Наконец, он, запинаясь и смущенно краснея, спросил, есть ли в магическом мире аналог маггловского понятия врачебной тайны. Чего греха таить, подобное заявление ее оскорбило до глубины души, и, хотя колдомедик успокоила себя, что еще не знает подоплеки, обида уходить не желала. Поппи казалось, что он сомневается в ней, и это причиняло боль, ранило ее чувства сильнее, чем она хотела бы себе признать. Из-за этого женщина, возможно, ответила ему несколько резче, чем стоило. Гарри не отреагировал на ее тон и, глядя на нее по-детски чистыми глазами, спросил, значит ли это, что она никому ничего не скажет об их разговоре, даже если он лишь косвенно касается его здоровья. Теперь она была заинтригована и полностью забыла об обиде, а еще заметила, что на пейзажах мелькает непривычное движение. Подтвердив, она с интересом ждала продолжения, но Гарри замолк, одна рука продолжала комкать мантию, другой он усиленно тёр шею, выдавая свое затруднение и, видимо, искал нужные ему слова на потолке, а еще заливался малиновым румянцем. Она уже едва сдерживала себя, чтобы не подтолкнуть его, когда он наконец родил тираду, которую она, наверное, запомнит на всю жизнь:
"Ну, мне пятнадцать и я уже... как бы взрослый, и все такое... уже... ну, вы знаете... о чем мальчишки болтают в спальнях... понимаете? Вот. Я и подумал, что лучше... чем придурков слушать, как бы... прямо врача спросить... авторитетное мнение и все такое".
Она была вынуждена сказать, что ничего не поняла. Он снова усиленно потёр шею, посмотрел в потолок и, как истинный гриффиндорец, продолжил путаться в словах:
"Я хотел узнать... проклятье! Как бы это сказать поприличней... ну, если короче... откуда берутся дети... в смысле, не само зачатие... а процесс".
Теперь у него были красными не только лицо, но и уши, и даже шея. Это был шок. Она никогда не предполагала, что именно ей придется просвещать Гарри о взаимоотношении полов. Конечно, ей приходилось иногда вести такие беседы, но с девочками! Мальчикам было слишком неловко говорить о подобном с женщиной, и единственным исключением из правил, как всегда, оказался именно он. Мысленно она отчитала Ремуса, выругала Сириуса и, уже набрасывая примерный ход беседы, провела-таки его в свой кабинет. Накладывая чары конфиденциальности, она была готова поклясться, что слышала еле различимое паршивое хихиканье с полотен.
Дождавшись знакомой радужной волны, обежавшей стены, Помфри повернулась к нему и снова была удивлена, услышав церемонные извинения. Гарри стоял перед ней без единого следа еще недавно заливавшего его лица багрянца и с лишь ему свойственной в столь раннем возрасте спокойной уверенностью и серьезностью, которой всегда придерживался в разговорах с ней, объяснял свое поведение:
— Я очень сожалею, что был вынужден поставить вас в неловкое положение, но в связи с некоторыми обстоятельствами я решил, что будет безопаснее подкинуть мнимую причину своего визита, чем повод к подозрениям.
Помфри кивнула, признавая его правоту и желая показать, что не сердится, предложила Гарри кофе, уже давно зная, что юноша предпочитает его чаю и немыслимо страдает от его отсутствия за завтраком.
— У меня не так много времени.
— Понимаю, — улыбнулась она, — но, боюсь, выдуманная тобой причина нашего разговора требует лекции длительностью намного больше десяти минут.
Он рассмеялся, откинув голову, и плюхнулся на ближайший стул. Ее всегда очаровывало, как он смеялся — очень редко, но так искреннее, что заражал своим смехом всех окружающих. А еще она любила, когда он вел себя свободно и непосредственно, как и положено ребенку.
— С удовольствием, мадам Помфри.
— Повторяю снова, ты можешь обращаться ко мне по имени. Неужели это так для тебя трудно? — с легкой обидой сказала она.
— Простите, все время забываю. В свое время это так бесило Рема, но, похоже, правила хорошего тона вбиты в меня накрепко, — грустно и чуть смущено улыбнулся он.
В ней поднялась злость на тех нелюдей, из-за которых он привык жить, ограждая себя непроницаемыми барьерами. Из-за которых ему так трудно не то что говорить, а испытывать чувства. Дистанцироваться, ограничивая себя в личных отношениях, что проявлялось даже в его нежелании переходить на "ты" и обращаться по имени к человеку старше его. Он не верил взрослым, не доверял им, поскольку они никогда не помогали ему в детстве, и она действительно знала больше, чем бы ей хотелось, подробностей того, как именно они добились привычки полагаться только на себя, не надеясь на поддержку взрослых.
По стене пробежала очередная волна, и глаза Гарри подернулись пеленой задумчивости. Кто-то, возможно, посчитал, что излишне ставить подобные чары в личном кабинете с хорошей звукоизоляцией и полнейшим отсутствием картин, от которых Помфри избавилась в первый же свой рабочий день в качестве колдомедика. Так же, как и от картин в ее покоях — сразу по приезде: уж очень ее нервировало постоянное присутствие посторонних магов. К сожалению, по настоянию директора она была вынуждена оставить полотна на всем публичном пространстве Больничного Крыла, однако согласилась лишь на пейзажи, а для "связи" в своих частных комнатах повесила выписанный из дома портрет прабабушки Сильвестры, от которой и получила свой дар прирожденного детского целителя. Престарелая леди была весьма любезной, тактичной и общительной компаньонкой, давала много полезных советов, помогала контролировать эмпатию в переполненном детьми замке и, в целом, была чрезвычайно полезна по части сбора достоверных сплетен. Так вот, кому-то в таком случае чары показались бы излишними, но с некоторых пор она предпочитала перебдеть, чем жалеть впоследствии.
— Мне нравится этот принцип, — ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил мальчик, — ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу. Это могло бы быть очень полезным.
— Гарри, — полным сожаления голосом начала она и увидела, как он вздрогнул, фокусируя взгляд и возвращаясь в реальность, — я не могу тебе рассказать.
— О, я не имел в виду... Гермиона мне читала "Трактат о магической медицине для будущих хранителей жизни". Я знаю о неразглашении, но это не мешает мне попробовать придумать что-то свое, — он улыбнулся.
— Однако чары возникли, а это значит, что дело, по которому ты ко мне обратился, действительно имеет какое-то отношение к твоему здоровью. Надеюсь, с тобой все в порядке? — вернулась она к разговору, встревоженно всматриваясь в лицо Гарри тем терпеливым материнским взглядом, которым обычно смотрят на медлительного ребенка, нуждающегося в помощи.
— Нет, ничего такого. Просто несколько моих друзей хотели бы заняться колдомедициной.
— Это вполне обычная практика, на последнем курсе многие стараются опробовать будущую карьеру. Гарри, я не понимаю, почему они не обратились напрямую.
— Во-первых, не все они семикурсники. А во вторых, мы бы предпочли скрыть факт наличия наставника и сохранить иллюзию, что занимаемся самообразованием при помощи книг.
Это она понимала.
— Сколько?
— Кандидатов — десять, — она задохнулась: количество учеников для одного целителя было беспрецедентным, — и это еще одна причина, — понимающе кивнул он. — Конечно, не все собираются в дальнейшем избрать это своей профессией, но, если вы согласитесь, я устрою вам собеседование с каждым для окончательного отбора.
Она согласилась и на следующий же день в результате несчастного случая на сдвоенном уроке зелий получила возможность поближе познакомиться с несколькими учениками Рэйвенкло и Гриффиндора, по "счастливой случайности" пострадавших при взрыве котла. Кстати, орудие судьбы в виде нервно заикающегося Невилла Лонгботтома вылетело прочь, едва она успела перевязать ему руку, и оставило наедине с соискателями. До вечера она мучилась вопросом, показалось ей или нет, что в просвет захлопывающейся двери она видела, как по его фигуре пошла рябь, а волосы стремительно почернели, превращаясь в воронье гнездо. За ужином профессор зельеварения бурно обсуждал с Минервой наглость и полное отсутствия воспитания, проистекающее из ее попустительства отпрыску почивших "любимых студентов", посмевшего сегодня прилюдно его отчитать за неподобающую манеру преподавания, результатом которой и являются постоянно взрывающиеся котлы и травмы студентов. Помфри еле сдержала смех, поскольку как раз в этот момент хохочущий над тем, что ему наперебой рассказывали несколько студентов, Гарри Поттер вскинул руку, чтобы откинуть со лба, лезущие в глаза волосы, и рукав его мантии задрался, позволяя ей во всей красе любоваться собственноручно наложенной повязкой.
Еще через пару дней ей пришлось лечить группу хаффлпаффцев, пострадавших на тренировке по квиддичу. Что показательно — зрителей, сидевших на трибуне, в которую случайно врезался бладжер.
Отбор прошли все представленные Гарри кандидаты. Помфри не могла не восхититься, насколько тонко мальчик чувствовал человеческие натуры, как идеально подобрал магов и волшебниц, чей внутренний мир подходил под детальное описание, данное в "Трактате о магической медицине для будущих хранителей жизни" и нескольких других книгах. Однако учеников в итоге у нее оказалось одиннадцать. И хотя на занятиях присутствовала, в основном, Гермиона Грейнджер, несколько проверок, когда вместо нее приходил Гарри, показали, что материал он усваивал так, словно всегда присутствовал лично. Как, впрочем, и мисс Грейнджер.
Ее ученики весьма ответственно отнеслись к вопросу обучения, представили ей примерный план необходимых им знаний и, в принципе, свели ее роль к кураторству, действительно больше сидя за книгами, чем отнимая ее время. Они собирались два раза в неделю в ее комнатах, где за пару часов она успевала прочесть им тематическую лекцию, провести практику по прежней теме, ответить на вопросы и порекомендовать новые книги. К ее невыразимому удивлению, этого оказалось более чем достаточно. Главным образом, благодаря стопке проименованных пергаментов, занявших верхний ящик ее стола. Она не знала, чья это была идея, но использование зачарованных на двухстороннюю связь листов, с помощью которых она своевременно могла дать детальное объяснение по возникшим вопросам, весьма эффективно сказалось на их успехах. Хотя иногда вопросы бывали довольно специфическими, касательно последствий различных пыточных заклинаний и их устранения, по большей части темной магии, иногда настолько сложных, что ей самой приходилось зарываться в книги или обращаться за помощью с поиском ответа к портрету. Помфри не знала, откуда они их берут, и относила подобные вопросы к побочным продуктам взросления в условиях военных действий. Потом, вздохнув и посокрушавшись вместе Сильвестрой по этому поводу, принималась писать подробнейший ответ, от всей души надеясь, что подобное знание им никогда не пригодится.
А еще весь тот год она усиленно волновалась о Гарри. Во всяком случае, больше обычного. Незаметные поначалу круги под глазами приобретали все более насыщенный цвет, он мало ел и, казалось, засыпал на ходу, становясь все более изможденным. И когда после рождественских каникул с него можно было писать портрет вселенской усталости, она не выдержала и постаралась вызвать его на разговор. Результат был предсказуем: ее торжественно заверили, что с ним все в порядке, и он просто несколько переволновался в связи с грядущими СОВами. Зная его тягу к преуменьшению и скрытности, она не стала настаивать, опасаясь ухудшения или даже окончательного разрыва их теплых отношений, после которого он не придет к ней за помощью вообще никогда, и, смирившись, продолжала просто наблюдать, надеясь, что он все же одумается. И дождалась. По окончании одного из их нелегальных занятий, которые приносили ей все больше удовольствия, мисс Грейнджер сообщила ей о его проблемах со сном, попросила какое-нибудь действенное средство и получила зелье "Сна без сновидений". На следующее же утро его вернули обратно. Без объяснений. Через ту же Гермиону, совершенно не похожую на саму с себя с выражением панического ужаса в застывших глазах. Она не спрашивала, зная, что не получит ответ, она снова просто наблюдала, сходя с ума от беспокойства, за мальчиком, которому мечтала бы быть матерью или тетей. Хотя, как она не беспочвенно подозревала, с последним определением у Гарри связаны не самые приятные ассоциации.
Глава опубликована: 16.05.2011
Глава 21
Гарри пришел в себя уже на третий день, и мадам Помфри разрешила ему подняться с кровати. Пришлось позволить — пойти на разумный компромисс, поскольку слишком хорошо его знала, чтобы пустить все на самотёк. Он ведь не будет спрашивать или ждать, а просто сделает так, как считает нужным, когда ее не будет рядом, и, как обычно, во вред себе. Поэтому, когда она обнаружила его вылезшим из постели и медленно, шатко передвигающимся по комнате, упрямо цепляющимся за раму кровати, полку, спинку стула или любую подходящую вещь и проклинающим Сами-Знаете-Кого последними словами, она ему разрешила. Правда, после довольно ожесточенных споров, когда они сторговались на количестве приемлемых, по мнению обеих сторон, часов в день, которые он может проводить на ногах, занимаясь, чем считает нужным, и с условием: только в ее присутствии и постоянным надзором. Улыбка на его губах заставила колдомедика заподозрить, что ее весьма искусно провели.
Вот уже неделю, стоило лучам солнца выскользнуть из-за горизонта, Помфри шла в его отдельную палату, накладывала чары врачебной тайны, распахивала окна, впуская свежий лесной воздух, неизменно замечая про себя, что он очень полезен для его легких. Гарри, всегда бодрствующий к ее визиту и успевший привести себя в порядок, стягивал с плеч футболку, швырял ее на ближайшую поверхность — от стула до стопки книг на прикроватном столике — и с видом великомученика позволял порхать над ним ее проворным пальцам, время от времени надавливающим на кровоподтеки и еще не зажившие ссадины. Закончив осмотр, она садилась в стороне и смотрела, как он двигается по свободному пространству. Гарри сказал, что это называется Тай-Чи, она бы назвала это танцем гармонии. Мальчик закрывал глаза, погружаясь в подобие транса, и двигался медленно, с изящной точностью хореографической пластики, а говорили, он не умеет танцевать! Скользящие шаги, плавные движения навевали покой и умиротворение даже поначалу, когда Гарри перемещался, скрежеща зубами от боли, попеременно то бледнея, то зеленея, но продолжая работать. С каждым днем дольше, усерднее, настырнее.
Польза подобных упражнений была очевидной: он восстанавливался. Тело снова наполнялось силой, мышцы разогревались, возвращая привычную грацию и изящество его движениям, но, что более удивительно, восстанавливалась и магия. Впервые увидев, как он концентрирует ее, как волшебство в нем разгорается и, клубясь, выливается из разгоряченного тела в окружающее пространство, она едва не лишилась чувств и еле удержалась от крика. Владением обычной невербальной беспалочковой магией могли похвастаться единицы магов в истории их мира, самому Дамблдору подобное было подвластно только на уровне самых малоёмких заклинаний высшей степени — и это признанному сильнейшим магу столетия. Но то, что демонстрировал этот удивительный мальчик, не шло ни в какое сравнение с самыми известными легендами древних. Укрощенная легендарная стихия. Живая магия.
