— Возможно, девочка. Много лет я была одна — но сегодня в кругу семьи.
— О чём ты говоришь? — изумилась Мишна.
— В субботу, что наступила только что, с первой вечерней звездой — необходимо собраться в домашнем кругу, воспеть хвалу Яхве, вкусить пищу.
— Яхве! — прошептала поражённая девушка. — Я помню это имя. Моя мама часто...
— Тихо, молчи! Сегодня главный праздник народа избранного, и символично, что именно в этот день Б-г воссоздал для меня общину — нас двое, а это уже семья.
— Народ избранный?
— Конечно, ведь мы иудейской крови — с нами господь Б-г не один раз заключал завет. Но не бойся одиночества, твои дети от любого мужчины будут считаться иудеями. Мы, женщины, носительницы чистоты крови нашего народа. Но это тайна. Слушай меня... — Хава начала тихим голосом повествование о своём древнем народе и его обычаях.
Мишна слушала старуху, и её жизнь наполнялась новым смыслом. Женщины зажгли извлечённые из сундука свечи, Хава плеснула в кружки по глоточку какого-то сладкого вина, достала два куска витого хлеба. Хлеб был белым, на тесте, взбитом на куриных яйцах, она назвала его халой — и это слово тоже нашло отклик в памяти Мишны. Потом они ели курицу с бульоном, Хава смеялась — жаль нельзя сделать шолент, запеканку из бобов и мяса с луком — курицу на кухне дали, всё равно княжичи её кушают, а вот специально готовить запеканку разве кто-нибудь разрешит?
— Значит, ты думаешь, что я из Хазарии? — спрашивала в который раз Мишна.
— Ты так похожа на принцессу Юдифь, твою маму, что когда-то исчезла в Таматархе, то есть в Тьмутаракани! Это город на берегу моря, которое ромеи называют Понтом. Говорили, что принцессу украли викинги и хотели продать за огромные деньги, но какой-то конунг взял её в жёны! Наши люди встречались с ней, и даже несколько раз видели тебя! Но потом что-то случилось, и ты пропала. Ты — точная копия мамы, только золотая волосом — верный признак, в отца! И отдельные слова помнишь, что мать тебе шептала! Добро пожаловать в Белозерск! Пусть этот город станет твоим домом!
*
Снег в полях, будто корова языком слизнула — по чёрной земле ходят толстые грачи, клюют оттаявших червяков. Журчат ручьи, поют весеннюю песню, несут из лесов в Шексну ледяную кашу, кору, шишки и веточки. Дети обстругивают кусочки коры, пускают ладьи взапуски — какая вперёд доплывёт до реки? На ночь всё подстывает — идёт баба с коромыслом по вездесущим ручьям, хрустит ледком.
Вот-вот из земли попрут всемогущие весенние соки — наполнят стволы деревьев, вытолкнут из почек зелёные листочки, серёжки, жёлтые тычинки на вербных шариках. Силён весенний бог Ярило — и леса, и цветы, и каждая травинка, и скот, и всё живое ярится, томится любовью, а особенно человек — он весной заболевает, даже начинает умываться, стричь зимние когти и причёсываться. И меняет склизкие валенки на изящные сапоги. Или на туфельки со шнурками.
Стефан, в новых сапогах, в казённой рубахе с поясом, стоял на берегу Шексны — лёд ещё держался, в вечернем сумраке белел синеватым одеялом, рыхлый, в лужах и промоинах. На Белом озере лёд был покрепче — рыбаки ещё бродили с плетёными векшами, ловили рыбу — и на торг, и для дома, и для княжеского двора.
Верба белела нежными почками, на голову потомку готских королей с веток капала вечерняя роса. Возле ног Стефана вился щенок — на удивление быстро растущий, угловатый — скорее волк, чем собака. Серый, с чёрной полосой на спине, он наскакивал на ногу, старался укусить, скаля острые зубки. Стефан частенько тёрся возле кухни, просил мослов, требуху — пёс, не пёс, волк, не волк — грыз их целыми днями, быстро превращаясь в маленького хищника — вон, даже глаза в полутьме жёлтым огнём горят.
Молодой человек поёжился — плаща у него не было, пока не купил, хотя работы при дружинном хозяйстве было много — за лошадьми убирать, чистить, кольчуги чинить, мыть, натирать, полировать, точить — и так до бесконечности. На казённых харчах Стефан заметно раздался в плечах, на щеках появился румянец, в глазах — бойкость и значимость. Ждал он, собственно, Мишну, вызванную им на свидание впервые после его появления в городе. В последнее время девушка несколько отдалилась, задрала нос — а, может быть, была сильно занята, поэтому на свидание идти не желала. Там, в гриднице, тоже полно работы. По женской части. Стирка, уборка — а не то, что вы подумали.
Наконец, послышался хруст ледка — с обрыва спускалась девушка. Стефан вытаращил глаза — до сего момента перед его мысленным взором Мишна предстояла чумазой, с причёской "я упала с сеновала", в сером нестиранном платье-мешке. Но, сейчас! Перед молодым человеком явилась настоящая дева — в кокошнике, украшенном жемчугами (кто подарил?), в сарафане, подвязанном под грудью, отчего та, грудь в смысле, очень даже выдавалась вперёд... Из-под сарафана, поверх которого был надет красивый, в цветах, передник, выглядывали сапожки. Рукава, широкие, перетянутые шнурками на запястьях, открывали руки Мишны — мытые, с чистыми ногтями, смазанные маслом, чтоб не трескались от воды.
— Мишна, ты ли это? Настоящая княжна!
— Успокойся, не узнал, что ли? — кокетливо отвечала девушка — ей было приятно, что изменения, произошедшие с ней, так поразили её спутника. — Ой, убери, ради небес, свою собаку! Какая она большая стала! Прошло-то всего ничего! И глаза жёлтым горят! Я её боюсь!
— Ладно, сейчас я её привяжу, потом заберу. На мослах быстро растёт! А ты из лесной замарашки превратилась в настоящую принцессу — как в сказке!
— Может быть, ты и прав, — жеманно отвечала девушка, посмеиваясь про себя над невольной догадкой молодого человека.
— Ну, что мы стоим? Вот тебе букет вербы! Это символ весны, вечного обновления мира! Ярило уже... — тут Стефан вдруг запнулся, покраснел.
— Что там сделал Ярило? — невинно спросила Мишна, чуть оттопырив руку. Стефан догадался, подхватил девушку под локоток, повёл вдоль реки — белеющей последним ноздреватым льдом, опасным, в лужах.
— Он того, как это... Мать сыру-Землю...
— Что-что? — девушка ткнула Стефана в бок, посмеиваясь и улыбаясь. Глаза её, синие, как неведомое море, были подкрашены чёрным, губы краснели от ароматной помады — древнего изобретения, привезённого в город из далёких южных стран.
— Ой, ты... дразнишь меня! — наконец, догадался потомок готских королей. Стефан решительно развернул девушку лицом к себе, отчаянно обнял за тонкую талию, поразившись наличию крутых горячих бёдер...
После того, как ошеломлённые прелестью первого раскалённого поцелуя, и приведя в порядок волосы, губы и чувства, молодые люди продолжили прогулку по берегу Шексны в уже сгущающихся сумерках, они перешли к делам.
— Господин Коттин велел к нему не подходить, он со мной всего парой слов перекинулся, — заявила Мишна.
— Да уж я понял! — гордо отвечал Стефан, несколько раз видевший странника, подмигнувшего ему, но никак не обозначившего их знакомство. — Ариант сидит в каморке в подвале, я мимо окна проходил, заглянул туда. Он мне помахал — всё хорошо, значит.
— Да, ты не приходи сюда с собакой! Вырастет скоро страхолюдиной!
— Что? — засмеялся Стефан. — Страхолюдиной? Где ты таких слов набралась? А кокошник кто подарил?
— Где-где! У нас девчонок много, ещё и не такие слова знают. Зубастые! Подарки же — княгини делают. А ты думал, женихи?
— А! — догадался вдруг Стефан. — Не приходи с собакой — значит свидание не последнее? Приходить без собаки?
— Ну, наконец-то! — хихикнула Мишна. — Только, гляди у меня! Руки вымой, да рубаху постирай — конюшней несёт, хоть беги!
— Какие мы нежные! Настоящий мужчина должен пахнуть конём! И железом с кровью!
— Да, нежные. Можешь благоухать у себя на дворе. Где вы там, дружинники, сидите, да про нас сплетничайте? И на свидание приходи без чёрных когтей и репьёв в голове!
Светлый князь Чурило сидел на столе — то есть, на троне с высокой резной спинкой, изображавшей грифона и льва, сказочных животных, когда-то встречавшихся на путях походов скифов — предков правителя и народа. На столе, в общепринятом смысле слова, стоял кувшин с холодным клюквенным морсом, чаша с греческими орехами. Орехи, невиданную диковину, купили на торге у знатного булгарского гостя Бабая — целый мешок.
Князь брал орех, ломал его, перекатывая в ладони, вкушал терпкую внутренность, по виду похожую на маленький мозг. День предстоял быть спокойным, простым — надо вызвать этого парня, Арианта, что болтал, будто видел мифического Кота Баюна. Посмотреть — не дурачок ли? Если нет — выпороть, чтоб не молол языком, да отпустить, пусть с купцами домой едет. Не воевода же его повезёт за казённый счёт? Ещё чего!
Помощника воеводы Литвина уже пора назначать в бояре — за знатность. Если Чудес в поход, какой соберётся — Литвин будет при дворе сидеть, толковать, как идёт война, да какое оружие посылать дружине. Человек верный, мудрый.
Ах, да! Вечером со Светланой надо покататься на лошадках по озеру. А то скоро лёд сойдёт — до следующей зимы не покатаешься. Летом приходится всё больше верхом. В коляске же трясёт — вся спина синяя. Хорошо бы Людмила поскорее родила: сына — славно. Дочку — тоже неплохо. Кроме княжича Артура — наследника, есть ещё трое мальчиков, станут со временем боярами, а девочку он сделает княжной — придёт время, отдаст замуж за барона или короля из Европы. А то в Чуди — темнота, Коты Баюны сказочные бродят. Тьфу!
Меж тем день уплотнялся — события закручивались в узел, в воздухе висело тревожное ожидание — такое иногда бывает: вроде и солнце светит, и небеса голубые, но чувствуется незримый ветер — дуновенье перемен. И беспокоится душа. И, кажется — разбежишься и взлетишь!
— Мишна, иди сюда, хватит бегать с этим решетом! — Хава сидела в комнате на лавке, улыбалась.
Мишна подошла в старушке, поцеловала её в смуглую щеку. Присела рядом, сложила руки на коленях.
— Сегодня, девочка, Песах, или Пасха, как говорят ромеи.
— Расскажи мне, Хава. Мне необходимо знать!
— Это память об Исходе. Сегодня — пятнадцатый день месяца Нисан, вечером начнётся великий праздник.
— Исход — это то, чем кончилось Египетское рабство, про которое ты уже рассказывала?
— Да, я и сейчас продолжаю рассказывать. "Пе-сах" толкуется, как "уста говорящие", и поэтому главная заповедь праздника Песах — говорить, рассказывать, — улыбнулась Хава.
— Так расскажи, пока у нас есть минута отдыха!
— Дело в том, что в Египет пришёл только род Иакова, но он сильно размножился, как велел Яхве. Евреев стало слишком много, их влияние росло. Фараон, беспокоясь за власть, приказал в еврейских семьях убивать первенцев, поверг наш народ в рабство. Моисей стал тем самым первенцем, которому суждено было выжить и спасти свой народ. Перегоняя стадо овец, Моисей увидел неопалимую купину, и услышал голос Всевышнего. Он повелел вывести свой народ из Мисра, то есть Египта. Но фараон не захотел отпускать евреев, и тогда Б-г наслал на Египет десять "страшных казней": несметное множество жаб, падёж скота, неурожай, полчища вшей и диких животных, трёхдневный мрак, превращение воды в кровь, гибель первенцев и язвы. А потом евреи ушли в Исход, и Моисей заставил расступиться море. Народ избранный прошёл, а войско фараона утонуло.
Ну, пошли работать, засиделись. Ещё не Пасха!
— А Стефан говорит, что Пасха — это воскресение Спасителя.
— Да, пусть говорит. Это сказки юных народов. Одного из наших пророков они сделали Творцом Миров. Не ругай его, своего Стефана.
— Он не мой! — задрала нос Мишна.
— А куда ты вечером собралась? Не на свидание?
Литвин вышел на красное крыльцо княжеского дворца с сияющим лицом — в руках он держал кусок драгоценного ромейского пергамента, в котором было написано назначение. И печать князя — коричневый сургуч с оттиском перстня. На перстне — грифон с крыльями. Боярина окружили молодые дружинники, радостно крикнули: "Любо!" — Литвин по возрасту был, чуть ли не их ровней, да и весел, и не спесив. Плюс ко всему знал военное дело — ходил с вятичами рубиться. Правда, для боярства слишком молод, но князю виднее.
Толпа спустилась на майдан, подошла к хмельной лавке — там продавалась медовуха в кувшинах, брага в крынках. Литвин демонстративно, ловя взгляды соратников и проходящих молодок, достал кожаный кошель на ремешке, вынул не какую-нибудь медную кругляшку, неровную, битую о камни, а ногату — большую монету чистого серебра. Дружинники радостно зашумели, хозяин хмельного пития — старый дед со слободы, суетливо доставал кружки, кому деревянные, с ручками, кому из обожженной глины — разрисованные звёздами, волнами, защитными узорами — чтоб с питиём не проник никакой злой дух. Новоиспечённому боярину подал из плетёного сундука чашу — покрытую белой эмалью, с синими цветами — чаша происходила из далёких восточных стран, была куплена ещё отцом старика именно для подобного случая. Потом можно будет кричать на весь торг — "А вот у нас боярин Литвин браги откушал! Лучшая медовуха только здесь!"
Литвин, отпустив дружину погулять, решил пройтись по торжку, с удовольствием разглядывая огромных сигов, висящих на крючьях. Торговцы разделывают рыбу, складывая икру в деревянные вёдра, рубленые куски в котлы, рыбьи головы отдельно — для продажи бедным горожанам, да на корм собакам. Тут же висят на верёвке вяленые лещи, огромные, с таз размером, медно-жёлтого цвета. В решетах зеленеют окуни и зубастые щуки, скользкие лини, сверкают серебряной чешуёй краснопёрки, сазаны. Повсюду висит мелкая рыбка — вяленый снеток, местная изюминка.
Под надёжной крышей на мешках расположился торговец солью — отвешивает хозяйке маленькой коробочкой белые кристаллы, та завязывает специю в тряпицу, прячет на груди. Всего-то в две куны обошлась — в две шкурки куницы. Вот продавец увидел знакомого башлыка — хозяина рыбацкой артели, закричал, зазывая его к мешкам. Башлык подошёл, толстый, важный, в кожаном плаще, круглой войлочной шляпе. Торговец заискивающе поклонился, сдёрнул шапку, как перед князем. Речь зашла о покупке пяти мешков соли за пятьдесят ногат, а то и за золотой талер — огромные деньги!
А вот стоят бочки, рядом сидят бабы в платках, деревянными черпаками подхватывают мочёную бруснику, клюкву, морошку. Здесь же ароматные рыжики в собственном соку, с листьями смородины, рядом грузди в сметане, вот волнушки розовые, солёные. Какой-то парень — рубаха в дырах и заплатах, на ногах — драные лапти, из одного торчат пальцы — запустил руку в бочку, тут же получил половником по лбу, завыл под смех торговцев и покупателей.
В конце ряда торгуют мясом — говядиной, бараниной, свининой, требухой — лёгкими и желудками, почками и выменем. Тут же лежит битая птица — глухари, тетерева, куропатки, щипаные куры. Пух и перо собирают в мешки — набивать перины, подушки. Рядом стоят торговки пирогами — с грибами, снетком, ежевикой, мёдом, зайчатиной. Какой-то дюжий парень с бочонком за спиной, с шутками и хохотом наливает в кружки горячий сбитень, остро пахнущий тёртым имбирём.
Вдруг толпа заволновалась, побежала, видимо, посмотреть на что-то интересное. Раздались охи-ахи, женские причитания, потом какой-то развесёлый дружинник повёл рассказ — толпа засмеялась, зашевелилась. Литвин подошёл к народу, уверенно раздвинул плечом мужиков и баб, прошёл вперёд.
