Белое и чёрное

Плава ненадолго смолкла, но видя, что мальчик, кажется, успокоился совсем, продолжила:

— У многих от такого дар или уходит, или слабеет, а у Филина — сильнее стал. Только вот природу сменил — был светлый целитель, стал тёмный. Ты о таких небось даже и не слышал... Помочь он может, когда больной к самому краю заглянул. Тот человек из Совета Филина пожалел, знал, как с такими приказано поступать. Написал, что дар исчез, а Филин из столицы сбежал. Он совсем неприкаянный был, когда у нас появился. Старосте нашему сына спас — малец к чёрной конопле пристрастился, от него все уж отступились. Филин и тебя пожалел, как мог, прости уж его.

— Ну вот, а ты сразу в обиду, — завершила рассказ Плава. — Всё, успокоился? Идём, поможешь до дома дойти. Скользко уже, а у меня возраст не тот — в снегу валятся. Вы, шалопаи, сначала нам дорогу раскатаете, а потом я нормально на улицу выйти не могу.

Такое превращение от всезнающей волхвы в привычную бабку, слегка ворчливую, но добрую, окончательно успокоило мальчика. Он встал с кучи сена и, подав руку старушке, вышел вместе с ней в зимний день. Домой Герман вернулся, когда уже совсем стемнело. Филин, как ни в чём не бывало, поставил на стол ужин и больше об этом дне они не вспоминали.

Новогодние праздники страна встретила радостно, особенно гуляла столица. Хотя официально княжеский двор находился в печали из-за болезни князя, свадьбу княжьей племянницы и Всеволода отмечали широко. Молодые проехали через весь город, для жителей на берегу реки устроили пир и пляски скоморохов. Вечером сверкали гномьи фейерверки, а приглашённые маги показывали удивительные картины в небе и на льду. Городская стража получила строгий наказ: пьяных тащить не в холодную, а по домам. После гуляний горожане были готовы носить Всеволода на руках: хоть и боярич, а совсем свой.

Год не оправдал своих надежд. В январе умер Великий князь Игорь. Едва успели провести положенный месячный траур и собрать Боярскую думу — подтвердить права Всеволода как ближайшего родича, род Медведей поднял оружие. Мятежники выбрали время удачное время, войско помочь столице не могло: на границе с Полесьем было неспокойно, соседи стояли у границы и грозили вторжением.

Сходу город захватить не сумели. По слухам сам Всеволод, проверяя с ближниками[1] посты, успел отбить атаку предателей изнутри и закрыть ворота. Через три дня начался первый штурм. Его отбивали только княжеские дружинники с немногочисленными добровольцами, остальные горожане рассудили, что особой разницы меж боярами нет. А если город не окажет сопротивления, то и жечь его сильно не будут. И защитников едва хватало занять стены, боялись — если враг сумеет прорваться, то резерва из личного отряда Всеволода не хватит.

Но и нападавшие к штурму не были готовы совсем: Медведи подошли к стенам, таща за собой только лестницы, — ни одной осадной башни. Да и остальной осадный припас был сделан наспех: связанные кожей из нескольких коротких тесин, плохо сбитые сосновые лесины с перекладинами или просто длинные бревна с двусторонними зарубками. К тому же лестниц не хватало, они стали выдвигаться на стены только с двух сторон. Грубо же сколоченный таран, который отвлекал защитников у дальних ворот, быстро сожгли молнией: маги нападавших были заняты штурмом и защитой тарана не озаботились. Сам Всеволод с дружинниками появлялся в самых опасных местах, подбадривая защитников и помогая отбить немногих прорвавшихся врагов. Стараниями молодого князя и чудом город выстоял.

Обозлённые неудачей, Медведи начали готовиться к следующему штурму всерьёз: собирать осадные машины, возводить башни и надёжные лестницы. Не желавшие делать их сами, солдаты пригоняли мужиков и баб из посадов и окрестных деревень, ободранных и избитых. Медведи по малейшему подозрению в нерадивости стегали селян плетьми, самых слабых или упрямых забивали насмерть на глазах остальных работников. Угрюмые пленники молча разыскивали в брошенных избах топоры и ручные пилы, выламывали из домов бревна и доски и строили лестницы. Через несколько дней выстроили первое стенобитное орудие. С грохотом оно начало метать большие камни, дробя стену. Другая машина, когда ее ставили на берегу реки, соскользнула, проломила лед — и на глазах горожан, изумлённых такой жестокостью, полуголых работников заставили лезть в студёную воду вытаскивать машину. Время от времени кто-то проваливался под лед, но все попытки вырваться, сбежать пресекались плахами и виселицей. После этого на сторону Всеволода встал весь город: отдавать родных на милость такого победителя не желал никто.

Началась осада. Метательные орудия бросали тяжелые камни, кроша стены и башни. Какое-то время пытались вмешаться в осаду маги: нападавшие делали зажигательные снаряды, которые катапульты метали в город; защитники обстреливали солдат врага огненными шарами и шрапнелью ледяных заклинаний. Вред для обеих сторон оказался незначительным. В городе каждый язычок огня сразу заливали и засыпали снегом десятки рук, а нападавшие стали рыть в сторону города окопы. Их бруствер надёжно защищал от ледяных осколков, а попасть точно в траншею получалось не часто. Изрыв воронками взрывов подходы к городу, защитники прекратили бесполезную трату магических сил. Вскоре их примеру последовали нападающие. Всё свелось к спору железа.

Начался второй штурм — к этому времени осадные орудия сумели повредить одну из башен и стоящий рядом участок стены. А хитрое заклинание не давало обороняющимся обстреливать бегущих к городу солдат: выпущенные из луков и скорпионов стрелы бессильно пролетали не больше десятка метров. И тут же колоннами хищных муравьёв к городу поползла пехота. Одновременно со штурмом повреждённой стены, чтобы раздробить силы защитников, началась атака с других сторон. В этот раз, помня о судьбе посадов, горожане стояли как один: на стене смешались кольчуги дружинников, кожаные доспехи стражи и толстые стёганки ополченцев.

Для воинов и ополченцев все спуталось в кровавом хаосе битвы, никто из выживших на стенах потом так и не сумел рассказать всё складной историей. Только рваные куски, даже не поймёшь, что было раньше, а что — позже. Вот карабкается по лестнице молоденький парнишка с блестящей саблей: не успев спрыгнуть на стену, он падает вниз с рассеченной головой, увлекая за собой лезущих следом. Вот ополченцы сталкивают рогатками лестницы, а стоящий рядом старый лесоруб уверенно, как привык рубить в лесу старые вековые ели, рубит топором ползущего по лестнице врага. Вот угодила в воронку и застыла одна из осадных башен: её закидали смолой и подожгли. А дальше сразу две башни подъехали к стене и на стену посыпались вражеские солдаты. Им на встречу кидаются ополченец и дружинник, стараясь даже ценой жизни задержать врага у спуска в город, пока спешит подмога. Повсюду кипит отчаянный бой!

Не смотря на сопротивление защитников, Медведи закрепились на стене. Загудел рог, призывая бросить отвлекающий штурм и спешить к месту прорыва. В этот момент Всеволод, которого горожане уже в открытую называли князем, показал не только храбрость, но и выдержку с точным расчётом полководца. Едва враг чуть отошел от ворот, спеша к повреждённой стене, как личная дружина Всеволода и отборные княжеские витязи неудержимой волной ринулись на врага. Отдохнувшие воины конной лавиной понеслись по округе, сметая попавших под копыта, сея панику и угрожая ворваться в лагерь. И спасая командиров, резервы мятежников и бегущие с других сторон вместо штурма поднялись в седло, попытались перехватить дерзких воев... момент был упущен! Небольшой заминки атакующих хватило, чтобы помощь с других концов города успела подойти к опасному месту и нападавших отбросили вниз. А когда в городе узнали, что смельчаки вернулись почти без потерь, за молодым князем потянулась слава счастливчика. Каждый после боя хотел подойти к нему, потрогать и получить от него хоть капельку удачи. Осада продолжилась.

Как будто понимая, что в случае поражения пощады не будет, Медведи воспользовались некромантией и подняли на штурм покойников. Это был акт отчаяния: все знали, что Светлый Совет смотрит на шалости с Тёмным искусством очень косо, чёрных магов уничтожали, едва могли обнаружить. Нередко, если подозрения падали на родичей — вместе с семьёй. Третий штурм стал самым тяжёлым: мертвецы не обращали внимания на стрелы. Даже скинутые вместе с лестницами они упорно и бездумно лезли снова. Их можно было остановить только огнём или смолой... но если против людей это срабатывало хорошо, то здесь действовало едва-едва. Или можно было срубить мертвецу голову, что тоже было очень непросто. Гильдейские маги ничем помочь в борьбе с нежитью не могли: такого им не попадалось ни разу в жизни. Всё решало сталь и мужество.

Горожане дрались с отчаянием обречённых. Никто не знал, что закончится раньше: жизни защитников или тёмная сила некромантов. Убитых сразу скидывали со стены, иначе павший товарищ внезапно мог встать и ударить в спину... В самый разгар битвы из леса вышли эльфы Светлого Совета. Людские разногласия Совет обычно не интересовали, но столь вопиющее нарушение законов касалось его напрямую. И хотя эльфов простой люд недолюбливал, сегодня их появление встретили ликованием. Мэтр Таддайос легко сломил сопротивление вражеских магов, а эльфы начали уничтожать распоясавшуюся нежить. Вожди нападавших были схвачены, а их сторонники бежали, спасая свою шкуру.

Среди изменников оказался и Верховный Маг Георгий. Разъярённые горожане требовали посадить его на кол перед городом. Ему припомнили всё — от сожжённых предместий до казней прошлых месяцев. Все как один говорили, что злой колдун уморил князя и опутал темными чарами канцлера, чтобы предать страну злым силам. Волнения удалось успокоить только личным обещанием гроссмейстера, что наказание Совета будет гораздо страшнее, чем простая казнь.

Жизнь в городе постепенно начала налаживаться, но по стране покатился тяжёлый камень сыска и репрессий. Люди отнеслись к этому понимающе: каждый признавал, что нечестивцев надо искоренять до последнего ростка. Тем более что новый князь освободил многих из осуждённых последних месяцев. До Быстрицы волна от событий столицы донеслась далеко не сразу. Но в начале мая в деревню пришли погорельцы: прислуга из залесского особняка Хотима Медведя, которую разъярённая толпа чуть не спалила вместе с домом. И Филин, который по доносившимся слухам и немалому опыту прекрасно представлял, что твориться в остальной стране понял: пора. Хоть и жаль расставаться с мальчиком, у него давно не было таких учеников. Только вот канцлер, судя по всему, додавил остатки недовольных и теперь начнёт "искоренение забившихся по углам мятежников". И не важно, виновен ты или нет — толпе нужно дать крови. Если подлог всплывёт, или кто проболтается, в какой месяц мальчик пришёл в деревню и его узнают — плохо придётся всем. Разговор назрел давно, но первым его начинать никто не хотел. Наконец, в один из вечеров он всё же состоялся.

— Уходить тебе пора. Жаль, ты один из лучших моих выучеников... Но... слышал, что в столице творилось? Семья твоя явно князю близка была: видел я, как от смерти князя тебя повело. Так о незнакомцах не плачут. Не оставит тебя канцлер. Пусть те, у кого вместо головы репа, во всём Георгия обвиняют. Уверен — канцлер сам не без греха. Слишком уж для него всё удачно сложилось. А теперь, под смутное дело — всех неугодных ему додавит.

Филин ненадолго замолчал и отвернулся поправить фитиль в лампе. Он всегда считал, что слёзы не красят мужчину, потому то и не хотел, чтобы ученик увидел капли, выступившие в глазах.

— Бежать надо или в Полесье, или в Степь. Но на запад мимо столицы идти — проще самому в петлю. Пойдёшь на восток. А чтобы вопросов лишних не было... Есть такой обычай — "ученик на дороге": когда мастер на год-два отправляет выученика мастерство в других землях совершенствовать. Чтобы вернувшись, показал, чему научился. Сейчас так почти никто не делает, но и вопросов в городских управах не возникнет. Вместо родителей в подорожной пишут мастера, и откуда отправился, так что подозрений не возникнет. Пахом послезавтра выпишет, а мы пока собираться будем. Не плачь, судьба повернёт — свидимся ещё.

Дождавшись, пока в доме погаснет свет, Бьёрг неслышно покинул своё укрытие. Всё складывалось как нельзя лучше, но присматривать за княжичем и дальше всё же стоило.

[1] Ближниками в допетровское и домонгольское время называли самых приближённых и доверенных друзей, слуг и воинов у князя или боярина

Глава 5

Чудесна юность, славно жить, пока ты молод, витязь, -

дни в Дар-Асла, и дни любви, вернитесь, возвратитесь!

Пусть жизнь твою продлит Аллах, — пока ты бодр и юн,

Немало в бусах и платках встречаешь гордых лун.

Вонзая острия ресниц, на стаи стрел похожи,

Их взоры ранят нам сердца, хоть и не ранят кожи.

Обоз ехал заброшенной дорогой, пробитой по водоразделу Случи и Ветлы. Сейчас, когда гномы замостили не только сам Рудный тракт, но и большинство боковых дорог, этот путь на Шикшу оказался почти не хоженым — все предпочитали сделать крюк в полсотни километров по твёрдой дороге, а не рисковать на разливах рек. Но купец первой гильдии Харитон Емельяныч обычно вёл свой обоз именно этим путём. Его опыт многих лет торговли в здешних местах показывал, что уже к середине мая дорога полностью высыхала. А возможность сократить день пути, да объехать дорожный пост окупала риск попасть в раскисшую колею. По закону, все дороги в стране принадлежали князю и княжеству. Но когда гномы, замостившие дорогу, стали собирать за проезд деньги, князю пришлось уступить. И дело было не только в давлении со стороны эльфов, которых гномы взяли в долю. Дорогу покрыли не гранитными плитами и не брусчаткой, как было принято, а новомодным асфальтом: его секрет гномы открыли заново не так давно. За такое покрытие гномы брали даже не втридорога, а сам-десять. Посчитав, во сколько обойдётся ремонт, князь махнул на жадных карлов рукой, но и объезжать посты разрешил невозбранно — отстояв для своих подданных это право перед советом рифейских кланов.

Герман ехал на второй телеге рядом с купцом. Тогда он уехал из Быстрицы не сразу, а только через пять дней: утром после разговора в село приехал один из купцов, направлявшихся северо-восточнее, в Шикшу — город, выросший среди тайги на торговле мехом и лесными редкостями. Обратно Харитон планировал везти кедровые орехи, "лесную рожь" — таёжная травка высоко ценилась на западе как афродизиак, и шкурки соболя. А чтобы дорогой товар не попортился на обратном пути, купец не поленился заехать к лучшему мастеру в округе. И Филин сразу ухватился за идею отправить Германа вместе с купцом. Сказав, мол, сразу идти на восток рискованно: лучше длинными зигзагами продвигаться к краю степи, объясняя, что планируешь вернуться в города раз к осени. А уже потом одинокий путник легко обойдёт заставы, стерегущие лишь основные дороги на восток. Сам Харитон ученика корзинщика взял только по просьбе Филина, и сначала рассматривал просто как полезную услугу мастеру, с которым работал не первый год. Но когда Герман на третий день пути сделал мазь от ревматизма, душа купца оттаяла, а пообщавшись с мальчиком во время лечения — буквально расцвела. Харитон обожал болтать в дороге, но возчиков и охрану отвлекать нельзя. А с приказчиками — несолидно. Умный подросток, с которым можно было поговорить, показался ему подарком.