Катарсис Империи

Потому, никогда, ни одно уважающее себя правительство не рискнет прекратить собственную разведывательную деятельность на территории других стран. Вне зависимости — враждебных или дружественных. В мировой политике эти понятия столь эфемерны, что никогда точно не можешь быть уверен в том, что вчерашний союзник завтра не нанесет тебе удар в спину.

В противовес работе правительства, деятели кинематогрофа не утруждали себя заботами по отделению зерен от плевел. И жадно впитывали все то, что могли рассказать о своей родине эмигранты. Как следствие — мы до сих пор можем видеть на голливудских экранах злых русских. И ненависть ко всему вокруг продиктована сценаристами лишь тем, что они русские. Зачем усложнять сюжет картины 'ненужной' мотивацией, если 'пипл схавает'?

Надо ли говорить, что человек, лишенный Отечества не по своей воле, превращается в озлобленное существо с гипертрофированной обидой на дом, которого лишен? А стоит еще вспомнить, что значительная часть эмиграции так называемой 'второй волны', концентрирующаяся в Нью-Йоркском районе Брайтон-Бич, несет в глазах неизбывную обиду на несправедливый мир уже последние пару тысяч лет. Так что вряд ли в этой ситуации в американском кинематографе мог возникнуть не то, что позитивный, а просто даже объективный образ России вообще и ее правоохранительной системы в частности.

Вот поэтому и думают американцы, что у каждого русского есть домашний медведь, совсем ручной, и (пока не напьется водки) даже умеющий играть на балалайке, дома обогреваются ядерными реакторами, а передвигаемся мы исключительно на танках, и лишь иногда — на ракетах. Не говоря уже о том, что мы 'спим и видим, как бы захватить весь свободный мир'. А вместо игрушек мы дарим своим детям детища концерна Калашникова, вкупе с ручными гранатами и брошюрками по оккупации других государств.

Так, собственно, к чему все эти рассуждения?

По прошествии двух часов в заключении, я стал приходить к выводу, что отчасти, голливудские режиссеры были правы.

Действительно, существуют места заключения, что так широко разрекламированы в бессчетном количестве кинокартин.

Небольшое, почти квадратное помещение с замызганными грязью и плесенью стенами судя по остаточным запахам, выбеленное и выкрашенное в прагматичные бело-серые тона известью совсем недавно, стало первым, что я увидел, едва открыл глаза. Тело болело, и довольно сильно замерзло, о чем явственно свидетельствовали посиневшие конечности. Пред глазами еще плескались пятна света и неосязаемые мошки, сквозь которые я мог хотя бы вчерне разглядеть окружающую меня обстановку, дополненную одиночной вмонтированной в каменный пол грубо сбитой деревянной кроватью, застеленный видавшим и лучшие годы засаленный тюфяк, источающий фантастические по своей мерзости запахи человеческого пота и немытого тела. Намертво закрепленный к стене напротив небольшой столик и неказистое ведро, всем своим видом дающее понять, что оно предназначено отнюдь не для приема пищи, — что еще нужно для того, чтобы отречься от мирских забот и предаться думам о судьбах Отечества?

Откинувшись на довольно жестком соломенном тюфяке, покрывающем мое спартанское ложе (именуемое в определенных кругах 'шконкой', а на официальном языке — нарами), я лежал и думал. В моем нынешнем положении, это было единственно возможным занятием. Хотя, судя по доносящимся из-за массивной металлической двери приглушенные звуки, порой переходящие в болезненные стоны и жалобные всхлипывания, люди по другую сторону дверного проема, умели весело проводить время.

Испокон веков камеры — 'одиночки' разрабатывались для изоляции особо опасного человека от социума. Будучи по всей своей природе существом общественным, представитель рода людского не может долгое время не есть и не общаться с другими людьми. Но, если голод человек в состоянии заглушить курением сигарет, питьем воды, то изоляция от других людей, от животных, от окружающего мира, так называемая 'сенсорная депривация', в большинстве случаев рано или поздно приводит заключенного в панику.

Мир, такой необъятный и полный возможностей, вдруг резко сокращается до размеров каменного мешка размером три на пять метров, с единственным окном, слишком высоко расположенным, чтобы в него можно было любоваться окрестностями, перечеркнутым поперечными прутами ржавой арматуры. Ни единого привычного звука снаружи — ни пения птиц, ни дуновения ветра... Лишь крики и маловразумительные бормотания — неразлучные спутники подобного рода изоляции.

Расчет создателей и распорядителей таких мест всегда прост — рано или поздно даже самый крепкий человек сломается. Психика — вещь своенравная, может отправиться в собственное путешествие в самый незапланированный момент. И когда такой момент наступает — заключенного ведут к человеку, который умеет задавать вопросы и получать ответы.

Что воспринимается 'говоруном' как большое благо — в 'одиночках' возможность хотя бы словом перекинуться с другим живым человеком дорогого стоит. Пусть даже этот человек — твой пленитель.

И чем подробнее я анализировал весь этот антураж, тем больше у меня возникало вопросов.

Для начала, неясно, что же такое я умудрился наблюдать? Конец света? Что ж, очень на него похоже.

Из первого, рождались сразу два других вопроса — где я и как сюда попал? Конечно, самое простое — спросить у частенько снующих за дверью людей, но, с этим я решил повременить. Явно за стенами не райский уголок — и хоть речь за дверью всегда родная, слова неприятно резали слух своей старомодностью и вычурностью. Поэтому, пока что я на контакт не шел — сперва стоило хотя бы в себе разобраться.

К слову, на мне уже отсутствовали мои спортивные штаны и футболка. Как и носки — они пропали без следа. Как и наручные дедовские часы. Взамен, появились несуразные галоши и колючая шерстяная роба, которая, хоть и грела мое тело, доставляла максимум дискомфорта.

Еще, хотелось есть. Живот неприлично подавал голос, требуя, чтобы в его топку подкинули новых 'дровишек'. Сожалею, приятель, на данный момент не от меня зависит, когда ты наполнишься содержимом. Да и мои похитители не особо заботились о том, что 'режим питания нарушать нельзя'.

Но, кому в голову пришло сперва спасать, а затем держать взаперти человека?

Да и собственно, как вышло, что я уцелел в том хаосе, что увидел своими же глазами? Разрушительная сила, что плавила целые здания, как-то пощадила меня? Смешно — даже если б я не сгорел в огне, то был бы похоронен под десятками тонн строительных конструкций.

Вопросы, вопросы... И никаких ответов.

Как бы я не старался взглянуть на ситуацию под другим углом — яснее от этого не становилось.

Конечно, изловчившись, я все же смог подтянуться к окну, и зацепиться взглядом за то, что снаружи. Но, и это не помогло — сквозь грязное стекло виднелись лишь массивные стены, сложенные из видавших виды камней. И несколько столь же маленьких окошек. Очевидно, противоположная стена являлась частью постройки, в которой находились такие же камеры, как у меня. Негусто, надо признать.

Впрочем, удалось рассмотреть, что над каждым окошком имелся небольшой козырек, предназначение которого столь очевидно, что немудрено, что на большинстве из них лежали комья снега.

Что ж, малоинформативные наблюдения. Изучение стен тоже не дало никаких зацепок — белила, покрывающие толстый слой штукатурки. Кровать сбита из обычных досок, но не первой свежести. Солома в тюфяке явно старая -утратила свой первоначальный цвет, многократно переломана. Значит, пользовались тюфяком уже долгое время.

Предметы мебели каких-то индивидуальных черт не имели — такие запросто соберет у себя в гараже любой рукастый мастер. Так что, пришлось смириться с мыслью, что сам я не могу найти ответы на имеющиеся у меня вопросы.

Оставалось ждать прихода хозяев всего этого балагана.

Не знаю, сколько прошло времени, но с наступлением темноты внимания ко мне никто так и не проявил. Что ж, дождемся следующего дня. 'Разговор' со мной непременно состоится — иначе, зачем держать здесь?

Засунув руки подмышки и подтянув ноги под грудь, чтобы не терять тепло, я постарался заснуть.

* * *

Прогноз сбылся спустя пару часов, когда за окном царила непроглядная темнота.

Я проснулся от грохочащих звуков со стороны двери. Мгновение соображал, где нахожусь, после чего рывком сел на шконке, повернувшись лицом к двери.

Характерный скрежет засова — и сквозь дверной проем в камеру пролился желтоватый свет.

За мной пришли.

В камеру вошли два очень похожих друг на друга невысоких, крепко сбитых мужика в одинаковых черных сапогах, серых брюках и кителях без единого знака различия. Весьма... странная униформа. Никогда такой не видел. Ни в одном из силовых подразделений страны.

— Встать, — низким басом потребовал один, перешагнув порог камеры. Что ж, по крайней мере — он русский. Значит, проблем с общением не будет. Конечно, если он захочет болтать. А одного взгляда на его простое лицо с пышными усами и короткой, явно ухоженной бородкой, мне хватило, чтобы понять — он, как и его товарищ, отнюдь не главные в происходящем. Обычные исполнители, которым приказали доставить пленника. Значит, болтать с ними бесполезно.

Заставлять себя ждать не следовало — очевидно, намерения что у этих ребят, что у их начальника, совершенно прозаические. Буду спорить — просто поломают что-нибудь, и все равно потащат.

Так что, я молча подошел к тому, что вошел в камеру.

Ухмыльнувшись, он бесцеремонно схватил меня за шиворот и вытолкал наружу. А здесь было на что посмотреть. Длинный, лишенный окон коридор, с едва разгоняющей мрак электрической подсветкой на стенах. Да десятки однотипных металлических дверей, вроде той, откуда меня вывели. Занятно. Расположившись позади, 'двое из ларца' недвусмысленно подтолкнули меня, мол, шагай. Ладно, не вопрос.

И уже в коридоре мой здравый смысл начал сначала робко, а затем все более уверенно бунтовать против окружающего. Вскоре этот бунт увенчался успехом, потерпевшее временное поражение эго, отвечающее за юмор, было загнано в дальние уголки сознания, а интеллект начал 'молотить' в полную силу, анализируя информацию, которая, по здравом размышлении никак не соответствовала всему, что предшествовало моему пробуждению.

Внутренности моей темницы вызывали вопросы. Учитывая, что меня содержали в блоке с камерами — почему коридоры не снабжены решетками? Или здесь настолько уверены, что заключенные не побегут — и поэтому охрана ходит невооруженная, режим — всего лишь видимость. И, где привычные для тюрем люминесцентные лампы, кабели проводки...?

Неоспоримо, что помещение, в котором я нахожусь — это тюрьма. Иначе, для чего здесь такое множество изолированных комнат с минимумом комфорта?

Понятно, что построили темницу давно — к своему удивлению, я, бросив взгляд на стены коридора, обнаружил, что они, в отличие от стен камеры не покрыты штукатуркой и белилами. Это был простой камень, плотно подогнанный друг к другу и скрепленный раствором. Дела...

Но, раз хозяин этого 'заведения' использует старую постройку в качестве темницы, то почему не провел нормальное освещение? Под потолком были проложены многочисленные кабели, да раскачивающиеся бледные светильники. Лампочки светили так слабо, что несколько раз я едва не запнулся в потемках — благо конвоиры ловко подхватили.

Не думайте, что я настолько компетентен в планировании помещений тюрем, но, смею заверить — хватает одного раза побывать в любом из учреждений этого типа, и отсутствие многих вещей — например — современной электрификации — будет бросаться в глаза так же, как и носорог на Красной площади.

Мой вояж закончился перед металлической дверью. Конвоир отодвинул массивный засов, втолкнул меня внутрь.

Помещение с деревянным столом в центре, без окон встретило меня тусклым, мерцающим светом как будто сошедшей со стендов Политехнического музея расположенной в центре стола 'лампочки Ильича', даже из-под антикварного зеленого матерчатого плафона была видна ее непривычная форма — с 'сосочком' на баллоне. В свете лампы была видна такая же, как лампа, безумно архаичная пишущая машинка (в голове мелькнуло название — 'Ремингтон'). Всё, кроме стола и небольшого куска пола вокруг него, было укрыто в полутьме. Так что, понять истинные размеры допросной камеры я не мог. И это слегка настораживало.

Конечно, жизнь научила меня быть готовым ко многим случайностям, но оглядев интерьер, почувствовал, как засосало под ложечкой.

Было в этом месте что-то неправильное, отторгающее...

Сперва я не мог сообразить, в чем дело, поэтому, стал изучать обстановку по частям...

И через несколько минут в голове появилась мысль, вызвавшая сильный всплеск противоречивых эмоций.

Конечно, разум подсказывал, что человек, который собирался сейчас со мной 'работать' специально обставил ситуацию таким образом, чтобы создать мне некомфортные условия, вывести из равновесия, в общем, надломить волю к сопротивлению. Знакомая тактика, берущая начало, задолго до Октябрьской революции, как бы не старались большевики приписать славу во всех достижениях советского общества после победы над 'белыми'.

— Ну-с, милостивый государь, извольте присесть, — с противоположной от меня стороны стола, из темноты, вынырнул 'гражданский' — среднего телосложения мужчина, в костюме, обладатель несколько вычурных, можно даже сказать — франтоватых усов. Ощутимо резануло слух то, как он говорил. Нет, конечно, я его понимал, но некоторые обороты речи как будто сошли со страниц Пикуля, ну, или Акунина.

Он указал мне на стул с моей стороны, на котором я и расположился. Решительным жестом он отослал конвой за двери камеры. Как только надзиратели скрылись за дверью, и за ней послышался грохот засова, собеседник принялся молча, с совершенно бесстрастным лицом разглядывать мою скромную персону, словно какого-то диковинного зверя. Спустя несколько минут его лицо тронула несколько кривоватая, недобрая улыбка.

За свою недолгую пока жизнь я, тем не менее, предостаточно насмотрелся на разнообразных обитателей 'человеческого зоопарка', однако никогда до этого момента мне не приходило в голову, что и сам могу стать в нем экспонатом. Кем бы не старался притвориться сей 'товарищ', он отнюдь не случайный гость. Он рассматривал меня с первой же минуты, как я вошел. Оценивал. Следил за поведением. Так охотник прицеливается к дичи — старается предугадать ее способы бегства. И выбрать заранее ту позицию для атаки, чтобы исключить провал своей атаки.

Проблема была в том, что перед этим парнем не сидел обычный человек. И в 'гляделки' я тоже умею играть. Тем более, что рассмотреть моего собеседника теперь можно не таясь. И чем больше я изучал его, тем меньше у меня оставалось доводов, которые могли бы опровергнуть мое логическое заключение.

Не сказать, что мысль шокирующая... но, все равно, как-то все...

Впрочем, стоит начать беседу. А то так и промолчим все время.

— Кто вы такой и что вам от меня нужно?

Улыбка снова тронула бесстрастное лицо собеседника.