — с улыбкой или со вздохом отвечает он всегда, когда Альта спрашивает, почему он не появлялся так долго. Теперь она уже редко спрашивает: знает, что стоит за этим словом. А маме не нравится, что теперь она волнуется и за папу тоже. Этого она не говорит, но в двенадцать лет Альта и сама уже все понимает. Маме нравилось, как было раньше — когда папа был неизвестно где, и мама про него почти забыла, и ей на него было наплевать, а как сейчас — не нравится. Мама волнуется, иногда грустит и часто нервничает, и, кажется, поэтому с головой окунается в работу, которую ей поручают — выхаживает самых тяжелых больных и раненых, обучает молодых и совсем маленьких будущих лекарей, и еще вот уже целый год она доверенный лекарь жены наследника. Та надумала забеременеть, а у самой еле душа в теле... Отец Бруно сказал, что в следующий раз Альта поедет в королевский замок вместе с мамой: все чаще не помогают обычные средства, а необычные отнимают у мамы много сил, ей может быть нужна поддержка и помощь, потому что пациентов выходит аж два, а лекарей — одна мама.
'Большая ответственность', — сказал отец Бруно. Два раза сказал. Так выразительно. Можно подумать, это и так не понятно...
— Три года.
Отец Бруно говорит с расстановкой, настоятельно, но в глаза маме не смотрит: знает, она этого не любит. Только Альте и папе разрешает... И вот еще Мартину. Мартина она жалеет и балует, и разрешает вообще всё.
— Три года мы пытались ловить даже не двух зайцев, а целую дюжину.
Мама молчит. Слушает. Недовольная.
— Совет следил за ее успехами все эти три года, Готтер, тщательно следил, анализировал, прикидывал... Это взвешенное решение, а не ударившая внезапно в чью-то голову идея. Мы распыляем ее таланты. Уча Альту 'всему понемногу', испытывая в разных областях приложения ее немалых сил, мы просто не даем ей сосредоточиться на том, что выходит лучше всего.
— Я больше не буду учиться?
Недовольство и возмущение в голосе выходит слишком откровенным, но Альта не извиняется — не до того сейчас.
— Будешь, конечно, — отец Бруно мимолетно успокаивающе улыбается. — Учеба, самая обычная, никуда не денется. Но твои сверхнатуральные способности — вот с ними придется что-то решать. Скажи, как ты сама чувствуешь — что лучше всего у тебя выходит?
— Лечить и калечить, — не задумываясь, отвечает она и видит, как мама морщится.
— Вот.
Отец Бруно удовлетворенно кивает, и мама не выдерживает:
— Пока что это вы калечите Альту! Додуматься же надо — тащить ребенка на потрошение мертвецов!
— Я не ребенок!
— Это называется 'анатомирование'.
— Меня никто не тащил!
— И это было необходимо для обучения.
— Ты же сама это делала!
— Но меня при этом не выворачивало в коридоре, — жестко отрезает мама, и Альта обиженно огрызается:
— Ну протошнилась и продолжила, подумаешь.
Отец Бруно вздыхает и умолкает, давая им обеим время остыть.
Мама упорно называет анатомирование потрошением и не скрывает, что ей это неприятно. Мама считает это неуважением к покойным и святотатством. Она всегда читает молитву перед началом анатомирования очень искренне, долго, всегда вдумчиво и вслух произносит заверения в том, что 'сие не ради праздного любопытства, не ради темного искусства, не ради глумления и попрания образа Божьего в человеке'. Альта тоже читает искренне, но с глубокой уверенностью, что Господь давно выслушивает их молитвы в академическом подвале со скучающим видом, как дежурный отчет, потому что и так знает, что Его служители тревожат мертвых не для развлечения, а чтобы спасать живых, а это дело богоугодное без сомнения, и зачем Его беспокоить всякий раз, когда это делается?..
— Альта талантливая и уникальная девочка, — продолжает отец Бруно терпеливо. — И эти два ее таланта, таких несхожих и, казалось бы, противостоящих, даются ей в равной степени легко. Тоже не без сложностей, само собою, она всё ж не чудотворец святой, но легче, много легче, чем прочим одаренным макаритам, и это просто нельзя упустить, нельзя эти таланты закопать. Добро бы Альте этого не хотелось, но твоя дочь сама рвется постигать...
— Вы хотите сделать из нее шпионку-бойца, как из матери Мартина?
— Мать Мартина, — сдержанно, почти благодушно отвечает отец Бруно, — никто и никем не делал. Она пришла в Конгрегацию сама, с собственными планами, сама выбрала своё поприще и никогда не делала ничего, что претило бы ей. Никто и никогда не вынуждал ее ни к чему. Мы здесь понимаем, что принуждение — не самый лучший метод и всегда порождает неприятности.
— Жаль, что здесь нет Курта, — с усталой язвительностью отвечает мама. — Вот для него-то это было бы новостью.
— Каждый воспитанник имел и имеет возможность отказаться от обучения. Да, альтернатива чаще не из приятных... Однако к Альте это отношения не имеет, сейчас ситуация другая, ситуация уникальная. И ее никто не заставляет становиться агентом или следователем...
— Но я хочу! — торопливо добавляет Альта, пока мама не успела еще что-то сказать.
Отец Бруно снова коротко улыбается:
— У тебя впереди еще много лет, чтобы утвердиться в своем решении или изменить его. Сейчас же нам надо решить, как не загубить твои способности и помочь им развиться. Это не значит, что мы махнем рукой на все эксперименты, но раз уж за эти годы мы выяснили, что целительство и... скажем так, боевое применение твоей силы... это и есть твои сильные стороны — будем развивать именно их в первую очередь и усиленно.
— Но как? Свиней убивать ударом, что ли? Так это проще простого, животное не защищено силой разума, я хоть сейчас могу уложить целое стадо. Люди — это совсем другое. Но я ведь не могу тренироваться на людях, простой смертный такого не выдержит. Если бы Каспар не был пропитан силой своего бога...
— Да, я помню. У нас есть один доброволец, которого так просто в могилу не отправишь, — отец Бруно опять улыбается, хотя видно, что он не слишком уверен в том, что говорит. — В любом случае, это будет не завтра. На днях вы обе отправляетесь в королевский замок, а когда закончите дела с супругой наследника — вас проводят в лагерь, в котором мы и сможем заняться делом, а наши expertus'ы к тому времени прикинут, что и как.
