— Никогда — слышь, никогда! — он не вставлял пистон не по делу. Каждый раз глубоко обоснованно, — глубокая затяжка, — например: вот тут вы недовернули, и противник получил возможность уйти от вашей атаки переворотом через крыло, а там, хотя противника сбили, но открыли огонь слишком рано, израсходовав при этом сто двадцать три патрона, так что к концу боя пустым летали... всякое такое. Всем попадало, без исключений.
— Так что, и самому Рычагову?
— Товарищу генерал-лейтенанту первому и влетело, хотя задание у него было легче легкого: 'коробочка' над аэродромом.
— Кончай пи... языком трепать. Серьезно спрашиваю.
— Серьезно отвечаю: да, простейшее задание, и наш-то его выполнил, но с ошибками, на которые тут же ему и указали.
— Да-а-а...
В данном случае курилка ошиблась в прогнозе. Старый и не подумал дрессировать летный состав на И-185 ('Другие инструкторы найдутся'), а вместо того истребители получили приказ ходить на заданной высоте плотным строем на сравнительно небольшой скорости, на этот строй налетал МиГ, условно поражал четыре цели, те получали приказ выходить из строя и валить на собственный аэродром, потом в атаку шел уже другой реактивный истребитель. Очень скоро те, кто изображал собой дивизию бомберов (а по количеству там такая и была), поняли, что их задача куда проще, чем у истребителей, если учесть то, что от последних требовалась жесточайшая отработанность маневров по времени. Один МиГ, произведя условный пуск ракет, мгновенно уходил на недоступной для самолетов противника скорости на вертикаль, и тут же на 'бомбардировщиков' налетал сменщик. А потом шел безжалостный разбор, поскольку решительно все действия 'мигарей' записывались на регистраторы — этим таинственным словом Старый обзывал крохотные коробочки, которые и вправду фиксировали все перемещения машины, как будто обладали не только глазами, но и абсолютной памятью.
Очень скоро коринженер счел, что атака плотного строя отработана в первом приближении (так он выразился), и принялся за любимое дело: начал усложнять вводные. Разыгрывались варианты атаки на истребительное прикрытие, поскольку его надо было выбить в первую очередь. Вот тут дело шло далеко не так просто. Неумолимые запоминающие приборы (а их на одну машину было несколько) указывали, что не столь уж редким событием был сбой наводки, и в результате 'условно попадало' бомбардировщику вместо истребителя. Коринженер комментировал такие моменты глубокомысленными изречениями вроде: 'Наши ракеты умные, конечно, но все же малость дуры'. Впрочем, когда речь шла, например, о неверном выборе дистанции пуска, то в ход шли замечания типа: 'Ракеты — они дуры, понятно, но вы, товарищ имярек, оказались еще глупее.'
В один не очень прекрасный день... Позднее Рославлев корил себя, что, дескать, мог бы предвидеть, но...
Он шел по направлению к ангару, где предполагался разбор полетов. Его сопровождал дежурный охранник, это был лейтенант госбезопасности Джалилов. Их обогнал лейтенант, мимоходом козырнувший старшему по званию. Тот козырнул в ответ. Летчик негромко напевал нечто, показавшееся Рославлеву знакомым, но пока он вслушивался, прозвучало:
— Ми-и-и-и-р-р-р вашему дому!
— Товарищ лейтенант, назовитесь!!!
Джалилов никогда не слышал подобные интонации в голосе охраняемого. На мгновение мелькнула невероятная мысль: товарищ коринженер чем-то сильно испуган.
Летеха встал по стойке 'смирно' и отрапортовал:
— Лейтенант Борис Гребенников!
Поистине, это был день галлюцинаций. Джалилову снова почудилось нечто. Оно состояло в том, что товарищ коринженер растерялся и не знал, что сказать. Впрочем, это ощущение пропало, поскольку последовала команда уже ему самому:
— Товарищ лейтенант госбезопасности, проверьте документы!
Марат повиновался. Документы оказались в полном порядке, о чем он и доложил.
— Лейтенант Гребенников, вы задержаны, поскольку можете оказаться важным свидетелем. Вам придется пройти в мой кабинет и ответить на несколько вопросов Джалилов, доложи капитану. Передай приказ: немедленно явиться в мой кабинет. Предстоит беседа. Полознев будет присутствовать, ты сам побудешь за дверями. Вдруг что понадобится.
Уходя скорым шагом, лейтенант госбезопасности подумал, что наверняка ошибся. Товарищ Александров не напуган, конечно, но встревожен — это точно.
Видимо, настрой подчиненного передался командиру, поскольку капитан госбезопасности появился весьма скоро. Он даже не задавал вопросов. Хватило взгляда. И опытный оперативник не ошибся.
— Товарищ капитан госбезопасности, сейчас мы с вами поговорим в моем кабинете. Эти товарищи подождут. А после я задам несколько вопросов товарищу лейтенанту в вашем присутствии.
В кабинете разговор пошел чуть иначе:
— Николай Федорович, у меня подозрение, что этот лейтенант встречался с неким знакомым мне лицом. Это и хочу выяснить. Спрашивать буду я, ты следи за реакцией. Хочешь — запоминай, но лучше делать заметки. Это не протокол допроса, а скорее запись опроса свидетеля, поскольку лейтенанта Гребенникова полагаю именно свидетелем. Джалилов уже проверил его документы, там все в порядке. Давить на летчика не собираюсь, мне важнее его понимание, ну и правдивые ответы. Давай обговорим систему условных знаков...
Через минут десять товарища лейтенанта пригласили.
— Товарищ лейтенант, мы предполагаем, что вы могли встретить одно лицо, которое может представить для нас интерес. Так что это не допрос, протокола не будет. Думаю, что не нужно вас предупреждать, что содержание ее секретно. Вы меня знаете?
— Да, товарищ инструктор.
— Кажется, я вас припоминаю. Если не ошибаюсь, ваш недостаток как летчика заключался в чрезмерно резких маневрах, за что и получали замечания.
— Да, товарищ инструктор, было.
— Сейчас разрешаю обращаться ко мне по имени-отчеству. Товарища капитана можете звать Николай Федорович. Так вот, при нашей с вами сегодняшней встрече вы напевали песню. От кого вы ее слышали?
— Ни от кого, Сергей Васильевич!
Глава 24
Причин для появления в этом мире строк стихов Высоцкого могло быть множество. Рославлеву не нравилась ни одна из них, но некоторые просто тревожили, а другие были еще хуже. Самым скверным вариантом выглядел еще один попаданец, от которого можно было ожидать чего угодно. Но слишком пристальный интерес органов внутренних дел мог запросто сломать летчику карьеру. Этого тоже не хотелось делать.
Самым положительным моментом выглядело то, что лейтенант Гребенников отнюдь не числился самым успешным в полку — ни по пилотажным навыкам, ни по тактике, ни по огневой подготовке. Разве что в последней из перечисленных дисциплин он был чуть повыше среднего уровня. Не отличался он и особенным стремлением что-то улучшить в матчасти. Интересовался, но не более того.
Другими словами, предстояла длительная и нудная проверка. Лейтенант говорил, что ни от кого не слышал эти слова? Что ж, посмотрим.
Товарищ коринженер сощурился. Его глаза неприятно напомнили Гребенникову виденный им однажды танк — у того смотровые щели выглядели похоже.
— Вы сами сочинили эти стихи и музыку?
— Нет. Они мне приснились.
Капитан госбезопасности положил два пальца на столешницу. Это был условный знак 'не врет' в значении 'он и в самом деле так думает'.
— В вашем сне их кто-то пел?
— Да.
— Только эту песню вам исполнили?
— Нет, но я запомнил только ее и обрывки из другой, она тоже про летчиков.
— А напеть то, что у вас отложилось в памяти, вы можете?
— Да, но лучше под гитару.
— Вы сами играете?
— Да. Поэтому я и запомнил музыку. Аккорды знакомые.
Старший по званию повернулся ко второму сотруднику НКВД:
— Николай Федорович, организуйте инструмент.
Капитан вышел скорым шагом за дверь, очень кратко переговорил с кем-то и снова вошел.
А Старый продолжал:
— Вы сказали, что видели певца во сне. Вы запомнили его внешность?
— Да, только он не певец, хотя и стоял на сцене.
Товарищ коринженер удивился и даже не пытался скрыть это:
— Не певец, в самом деле? Почему вы так подумали?
— Так у него голоса нет. Он скорее хрипит, чем поет, правда, очень выразительно. Как актер, а не певец. И потом, одежда и внешность у него не те.
— Что вы имели в виду?
— Он был в свитере, а не в костюме. Разве певец такое оденет? И прическа опять же. Сзади волосы длиннее, чем спереди. Настоящие певцы такого не носят. Я на выступлениях бывал, видел. И он сам себе аккомпанировал на гитаре, а не под оркестр или там под аккордеон. Короче, не певец.
— По вашему первому замечанию: петь можно с голосом и без, — Рославлев не стал заканчивать эпиграмму, поскольку не был уверен, что она в этом мире известна27. — А если этот человек актер, то надеть мог всякое. Но не в этом дело... А вот и гитара. Исполните ту самую песню, что вы запомнили.
Борис Гребенников вопреки своим собственным словам старался копировать манеру Владимира Семеновича. Получалось похоже.
Я — 'Як'-истребитель, мотор мой звенит,
Небо — моя обитель,
Но тот, который во мне сидит,
Считает, что он — истребитель.
В этом бою мною 'Junkers' сбит,
Я сделал с ним, что хотел.
А тот, который во мне сидит,
Изрядно мне надоел.
Я в прошлом бою навылет прошит,
Меня механик заштопал,
Но тот, который во мне сидит,
Опять заставляет — в 'штопор'.
Из бомбардировщика бомба несёт
Смерть аэродрому,
А кажется, стабилизатор поёт:
'Мир вашему дому!'
Вот сзади заходит ко мне 'Messerschmitt'.
Уйду, — я устал от ран,
Но тот, который во мне сидит,
Я вижу — решил на таран!
Что делает он, ведь сейчас будет взрыв!..
Но мне не гореть на песке, —
Запреты и скорости все перекрыв,
Я выхожу из пике́.
Я — главный, а сзади — ну чтоб я сгорел! —
Где же он, мой ведомый?
Вот он задымился, кивнул и запел:
'Мир вашему дому!'
И тот, который в моем черепке,
Остался один и влип.
Меня в заблужденье он ввел и в пике́ —
Прямо из 'мертвой петли'.
Он рвёт на себя, и нагрузки — вдвойне.
Эх, тоже мне, летчик-ас!
И снова приходится слушаться мне,
Но это — в последний раз.
Я больше не буду покорным, клянусь!
Уж лучше — лежать на земле.
Ну что ж он, не слышит, как бесится пульс?
Бензин — моя кровь — на нуле.
Терпенью машины бывает предел,
И время его истекло.
Но тот, который во мне сидел,
Вдруг ткнулся лицом в стекло.
Убит! Наконец-то лечу налегке,
Последние силы жгу.
Но... что это, что?! Я — в глубоком пике́,
И выйти никак не могу!
Досадно, что сам я немного успел,
Но пусть повезет другому.
Выходит, и я напоследок спел:
'Мир вашему дому!'
Полознев был под сильным впечатлением, хоть и не был летчиком. А на товарища Александрова песня оказала странное воздействие. Лейтенанту Гребенникову вдруг показалось, что на него смотрят дула орудий главного калибра крейсера. По крайней мере, так он себе это представлял.
После совсем незаметной паузы инструктор спросил:
— Вы летчик. И не самый плохой. Какие неправильности вы видите в тексте с точки зрения именно летчика?
Лейтенант задумался, потом начал вспоминать:
— Такого истребителя 'Як' — его нет.
— Вы не правы, товарищ лейтенант, — неожиданно мягко поправил Старый. — Эта машина существует, просто еще не пошла в серию. Кстати, отзывы о ней хорошие. Еще?
— Еще тут бой с 'мессерами' и 'юнкерсами' — а ведь не было таких боестолкновений с немцами. Ну, мы изучали...
— То, что вы изучали немецкие машины, я и сам знаю, — снова прервал инструктор. — У вас были тренировочные бои на тренажере с 'мессершмиттами'. Но насчет того, что реальных боев не было — тут вы также не правы. Были, но давно, в Испании. Но там уж точно не могли участвовать 'яки'. Ваши выводы?
— С точки зрения летчика песня хотя очень хорошая, но неправильная. С ошибками.
— Пожалуй, верно. Что вы еще запомнили из вашего сна?
— Тот же самый человек пел про бой двух истребителей против восьмерых. Но всю ее до конца не запомнил, только начало: 'Их восемь, нас двое...' И опять же германские самолеты — потому, что на крыльях кресты.
— Еще какие-то особенности вашего сна?
— То, что он был яркий, цветной, ну как настоящий. И вот что: обычно я снов не помню, но этот запомнился отчетливо.
— Вы сказали 'этот'. Имелось в виду, что лишь один такой сон вам приснился?
— Ну да. Только раз и приснилось.
Наступило молчание, которое Гребенников посчитал тягостным. Наконец, коринженер заговорил в непривычно медленной манере.
— То, что с вами произошло, товарищ лейтенант, науке известно. Правда, это явление редкое. Называется... ладно, не буду забивать вашу голову медицинскими терминами, а латынь вам и вовсе без надобности. Если кратко, это называется 'ложные воспоминания'. То, чего на самом деле не было, но ваш мозг придумал это событие сам, причем детально. Плохо то, что если это дойдет до врачей, то с летной карьерой можете распрощаться. Бывало, что человек видел эти несуществующие картинки не во сне, а просто закрыв глаза. Представили последствия? С подобным диагнозом вас до штурвала не допустят. Хорошо здесь то, что вы можете сами с этим бороться. Обычно такие особо яркие сны не повторяются, но... если вдруг подобное с вами случится — никому ни слова! И постарайтесь во сне припоминать и повторять про себя какой-то хорошо знакомый текст. Устав караульной службы, например, или порядок проверки систем самолета перед вылетом. Так что бороться вы можете и должны. Это приказ. Вопросы?
— Сергей Васильевич, как я мог такое придумать? Ведь сроду музыки не писал, и стихов тоже.
— Вы, лейтенант, даже примерно не представляете возможности человеческого мозга, в том числе вашего собственного. Известны опыты: под гипнозом испытуемый приобретал умения хорошего художника, хотя до этого не рисовал вообще. И... — тут Гребенников подумал, что Старый не очень-то знает, что сказать, но эта мысль оказалась ложной, — ...желаю вам хорошего здоровья. Свободны.
Когда лейтенант Гребенников уже ушел, товарищ Александров повернулся к капитану:
— Впечатления?
Полознев ответил с осторожностью:
— Он сам в свои слова верил.
— И все же проверка надобна. Николай Федорович, организуй: взять фото из личного дела и проверить среди одноклассников — тот ли человек. Еще...
— Все сделаем, как надо, — с понимающей улыбкой отвечал сотрудник госбезопасности.
— Попомни мои слова: наверняка пустышку тянем, но... сам понимаешь.
— Понимаю, — очень серьезно ответил Николай Федорович.
Про себя же Рославлев подумал: 'Ну вот и перепел Высоцкого. Правда, не я сам.'
Мысль о воровстве чужих песен была соблазнительной, но никогда не нравилась. И не только по соображениям безопасности. Эти приветы из другого мира попахивали нехорошим образом. Возможно, обаятельный работодатель был тут ни при чем, но... Мысленный отказ перепевать песни из иного мира основывался на интуиции, а не логике, но от этого не стал слабее.
