Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— Ну, чего застыл? Копайся побыстрей, видишь, наружу стремиться. — Скомандовал Трофим. С такой брезгливостью и отвращением я стал рыться в этом, почти что живом пакете, что невольно мысли сами о том, что мне уже никогда не отмыться стали неугомонно крутиться в голове. Грязь, сама стремилась зацепиться за мою руку и по ней вылезти наружу, потому, стараясь, на сколько это было возможным, не обращать никакого внимания на поползновения этого бывшего пепла, я стал активно процеживать всё, что попадалось в руку. Наконец, моя рука наткнулась на что-то не очень жёсткое, но довольно отличное от того, в чём я так усердно возился. Не долго думая, я потянул руку вверх, но эта живая жижа не отпускала меня, вот тогда и пришло время моих наставников. Трофим, поднося свечу на сколько близко позволял пакет, буквально приказал мне медленно не дёргаясь вытягивать руку вверх. То, что было в пакете, явно боялось света, потому неохотно, но всё же отпускало меня, стараясь хоть как-то зацепиться и удержать. Мой учитель, что-то нашёптывая и кружа свечой около раскрытого пакета с липучей грязью, явно понимал, что делает. От всех его манипуляций эта масса ёжилась и забивалась шипя и убывая в размерах, но одна странность меня просто сбивала с толку. При таком громком, не характерном шипении, выделялся густой мокрый туман, который тоже в свою очередь, пытался зацепиться за меня или хотя бы осесть на вещах. Под действием свечи он так же, как и жижа ёжась влезал обратно в пакет, будто боясь чего-то. Наконец, Загнав в пакет всё, что от туда вылезало, Трофим сам потянул мою руку рывком наружу. Освободившись, Анюта сразу завязала пакет, но, не успев отдёрнуть свои руки, над ними, сползая с моей одежды, остатки зеленовато-грязного прозрачного тумана сформировались в небольшое облако, зависшего ровно над злополучным узлом. В этом паровом облаке показалось мутное очертание старика, которое угрожающе поводило глазами, принялось говорить неприятным скрипучим голосом.

— Значит угробили ребятишек? Не захотели на примирение пойтить? Тогда не обессудьте, получите всего, чего так хотели. А, чтой-то я Трифона не вижу? Чего он-то из своей норы не показывается?

— Ты про какую мировую говоришь? Про ту, которую твоим, как ты выразился, ребятишкам, переговоры были не к чему. За чем сюда явился? Пуще всего страху навести захотел, поди.

— Ага. Как только догадался-то, умник? — Расхохотался старик в облаке, оголив не по-старчески крепкие зубы. Его морщины, плотно уложенные на лбу и щеках, стали лишь подрагивать в такт его колыханиям. Будто прилипший кусок теста, они неприятно переваливались, создавая волны на его и так мало располагавшем к себе лице.

— Чем разговоры городить, лучше отдал бы мне этого Трифона, уж очень он мне нужен.

— Столько лет не нужен был, а теперь, вдруг, заинтересовался. С чего бы это?

— Да всё с того же, не надо прошлого ворошить. Зачем мальчика из его жизни выдернул. Если б ещё просто выдернул, то беды в том мало, но ты его ещё и разным разностям учить стал. Сам в жизни мало нахлебался что ли? Ему твои заморочки без надобности, посмотри на него, теперь по гроб своей захудалой жизни несчастным будет.

— Не пекись об нём. Он мальчик взрослый, сам разберётся, что по чём, без твоих поучений.

— А если нет?

— Говори, за чем пришёл и проваливай.

— Слушай, если удумал к озеру сходить и тем более, этого несмышлёныша с собой прихватить, то по-честному предупредить хочу — встречу. И что бы там не случилось, у меня сил достанет с тобой и приятелями твоими поквитаться. Мы своего никогда не отдавали и в этот раз не надейся.

— Не стращай, пуганые уже, а коли всё, что хотел сказать сказал, так пора и проваливать.

— Ну-ну, моё дело маленькое. На свою Агашку-то, тоже особо не полагайся. А ученица её, ещё малость желторота для схватки будет. Даже след от самого Сафрона её не убережёт. С моими крепышами не сровнять. Да и родня она ему уж больно дальняя и намешанная получается. Анютка твоя в этом, конечно, преуспела, но всё одно не выстоит.

— Если у тебя так всё хорошо, да складно, то чего сюда явился?

— Предупредить никогда лишним не будет. Хочу, чтоб лучше подумали, прежде чем на что-то решиться. Не один же век с тобой знакомы. За это время сильно привык к тебе. А вдруг из вас никто не уцелеет?

— Что-то ты темнишь. Выкладывай, зачем из схрона сюда вылез.

— Вино забыл, что темнить и недоговаривать удел мой. Но всё одно скажу тебе. Не моя на то воля была с тобой по душам разговоры вести. Это всё малец твой устроил, а я не стал отбрыкиваться. Только ты как всегда не в духе. — На этих словах он внезапно исчез, свернув грязное облако в небольшой лёгкий дымок. Трифон, светящийся прозрачной рукой выхватил пакет и исчез. Появился он уже через несколько секунд более успокоенный и довольный, но недовольно брюзжащий.

— Добреньким хочет казаться. Видел, Коль, кого тебе бояться надо. Ты его получше рассмотреть успел?

— Этого плюгавого старичка в облачке что ль? — Удивился я, глядя на нервничавшего своего учителя, который старался остаться в мыслях, как всегда с собой наедине.

— Не понимает он, пень трухлявый, что сейчас в мире всё с ног на голову перевернулось. — Продолжал горячиться Трифон.

— Наоборот, очень даже хорошо понимает. А ещё почему он прислал к нам этих узколобых? Да и ты всё так же хорошо понимаешь, иначе не стал бы собственноручно эту гадость прятать. — Тихо и обречённо отчеканила каждое слово Нюра. Это на Трифона подействовало словно плеть. Он сразу съёжился и, что совсем не было ему свойственно, согнулся и поковылял, словно побитая собака к своему одинокому старому табурету.

— Гасите свечи, уже рассвет занялся. — Наконец подал голос Трофим.

— А мне что делать? — Спросил я, вертя кожаный мешочек в совершенно чистой руке. — Во, надо же, будто и не ковырялся в этой грязи. Она, что же, не приставучая что ли?!

— Положи, что в руках держишь на блюдце, а сам до пояса разденься и подойди ко мне. — Будто, что-то вспомнив, встрепенулся мудрый Трофим. Всем казалось, что только он один знал: как правильно поступить и когда что нужно делать. Нюра сразу поспешила с блюдцем, и мне ничего не оставалось сделать, как беспрекословно выполнить его указания. Бледная и немного холодная правая рука, выглядела вполне нормально, если не считать нескольких мелких красных точек на плече и разницу температур между обеими руками. Брови старика почему-то поползли вверх, он указал на постель и обеспокоено засуетился возле полки в углу большой комнаты.

— Ещё бы немого и расползлась бы эта дрянь по всему тебе, тогда ищи её. — Ставя после осмотра диагноз, едва слышно ворчал он, делая что-то похожее на мазь.

— Значит, руку рубить станем?! — Постарался я подыграть ему.

— Ещё чего?!

— Значит, сама отвалится. — Не мог остановиться я.

— Мы и так её вытравим. — Пристально и серьёзно посмотрев мне в глаза, Трофим тут же переключился на бедную женщину, которая бестолково носилась по кухне, выкидывая как после чумных всё, до чего касались эти молодцы.

— Нюрочка, не к чему это. Давай лучше сюда нашу заветную тетрадочку. Приготовь чай, да ещё побольше воску натопи. Николая чистить станем, а не дом от старой рухляди.

— Не серчай, дядя Трофим, просто хочется уж разом и со всей грязью покончить. — Оправдывалась женщина, послушно выполнявшая распоряжения старика.

— Попусту не суетись, твой батюшка разлюбезный этим, сколько лет страдает, а ты не надо. У нас задача — Коленьку на ноги поставить.

— Ой, а времени-то, совсем немного осталось. Октябрь-то почитай что весь прошёл.

— Ещё три дня осталось. — Укладываясь, решил я встрять в разговор.

— До чего три дня осталось? — В один голос встревожено спросили мои доктора.

— Ну, до конца месяца. — Поддавшись их настроению, растерялся и я.

— Ох, нельзя же так людей пугать. — Громко выдохнула Нюра. Трофим то ли с обидой, то ли с улыбкой, но тоже отвернулся от меня, сосредоточенно готовя что-то очень неприятно пахнущее. Я, ничего непонимающий, не мог мириться с тем, что со мной обращались словно с маленьким или, хуже того, с каким-то недоумком. Добиться чего-либо вразумительного от этой компании, мне всё равно не представлялось возможным, потому, я просто уставился в одну точку, стараясь смиренно принять лечение Трофима.

Старик с Нюрой действовали очень быстро и слаженно. Пока он поил меня отваром из трав, очень похожим на тот, которым Агаша потчевала мой ослабленный организм несколько дней, женщина достала небольшой огарок толстенной свечи какого-то неестественно серого цвета и принялась её растапливать. Запах от неё был настолько тошнотворным, что мне казалось, ещё немного и меня буквально вывернет наружу. Трофим разбирал записи в тетради, пытаясь видимо найти то, что его интересовало и то ли делал вид, то ли действительно не замечал удушающего духа, распространяемого от топления свечи. Стараясь отвлечься от дурманящего аромата, стал разглядывать тетрадь, которую держал в руках мой учитель. Назвать тетрадью эту музейную ценность не поворачивался язык. Письмена, нацарапанные на коже какого-то животного, были обведены по нескольку раз, да и сама она раскладывалась словно скатерть самобранка. Но старик, имевший неоднократный опыт обращения с этим предметом, ловко шевеля пальцами, читал её, почти не разворачивая. Когда вонь уже першила не только в горле, но наконец добралась до бедного желудка и меня начало рвать всем, что ещё не успело перевариться, только тут моё и так уже ангельское терпение лопнуло. Распиравшие эмоции буквально рвались наружу.

— Знаете, я так больше не могу. Вы, что, решили удушить, чтоб не мучался?

— Погодь-погодь. — Отмахнулся от меня старик, словно от назойливой мухи, чем не просто обескуражил меня, но дал полную свободу захлебнуться нахлынувшими эмоциями. Хватая воздух открытым ртом, и гася своё возмущение, я оставался лишь наблюдателем происходящего.

— Ладно, Анютк, неси, здесь дойдёт. А то у него как у рака глаза то и гляди повылезут.

Женщина принесла в металлической кружке расплавленный воск. Трофим, пальцем начертив на руке большой крест, стал от ключицы к пальцам обмазывать её воском, при этом шепча и плюясь попеременно. Горячий воск жёг почему-то не кожу, а чуть ли не саму кость. Там, где были пятнышки, образовались живые бугорки, которые побежали к запястью, а по мере того как их настигал воск, они, будто разумные, старались увернуться и продвигались дальше, до тез пор, пока не плюхнулись чёрными комочками прямо в кружку, умело подставленную стариком. На эту ловкую и проворную гадость я даже не стал смотреть. Мне хватило и того, что из моих пальцев упали в кружку похожие на пауков, вёрткие насекомые. Жжение, немного погодя улеглось и приятное тепло, распространявшееся от укутанной руки, да ещё от мерно забарабанившего по крыше дождя, я провалился в приятный расслабляющий сон.

Сон.

На небольшом, покрытой сочной травой пригорке, стоял высокий седой старик с длинной бородой и внимательно рассматривал меня своими пронзительными глазами. Не далеко от него возвышалась небольшая деревянная церквушка, а прямо у его ног, на белом вышитом полотне, лежал тот самый кожаный мешочек, что я достал их этой жижи. В белой длинной рубахе до колен и таких же белых штанах он стоял босой на мягком травяном ковре. А я, словно надвигаясь на него, потому как по мере продвижения он всё больше и больше увеличивался в размерах, не мог оторвать от него глаз, что-то завораживало и притягивало к нему с такой силой, с которой не в моей власти было бороться. Когда, наконец, я смог видеть лишь его одно лицо, он заговорил.

— Хочу сначала предупредить, а уж потом разговоры вести с тобой. Не забывай того, что сейчас увидишь или услышишь. Это тебе будет очень нужно. Да ещё, на будущее: старайся попусту никого не тревожить, только тогда, когда нужда острая в том появится. А коли нужда не пустая всё же придёт, то знай, мы все на зов твой откликнемся. Смотри, только чтоб он пустым не оказался. — На этих словах он поднял вверх руку, и как бы отодвинул меня немного назад. На поляне уже оказалось очень много людей в одеждах разных времён. Они смотрели на меня с интересом, будто давно знакомые люди.

— Кто вы? — Спросил я, но не услышал собственного голоса, только лёгкий ветерок всколыхнул истончавшуюся бороду старца, который всё это время наблюдал за мной и моей реакцией на происходящее.

— Твоё прошлое, а ты — наше будущее.

— А кто же тогда настоящее? — Произнёс я снова, но вместо слов опять последовал лишь лёгкий ветерок.

— Миг один — это и есть настоящее. Его нельзя поймать или вернуть, но можно пытаться стать тем, кем тебе стать предначертано. Каждое дело, которое ты в своей жизни делаешь, в тебе отзывается, потому пытайся лишь с добром шагать по жизни, тогда перед ними всеми не так стыдно потом будет. В трудный час они и помочь смогут, коли, позовёшь, да и дело стоящим окажется.

— У меня и родни-то никогда такой большой не было. Да и в семье я один ребёнок.

— И этому ответ дам: никогда человек один не бывает. Он как эта трава, всегда среди людей, даже если живущие рядом отвернуться, то тогда помогут те, что до тебя жили. Ведь, ежели ты чего-то не видишь — это не значит, что этого нет. Всё, что ты когда-то видел, знаешь, даже о чём мечтал и думал — всё это есть и существует. Умей смотреть и видеть. Ладанку возьми, ты её заслужил — хоть и особой заслуги за тобой не имеется, но она твоя по праву. Откроешь её, когда свои силы исчерпаешь, когда больше нечего ждать будет, только тогда с верой и позовёшь, как мамку в детстве.

— Это ещё как? — Прошелестел я. На мой вопрос старик лишь усмехнулся, но говорить продолжил.

— Вспомни, когда тебе в детстве страшно было или чего осилить не мог, даже когда ушибёшься, тогда и звал её — и только её одну. Так и здесь — не главное в словах, главное в желании и чистоте помысла твоего. — Ласково поглядев на меня, словно в детстве, погладив по головке, он произнёс таким участливым голосом последнюю фразу, что сразу стало не по себе. — Важно, чтобы ты не забыл кто за тобой стоит — не подведи их внучек, постарайся во всём разобраться сам. Да и глаза-то не выпячивай, зря что ли тебе всё рассказывалось?

— Я понял, ты тот самый Митрофан?!

— Верно, знать не совсем дурак, коль хоть маненько соображения имеешь.

— Прошу тебя, ответь мне, почему я?

— Потому как кровь твоя тебя выбрала. Память родовая тебя позвала, ты ведь седьмой в колене после сильнейшего удара по роду твоему. Да и потому, наконец, что судьба твоя такова.

Внезапно, всё как в нормальном сне закружилось и я оказался напротив похожего старика, только в длинном чёрном балахоне из-под которого едва виднелись такие же чёрные лаковые сапоги. Его лицо в сильных морщинах, напоминало бульдожью морду и почему-то было мне хорошо известно. Его маленькие пронзительные глазки будто буравили меня, стараясь проделать во мне дырку и влезть прямо ко мне в самую что ни на есть душу. За ним стояла тоже огромная толпа, но почему-то она показалась мне какой-то безликой тёмной массой.