— Стало быть... Выходит, охотники, которых мы знаем сейчас — это по сути выродившаяся первая Конгрегация?
— Плохое слово, — поморщился Харт. — Скорее постаревшая, утратившая частично память, усохшая... Но согласитесь, для братства, уходящего корнями в такую тьму веков, они неплохо сохранились.
— Не стану спорить, — серьезно кивнул Курт. — Ты сказал, что тогда свою сторону выбрали почти все.
— Те, кто не захотел выбирать — это о них я говорил, — ответил Грегор. — Они ушли. Но не только они.
— Ушли в один из... миров?
— Не в один, — возразил Харт. — Просто разбрелись кто куда. Кто-то решил выбрать себе мир, в котором можно было жить, как прежде — мирно, тихо, ни во что не вмешиваясь. Как сказал мой сын — изгоняя муравьев с грядок с помощью своих талантов. Кто-то просто бежал от побеждающей противной стороны, и им было все равно, куда. Кто-то... Кто-то решил, что здесь его таланты не имеют возможности для полноценного воплощения.
— И сейчас где-то в одном из миров на престоле сидит потомок какого-нибудь малефика?
— Или он сам. Или не в одном мире. Ушли тогда многие...
— Но как? — хмуро спросил Курт. — Тот, кто позволил мне когда-то увидеть Древо и мог бы, подозреваю, позволить пройтись по нему, явно не мог помочь им в этом.
— В этом помогают такие, как Грегор.
Три пары глаз сместились на притихшего у огня проводника, и тот неловко улыбнулся:
— Это в теории. То есть, мой талант находить пути — он может, если над ним поработать, вывести меня и кого-то со мной на другую ветвь.
— В теории.
— В теории, — повторил Грегор. — В теории — на земле полным-полно мест, в которых можно нащупать тропинку в один из этих миров, но я не могу этого сделать.
— Не можешь, — уточнил Курт, уловив едва заметную заминку в голосе проводника, и тот, переглянувшись с отцом, вздохнул:
— Я пробовал. У меня это получилось в детстве, один раз, и потом пару раз почти получалось, но именно почти. Когда мне было лет семь, я вышел... куда-то. И вернулся. У нас дома лежит засушенный цветок оттуда, мы таких никогда не видели, и только он не дает мне решить однажды, что мне это просто привиделось. Потом я пытался и даже чувствовал, что уже вот-вот... что почти... Но стоит об этом подумать — и всё обрывается. Знаете, это как сон. Когда засыпаешь и чувствуешь этот момент — стоит подумать 'о, я засыпаю!', и разум встряхивается, и сон уходит. Здесь что-то похожее. Я пока не понял, как... настроить себя, чтобы не терять нить. Почувствовать открытые пути я, наверное, смогу, но не более. А мои далекие предки смогли бы и почувствовать, и уйти, и возвратиться.
— То есть... — негромко проронил Мартин, — там... где-то... десятки миров, в которых... все иначе? И даже миры, в которых правят силы, с которыми мы пытаемся бороться здесь?
— Не десятки, майстер Бекер. Сотни тысяч. Может, миллионы. Десятки миллионов. И да, в них может быть что угодно.
— Значит, все зря... — чуть слышно произнес фон Вегерхоф, и бауэр нахмурился:
— Что зря?
— Все то, что мы делаем. Мы затыкаем пальцами дыры в плотине...
— Ничего подобного! — горячо возразил Грегор. — В этих мирах миллионы, сотни миллионов людей! Разных людей, простых смертных и нет, и где-то есть свой Курт Гессе, пусть и с другим именем, есть... Есть люди! Вы что же, настолько не верите Создателю? Он-то поверил, вручив человечеству столь великое множество миров. Он-то решил, что человек может...
— ...человек может всё, — тихо договорил Мартин в один голос с ним, и Грегор кивнул, расплывшись в улыбке:
— Вот именно! В этом мире, в нашем мире, есть мы. И не только мы. Есть... Есть же вы! Есть охотники. Есть еще множество людей, выбравших своим путем сохранение его от гибели. И в каждом мире есть такие люди!
— Мой сын слишком оптимистичен, — вздохнул Харт. — Хотя и в главном прав.
— И все же, — возразил Мартин сумрачно, — отчасти прав и Александер. Мы можем хоть построить здесь Рай на земле, но... Где-то во вселенной по-прежнему будет непочатый край работы. Она и здесь-то бесконечна, но мысль о том, что все дыры не залатать, все миры не очистить, всех людей не спасти — она...
— Удручает, — согласился Харт понимающе. — Но такова жизнь, майстер Бекер.
— Жизнь... — повторил Мартин, глядя в огонь. — Короткая и никчемная вспышка. Всего не успеть. Всё не сделать. За всем не угнаться. Мир недолог и хрупок, сегодня он есть, а завтра разрушен, а война... выходит, война никогда не кончается.
— Слушайте, так нельзя, — почти с отчаянием произнес Грегор. — Это я так могу говорить, а вы не должны. Вы же инквизитор, в конце концов, вы должны полагаться на победу разума и веры, должны вселять эту веру в других, а не предаваться унынию, майстер Бекер!
— Это всё внезапность, — через силу улыбнулся тот, все так же глядя в костер. — Когда все это уляжется в моей голове и душе, я снова натяну маску самоуверенности и пойду дальше по своему пути, потому что кто, если не я... Но смотреть на мир, как смотрел прежде, уже не смогу.
— Мир велик, а жизнь мала, майстер Бекер, — негромко подтвердил Харт. — Но и еще в одном Грегор прав: людей — множество. Вспомните хоть бы и Конгрегацию. Она не появилась в один день, и уверен, что ее создатели так же страдали при мысли о том, что их жизни не хватит на все свершения, все победы, все деяния, каковые должны быть совершены. Посмотрите на Империю, сколько поколений она строилась?
— А развалится все в один день...
— Что?.. — растерянно переспросил Грегор, и Мартин, наконец, оторвал взгляд от пламени, подняв глаза к сидящим напротив людям.
— Ничто не вечно, — выговорил он с расстановкой. — Я это понимаю. Сейчас мы выворачиваемся наизнанку, достраиваем начатое нашими предшественниками и, верю, однажды достроим, но... Где теперь Рим, покоривший полмира? Где империя Александра Великого? Где все то, что было? Разрушилось, исчезло, пало во прах истории. И однажды все то, что мы делаем, тоже пойдет прахом: любое начинание, когда сменяются поколения блюстителей, вырождается и рушится. Я понимал это всегда, но всегда же и верил в человека. Я жил с мыслью, что даже на руинах потомки смогут возродить построенное, а быть может, построят и нечто лучшее, чем то, что делаем мы. Крепче, разумней, надежней. А наше дело — просто класть камень за камнем, сколько успеем.
— Разве что-то изменилось?
— Не знаю... — вздохнул Мартин, снова опустив взгляд в огонь. — Как сказал твой отец — мир стал больше. Слишком внезапно. И если прежде я ощущал себя ничтожным перед тем миром, какой знал, то сейчас я и вовсе...
— Раздавлен, — подсказал Курт тихо, когда тот запнулся, и Грегор округлил глаза:
— Майстер Гессе, и вы?!
— Совру, если скажу, что не ощутил себя песчинкой на речном берегу, — отозвался он с невеселой усмешкой. — Но мне сейчас проще с этим смириться, чем Мартину: я видел Древо. Думаю, я даже знал все это прежде, просто... Просто мой разум не желал впускать в себя это знание. Или все это казалось настолько невероятным, что рассудок не мог в это поверить; знал, но не верил. С таким нелегко смириться.
— Ну бросьте! — требовательно повысил голос проводник. — Вы же Гессе Молот Ведьм! Человек-символ, провозвестник эпохи людского разума!
— А я смотрю, идейки Каспара пошли в народ...
— А я считаю, что он был прав! — с вызовом отрезал Грегор. — И он — проиграл, проиграл закономерно, потому что его время кончилось, кончилась эпоха слепого служения и пришло время человека и разумной веры. Можете смеяться сколько угодно, но я не думаю, что в шпигелях, которые я читал, столько уж фантазий, сколько вы говорите. И по ним я сужу так: он — был — прав. И вот, смотрите, ваше дело есть кому продолжить, и вы не один, и все то, что начиналось как маленький заговор, теперь строит Империю и ограждает мир человеческий от погибели. Пусть вы песчинка, но когда таких песчинок миллионы миллионов, слитых, единых — это уже камень, а на сем камне Господь воздвигнет...
— Ты мне давай еще ереси тут наговори, — нарочито строго оборвал Курт, и тот запнулся, глядя на него растерянно. — Проповедник тоже нашелся...
— Но я же прав, скажите, майстер Бекер, — обиженно пробормотал Грегор.
— Прав, — вздохнул тот. — Но от этого не легче.
— 'Ваше дело есть кому продолжить', — передразнил Курт и толкнул Мартина в бок: — Ты понял, он меня уже похоронил. Утешитель из тебя так себе, философ.
— Я... Вы шутите, да? — с надеждой предположил проводник, и он предельно серьезно ответил:
— Да. А что мне еще остается.
— Урсула намерена прибрать камень явным образом не для того, чтобы убежать в один из миров, — проговорил фон Вегерхоф задумчиво. — Она вознамерилась вершить дела здесь. И судя по тому, что мы услышали от ее ныне покойного возлюбленного, она и впрямь верит, что вершит дело Господа, строит тот самый Рай на земле и возвращает человека к первородному состоянию.
— Сомневаюсь, что праотец Адам промышлял людоедством, — заметил Мартин. — Однако это противоречие в ее голове отчего-то не задержалось.
— Это были неправильные люди, — пожал плечами стриг, грустно улыбнувшись. — Уж мне-то этот подход знаком... В ее понимании все логично и никаких противоречий нет.
— Любопытно, что она сможет учинить, если все же получит власть над камнем.
— Лучше нам этого не видеть, — возразил Харт. — Быть может что угодно — как то, что она не совладает с магистериумом и погубит саму себя, так и то, что погубит весь остальной мир. И еще есть какой-то человек, у коего уже в руках фрагмент камня, напомню вам. И по тому судя, что нигде в Империи не случилось чего-то серьезного, он куда разумней и осторожней Урсулы.
— Или умеет управляться с камнем, — предположил Мартин.
— Или бережет его для какого-то определенного дела, — добавил Курт мрачно. — О котором мы еще услышим. Если останемся в живых.
Глава 25
Ночь была похожа на затяжное забытье. Часовых не назначали — до самого утра наблюдателем оставался фон Вегерхоф, однако толком Курту выспаться так и не удалось, и судя по помятым и осунувшимся лицам спутников, не только ему. Засыпая, он слышал, как ровно, слишком ровно для спящего дышит Мартин, пристроившийся рядом, как вертится, пытаясь найти удобное положение, Грегор, как время от времени тяжело вздыхает Харт... Сам Курт задремал поздней ночью, так и не сумев уснуть по-настоящему, и в разум настырно лезли смутные видения — исполинское дерево, огромные ветви, которые обращались вдруг бесконечно ветвящимися тропами и дорогами, неслись по ним огни и тени, слышался шум в раскинувшейся по всей вселенной кроне, голоса, шепот, вой ветра и тихий шелест...
Шелест листьев и хруст сухих ветвей и выволок его из мутных видений, уже настоящий и близкий — проснувшийся Харт сидя разминал руки и ноги, сгибал и разгибал спину и, кряхтя, массировал затылок. За тем, как к этой разминке присоединился майстер инквизитор, вяло жующий что-то из своих запасов Грегор наблюдал исподволь, с настолько отстраненным и подчеркнуто невозмутимым лицом, что Курт, не сдержавшись, усмехнулся.
Этим утром вчерашний разговор не стал вспоминать никто, лишь все тот же Грегор продолжал коситься на господ дознавателей, всматриваясь в их лица, когда был уверен, что этого не замечают.
— Маска на месте, — не выдержал, наконец, Мартин и выразительно провел ладонью по лицу, состроив нарочито равнодушное выражение. — Вот, видишь? Самоуверенная.
— Ага, — согласился тот, заметно смутившись. — Прошу прощения, майстер Бекер. Просто... мне было бы неприятно осознавать, что наши с отцом слова стали причиной утраты вами веры или что-то такое...
— Об этом можешь не тревожиться, — серьезно возразил фон Вегерхоф. — Веры этих двоих и, главное, уверенности в ней — хватило бы на всю Германию.
— Это хорошо, — так же без улыбки кивнул проводник. — Можете смеяться, но я все-таки считаю, что инквизиторская династия Гессе это надежда... — он запнулся, встретившись с Куртом взглядом, бросил взгляд на светлеющее небо, еле видное сквозь ветви, вздохнул и неловко махнул рукой: — Как только все будут готовы, готов и я. Сегодня будем на месте, чувствую.
— Меня вот что смущает, — заметил Мартин спустя пару часов, когда Грегор запросил первого привала. — Мы идем вторые сутки. Ты говорил, что чувствовал, как от Урсулы 'разит магистериумом', стало быть, она уже ходила к камню и выходила обратно или с его фрагментом, или что-то совершив с ним на месте. Но еще ни разу не было такого, чтобы она не появилась в вашем лагере вечером, так?
— Время... — произнес Курт тихо, и тот кивнул:
— Да. Выходит, такие серьезные игры со временем начались только сейчас, и... Из-за чего это может быть?
— Я не знаю, — вздохнул проводник уныло. — Возможно, так Предел отзывается на нас самих, слишком много в нем людей разом. А возможно... но это не точно... просто я предполагаю...
— Возможно, эта женщина пытается достучаться до камня, — договорил Харт мрачно.
— И это — отдача?
— Не стал бы исключать такой вероятности.
— У нее вообще есть на это шанс? Я разумею, — уточнил Курт, — допустима ли возможность, что она с ее способностями, знаниями, талантом неизвестного происхождения и уровня сможет совершить с его помощью что-то серьезное?
Харт вздохнул.
— Давайте продолжим аналогиями, майстер Гессе, — предложил он, помолчав. — Представьте себе идеальное оружие. Меч. Пусть будет меч. Совершенная работа. Безупречный баланс. Сталь, прорубающая все от шелка до камня. По сути, сейчас вы спросили, способен ли талантливый боец-самоучка причинить окружающим вред таким мечом...
— Учитывая, — договорил Мартин мрачно, — что у окружающих оружия нет вовсе.
— Да.
— C'est formidable[122], — с чувством проговорил стриг. — Впрочем, чего-то такого мы и ожидали, n'est-ce pas?[123]
— Решите для начала, зачем мы идем туда, — мягко произнес Харт. — Уничтожить камень или эту женщину? На то и другое у нас вряд ли достанет сил и попыток.
Курт не ответил, лишь коротко переглянувшись с Мартином, и бауэр тоже смолкнул, не проронив больше ни слова.
Их маленький отряд двинулся в путь все так же в молчании, следуя, как и прежде, немым указаниям проводника, и судя по тому, каким напряженным он был и как часто озирался и останавливался, выбирать путь Грегору было все сложнее.
— Быть может, снова привал? — спросил Курт, когда тот опять остановился, оглядываясь и прислушиваясь. — Тебе явно нелегко и...
— Нет, наоборот, — с заметной нервозностью возразил Грегор. — Ловушек нет. Вообще. Вот уж с сотню шагов я их не ощущаю.
— Их нет или не ощущаешь? — уточнил Мартин.
— Я не ощущаю, потому что их нет, — чуть раздраженно отозвался тот. — Ни одной, уже давно.
— А камень?
— Рядом. Совсем рядом.
— Возможно, в этом и дело, — проговорил Харт задумчиво. — Центр водоворота. Сердце бури. Вокруг шторм, сумятица и хаос, а в центре — тишина... Великоват выходит центр, скажу я вам.
— Тишина, — повторил Курт, вскинув руку и прислушавшись. — Тишина. Птицы молчат, слышите?
