— Да, очень маленький.
— У кого-то еще есть?
— Что?..
— Здесь появлялся человек, которому был нужен камень целиком или его часть, — пояснил Курт не моргнув глазом. — Никто, кроме Урсулы, как я понимаю, добраться до магистериума не может, стало быть, обратиться этот человек мог только к ней. Посему мой вопрос: ты видел, как она передавала кому-то осколок камня?
— Почему вы столько тянули и не взяли нас раньше? — с неподдельным интересом спросил Гейгер. — Если вам столько известно — почему допустили... все это?
— Все ошибаются. Так ты видел его?
— Да. Издалека. Описать не смогу. Урсула взяла меня с собой на встречу на случай, если что-то пойдет не так, и я ждал в стороне.
— Она говорила, откуда знает этого человека и зачем ему магистериум?
— Нет.
— Что он дал ей взамен?
— Перемены. Перемены, — повторил Гейгер. — Так она сказала.
— И все?
— 'Грядут перемены, судьба Господнего мира вершится рядом с нами'. Это ее слова.
— Где именно вершится? В Пределе?
— Не знаю.
— Так у нее есть книга?
— Да, — снова улыбнулся паломник. — И на вашем месте я бы боялся.
— А мы боимся, — кивнул Курт серьезно. — Откуда она у Урсулы?
— Я не знаю. Не спрашивал.
— Почему ты не ушел с ней?
— Я должен был узнать, есть ли у Конгрегации expertus, способный войти в Предел, и может ли на самом деле Грегор ходить в нем, есть ли возможность погони. Если нет — мне надо было просто сидеть на месте, она нашла бы способ меня забрать. Если да — я должен был любой ценой напроситься с вами. Когда мы дойдем до камня, мы убьем вас.
— А завидная самоуверенность...
— Вы сами сказали, майстер Гессе, вы мало что можете противопоставить ей. И скорее всего — умрете. И моя откровенность сейчас — не более чем моя добрая воля.
— И желание выговориться. Оно всегда вас подводит... Ведь на самом-то деле любой хочет рассказать о своих тайнах; любой. Это сущность людской души, Йенс. Да и не слишком приятно умирать за идею в руках инквизитора с репутацией и фантазией — у такого славная гибель может растянуться часа на четыре по меньшей мере, и разум подсказывает, что все сказанное так или иначе было бы сказано. Только в случае плохого расклада не получилось бы держать эту снисходительно-самоуверенную маску... А на случай, если тебя раскроют — она оставила тебе инструкции?.. Что, не оставила? — вкрадчиво уточнил Курт, не услышав ответа. — Или все-таки что-то сказала? Например, что она появится и вмешается, и спасет тебя?
— Нет, — отозвался Гейгер твердо. — Этого мы не обсуждали.
— Серьезно?.. Ну положим. Но ты-то об этом думал. И сейчас думаешь. И не понимаешь, почему ее здесь нет, почему она тебя бросила... снова. И все, что тебе остается — утешать себя мыслями о нашей скорой смерти от ее руки. Потому ты и так многословен — с одной стороны, тянешь время в надежде, что она все-таки появится и поможет тебе, а с другой — накручиваешь сам себя, чтобы было хоть что-то относительно приятное в происходящем. Хотя бы мысль о том, что всем нам будет плохо — когда-нибудь.
— Или просто мне приятно раскрывать эти тайны, зная, что вы напрасно радуетесь и все это не выйдет за границы Предела? — усмехнулся паломник.
— Был один человек, который сказал мне примерно то же самое двадцать шесть лет назад. Однако я, как видишь, все еще жив, а он — знаешь, что с ним случилось потом?
— Ну?
— Примерно вот это, — сказал Курт и сжал палец на спуске.
— Мать... — растерянно проронил Харт, тут же запнувшись и словно подавившись следующим словом.
— Если уж по правде, — медленно, с тяжелым вздохом поднявшись, уточнил Курт, — я его повесил, но не будем придираться.
Он все так же неспешно, в полной тишине, подошел к Гейгеру и остановился. Массивный болт с такого расстояния пробил голову насквозь, снеся внушительный осколок черепа, разметав кровь и мозг вокруг и улетев в густые заросли позади тела. Курт попытался углядеть хоть что-то в густой зелени, потом с сожалением вздохнул и, махнув рукой, возвратился на прежнее место.
— Прекрасно, — недовольно пробормотал Мартин, взирая на неподвижного паломника с откровенной тоской. — Единственный шанс посмотреть на живого виндиго! И ты его угробил.
Глава 23
Недалеко от Констанца, апрель, 1415 a.D..
Фридрих аккуратно убрал прядь, упавшую на лицо ведьмы, и снова подпер голову ладонью, упершись в подушку локтем. Альта хмурилась во сне. Она часто хмурится во сне. Слишком часто... Снится что-то из работы?.. Он никогда не спрашивал, что происходит на ее службе, доводилось ли применить на практике хоть что-то из всего того, чему ее учили и на что натаскивали, а Альта не рассказывала. Может, просто рассказывать было не о чем, а может, истово блюла предписания о неразглашении — даже ему. Рассказывала только о раненых, к которым ее звали.
Раненых, которых могли поставить на ноги или хотя бы сохранить по эту сторону бытия только expertus'ы Конгрегации, было не так уж много, но все отнимали немало сил. Так она говорила. Говорила очень спокойно. Она очень быстро научилась говорить об этом спокойно. Первый и единственный раз, когда Альта плакала, был давно, слишком давно. Ей было лет... сколько... четырнадцать, да. Она вместе с Готтер в очередной раз посетила королевский замок, чтобы поддержать здоровье с трудом зачатого и рожденного наследника и его чахнущей матери, и обыкновенно задорная неугомонная девчонка-вихрь в те дни была молчалива, собранна и сама похожа на больную. Сперва Фридрих списал это на усталость, но после, оставшись с нею наедине, не выдержал и спросил... 'У меня раненый умер', — тихо ответила Альта и вдруг совершенно по-детски заревела, откровенно и не сдерживаясь. Больше такого не было. Ни разу...
— Ваше Высочество.
Фридрих обернулся на вход в шатер и, увидев тактично смотрящее в угол лицо, осторожно поднялся и тихо бросил:
— Минуту.
Оделся он быстро, даже торопливо: если уж верный пес Йегер осмелился побеспокоить — дело явно неотложное...
— Ян здесь, — сообщил телохранитель, когда Фридрих вышел, и указал в сторону, где в темноте, едва разгоняемой отблесками костров, маячила неясная фигура. — Сказал — срочно.
— Пропусти, — кивнул он и, возвратившись в шатер, опустил занавес, ограждающий постель от прочего пространства.
Ночной гость просочился внутрь бесшумно, как кот, что всегда казалось Фридриху невероятным для человека комплекции чуть подсохшего дуба. Повязка, закрывающая один его глаз, была испачкана землей, в разводах влажной земли были колени и грудь, на рукаве виднелась явно свежая прореха. Поприветствовав хозяина шатра, он огляделся, задержал на опущенном занавесе взгляд единственного глаза и вопросительно изогнул бровь.
— Можешь говорить, — кивнул Фридрих. — Все свои. Как прошло?
— Как нож в масло, — широко улыбнулся тот и, увидев, как нахмурился принц, уточнил: — Без неприятностей. Тихо вошли, тихо прошли, тихо вышли. Пришлось хорошо поползать, но все живы и целы. Отправил парней спать, сам решил поставить вас в известность безотлагательно. Простите, если разбудил, Ваше Высочество.
— Нет, все верно, спасибо, Ян.
— Свою работу делаю, что ж.
— Вот за это и спасибо, — улыбнулся Фридрих. — Так, навскидку: сложно придется?
— Австрия, знамо дело, не Танненберг... Сложно будет. Но не так уж тяжко. Я б не сказал, что тяжелей, чем в Гельвеции. Сейчас сяду чертить карту, утром явлюсь уже по всей форме и с чем-то более дельным, нежели слова.
— Лучше ложись отдохнуть, время еще есть. Ближайшие сутки я здесь, в Констанц переберусь лишь послезавтра.
— Мне пятьдесят пять, у меня подагра и бессонница, — снова изобразив широченную улыбку, отозвался гость и, услышав скептический смешок, пожал плечами: — Или не подагра, кто его знает, по докторам не хожу... Словом, уснуть все одно не смогу, а на том свете все отоспимся. Утром я буду с картой.
— Ну как знаешь. Буду ждать.
— Доброй ночи, Ваше Высочество, — кивнул гость и, коротко поклонившись, так же бесшумно и невесомо выскользнул в ночь.
Фридрих обернулся на занавешенную постель, помедлил и вышел следом, остановившись у порога.
— Хельмут.
Йегер возник рядом немедленно и молча замер, ожидая указаний.
— Сменись и передохни. Передай: когда Жижка явится утром — пускай пропустят его сразу. Буду спать — разбудить.
— Да, Ваше Высочество.
Помедлив, Йегер отступил во мрак, а Фридрих остался стоять, глубоко вдыхая невероятно теплый для весны ночной воздух и оглядывая лагерь. 'Není to tak těžké'[121]?.. Ох, сомнительно...
Приподнятый настрой своего разведчика Фридрих не разделял — для этого головореза любая битва, не окончившаяся полным и окончательным разгромом, проходила по категории 'не так уж тяжко'. То же самое он сказал и после Грюнфельде, когда и потерял левый глаз. О том, что без поддержки имперских войск Жижка имел все шансы остаться на поле боя хладным трупом вместе с половиной тевтонцев, Фридрих тогда говорить не стал — это и так понимали все, от рядового бойца до тевтонского магистра. Да и король Ягайло, мир его праху, наверняка подумал о том же в последние минуты жизни.
Как Ян до сих пор жив, оставалось загадкой; не иначе Господней милостью. По той же милости, видимо, наилучшим приложением своих талантов он решил избрать имперскую армию, а не кого-то из многочисленных врагов государства, хоть бы и тех же богемских 'патриотов'. Неизвестно, насколько на то повлияли здравый смысл и совесть доброго католика, а насколько — законный способ регулярно и кроваво драться и хорошо на этом зарабатывать, но свою готовность это делать по первому слову он доказывал не раз.
Сегодня он снова сунул голову в осиное гнездо, благодаря чему завтра на руках будет полноценный план хотя бы пограничной области... Придется удовлетвориться этим, а дальше полагаться на схемы, переданные Эрнстом Железным, хотя картограф из господина герцога, надо сказать, так себе.
Эрнст, сын Виридис Висконти, внук Бернабо, двоюродный племянник Джан Галеаццо и троюродный брат Антонио Висконти... Сколько бы ни сомневался кардинал в значимости родственных уз, а тем паче — столь дальних, а они все же сыграли свою роль, в этом Фридрих был уверен. Письма старого Джан Галеаццо, агенты Антонио — неведомо, кто именно сумел зацепить что-то в душе Железного Герцога, но на сотрудничество он пошел сразу и легко.
Впрочем, свой вклад наверняка внесли и набожность Эрнста, каковая восставала против превращения части Австрии в приют малефиков и еретиков, и тот факт, что он понимал: существующим status quo двоюродный братец не удовлетворится. А между тем жена Эрнста в положении, и на свет вот-вот появится вероятный наследник, который совсем не нужен Альбрехту, и на что он может пойти, дабы уменьшить число конкурентов, можно только гадать.
Кому другому, быть может, и хватило бы для удовлетворения собственного тщеславия и пополнения кошелька и имеющейся власти, и подчиненных и почти бесправных родичей, сидящих в своих владениях тише мыши, но не Альбрехту. Этот за одну только призрачную возможность подмять под себя всю Австрию окончательно, избавившись от обоих соправителей, душу продаст. Не исключено, к слову, что это вовсе не фигура речи, да и возможность эта уже давно вполне реальна.
Что удручало, так это полное нежелание сотрудничать со стороны правителя Тироля. Единственное, что удалось вытянуть из него уговорами и, что греха таить, угрозами — это сквозь зубы данное обещание пропустить имперские войска по своей земле к землям Альбрехта.
Само собой, всем очевидно, что проще войти прямо с земель Империи, со стороны Пассау, но скопление войск под Констанцем еще можно было как-то оправдывать безопасностью Собора. Фридрих ни на минуту не сомневался, что свое обещание Тиролец забудет, когда дойдет до дела, и не избежит искушения шепнуть об уговоре Альбрехту. Эрнст, конечно, обещал брату снять с него голову голыми руками и выбросить ее псам в канаву, если тот будет слишком несдержан на язык, но Эрнст далеко, а почти уже единоправный властитель Австрии — везде.
Это было почти буквально, и это понимали все.
Это понимал Тиролец, до дрожи в коленках боящийся нос высунуть из замка, понимал Эрнст, осознанно поставивший на кон всё, понимали Висконти и сам Фридрих. Кого успел пригреть у себя Альбрехт, какой сброд собрался вокруг него, кого он приблизил к себе и чьи умения поставил себе на службу, узнать было невозможно. Да, какие-то сведения поступали, да, какие-то слухи доходили, да, какие-то незначительные и общие крохи информации добыть удавалось, но подробности, самое важное и главное, подробности...
Агентура здесь была практически бессильна — любая, от банальных шпионов до expertus'ов Конгрегации, и судить о происходящем оставалось лишь по всплывающей на поверхность пене. В междоусобицах с братьями Альбрехт явно пользовался услугами малефиков, в этом можно было не сомневаться, и без их помощи добиться существующего положения вещей он бы просто не сумел. Его осведомители явно обладали не только навыками шпионов и провокаторов, в этом тоже сомнений не было, и Фридрих вполне допускал, что Австрийцу уже известен весь план заговорщиков, ведом каждый шаг братьев, Империи и Конгрегации, что он не подозревает, а знает наверняка, когда, что и как случится, и когда придет время, перед войсками союзников разверзнется самый настоящий ад.
Впрочем, и без привлечения сверхнатуральных методов было ясно, что ад рано или поздно настанет, иллюзий не было ни у кого.
На этот собор не явился никто из троих соправителей. Альбрехт (надо признать, справедливо) опасался покушения или того, что Конгрегация воспользуется моментом, чтобы предъявить ему обвинение и довести до суда. Здесь, на своей территории, при поддержке Императора, это было бы пусть и не легко, но хотя бы исполнимо. Тиролец тоже опасался обвинений, но уже со стороны Альбрехта — дать тому хотя бы повод заподозрить себя в сговоре с противником он боялся, кажется, больше адского пекла. Эрнст же (и тоже, стоит заметить, небезосновательно) попросту опасался оставить без присмотра свои земли и беременную жену.
Все трое обошлись доверенными лицами, причем посланец Альбрехта, кажется, вообще слабо понимал, что происходит, куда он попал и что должен делать, что лишь подтверждало: сам процесс Собора Австрийца интересует мало, он ждет только его завершения и окончательных решений.
И все понимали, что ад неизбежен.
Когда три года назад граф баварского Ландсхута внезапно вздумал сочетаться браком с семнадцатилетней дочерью Альбрехта, в Конгрегации случился небольшой переполох. В версию, представленную Австрийцем — попытка наладить отношения с Империей через брак с вассалом наследника трона — не верил, само собою, никто, включая потенциального жениха.
Закинуть родовую удочку в австрийские пределы было, конечно, делом заманчивым, но пригреть змею на груди не хотелось никому, и ландсхутский граф, разрываемый противоречивыми чувствами, попросту оставил решение своей матримониальной судьбы на усмотрение сюзерена. Прикинув все 'pro' и 'contra', Висконти и Фридрих решили, что можно рискнуть, а после свадьбы тихонько, не привлекая внимания, устроить новобрачной проверку с привлечением конгрегатских expertus'ов.
