— Ну, давай собираться в путь! Поедим уже на привале — надо уходить, да подальше. Что-то без волшебства русалки мне здесь неуютно!
Ближе к ночи карбас плескался на мелководье Кубенского озера — огромного, серого. По озеру шла волна с белыми барашками — дул весенний ветер, принёсший долгожданное тепло. На дне лодки спал Коттин, укрывшись курткой. Под ним был распластан мешок с мечом и луком, на ухо надвинута шляпа-пирожок, мятая, неведомо откуда извлечённая. Из-под шляпы выбивались белые волосы, чуть вьющиеся, бороду же Коттин соскоблил стекловидным камнем, поминая чудесный острый кинжал, оставленный им какой-то девице. На корме сидел воевода Чудес — он воткнул в мягкое илистое дно жердь, привязал карбас верёвкой, дремал. На берег выбираться было накладно — лес был где-то далеко, в тумане.
Уткнув склонённую голову в расставленные ладони, Чудес мирно посапывал — в голове вертелись обрывки разговоров, впечатлений, последних событий. Какое-то слово не давало покоя, оно свербело, словно песчинка, попавшая в глаз. Вдруг воевода дёрнулся, открыл глаза — Стина! Откуда новый соратник знает ведьму? Интересно, это надо выяснить!
*
В Чудово случилась некая закавыка. Даже загогулина. Старому паму Папаю, потому как не годится такому видному мужу проживать одному, хотя бы и окружённому многочисленной роднёй, нашли невесту. Дабы он не шастал по банькам, не искал ночных свиданий с изменчивыми вдовушками. В деле участвовала бабка-повитуха Грыня, тётки и племянницы Папая.
Весной о помолвке объявили народу, быстро сыграли свадебку, поели-попили, поплясали. Жених был в годах, само собой уже был женат по молодости, невеста была немного не в себе — как раз для старика. Дабы не вертела им, да не пошла, гулять с заезжими гостями. Папаю сказали, что девушка не первой молодости, но родня держала её в строгости. По-возможности. Только, Пина, так звали невесту, чудная девушка. Папай подумал, почесал затылок, спросил только — что чудного нашли бабы в поведении невесты?
— Да, как же! — ответила паму родня. — Всё молчит, улыбается чудно — деревянная какая-то.
— Мы и сами есть чудь, — отвечал пам. — За остальным же пригляжу, как смогу.
И решил жениться.
Поначалу всё шло неплохо. Поселившись на втором поверхе, Пина навесила занавесок, лент, кружев и прочих женских причуд. Папай, редко бывавший наверху, спавший в комнате возле кухни, теперь взбирался наверх по четыре раза в лень.
— Пина, квасу подай!
Та лениво встаёт с ложа — сарафан одет косо, левая грудь вот-вот выпадет, подходит к кадушке, наливает в деревянную кружку, несёт.
— А что не холодного? Принесла бы с подпола — там холоднее!
Молча, спускается по лестнице — приносит холодный. Через полчаса.
Папай цедит квас, рассматривает жену. Пина садится на ложе, молчит. Запускает руку под подол, чешется. Нисколько не стесняясь, не осознавая, что это не для чужих глаз. Даже мужа. Грудь призывно светит розовым соском. Папай возбуждённо смотрит, затем встаёт, закрывает на крючок лестницу. Внизу тяжелеет, в голове приятные мысли. Подходит, берёт Пину за грудь. Та смотрит на мужа, в бледных глазах талая вода и пустота. Это возбуждает мужчину ещё сильнее. Он заваливает Пину на покрывало, задирает сарафан, наваливается. Пина лениво поднимает колени. Папай делает несколько лихорадочных движений — ужас сладких секунд разрывает мозг...
Приходит в себя — на него смотрят бесцветные глаза жены.
— Прикройся, бесстыдница! Чего молчишь?
— Варенья хочу... — встаёт, приседает над деревянной шайкой, плещется водой.
Папай смотрит, плюёт на пол, бежит вниз — дел много, дня не хватает. Он удовлетворён, но уже снова раздражён.
Спустя несколько часов, его опять потянет наверх. Эта мысль ещё не пришла ему в голову, но уже витает где-то на задворках сознания.
Стина кормила кур — сыпала с ладони на камень просо. Куры, толкаясь, клевали жёлтые зёрнышки. Налетел петух, растопырив крылья, красный гребень налился кровью, свалился набок, в глотке что-то клокочет — куры разбежались, кудахтая. Петух, сияя коричневым, золотым и зелёным, осмотрел просо то правым, то левым глазом, наклоняя голову набок. Начал клевать.
— Добрый день, матушка! — голос Папая был сладок, весел.
Стина оглянулась, пам держал под уздцы лошадку, приотстав от мужиков, шагающих в поле — один тащил на спине деревянный плуг с металлическим зубом.
— И тебе того же! Как жизнь молодая?
— Эх, Стина! Это у молодых жизнь сладкая, а у меня — ледяная.
Колдунья поняла намёк пама, ухмыльнулась, — Я тебе её никак не подслащу — у меня мёда нет.
— Мёд к Купале поспеет, — рассмеялся пам. Мужики, ушедшие вперёд, услышали, стали оглядываться, смеясь в бороды, показывая белые зубы.
— До Купалы дожить надо — вон, земля только что просохла...
— Время летит быстро, доживём.
— Ты же до молодой жены охоч, зачем ко мне прикобеливаешь?
— И это тебе доложили?
— Мне всё знать положено...
— Охоч, охоч, — скрипнул зубами Папай. — Не присушка ли это? — наконец он поймал мысль, прятавшуюся где-то в тайниках сознания.
— Ты что на меня уставился? Присушку любая бабка делает! Тебе-то что до того? Храни, что имеешь. Да имей то, что есть.
Папай только открыл рот, чтоб отбрить зарвавшуюся ведьму, как где-то раздался топот копыт — кто-то спешил верхом. Пам, забыв о Стине, вскочил в седло, всё-таки ещё не совсем старик, стал всматриваться во всадника — не с красным ли флагом? Не дай боги — война. Не ко времени — пахать надо...
Вечером на дворе пама собрались все взрослые мужики Чудово. Ворота открыли настежь, двор был полон. Снаружи, у самых ворот стояла Стина — не только всем женщинам поголовно, но даже и колдунье не разрешалось присутствовать на собрании. На плетнях, окружающих двор, висели мальчишки, во все глаза глядели на большой сход — мужики называли его вече. Подошла, было, девчонка, вроде бы Снежка — мальчишки дали ей, щелкана. Она взвизгнула и ушла, утирая слезы.
Солнце скрылось за чёрной полосой леса, во дворе зажгли факела — тихо переговаривались, в полутьме белели чудские глаза, сверкали зубы, кто-то негромко смеялся — все знали, что слова о войне не будет.
Наконец дверь распахнулась, настежь — по причине могучего удара ногой. На крыльцо вышел Папай — в собольей шапке, несмотря на теплынь, в кафтане. На его пальце сверкал перстень с вишнёвым камнем. Рядом с памом покачивался гонец — с коротко стриженой бородкой, длинными усами, с плёткой в руке, в кожаном плаще с капюшоном. За их спинами прятались свояки Папая, вооружённые новенькими мечами — последние месяцы кузнецы стучали молотами практически круглые сутки, навевая в женской половине селения тихую панику и отчаяние.
В верхней светёлке памова дома колыхнулась занавеска — в окошке показалась нечёсаная Пина, в распахнутом халате, с мочёным яблоком в руке. Словно по команде все головы повернулись и уставились на неё — кто-то даже заржал, как конь, но тут, же зажал рот. Пина хмыкнула, почесалась, задёрнула занавесь — все сразу заговорили, кивая друг другу, зашептались, подмигивая и улыбаясь.
Понимая, что ждать далее нельзя, что собрались уже все мужики — ведь сегодня день Макоши, шестой день седмицы, а завтра Неделя, день отдыха, неделания — пам, краснея нетрезвой рожей, пихнул в бок захмелевшего гонца. Тот начал речь:
— Славные люди Чудово! Сам князь... сказал... нет, не князь... хрен знает кто...
Гонец смутился, видимо, заранее выученная речь выветрилась из головы под влиянием медовухи. Он пошатнулся — пам поймал его за рукав, сзади кто-то схватил служивого за плечи.
— Короче, чудь! — воспрял вестовой. — Что я вам скажу? Там такое творится... — слёзы брызнули из глаз нетрезвого усача, закапали на плащ.
Народ заговорил, позади, в полутьме возникло перемещение, кучкование в группы.
Папай, озирая начавшийся разброд, решительно взял ситуацию в свои руки. Он повернулся и что-то шепнул своякам. Тут же в толпу, придерживая мечи и сабельки, спустились молодые нагловатые люди, встали возле людей, прислушиваясь к разговорам.
Папай набрал воздух в грудь и закричал — все повернулись к нему и умолкли:
— Чудь белоглазая! Гонец принёс тяжёлые вести! В Белозерске князь наш, светлый Чурило, безвременно погиб, теперь он пирует с богами! В ту же ночь в городе произошла резня — погибли бояре и многие из дружины. Подавив беспорядки, организованные извне, княжий человек Долгодуб призвал всех памов на Великое вече! Сам он ни на что не претендует, к тому же он ранен ворами!
Мужики подавленно переглядывались, тихо шептались — дело шло к внутренней неурядице, что намного хуже и опаснее войны с соседями.
— Сам я выезжаю на вече завтра, на хозяйстве оставляю своего свояка Ярви — его все знают! (Ярви вышел на шаг — поклонился толпе в пояс).
Кто-то во тьме ругнулся — тут же из-за спины Папая вышел башлык Мел — грозно оглядел народ. Рыбаки завертели головами, выглядывая крамолу — в артели Мела все были — не разлей вода.
— Да, я буду скоро! Вы тут не шутите — варяжские шайки шалят, мы ж крайние — далее земля Словенская! А там известно, кто силу набирает!
Про Кота Баюна, нанёсшего визит в селение прошлым летом, и обвинённого гонцом в городской резне, пам, поразмыслив, решил не упоминать. А то ещё он выйдет из леса, спросит — какого лешего? Отвечать ему что-либо будет страшновато. "Вот съезжу, — думал Папай, — погляжу своими глазами, всё выясню — там и решу, что делать. И мальчишка этот — Ариант — жив. Надо бы его привезти да всё вызнать. Проговорилась же занемогшая бабка Грыня, что этот паренёк не от Майсары. И сразу же язык прикусила. А от кого? Спросить некого — Майсара лежит в сырой земле, померла родами. Опять же, повод к Стине подольститься".
Вече, почёсывая затылки, медленно расходилось по домам. За воротами, старый рудознатец Зензевей, а при нём могучий кузнец с усмехающимися глазами, подошли к Стине — та поклонилась первой — из вежливости.
— Слышала, мудрая, что творится?
— А то ж — Папай кричал громко, всё слышно.
— Что-то он не договаривает, — хмыкнул старик.
— Наше дело — мечи ковать, как Кот Баюн велел, — проворчал кузнец.
— Делайте то, что Кот велел, мечи хороните в кузне. Сдаётся мне — это его след в столичных делах... Что-то да будет, — мрачно напророчила ведьма.
Карбас покачивался на волнах Рабанской Сухоны — течение не чувствовалось, вокруг простирались болотистые берега, поросшие камышом. Долина реки была широка, заболочена топями, покрыта древними старицами. Островки елового леса виднелись далёкими тёмными пятнами. Кучка кривых деревьев росла на холмике посреди долины, путники высмотрели песчаную полоску, продрались сквозь тростник, пристали — развели костёр, вырезали кое-как пару примитивных вёсел. Дело хождения по водам пошло веселее, только воевода Чудес время от времени стонал — рана воспалилась, перевязки не было. Нашли сухой мох, наподобие ягеля, только мельче, Коттин оторвал верхнюю часть подкладки. Рубахи тоже пошли на бинты — сидели в верхней одежде на голое тело, Коттин в куртке, воевода в кафтане. Однако умывались регулярно, пару раз даже искупались — кое-где было видно речное дно — вязкое, топкое.
— Ах, какой меч! Коттин, старина, давай я куплю клинок! — воевода часто брал меч в руки, разглядывал на свет с разных сторон — меч слабо светился, иногда по нему пробегали тени знаков.
— Воевода, оставь! Давай для начала доберёмся до Тотьмы! Клянусь — здесь до самого города нет ни одного селения! — Коттин, разговаривая, работал веслом.
— Почему это, интересно?
— До воды трудно добраться. Везде болото или крутояр.
— Ась? — удивился Чудес. — Не всё, значит, болото?
— Увидишь! — засмеялся соратник. — Неужели не ходил здесь?
— Да, мы здесь водой особо не ходим, — смутился Чудес.
— Дорога есть?
— Здесь наши внутренние земли. Потому проезжая дорога существует. А зимой, да — по реке удобнее. Но я в Тотьме, ни разу не был. Нужды не было к святым волхвам обращаться. Вот доплывём... А куда это мы плывём?
— Действительно, — пробормотал древний странник, проследив направление воеводского взгляда по пальцу с обгрызенным ногтем. Палец указывал на обломок ствола берёзы, торчащий на крохотном островке в окружении моря травы. Карбас продвигался по течению, но в обратном направлении. — Этого я и боялся, — проворчал Коттин.
— Что такое опять случилось? — недоверчиво спросил Чудес, — Наклонился земной диск?
— Да какой там диск, — отмахнулся Коттин, — это Вологда. Нам бы днём раньше здесь идти! Эх!
— Не понял! Дружинник, докладывай обстоятельства яснее! Тут вам не корчма!
— Это половодье, — огрызнулся Коттин.
— И? Вода потекла вверх? Что-то ты беспокоишь меня, воин! То у тебя Луна висит, словно снежный ком, в небесах, то река течёт к истоку! Не угорел ли ты на княжеских поминках?
— Не был я на них, — скромно ответил Коттин, решив не противоречить грозному воеводе, — Виноват. А вода пошла в противоток, потому что река Вологда, ну, на которой основной волок в Шексну, разлилась именно сегодня! Большая вода Шексны уже прошла, здесь же только сегодня пришло половодье. Видишь, какая тут широкая, плоская долина? Вода с Вологды, Лежи, других речек и ручьёв хлынула в Сухону, её много, она и пошла против течения. Ну, мы попали! — помрачнел вдруг Коттин. Он схватил весло, начал изо всех сил грести.
Чудес смотрел на соратника несколько мгновений, всё понял, со стоном взял второе весло, стал помогать Коттину.
— Унесёт сейчас назад, в Кубенское озеро, ночь скоро... заблудимся в камышах. А если ветер налетит? Потонем... адские костры... рогатый Ваал...
— Где ты таких страшилок нахватался? — проворчал Чудес. — Расскажешь потом?
— Замётано.
Руки деревенели, в глазах вспыхивали круги — ещё раз! Ещё несколько движений веслом! У воеводы открылась рана — кровь капала на дно баркаса, собиралась в лужицу. Ещё раз! Коттин отёр рукавом лоб, взглянул в сторону — гнилой ствол берёзы остался позади. Сейчас главное не сбавить темп — не то опять унесёт вверх по реке!
Впереди по правому берегу открылся поворот — Коттин догадался, что это устье Вологды.
— Ещё немного, воевода!
С удвоенной энергией, рыча и ругаясь, путники заработали вёслами, стараясь попадать в такт, чтоб карбас не рыскал носом. Внезапно беглецам показалось, что лодка, несмотря на удесятерённые усилия, идёт вяло, словно в густом киселе. Чудес посмотрел на соратника налитыми кровью глазами, Коттин с красной рожей выбивался из сил, стараясь преодолеть последние метры до спокойной воды.
— Я погляжу! — прохрипел воевода Коттину. Тот кивнул, и Чудес полез на нос.
— Мечом... пошарь! Это... верёвка, — выплёвывал по слову древний странник.
И действительно — карбас зацепил носом толстый канат, перекинутый с берега на берег, теперь он был натянут, словно тетива.
— Вепсы или меря сеть поставили, рыбку ловят!
— Руби его, мы к ним на уху не собираемся! — Коттин работал за двоих из последних сил.
Внезапно сеть, а вместе с ней и карбас дёрнуло так, что Коттин едва не вылетел за борт, а воевода с трудом удержался на ногах. В ту же секунду он опустил меч на канат, который лопнул, словно конский волос. Путники вцепились в борта карбаса, лодка выровнялась — и застыла на месте.
