Зверь лютый. Книга 29. Венец

Вот сейчас сожму покрепче и дёрну. И будущий мир станет другим. Не знаю каким. Но ведь и Архимед, кричавший в восторге "...я переверну мир!" не говорил о том, о перевёрнутом, мире. Не гарантировал, что "мир, стоящий на ушах" лучше "мира стоящего на ногах". Не рассуждал: кому лучше, чем, когда, насколько...

Классический научный подход. Восторг от возможности: "Перевернуть? — Могу!". А что там осыпется, развалится, вырастет, расцветёт... тема для философических трактатов. Не физика.

"Физика", однако, штука повсеместная. "Законы того самого Исаака" действуют "невзирая на лица". И на... "прочие подробности".

* * *

Глава 588

Раскрасневшееся тело передо мной вдруг задёргалось, вжимаясь в мой кулачок, напряглось и сильно выдохнуло. С чего бы это? А, вона чего.

— Ты, Севушка, я смотрю, настоящий порни. Так подобных греки называют? В смысле: шлюха. Шлюх: кончаешь под клиентом. Твой господин озаботился удовольствием раба своего. Ты счастлив?

— Д-да. Господине... забота твоя, ласка, длань хозяйская... могущая причинить боли и несчастья, но дарующая...

— Эт хорошо. Что ты понимаешь. Долженствование твоей искренней благодарности господину твоему. Тем более у тебя причин порадовать собой господина. Расстараться подо мной.

— Ай!

— Ну-ну, полно-полно. Тебе же не впервой. Сам, поди, знаешь: расслабься и получай удовольствие. Тебе нравится?

— А-ай. Д-да. Господине.

— А так?

— У-уй! Ежели господину такое в радость, то и мне... о-ой-ёй... счастье.

* * *

Аристократов учат жёстко. При любых собственных чувствах и ощущениях они должны говорить уместные для конкретной ситуации слова, определяемые этикетом, с надлежащим выражением лица и интонацией.

Недостаточно быть умным, образованным, знатным, чтобы занять достойное место в обществе. Необходимо быть благовоспитанным. Наиболее сильно "благовоспитанность" вбивается именно в таких, в младших.

Первейшие могут себе позволить некоторые вольности, слуги могут быть выгнаны или сами уйти. Но аристократик не может выскочить из ярма семьи, рода, налагаемого на него при рождении. Всякая вольность воспринимается высочайшими как амбиции, претензии на более высокое, на их место. Что — чревато... В Византии — Нумеро.

* * *

Я то толкал его, то пощипывал и похлопывал по висевшим на боках складках жира, щёлкал по колышущимся ягодицам. Не прерывая потока разнообразных движений, почти улёгся ему на спину, и к потоку физических воздействий добавил словесные.

"Добрым словом и револьвером можно добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом".

Дополню Аль Капоне: и большего, чем одним "револьвером".

Так что я заворковал. Прямо ему в ухо.

— Ты такой хорошенький, такой гладенький, шкурка нежная, мягенькая. Ты мне так нравишься. Я возьму тебя с собой. Хочешь ко мне? Поедем во Всеволжск. У меня там неплохой гарем. Но ты будешь любимой женой. Я буду тебя... вот так... не ойкай... и вот так... не ахай. Тебе же нравится? Ты же счастлив? Во-от. Я буду осчастливливать тебя каждый день. Утром и вечером. И в обед. Я ведь много могу. Раз. Ты представь: сколько тебе счастья будет. Каждый день. Изо дня в день. Через пару месяцев ты вообще ни о чём другом даже думать... Будешь просто сидеть и ждать. Когда господин придёт и тебя... осчастливит. А я тебе подарки подарю. Серёжки золотые. Хочешь серёжки? А какие? С рубинами или с изумрудами? Платье шелковое дам. Хочешь рубаху шелковую? С вышивкой? А какого цвета? Штаны не надобны. У меня в гареме тепло — зачем тебе штаны? Только время терять. Как увидел господина, так сразу рубаху на голову и в позицию. И я тебя опа-опа... не пищи. От всех — почёт, уважение и всякое возможное услужение. Господское влагалище... в смысле: куда господин влагает... оно завсегда в общем преклонении. Я, к примеру, послов каких принимаю, и тут ты, возле ног моих сидишь. В ошейничке золочённом. Я тебя по щёчке поглаживаю, улыбками нежными переглядываемся. А люди говорят: Севушка у самого "Зверя Лютого" в большом фаворе, в любви, значит. Надо Севушке посильнее поклониться, глядь — Воевода дело к нашему удовольствию решит. Я тебя разным штукам научу. Ты про "суздальский поцелуй" слышал? Во-от. У тебя хорошо получится. Губки пухленькие, язычок... покажи язычок... вполне. А потом я из тебя трансгендера сделаю. В смысле: натуральную бабу. Чтобы дырок больше. Чтобы многими разными способами мог хозяину удовольствие доставить. Ты же хочешь? Многими разными? Ух ты какой хорошенький, со всем согласненький. А потом, бог даст, я тебя обрюхачу. Ты же хочешь от меня понести? А родить? Да ты не стесняйся. Ведь хочешь? Походишь такой пузатенький. Тебе в тягости быть — очень миленько получится. Вот грудью выкармливать... Я такого колдовства пока не знаю. Но для тебя, мил дружочек Севушка, влагалище моё жаркое, поместилище желанное, обязательно придумаю.

Тут я кончил. И этот сексуально-бредовый монолог тоже.

Напомню: идея перемены пола в фольке отсутствует напрочь. Человек может превращаться в рыбу, птицу, зверя. В муху, в змею. В камень, в дерево. Не в женщину. Такое — за гранью народной фантазии.

"Этого не может быть, потому что не может быть никогда!".

Но мой логический переход от распространённой содомии, к предлагаемому, как реальность, смене пола, к обсуждению будущей беременности, разрушает категоричность этого "не может быть". А слава "Полуночного колдуна", только что подтверждённая странной смертью Бастия, заставляет допустить возможность такого события.

* * *

Те трансгендеры, которых я знал в 21 в. до и после их превращения, не производили впечатления счастливых людей. Но рассказывать об этом Гнезду я не буду. Понятно, что провести подобную операцию я не смогу по уровню медицины. Но знание реализуемости есть. И нынче оно звучит уверенностью, реальностью в моих словах. Это — "правда".

* * *

Пьяненький, запаренный, задёрганный и защипанный со всех сторон, Гнездо пребывал в полной растерянности. Тогда я сменил ухо, ставшее красным от моих непристойностей, и приступил к заливке с другой стороны чуть другого текста — "заклятия Пригоды":

— Вот, семечки мои в тебе. Подобно пище, поедаемой тобой, войдут они в стенки кишок твоих, станут плотью твоей, станут тобой. Но останутся моими. Следом моим в тебе. Останутся во власти моей, подобно членам моим, руке или ноге, направляемых волей моей. И ежели ты согрешишь против меня, ежели надумаю я наказать раба своего глупого, или нерасторопного, или неверного, то обратятся они к той части тела твоего, кою я выберу для наказания. Сожмут они сердце твоё дланью невидимой, и ощутишь ты хлад смертный, или разорвут тебе печень, и истечёшь ты желчью, или даже и кал твой устремится путём обратным и хлынет из ноздрей твоих. Ты во власти моей, ты в воле моей, в мире тварном и в мире горнем, здесь и повсюду, сейчас и всегда. Помни об этом, раб мой Севушка. Помни и страшись гнева моего, ищи благоволения моего, радуйся ласке моей. Будь верен. Смиренен и послушен. Как и подобает быть доброму рабу Божьему, рабу Воеводы Всеволжского.

Вечная связь между человеком и его следом — "это ж все знают". Через след, отрезанные волосы или ногти, вещи, просто отпечаток на земле, наводится волшба на "причину" следа, узнаются его мысли и чувства, "наводятся" болезни, эмоции и поступки. А уж сакральность спермы просто наполняет все человеческие культуры. Я лишь форсирую "инверсное" направление воздействия.

"Не плюй в колодец, вылетит — не поймаешь".

— Ы-ы-ы... буду... всегда... душой своей клянуся... господине...

Он попытался поцеловать мне руку. Пришлось подсунуть ему под нос ладонь: из-за вязок, наложенных на него во избежание ненужных инстинктивных движений, возможности проявить раболепие были ограничены.

— Ну и хорошо. Постой пока так. Слугу пришлю. Подмыть тебя. А то ты нынче... не презентабелен.

Уже от двери я оглянулся. Натруженное "большое гнездо" Большого Гнезда выделялось "алыми розами любви" на фоне раскрасневшихся, поблескивающих от масла, ягодиц. А справа, со стены, по-прежнему сурово, выставив пальцы вперёд в крестном знамении, смотрел с иконы Спас.

За прошедшие годы в жаре и сырости, лик Спасителя полинял, стал плохо различим. Но я помнил его. Как он смотрел на меня. Девять лет назад. Повелевающе, угрожающе, требуя покорности. На этом же полке. В сходной позиции.

Нет. Мне было хуже. Тельце меньше, отсутствие опыта, полное непонимание происходящего, смыслов, последствий. Бездонная трясина непредставимого, неожидаемого. Панически пугающего. И единственный сияющий столп — господин, хозяин. Светоч, опора, защита. Надежда.

Потом, правда, эту "надежду" пришлось зарезать и сжечь. Что для "ложных надежд" — типично.

Вывод? — Нельзя становиться для этого юноши "ложной надеждой". А то прирежет.

Хорошенько отмывшись после совершенного "подвига", а считая Бастия — двух подвигов, я вовсе не торопился послать Сухана сполоснуть родоначальника Московских рюриковичей.

* * *

А.С.Пушкин, сыграв свадьбу с Натальей Гончаровой и исполнив супружеский долг, утречком вышел на минуточку из спальни. И не вернулся. Ибо на квартиру, снимаемую молодыми, уже явились во множестве друзья его. Следуя долгу дружбы и гостеприимства, молодой супруг сел с друзьями за стол, где они продолжили вчерашнее празднование, чередуя банальные тосты с оригинальными, полными острословия и веселья, виршами собственного сочинения. Лишь часам к четырём по полудни подвыпившие гости, возжелав увидеть молодую, напомнили "нашему всему" о её существовании. Тогда же выяснилось, что всё это время юная жена поэта провела в постели. Ибо не могла покинуть супружеское ложе: слуги не появлялись и не отзывались на крики её, прислуживая господину своему, а одежда её в спальне отсутствовала.

* * *

История эта вспомнилась потому, что я решил её отчасти воспроизвести. Оставив Всеволода одного, привязанного, в остывающей парилке, в весьма неудобном состоянии, я дал ему возможность "узнать своё место". Место холопа, наложника, сексуальной игрушки. Одной из... Ощутить заброшенность, одиночество, зависимость от моего отношения и внимания.

Непослушных детей здесь частенько ставят на горох. Гороха нет, но стоять коленками на досках... Полезно. Для осознания.

Главное: мне надо подумать. "Познав" Всеволода технически, получив представление о его нынешних моральных свойствах и об отношениях с другими персонажами окружающего меня "Святорусского театра трагедии и маразма", зная по летописям о его эволюции со временем в части свойств душевных и умственных, мне надо решить: годится он к тому плану, который я задумал? Потянет ли он роль, которую я собираюсь ему предложить на ближайшие десятилетия?

Тут не знаешь сумеешь ли позавтракать, а нужно представить поведение личности в течении пятнадцати лет, минимум. В буйном букете интриг, под мощнейшими внешними воздействиями, в густом потоке случайностей и неопределённостей.

Вот подхватит он инфекцию. От, например, повреждения слизистых в результате моих "активных действий". И — "даст дуба". Соответственно, все мои измышлизмы и "коварные ковы"... в дым.

Спустя час Сухан, следуя моим инструкциям, провёл необходимые гигиенические процедуры. В стиле "злобный скотник приводит глупую тёлку к товарному виду".

"Жалует царь, да не жалует псарь". И, ты, Севушка, теперь зависишь не только от моего доброго отношения, но и от благосклонности моих слуг.

Впрочем, Всеволод вполне знаком с истиной насчёт слуг по своему опыту пребывания в Византии.

Мануил Комнин принял сестру с детьми "с превеликим почётом". Но потом... Старшему из "гречников" дали городок на Дунае к востоку от Доростола. Провинция, пограничье, захолустье.

Там ещё помнят русские дружины. Когда посланный сюда, после убийства Лже-Романа, сын Мономаха Вячко пытался удержать эти города. И, разорял их, вытесняемый византийцами.

Не любят там русских.

— Мы ж не русские! Мы ж греки!

Греков в этих местах не любят ещё больше.

Семье пришлось разделиться. Жизнь в "чужих людях", пусть даже это и монастырская школа или городская усадьба родственника, работает как тёрка по младенцу: снимает с души опрелость вместе с кожей.

Потрепал по-хозяйски по щёчке замученного, испуганно поглядывающего на меня Всеволода: "а понравился ли я господину?". Интересно: я сам девять лет назад тоже так выглядел? — Нет, хуже: тощий, лысый и глупый. Севушка — яркий юный брюнет, глазастенький, чистенький, чуть пухловатенький, хорошо воспитанный. Идеален по местным критериям для этой роли.

Он послушно принял очередные пол-полсотки, уже без слёз на глазах, кашля и захлёбывания воздухом.

"Первая — колом, вторая — соколом, третья — залётной пташечкой" — русская народная мудрость. Вот "пташечку" я и наблюдаю.

Взвигнув, когда я игриво ущипнул его за задницу, Всеволод был одет, нагружен мазями и советами по их применению, обещаниями скорого повторения с расширениями и вариациями, и, хоть и несколько нетвёрдым шагом, в наклонку и раскорячку, направлен к ожидающим его саням.

Уже в сенях я вдруг, типа, вспомнил:

— Сиську Варькину завтра вернуть Боголюбскому.

— Э-э-э... Но, господине... Это ж такие деньжищи! Это ж... великое приумножение имения твоего! Мой господин.

— Вернуть. Понял?

— Д-да. Господин.

Получив очередную дольку моей благосклонности за проявленную понятливость в форме лёгкого щипка за щёчку, он уже направился к выходу, когда я снова остановил его:

— Постой. Куда ж я ключик сунул? А, вот. Я смотрю, тебе моя прикраса как родная на шею легла. Но люди злы, не к чему завистников дразнить. Дай-ка я сниму. Пока. Как в другой раз сойдёмся — опять надену. А нынче... чувствуешь? Хоть и снят, а остался. След моей власти на тебе. Ладно, беги. Севушка.

Верил ли я Всеволоду? Ну ты спросила. Нет. Действия государя, вообще всякого разумного человека, основывается не на вере, а на знании. Я стремился знать. Чего он хочет, что для него важно, какие люди его окружают. Подправлять, по мере возможности, его цели. Так, чтобы им было место среди моих. Помогать ему в их достижении. Поддерживать в неудачах, радоваться успехам.

Всеволод был умён. И не имел "твёрдых моральных принципов". Более широкие "границы допустимости" давали ему больше свободы выбора. Что заставляло меня быть более внимательным к нему.

Не поняла? Смотри, три великих государя: Мануил Комнин, Фридрих Барбаросса, Андрей Боголюбский. Они во многом сходны. Они не родились государями. Тратили силы на укрепление своих государств. Часто — довольно жёстко. Умны, храбры, энергичны. Укрепляли веру христианскую. Их называли "рыцарственными". Слова и оттенки различны, но смысл один: истинно верующие, истинно благородные. Для всех трёх, хоть и по разному, эта смесь — вера и благородство — стала причиной не только смерти, но и краха.

Всё есть, только "сволочизма" недостаточно.

Вот два других: Генрих II Плантагенет и Салах-ад-Дин Юсуф ибн Айюб. Эти тоже говорили "правильные" слова, специально стремились к тому, чтобы эти слова были широко услышаны. Совершали "правильные" поступки, проявляли "милость к падшим", немало способствовали "укреплению истинной веры". Тоже умны, храбры, энергичны. Их тоже называли "рыцарями". Потому что они старательно, целенаправленно создавали такой образ. Ибо так — дешевле. Так проще достигнуть целей. Оба создали империи: Генрих на Западе — Анжуйскую, Юсуф на Востоке — Айюбидов.