Смотри в пол, Наэн. В пол! Зря я тебе, что ль, фингалы засветил!? Нельзя тебе это видеть. Нельзя. Слух притупил, собой стараюсь забивать фон... но уж больно бьет по нервам вдохновенная флейта. Тупицы не понимают, что музыкант оплакивает сородичей, провожая к чистой звезде...
Да что ж ты! Сжимания и оттягивания не помогают — Наэн на взлете. Мои пальцы причиняют боль, раскровили обе груди, но он чувствует, что там я, как в первый раз, столь же нежен, что не могу иначе. И оттого не та тональность у его стонов. Пока удается еще не допускать перехода границы, когда даже обкуренный и пьяный орк, лакающий для поддержания состояния отъезда шаманские настои, получивший порцию своей доли еще на поле брани, поймет, как тебе приятен процесс, а не отвратительно мучителен.
Что же ты делаешь, Наэн! И прокушенные плечи тебе нипочем, и не хватайся ты за ошейник. Ну потерпи, остался последний. Он уже разорвал всех эльфиек здесь, и мальчишек. Я сместил органы, но на гостя мой запас не был расчитан. Наэн! Прошу, выдержи естественный. Должен. Обязан! Угкпаыг зорко следит, хоть и разомлел в усмерть после меня и под облизыванием совсем малких. Как бы это сам думырг не оказался. Ох, Наэн... С тобой мне не приходится изображать и притворяться, прости за мою ношу. Ах, Наэн!.. Не веди меня за собой, и сам не спеши. Ял! Ял!! Ял!!! Я, выдерживающий бесконечный пожар боли, неужели я не выдержу столь же сильный кайф?! Извини, Наэн, но ты сейчас мой инструмент, я тебя играю, и ты споешь мою ноту.
Пальцы ловко побежали по его телу, ведя волну болезненных судорог по мышцам, делая их несгибаемыми. А теперь я сам, как испытавший, раздавлю тебе яички, готовые исторгнуть семя. Дикий вопль из одной глотки, дикий крик с брызнувшими слезами, финальный рык амбала, оторвавшего кусок мяса от шеи и плеча, от которых еле успел отодвинуть крупные кровеносные сосуды.
Двое еще живых эльфов, продержавшихся дольше всех, оттаскивают с меня орка в сторону манящего пальцем удра, единственного не отъехавшего настолько, чтобы соображать. Остальные довольствуются эротическим массажем, их колы вялые и уже небоеспособные после меня.
До хрипа, Наэн, а теперь можно и вот так. Правильно, все верно, ярись на предателя, смотри на них, пусть видят твой взгляд, смотри на мою подобострастно согнутую спину, и не надейся увидеть мои глаза, драма еще не отыграна. А флейтист сфальшивил, когда я мельком бросил осматривающий взгляд после зрительного контакта с Угкпаыгом под маской покорности и мольбы.
Конечно, хозяин, конечно я не откажусь ни от свежего шашлычка из эльфятины, ни от сладких помидроклубник, и выпью за что-то там из меха с горилкой. Конечно-конечно, хозяин, бальзам облегчил боль и там, и там тоже. Это было истинное наслаждение, хозяин, конечно-конечно все из-за мастерства старшего гостя. О, мне не трудно, не утруждайтесь, хозяин и его гость, я выпью и это, какой пустяк, право слово. Непременно приведу себя и кость в порядок, и перееду к вечеру в ваш шатер, хозяин. Не извольте беспокоиться. А вот это лишнее, Наэн. Простите, хозяин, всего лишь немного перчинки, я рад угодить.
Глава 2. Воля
— Баа, Угкпаыг сделал выбор.
— Гы-гы, вы проиграли спор, почтенный!
— Затмение не каждый день бывает, Жудрогч. А...
Ковыляние закончилось. Да, мой статус сменился, видимая оркам метка избавила от тычков и плевков. С онемевшей шеей и безвольными руками тащил своего безмолвного раба почти на собственных закорках. И чего эти двое тут забыли!? Ну разве вы не валяться должны обнаркоченные в своих конурах? Нашел же удр, кого в дежурных оставить в этом укромном закутке. Ох. Хозяин. Как же я тебя люблю, как люблю, аж сил нет. Мой последний тебе подарок, славно неожиданный сюрприз.
Взвинченная реакция, выплеснувшийся внутрь огонь из ставшего матово золотым обруча, туго обжавшего голову. И моя нога, не встречая препятствий в хлам разрывает одно только сердце краснолицего ублюдка. Правая рука вцепилась в мышцу второго, а левая, сняв свободно прошедший через шею ошейник, одела рабский реквизит на шаманскую шею.
— Хозяин приказал сжечь всё. Во всем тьмырге, Баартыч, но псов тихо и первыми. Ты понял?
— Да, Хозяин, — еще бы я не договорился с заключенными в ошейнике чдуасами, они ценят жизнь, они с радостью предали призвавшего их.
— Твой хозяин удр Угкпаыг. Запомни это раб. И забудь меня. И его тоже. Исполняй, — сквозь зубы, на одной только пламенной ярости.
Йейль, тихо смыться не удалось. А все из-за вышедшего из строя ошейника. Шаман однозначно не мог не заметить неладное. Это профессиональное, это его хлеб, это его жизнь.
— Наэнлоис, вложенная мной пища придаст сил. Пробирайся через заболоченный восточный берег озера, до рассвета надо переплыть Сверьялус, а там схоронишься. Оста...
Благо успел освободить скованные мышцы эльфа перед впадением в болевой шок — брать на руки и бежать на сверхскорости было лишним, но единственно верным. Эта грязь сокроет мое тело, авось не найдут — патрулей сегодня нет, а о псах позаботится раб-шаман.
Пожалуйста, огонь, пожалуйста... Ты ведь пожирал раньше все! Отчего же сейчас высвечиваешь их глаза!?.. Почему под эту кажущуюся знакомой мелодию, а? Волки, вороны... Пожалуйста, ОГОНЬ! Не трави меня... Я ни разу не просил милости, или жалости. Думаешь, пришла пора, да?..
...не предатель! Не предатель! Не предатель! — билась в голове единственная мысль. От напряжения появились судороги.
Прятал взгялд. Почему он так и не посмотрел? Почему!? Всхлип. Даже когда нес на руках! Всхлип. О, Великий Мэллорн, придай мне сил!.. Не предатель! Он говорил "мы"! Почему же "пробирайся" и "схоронишься"? Какого жмыха? Всхлип. Как он только подумал, всхлип. А? Нет-нет-нет, как больно думать! Всхлип. И не могу не думать, всхлип. За что, о Дитя Жизни? За что, о Великий Мэллорн, кара небесная сверзлась на эльфов? Всхлип, на меня и него, всхлип... Двигайтесь ноги! Давайте же! Он терпел, а я что? Всхлип. Больно... Всхлип, он терпел... Всхлип, и сейчас терпит жар внутри себя!!! Сдерживает в себе смерть... Всхлип. О, предки, я не посрамлю вас бессильем!..
Он не предатель. А я? Хнык. Я не могу больше, хнык. Ли!!! Очнись, Ли!.. Хнык. Ноги не идут, я не могу! Хнык. Очнись!.. Ну очнись же!.. Хнык. Пожалуйста... Как мне быть!? Хнык. О, Арас! Не смотри на меня в свое око. Хнык. Мне так больно внутри, хнык. О, Арас, я не могу больше идти, хнык, и бросить не могу, хнык. Ползти? Всхлип. Ползти! Я могу ползти, всхлип. Не брошу! Могу!.. Еще немного, еще чуть-чуть...
...Луч Ра и плеск воды. Что!?
Привычка взяла свое — первым делом оценил слуховые ощущения. Вода, птицы, ветер, плеск рыб. Запах гари, рыбьих потрохов, морозной утренней свежести. Сверху ластится роса, снизу шершавый песок и гладкое еле теплое тело. Настал черед быстрых бросков глазами в этом залитом багрянцем утре.
Йейль! Щенок ялов. Как две снулые рыбы, выброшенные на берег, валяемся на виду у всех. Ну что за бестолочь?! Сам виноват, недоговорил мысль. Не выдержал, не стерпел. А руки переворачивали, очищали лицо и нос. Дышит. Пока еще. И как, позволь, тебя через реку мне, ась? Молчишь. Вызвать еще раз золото сил не хватит, не после такого малого промежутка. А сам ты на издохе. И кровь не смешать — двойное зарево справа и сзади, еще один источник света удача не выдержит.
Поможешь, водица? Передай кислород моей коже, а я ему вдохну. Отнеси меня на тот берег, а я его придержу. Отвадь хищников — спасибо скажу. Знаю, дорогая, оскверинили твое тело кровью разумных твари бессердечные, испоганили берег северный, заставляют воды смерть нести. О смерти, хранитель, просишь? Невмоготу стало терпеть поругательство? Освобождения хочешь, и бросить не можешь. Платы с меня требуешь, на дно заведя, в стремнину самую. Отчаялся. Не вини меня, хранитель, не я отравил тебя. О милости просишь? О милости... Да, хранитель, клянусь. Позволь о нем позаботиться, и я растворю тебя в своем пламени.
Кровавый рассвет тянется нескончаемо. Понимаю, Ра. И тебе противно видеть всю эту вылезшую на свет мерзость, не торопишься вставать, хочешь укутаться облаками, а лучше тучами, да чтобы с грозно разящими молниями.
Теперь я под тебя подстроюсь, Наэн. Спи. В кустах этих плотных, в заводе скрытой никто не увидит нас. И ран на ладонях хватит. Хранитель обещал скрыть нас, и меня от тебя. Почему ты не ушел один? Забудь меня, Наэнлоис, как страшный сон, как ночной кошмар, разжавший свои призрачные объятия. Я не могу простить себе тот твой крик. Я видел ИХ глаза, Наэн, не ломай меня своими...
Не дожидаясь следующего общего биения, когда свет из меня вольется в него, зная о запущенном у него сверхбыстром восстановлении, с золотом на голове метнулся на середину заводи. Мы оба поклялись, хранитель...
...Тысячи глаз, с ненавистью и опаской всматривающиеся в противоположный берег, вдруг разом прянули назад — Сверьялус воспылала. Вся, разом. И ужаснулись тысячи сердец эманациям боли и страдания, черными языкам проклятья взметнувшимся ввысь. И подхватили их ветра на север...
...Я не простил себя, а хранитель мразей. Черным шрамом расчертило русло некогда величественной реки лик Арездайна, в мыслях духа Сверьялус. Я благославляю тебя Жить! Гори, ненависть, ярко, гори жарко, рыбы не виноваты в распрях, водоросли и кувшинки не виноваты, мы оба не виноваты, хранитель... Давай вместе сиять? Для мальков и лягушек, для форели и карпов, они такие прекрасные! Ну же, Сверьялус! Зажгись искрой от моего пожара, воссияй хотя бы ты для них, не бросай их на произвол очерствевших разумных, обрети силы противостоять потерявшим разум. Выходи из меня, Сверьялус, неси свет и помни обещание...
...Сумерки Пантеона озарилась яркой вспышкой, заставив от неожиданности моргнуть занявшего Престолы Огня и Земли Давжогла, который следил за развернувшейся кампанией против мерцающих и помнил о том, что здесь похозяйничало эльфийское отродье, выбравшее имя Гаер Моара Крон-Ра, видимо собой заделавшее прорехи на тронном ярусе. На лоне его родного лепестка появился сияющий.
— Кто ты, сияющий?
— Сверьялус, хранитель реки на Арездайне, лучезарный Давжогл.
— В чем причина твоего появления?
— Забота. Я преодолел себя ради защиты хранимого.
— Желаешь воссесть рядом, сияющий Сверьялус?
— Не ради Престола сияю, лучезарный Давжогл, и знаниями я скуд. Позволь откланяться...
...За черным пламенем взметнулось огненное золото, отразившееся во тьме очей. А затем муть прояснилась до самого дна, сияющая внутренним священным светом Река явила златому Ра пеструю гамму сверкающих в его лучах рыбьих спин, сочную зелень стрелолиста, рдеста, валлиснерии и других представителей речной пресноводной флоры и фауны. Сверьялус излучала жалящий тьму в душах свет, грея теплом любви, пролившейся сотнями слез. Многие прямо в чем были бросились в реку, жаждя окунуться в спокойные воды, напиться святой благославленной воды, забыть горе...
— За что!? — разнесся единственный голос на южном берегу, полный отчаянной боли.
Очнувшийся Наэнлоис рыдал над прозрачной гладью ласково сверкающей речной заводи, просматриваемой до самого дна, прекрасного в своих крайсках и буйстве жизни, в центре которого пышно кустилась золотистая водоросль, так похожая на волосы Лиона, бросившего его здесь одного.
— Чем я не вышел, чем не угодил тебе? — кончиками сине-голубых волос игралась приветливая рябь, принесенная сильным дуновением горячего южного ветра.
— Потеря памяти не опраздание, Лионэль!!! — лелеял Наэн руку с зарубцевавшимся шрамом, тающим в слезах. Вскоре он стал таким же тонким и незаметным, как росчерк на груди.
— Бросил, подлец. Поматросил и бросил! За что!? — лились слезы в три ручья.
Щемит сердце — нет мочи терпеть! Наэн приложил один шрам к другому. И поймал за хвост озарение. Сколько раз его брали на Сверьялус, где он только не перекупался, каких волшебных рыб не видел, но о растущем на дне ничегошеньки не слышал. И кровь так будоражит, когда он смотри на колыхание этих волос, что решимость добиться своего и найти хоть на дне осушила глаза, прояснила ум. Наэн нырнул...
...знакомый звук. Ох, Сверьялус, ох плут! Во время сделки на мне не было волос, их ты и выставил напоказ. Для Наэна.
— За что?.. — а вот и его надтреснутый голос, полный чувств.
Хлесткая пощечина. Э?.. Чего он сидит на мне? Не открою, не жги. Не увижу...
— Не ломай меня своим взглядом, Наэнлоис. Я не вытерплю еще и твоих глаз посредь кошмара взирающих на меня в том шатре. Прошу...
Раз. Два. Три. Еще три пощечины, наотмашь. А вот и детский кулак в грудь. Нет. Нет, Наэн!
— Ты повредился в уме, — начал он странным тоном, нос к носу, лоб ко лбу, глаза... в веки, — мой кровный муж и брат?
Что!? Инстинктивно распахнул глаза только для того, чтобы тут же утонуть в его очах. На меня смотрело само небо, ясное, облегченное, с затаенным лукавством, с всепрощающей любовью...
— Кккак это муж и брат? — глупо выдохнул в ответ его жаркому рту.
А глаза Наэна вспыхнуле светлее Ра, и он скатился набок, в приступе звонкого смеха держась за живот. Я можно сказать всей шкурой ощущал, как вместе со смехом из него выходила вся затаенная боль, непонимание, все страхи пережитого. Какой груз с него стекает смехом, смывая накипь и с моего сердца.
Сверьялус ласкал мои стопы. Я думал... Да какое имеет значение, что я думал!? Надо мной расслабленно взирающим на небо, вновь появилось лицо, полное незнакомого мне чувства. Он нежно целует меня у края левого глаза, потом правого, а следом робко приникает к моим губам. Мои руки обнимают стройный стан, губы пылко отвечают, я переворачиваю его на спину, и теперь сам смотрю сверху в его очи.
— Извини. Дай время забыть, время выплыть из океана того кошмара.
— Я помогу тебе, Ли, — и вырвал еще один поцелуй, быстрый, первым прервав. — Мы же кровники...
— Объясни, — устроившись на груди, чувствая его возбуждение. Но я не мог оторваться от того, что жаждал так сильно.
— Мы соединили сердца через кровь на груди. И побратались через ладони. Это же общеизвестно! Прости... Кровные союзы редки, с кровью не шутят, Ли. Не будь согласия между нами, истинного желания, ничего бы не вышло тогда. А выбрав мою левую руку и свою правую, ты принял меня в свою семью и как кровного брата. Любой жизнюк, ну, друид, подтвердит! Ли... Ли, я помню, о чем ты думал в момент таинства... Ли, почему Сверьялус ласково сияет, а ты жестоко пламенеешь?
— Эн...
— Почему Эн, а не Наэ?
— Хе-хе...
Сидящяя на ветвях птаха и стркоза стали свидетелями веселой возни. Теперь мои пальцы дарили не боль, а сладостную щекотку.
— Много будешь знать — скоро состаришься.
— Ли. Ну я серьезно. Ли!
— Не знаю на первый, так короче на второй.
— А... — накрыл его губы поцелуем. — Так нечестно.
— Выслушай, пожалуйста, — мы поменялись местами. — Сперва выслушай и подумай, сразу ответ не приму, — пропуская пряди меж пальцев. — Оба раза я так поступил ради выживания. Ничего другого, никакого, гм, контекста. Я ничего не знал об этом, не просил и не хотел таких последствий. Но не снимает с меня взятой ответстенности. Подумай хорошенько, зачем мы друг другу нужны? Не скажу, что с легкой душой отпущу тебя, но калечить твою жизнь собой не имею права. Ты знаешь о том, какую боль я в себе ношу, будешь терзаться по этому поводу. А ведь я не слепой, по мне твои терзания ударит во сто крат сильнее. Ты молод, ты выжил...
