Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— До ночи дойдём, только ты, милая, пошибче ногами передвигай. Знаю, что ноги болят, но в монастыре ноженьки подлечишь, передохнёшь, а сейчас рассиживаться некогда.

Так же, как и в остальные дни, мы двинулись в путь. Ничего не предвещало перемен в пути, также в полдень свернули с большой дороги на лесную тропинку и сели перекусить. Только еду на платочке разложили, как я начала мёрзнуть. Затем холод стал забираться внутрь меня и сжимать моё маленькое сердце. Голову будто пеленой затянуло. Я сидела открыв рот, не понимая, что происходит вокруг меня. Мама суетилась рядом, беспрерывно причитывая.

— Ой, деточка, что с тобой? Не уж то заболела? Потерпи маленько, сейчас платок сниму, да мокрый приложу и отпустит. Перегрелась поди, детка моя милая.

Из лесной чащи вышла на нас молодая черноволосая, смуглая девица с чёрными, словно омуты бездонные, глазами.

— Здравствуйте, слышу, кто-то говорит, вот и на разговор вышла. Хорошо, что здесь решили перекусить, а то бы заплутала. Я от подружек отбилась.

Присмотрелись мы к ней, а это вроде как и Варёша наша. Только волосы у неё чёрные вместо русых и глаза хоть чёрные, да всё одно чужие, холодные. А так вылитая она.

— Варь, это ты что ль? Ты как здесь очутилась? — Всплеснула мать руками. — А ль не ты это? Что-то никак тебя признать не могу!

— Я, только кто ты такая, тётка?

— Ты, что ж мать свою не узнаёшь? Совсем что ль памяти лишилась, дитятко моё?

— Ой, и впрямь, мам ты ли это? Дай, обниму тебя. Сколько лет не виделись!

Мама, порядком размякнув, распростёрла руки и обняла девицу. А та как засмеётся, да так не по доброму и прижала бедную матушку к себе, да так крепко, что ноги её поднялись над верхушками травинок. Сколько времени прошло, я не помню, но только опосля лишь мамины вещи лежали у ног этой странной девицы, а самой мамы не было. Зато молодуха эта стала весела и румяна, да пуще прежнего на сестрёнку похожа. Тёмные круги под глазами исчезли, волосы посветлели, даже лицо побелело. Радость из неё так и выливалась. Стала она кружить, да песни напевать и меня вроде как в танец зазывать.

После всего увиденного, я вышла из оцепенения быстро, поэтому помчалась так, что ветер свистел в ушах, да пятки сверкали. Так, выбежав на неизвестную дорогу, я уже бежала до ближайшей деревни не помню как. Очнулась только посередине улицы. Встала как вкопанная и разревелась от дикого бессилия, отчаяния, да сильнейшей боли от безвозвратной потери горячо любимого и дорогого человека. Сквозь потоки слёз и непереносимую боль, сознание потихоньку возвращалось, а увиденное, почему-то не успокаивало меня, а наоборот, вселяло ещё большее беспокойство. Деревня на вид была очень необычной. Церкви в ней не было, да и погоста нигде не просматривалось. Околица огибала единственную улицу. Она была чистая и широкая, дома как будто одним топором рубились, все большие, с одинаковыми маленькими крылечками и не в пример нашим уж очень ухоженными двориками. Но приглядевшись, я всё-таки поняла, что различии были, только едва уловимые, будто холодом от них каким-то разным веяло. Оглядевшись, и не увидев ни единой души на улице, я побрела вдоль домов в надежде на то, что сама найду дорогу к монастырю и, наконец, встречусь с тётей Фёклой. Может она чем-нибудь сможет утешить, да рассказать, о том, что со мной случилось. Она ведь много чего знает.

В голову уже ничего не приходило кроме того, что надо к людям выходить, а страх не отпускал, поэтому стала читать молитвы. Стала вспоминать, как тётка Фёкла в страшный час делала, ну и я руки также сложила и пошла. Пелена с глаз после молитв упала и предстала передо мной не деревня, а заброшенные дома, в которых сновали красно-чёрные тени и наблюдали за мной с дикой животной злобой. Я уже не чувствовала, а точно знала, о том, что они могут проглотить меня как маму. Хоть эта дорога и вела меня в никуда, но что-то подсказывало, что идти надо именно туда. Я хотела бежать и боялась. Хотела увидеть хоть кого-нибудь, и тоже боялась. Хотела помощи людской ли Божьей, только бы одной не быть, поэтому молилась, не переставая ни на единый миг. И Бог меня услышал. Улицу без начала и конца пересекал то ли большой ручеёк, то ли маленькая речка, через которую был перекинут небольшой ветхий мост. Когда я перешла последние жердочки мосточка, сразу увидела огромного парня. Он шёл размашистой походкой на встречу мне, окутанный зеленовато-голубым светом, как туманом. Туман был не плотным, поэтому я различала не только силуэт человека, а видела его полностью. Подойдя ко мне ближе, меня охватило ощущением полного спокойствия и умиротворения. Хотелось довериться ему полностью и просить у него защиты.

— Не беги, только не беги. Иди, как идёшь. Всё будет хорошо. Я помогу тебе. — Раздался голос у меня в голове. Своих сжатых губ он не разжимал, это точно, потому, как я смотрела на него, почти не мигая.

— Хорошо. — Одними губами прошептала в ответ. И так мне стало хорошо и уютно, что как будто ничего не произошло. От него веяло теплом и надёжностью. Хотелось спрятаться за его широкую спину и уйти как можно дальше от этих страшных, леденящих душу мест. Когда мы отошли подальше, оцепенение понемногу стало спадать. Появилось желание расспросить его о том, кто он такой, что делает в этом месте и что это за туман, которым мы были накрыты словно лёгким покровом с головы до ног.

— Трофимом меня зовут, послали тебя встретить и проводить, чтоб глупостей не натворила. — На одни лишь мысли отвечал провожатый.

— А ты что, знаешь меня что ли? — Не удержалась я, потому что любопытство уже брало верх над всеми остальными чувствами.

— Так мне велели девку встретить, сказали, что забрела по неразумению в заброшенное село, может сгинуть. Вот и пошёл выводить.

— А может, не за мной вовсе послали. Я-то ведь здесь случайно оказалась. Просто бежала-бежала, да и выбежала на это чудное село.

— Вот бежать-то как раз и не след было. Могла б и не заметить, куда вынесло. Эх, горемычная, да разве в этих местах от большака далеко отходят? Здесь всякой нечести хоть пруд пруди. Ну, да не переживай, считай, что повезло тебе. Правда, орать ты мастерица. Почитай всё село на ноги поставила. Пока разбирались откуда зов идёт, ты, молодец, молитвы читать начала. А то бы не знаю, что бы с тобою наши старейшины сделали.

— Так я вроде и не орала, меня знаешь, какой страх взял? Рта открыть не могла. А ты говоришь, что орала.

И я рассказала про то, что со мной случилось. Про мою бедную маму, про сестрёнку, которая оказалась почему-то злой, даже про холод, который вымораживал душу и сковывал ноги. Он не смеялся надо мной, а лишь внимательно слушал, что придавало сил и уверенности в моей теперешней защите.

— Не горюй, считай что чудом от злыдней избавилась. Сейчас придём, я тебя с хорошими людьми познакомлю, они тебе помогут. Подскажут как дальше жить.

— Чудно, кто ж мне теперь подскажет, как дальше жить. Чужие люди? Так они меня не знают. Нет, пусть лучше помогут до монастыря добраться, а там уж я у тётки Фёклы выспрошу совета, да про Варьку расспрошу. — Не поверила я. Но усталость от пережитых событий давала о себе знать, она наваливалась на плечи и с каждым шагом всё больше гнула меня к земле. Трофим шёл уже впереди меня, а я словно коза на верёвочке семенила за следом, боясь отстать даже на шаг.

Скоро мы вошли в другую, очень богатую деревню. В самом центре, на бугорке, высилась красивая белая с золочёными куполами церковь. Люди хоть и редко, но сновали туда-сюда, на улице играли дети, всё говорило о том, что жизнь в этой деревне такая же, как и у нас дома, только малость побогаче будет.

Трофим привёл меня в большой просторный дом с чистым дощатым полом. Посадил на лавку у стола и вынул из печи горшок с горячей похлёбкой. Дал большую ложку. А сам ушёл. Это были жирные щи с курицей. Съев не больше трёх ложек, я почувствовала дикую усталость, которая свалила меня прямо на лавке. Глаза сами собой закрылись, и мне уже казалось, что всё это происходило со мной во сне, что я сплю и вижу страшный сон, а когда проснусь, то обязательно расскажу о нём маме. Она погладит меня по голове и скажет, что я большая выдумщица. Мне виделся мой младший братишка на сенокосе, Матрёна со своим малышом, Настенька, суетящаяся у печи и неожиданная чёрно-красная тень, которая хотела всё это проглотить. От неожиданной реальности увиденного сна, я очнулась вся в поту.

— Как же мне жить-то? Что же делать? Куда меня занесло? — Разговаривая вслух и причитывая на все лады, я озиралась по сторонам словно зверёк, загнанный в угол. Слёзы были так близко, что брызнули ручьём из уставших и больных глаз.

— В чём была моя вина, за что мне пришлось пережить такое, а самое, главное, куда и как сбежать? Что же это за тени, которые не давали мне покоя? Почему они преследуют меня? Чего я такого сделала, что даже во сне они не давали мне роздыху?

Сколько я так сидела не знаю, но в доме было темно, и я поняла, что на дворе глубокая ночь. Спать не хотелось, беспокойство, которое опустошило меня вместе со слезами, вышло, и я просто легла на лавку, свернувшись комочком.

Время шло, а я ждала, сама не зная чего. За этим и застал меня Трофим.

— Ты чего, ревела что ли? Всё ещё образуется. Вот увидишь, как хорошо всё может обернуться. Пойдём, отведу тебя в баню. Там попаришься и полегчает.

Он так неуклюже старался меня успокоить, что вместо благодарности вызвал волну накатившей ярости.

— Что, парить-то сам будешь, иль кого ещё позовёшь, чтоб помогли?

— Ну и глупая ты, я к тебе со всей душой, можно сказать, сам не ночевал в доме, чтоб тебе спокойней было, а ты?

— Во даёт, в чужом дому бросил одну, это значит для спокойствия, да? И что я после этого подумать должна была? Может, меня специально сюда привели.

— Для чего специально? — Уже не выдержал Трофим. — — Ну давай, коль начала, договаривай!

— А я почём знаю. Привели и бросили одну в страшном доме, вот и всё.

— Ты, знаешь, только не обижайся, ну вылитый рыжий лисёнок. Поди-ка лучше помойся, ведь говорю же, легче станет.

Он открыл дверь и жестом показал на вход в баню. В нее, конечно, он со мной не пошёл, поэтому, привалив дверь лавкой, я напарилась и намылась от души.

Облегчение пришло, но чувство внутреннего холода не отпустило. Я ощутила себя больной. Жар снаружи, а внутри леденящая рука, то сжимала, то отпускала мою трепещущую душу. Эти ощущения доводили меня до изматывающей тошноты.

Новый день начинал новую жизнь. Поселившись у Трофима, многое мне было не понятно. В большом и богатом селе все пользовались по вечерам лучинами, но не керосинками как у нас. Огромные печи с лежанками стояли во всех домах по центру, деля его тем самым на три части. Две из которых загораживали занавесями из красивых тканей. На окошках, из той же материи висели коротенькие занавеси. В переднем углу, от потолка до малого стола, висели большие иконы в богатых окладах. А на маленьком столе стояла лампадка и лежала огромная книга. Большой же стол с двумя массивными лавками стояли недалеко от двери. Поэтому, готовить еду и подавать её на стол, было очень удобно. Место, которое мне отвёл мой гостеприимный хозяин, было в самом дальнем углу за печкой. Там я чувствовала себя удобно и защищено. Кровать, придвинутая к печи, всегда была тёплой и сухой. Вся обстановка убаюкивала, давала покой и защиту. Но странная болезнь не хотела меня отпускать. Трофим ухаживал за мной как за малым дитем, а улучшения наступали лишь на короткие часы. Когда он садился около меня и осторожно клал свою руку на макушку, то холодная мрачная пустота, обуревавшая меня, отступала, съёживалась и замирала. Внутренний холод опускался до тех пор, пока не исчезал полностью. Но стоило убрать его могучую руку у меня с головы, как всё повторялось вновь.

Измучившись сама, и порядком измучив хозяина, я провалилась в полусон полубред, где на меня снова и снова обрушивалась зловещая чёрно-красная тень. Она звала меня куда-то, тащила, но не могла почему-то перетянуть к себе, закрыть своим плащом и поглотить. Тогда набравшись последних сил, которые покидали меня очень быстро, я попыталась схватить её сама и отшвырнуть как можно дальше от себя. Свет, яркий и слепящий, ударил мне по глазам. Быстро я их закрыла руками и закричала от жуткой боли. Но всё сразу прошло, будто и не было ничего. Я попыталась открыть глаза для того, чтобы проверить, сон ли это. Уж слишком настоящей была боль.

— Ну вот, всё и закончилось, теперь можешь отдыхать спокойно. Больше тебя уже никто не побеспокоит. Молодец, сама справилась. — сказал Трофим.

Как же приятно и уютно мне было в его присутствии, но когда я посмотрела прямо ему в глаза, он почему-то отвернулся и поспешил уйти.

— Засыпай, завтра тяжёлый день будет. Ты должна будешь вспомнить и рассказать всё, что с тобой происходило. Не мне, а нашим старейшинам. А прежде в церковь пойдём, причаститься надобно. Ладно, отдыхай.

Помолившись, на сколько хватило сил, я провалилась в нормальный сон выздоравливающего человека. По времени казалось, что я только что закрыла глаза, как кто-то стал трясти меня за плечо.

— Вставай милая, вставай Агашенька, вставай, горемычная. Пора уже. Трофим уже умылся, тебя дожидается.

Открыв глаза, я увидела незнакомую маленькую старушку. Морщинистое лицо просто лучилось добротой. Белый, аккуратно завязанный платок, сливался с седыми волосами и от этого, она казалась беззащитной и ласковой.

— Иди, умывайся, в сенях бочка с водой, одевайся и выходи во двор. Не боись, мы здесь одни.

Она вела себя так, будто не только меня, но и все мои мысли знала.

— Видно, ты глянулась нашему Трофимушке. Авось и сладится у вас, а то парню эвон сколько лет минуло, а он всё бобылём живёт. Эх, если на то воля Божья будет, красивая парочка была бы.

На её лепет, стараясь не обращать внимания, я умылась. Быстро натянула сарафан, расчесалась деревянным гребнем, который нашла на маленькой лавке у окна и выскочила в дверь, не дослушав её лопотания.

Во дворе, опершись на перила крыльца, меня ждал Трофим. Праздничный пижмак и шаровары просто ослепили меня, потому как в нём он больше был похож на барина, чем на мою ровню.

— Ну, готова Агашенька? Вижу, что готова. Пойдём сначала в церковь, а потом я тебя с нашими старейшинами познакомлю.

Идти по селу с таким красивым парнем было приятно и почему-то очень стыдно. Местные бабы оглядывались, провожая нас долгими взглядами с громкими перешёптываниями. Мне хотелось спрятаться за широкую спину моего провожатого или ещё лучше стать невидимой. Но одно было не принято, а другое только в сказках возможно.

К церкви подходило много народа, поэтому в толпе, пристальных глаз в мою сторону я уже не ощущала. Запах горящих свечей и ладана приятно ударил в нос. Служба и пение приводили душу к покою и расслаблению. Богатое убранство храма невольно наводило на мысли о том, что я попала в рай, где нет злых людей, а доброта и покой разливаются прямо по воздуху. Отсвет от каждой свечи смешивался с косыми солнечными лучами, падающими через окна, украшенные витражными рисунками из жизни Христа. Всё говорило о святости и чистоте этого места. Батюшка показался мне добрым и приятным человеком. Ненавязчиво он расспросил о моей жизни, с покаянием и смирением выслушал о грехах, которые я считала сильно тягостными для меня. Постарался напомнить о тех, которые запамятовала. Только после этого допустил до Святых Таинств. После такой исповеди и причастия душа пела от облегчения. Казалось, что самое страшное и плохое в моей жизни уже совершилось и никогда больше не повториться. Чувство полного счастья и свободы так окрылили, что казалось, ещё совсем не много и я действительно полечу словно птица.