Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— Да, что же ты, за колгота такая?! — Уже как бы извиняясь, продолжил он. — Ничего этого прямо сейчас не понадобиться. А вот твоё спокойствие может дорогого стоить для нас всех.

Мягкость и одновременная твёрдость на неё подействовали отрезвляюще, потому, вновь присев рядом с ним, она выпрямила спину, и стала похожа на высокомерную хозяйку, поджидавшую непрошенных гостей, готовая в любой момент дать им отпор. Ещё несколько минут ожидания, просто звенели в оглушающей тишине. Я за это время услышал звук своего бешено клокочущегося сердца, которое в унисон общему настроению, заставляло меня буквально задыхаться от неизвестности. За окном вечерние сумерки во всю захватили власть над и так уже серым дневным светом. Дом наполнялся темнотой, отбрасывая расплывчатые тени от немногочисленных предметов. Свет от лампадки не рассеивал их, а удлинял и делал дрожащими, тем самым, выдавая общее напряжение. Глаза, привыкшие к темноте, остро отреагировали на свет от керосинки, которую Анюта по своему обыкновению поставила по центру стола, от чего вся комната пришла как бы в необъяснимое замедленное движение.

— Они уже у калитки. — Тускло произнёс Трофим. Всё замерло в ожидании открывающейся двери. И, вот, наконец, легко скрипнув в сенях рассохшейся половицей, дверь открылась. В дом вошли трое, на вид довольно крепких молодых людей. Осмотревшись наскоро, они подошли к умывальнику и по очереди, деловито, словно у себя дома, помыли руки. Брезгливо взяв полотенце, они, едва промокнув ладони, бросили его в раковину. Подойдя к столу, деловито, ногой отодвинув табуреты, уселись за стол, не снимая головных уборов. Тот, что оказался напротив Трофима, стал пристально смотреть ему в глаза, будто заявляя о своём праве вести себя подобным образом в чужом доме. Черные языки пламени заплескались в узких щелочках маленьких глазок. От чужака веяло комканым напряжением, которое, прежде всего, мешало его хозяину для выполнения порученного задания, потому, под налётом наглости, он усердно старался скрыть, прежде всего, своё смятение, впрочем, коего не наблюдалось у его подручных. Напряжение росло. Хотелось по-детски встать и убежать подальше от этих здоровенных недобрых парней. Они, незнамо как попавшие во власть противной стороны, сейчас с таким усердием добивавшихся того, чтобы все присутствующие их боялись. Я, словно приколоченный гвоздями, сидел под собственной защитой, про которую раньше неустанно твердили Трофим с Агашей, и чувствовал себя, не знаю почему, но мелким и беспомощным, а где-то, даже немного и виноватым. Потому сразу и не отреагировал на легкий щелчок по голове, который достойно выдержала моя защита, даже дав мне немного времени на лёгкое удивление. По всему выходило, что нас просто проверяли на возможности и силы, и только убедившись в чём-то только им одним известном, стали довольно ухмыляясь вести разговор на правах сильнейших.

— Чего это вы, словно мумии сушёные притихли? — Произнёс тот, что сидел по центру, а потому, наверное, был старшим в такой боевой и до боли из моего времени группе. Выждав немного времени и не получив ответа, он опёрся локтями о стол и продолжил, рассматривая каждого из нас только ради угнетения психики. Так сказать, его просто распирало от собственного превосходства над нами.

— Ты, глянь, надулись, словно индюки некормленые. Чего молчите-то? Гости к вам пожаловали, а вы ни бэ, ни мэ. — Повысив голос, утверждаясь в себе неподражаемом, продолжил он. — Слышь, тётка, налей там чего-нибудь, а то мы по лесу так нагулялись, что и от еды бы не отказались. Анюта не повела и бровью, а Трофим, словно и впрямь оттаявший, не сводя с непрошенных гостей глаз, произнёс так же привычно тихо и спокойно.

— Налей, детка, чаю. Поди, не бойся.

— Глянь и разговаривать умеет, знать не глухонемой, а мы уж перепугались, может домом ошиблись, наводка не на глухонемых давалась. Это они оказывается просто морду от нас воротят, не ко двору, знать пришлись.

— От гостей, никогда, а от таких как вы, завсегда одни только неприятности-то и могут случиться. С добрыми гостями я завсегда по-доброму. Знаешь, поди, что здороваься это здоровья желать, а вам его желать не хочу.

— Ты гляди, здорово заговорил. Да и я вам здоровья тоже не хочу, потому как оно вроде уже и не к чему. Через несколько минут мне разговаривать в этом доме не с кем станет, потому вы все можете здесь пыжиться сколько пожелаете.

— Ты так уверен? Ты же сам-то никто, только лишь посланник и только. За тобой придут и могут по головке не погладить за работу-то не качественно выполненную.

— Ошибаешься, за мной и впрямь придут, только ничего не найдут. — От удовольствия говоривший даже поднял палец вверх. — Нам особенно утомительно вечера дожидаться, чтоб ваш четвёртый не ушёл далеко. Вот тогда и будет разговор серьёзный.

— Что-то я не понял, зачем вам четвёртый-то? — То ли умело прикидываясь, то ли и впрямь сомневаясь поднял вверх брови удивлённый Трофим.

— А как же? — Недоумевал незваный гость. — Вас ведь в любой момент грохнуть можно, да хоть и уродами поделать, тогда всё одно — хоть лечи, хоть не лечи, не восстановитесь, а вот он-то, бедолага, верно знает много, потому так усердно и просили, лишь его одного грохнуть, а вы чтоб вроде наживки у нас были. Сами знаете, потому и носитесь с ним.

— Ох, и догадливый ты, как я погляжу. Только один денёк за нами посмотрел и на те, сразу вывел. — С юмором стал вторить ему старик.

— Слушай, дед, как там звать-то тебя говоришь?

— Нет, милый, я тебе ничего не говорил и представляться также не намерен.

— И чего только старики под конец жизни такие упрямые становятся? Сдался бы на милость победителю и подох бы скоро без мучений, да и поплакать смог бы перед кончиной, а так только себе хуже и делаешь.

— Чего ради? Много живу, много мучаюсь. Так чего же мне на последок-то облегчения у тебя вымаливать? Не желаю я себе перед смертью изменять.

— Гляди, сам нарвался.

— Ага, милок, сам.

В этот момент половицы сеней призывно застонали и на пороге показался Трифон. Всклокоченный и растрепанный, он был вроде как всегда, но только что-то неуловимое в довольно знакомой внешности не вязалось с вечно недовольным ворчуном. Трифон стоял на пороге с перекошенным от удивления лицом, опираясь при этом на змеевидную клюку и, почему-то никак не мог отдышаться.

— Вот тебя-то мы и ждали! — Незамедлительно последовало радостное восклицание от непрошенного гостя. Его довольная улыбка сразу стала перерастать в удивление, брови поползли вверх, а широкое лицо перекосилось, будто от неожиданности. Буквально через миг все увидели багрово-черное облако, вылетавшее у него изо рта, и тут же замечательной клюкой закрученное, словно закручивают сладкую вату, и развеянное в таком маленьком пространстве. Двое других моргали глазами, не понимая, что на самом деле начало происходить. Они были готовы к чему угодно, но только не к такому повороту. Трофим, не долго думая, проделал с обоими то же самое, что и такой странный Трифон с главным. Их обмякшие тела, с пустыми глазницами, сползли с табуретов, глухо стукнулись об пол, затем полежав не много времени, осыпались словно труха, образовав три человеческих силуэта из крупного пепла. Я, открыв рот, не мог поверить такому исходу. Чудеса на этом не закончились. Прямо перед Трофимом стоял уже не лохматый и не чесанный Трифон, а молодая рыжая красавица, которая беспокойно смотрела на старика.

— Ну, чего всполошилась!? — Лишь на взгляд ей ответил Трофим. — Все хорошо.

— Я думала, что помру от страха. — Выговорила ясноглазая красавица, обнимающая уже не знакомого всем старика, а довольно приятного высокого мужчину, сильно напоминавшего Трофима. Видимо мой открытый рот, и наиглупейшее выражение лица привело всех в неописуемый восторг, потому как они стали: кто хохотать, кто прыскать, от клокочущего внутри смеха, показывая пальцем в мою сторону. Анюта услужливо подсунула ему большое зеркальце в котором отобразился человек с таким растерянным видом , что я тут же отстранил его. Попытавшись взять себя в руки , я, конечно же, при таком раскладе, выглядел довольно глупо. а из -за этого стал злиться на всех сразу.

— Чего ради я вам. Смотри, какие умельцы сами. — Стал зло бубнить, заменяя отсутствующего Трифона.

— Тебе уже говорили. Вот упертый. — Подала голос огненная красавица, на глазах становясь престарелой, довольно живой, и даже до какой то степени родной бабой Агашей. Её не могли уже испортить ни многочисленные морщины, ни приметный беззубый рот с торчащими наружу наверно единственными двумя желтыми зубами из нижней челюсти.

— Да не усердствуй, Агашенька, пора тебе. Спасибо, что так скоро. Теперь, поди, Трифану там невмоготу, особенно под Гашкиным доглядом

— Ну, тогда, прощевайте, скоро, все одно, свидеться придется. — Произнесла сгорбленная женщина опирающаяся на чудесную клюку.

— Маринке привет передавай. — Не найдя , чего бы мне еще сказать, пришлось выпалить это. На что бабка, махнув рукой и переступив через порог, обернулась вновь рыжей красоткой, хитро прищурилась, и помахала Трофиму белоснежной тонкой ручкой, тая в дверном проеме.

— Вот это любовь. — Закатывающими глазками произнесла Анюта, прижимая к груди чайное блюдце. Трофим, качая головой, хмыкнул, и сел с гуляющей полуулыбкой довольно поглаживая свою выхоленную бороду.

— Чем глаз-то закатывать, лучше б пол подмела. От этой грязи, что на полу развалилась, как бы других хлопот не пришлось собирать. — Продолжала с неиссякаемой силой валить из меня не погодам старческое занудство. На что женщина не обратив внимание, а даже на оборот, послушно схватила веник, и стала собирать в мешок все, до единой пылинки. Когда, помыв полы, и, завязав мешок праздничным кульком, уборка завершилась, она молчаливо встала в дверном проеме, видимо, ожидая дальнейших указаний.

— Ну, чего встала, неси. Сама ведь знаешь, что за чём делать нужно. — Вторя своему же занудству, произнёс Трофим.

— Одна боюсь. — Тихо произнесла Анюта, похожая в эту минуту на маленькую растерявшуюся девочку. Неожиданно дверь распахнулась и, чуть не сбив дочь с ног, влетел лохматый и испуганный Трифон.

— Цела ?! — Увидев свою дочь, едва выдохнул старик. — А, это те проходимцы?! Не пачкайтесь, дайте-ка лучше мне. Я их лучше любого из вас до поры до времени спрятать смогу. Ещё, может, и сам забуду куда. — Без промедления подключился он к работе.

— Вот и кавалерия подоспела. — Констатировал я, постепенно избавляясь от неприятного чувства недовольства всем и вся. — Теперь чайку бы, Аннушка.

— Чего?! — Вдруг остолбенев, с удивлённым лицом уставилась на меня женщина. Другие почему-то тоже замерли, словно застыли, уставившись на меня.

— Я что, вроде Трифона в привидение перекинулся что ли? Чего уставились-то?

— Мы просто никогда так её не называем. — После короткой паузы, как обычно стал разруливать ситуацию Трофим. — И никто никогда, кроме её матери, так не называл. Отчего только тебе это в голову пришло?

— Не понимаю, пришло и пришло. Само как-то вылетело.

— Знать время близится. — Проскрипел, почему-то осевший на пол Трифон.

— Ты лучше как раньше Анютой или Нюрой назови, а вы раньше времени переполох-то не устраивайте. Мало ли чего после всего увиденного в голову прийти может.

— Как скажете, мне-то что? Не знал я, что вы ко всему так относитесь. — С каким-то чувством вины я стал не пойми зачем оправдываться.

— Слушай, Нюр, ты когда полы мыла ничего не находила? — С задумчивым видом спросил Трофим.

— Вроде нет. А что?

— Да вот думаю ничего в этой жизни просто так не случается, потому и ищу причину Николкиных перемен. Чего-то они с собой несли, да применить не успели. За простачков приняли. Но на нас-то это не действует, а вот на него, чем дальше, тем больше. Надо найти, не зная с чем дело имеем, нам же по носу щёлкнет.

— Вам тут при керосинке всю ночь ковыряться придётся, а мне всего ничего. Ежели чего выпало, да закатилось, то я лучше всех это смогу найтить. — Вызвался Трифон, при этом оставив всех на своих местах. Он, не успев договорить, пропал, будто и не было его вовсе, но не прошло и нескольких минут, как он появился вновь.

— Ничего. Нет ничего и нигде. Можете сами проверить, пролез в каждую щёлочку. Только одно место осталось непроверенным, но туда, уж увольте, ни за что не полезу.

— Это, что же за место такое? Не уж-то, то, чего я даже предположить боюсь? — Забеспокоился сразу Трофим.

— Правильно думаешь, этот свёрток, который ещё не спрятан.

— Да, туда лезть радости мало. Хоть души-то заблудшие освободили, но в грязь, оставшуюся лезть, радости мало.

— Может, я чего не понимаю, а это скорее так и есть, но давайте пороюсь. — Предложил свою помощь, думая о том, что все просто бояться испачкаться. — Мне по жизни и не в такой грязи копаться приходилось, а особенно, когда прямо на дороге встанешь, то, не думая, лезешь.

— Эх, молодо-зелено. — Протянул Трофим, качая головой. Немного подумав, всё же дал своё одобрение. — Давай, Нюра, зажигай свечи, все, сколько в доме найдёшь. Надо больше света и бойся всяких теней, старайся особенно около пакета этого.

Нюра буквально метнулась к печи и стала расставлять по кухне множество свечей.

— А церковные, где расстанавливать?

— Поближе к пакету и окнам.

Всю небогатую деревенскую кухню озарило мягким светом свечей. Света и впрямь стало много, но глаза от такого освещения уставали несказанно быстро.

— Теперь ты Трифон, уйди из под иконы-то, а ты герой, неси к печи пакет, там и развязывать станешь. — Продолжал командовать мой наставник. — Нюрочка, неси воду, тряпки, да и сама подготовься, а то глядишь, такое чудо-юдо пожаловать, что мало не покажется. Не веря своим ушам и поддавшись всеобщему волнению, мне почему-то очень расхотелось возиться в этом пакете, но признаваться в собственных страхах, было не в моих правилах. Наступив на горло своим неприятным чувствам, я всё таки настроился на самое, что ни на есть неприятные последствия. Даже если чего и не так пойдёт, то всё одно, спасателей было, хоть отбавляй.

— Чего, струсил!? — Подначил меня Трифон. — Назвался груздем, полезай в кузов. За язык тебя никто не тянул.

— А я и не отказываюсь. — Нарочито спокойно ответил я.

— Да ты хоть мысленно-то подготовься. Чего же это, зазря тебя что ли столько времени всему учили.

На этих словах меня как будто что-то переклинило. Нервишки сдали капитально. Так хотелось послать всю эту честную кампанию куда подальше. И, даже не просто послать, а чисто по шоферки приложить крепким словцом, что б в дальнейшем не повадно было лезть ко мне, что слова я поймал буквально на выходе изо рта, потому пришлось перестраиваться прямо на ходу.

— Чего прицепились? Сами подальше отойдите, коли так замараться боитесь. Теперь-то понимаю, почему столько лет прожили. Вы все их не просто прожили, а протряслись, словно зайцы, каждого куста шарахаясь. Эх, бедолаги. — Подбодрив себя такой речью, я стал развязывать пакет, не обращая внимание, на повисшую недоумевающую тишину. Страх, который невольно во мне пробудили, перелился после сказанного в дикое, всё поглащающее спокойствие. Открыв злополучный пакет, я стал копаться в нём с таким невозмутимым видом, что буквально где-то на подсознательном уровне понял, что именно в этот момент, они все, без исключения меня уважают и переживают уже не столько за содержимое его, как за мою безопасность. Никогда бы не подумал, что из сухого пепла смогла образоваться такая грязная, тягучая, булькающая, маслянистая жижа. Она будто живая стала расти прямо на глазах, словно тесто.