Был момент, когда мне, наблюдающему за отточенными и вместе с тем несовершенными, рваными движениями Лады, показалось, что териваи и ламуо — две половинки единого целого; или, лучше сказать, две плоскости: не пересекающиеся, но именно потому подобные друг другу. Просто ламуо имело дело в первую очередь с миром мысли, то есть миром абстракций, а вот териваи располагалось ближе к земле. К конкретной реальности. Друиды стремились прежде всего к пониманию, а вот хилла — к изменению. Но совсем не такому изменению, которого ищут маги, прогибающие мир под себя организованным усилием воли! Пожалуй, хилла требовались даже вовсе не изменения как таковые, а гармония изменчивости.
Живая текучесть. Завораживающая, как всякая истинная красота...
Любоваться Ладой, скинувшей одолженные мной одежды, можно было ещё долго, но всё же разум и чувства властно требовали отдыха. И я нырнул на более тихий уровень сна, как в Глубину, сознательно отрезая себя от восприятия материального мира. Я твёрдо знал, что в случае угрозы Страж сумеет подать мне сигнал тревоги, пробившись к сознанию даже сквозь такой — без малого мёртвый — покой.
В общем, выспался я на славу. Прилив сил и радостная бодрость буквально распирали меня. Настолько, что хотелось запеть или начать совершать какие-нибудь необременительные глупости. Скажем, наколдовать десяток радужниц или даже устроить небольшой магический фейерверк. Зачем? А ни за чем. Просто так.
И я бы, наверно, не удержался, да только поведение Лады вскоре заставило меня забыть о простых радостях.
Хилла не выглядела больной. Да и с чего бы? Но насколько высоко держалась планка моего утреннего настроения, настолько же планка её эмоционального фона опустилась. Я не сразу ощутил это, поскольку после совместной ночёвки под охраной Стража автоматически начал воспринимать её как "попутчика, условно безопасное ближнее существо". Это, с одной стороны, достаточно много, чтобы перестать следить за объектом, имеющим подобную "маркировку", с той же бдительной подозрительностью, с какой следят за чужаками. Но, с другой стороны, этого ещё недостаточно много для дружеского внимания и доброжелательной опёки.
Сколько в моей жизни было временных попутчиков? Много. А я, признаться честно, эгоцентрист ещё тот. Что для мага вовсе не является недостатком, но...
В общем, позади остались добрых две трети иламми, прежде чем я сопоставил кое-какие нюансы, пристально изучил отражения эмоций в ауре спутницы (куда более близкие и понятные, если сравнить с её же мыслями). А затем спросил, сколь осторожно, столь и настойчиво:
— Лада, что-то не так?
Отвечая, хилла не посмотрела на меня. Хотя раньше в моменты разговора оглядывалась — даже шагая прямо через лес, без дороги. Ещё один скверный знак.
— Может быть.
— Я не понимаю. Ты голодна? Устала? Чего-то боишься? Может, ты заболела?
— Я чувствую себя хорошо.
— Тогда почему у тебя такое поганое настроение? Или, уж прости за нескромный вопрос, у тебя наступили месячные?
Она резко остановилась. Но зато наконец-то посмотрела не в сторону, а мне в лицо.
— Ты! — Пауза. И почти ошарашенно, — Ты забыл?
— Что именно?
— Я лишена права рождать жизнь, — ответила Лада довольно тускло.
Тут я отвесил себе мысленный пендель. Размашистый такой. Действительно, ведь вчера она чуть ли не прямым текстом объяснила мне, что бесплодна, а я... тьфу, балбес!
— Прости. Я вовсе не хотел тебя задеть, — вместо ответа я получил ещё один ошарашенный взгляд. Может, хилла как-то прокомментировала бы сказанное вслух, но я уже продолжал:
— Но если ты здорова, сыта и так далее, я тем более не понимаю, в чём причина твоей хандры. Быть может, ты предвидишь некие неприятности? Но молчать о своих предчувствиях по меньшей мере странно. Я не из тех глупцов, что пропускают предупреждения мимо ушей...
Похоже, простые обороты вроде "не хотел тебя задеть" или "пропустить мимо ушей" Лада понимала излишне буквально, поскольку в её огромных нечеловеческих глазах вновь плавилось настоящее море непонимания. И слава судьбе, потому что это самое непонимание взламывало ледяную корку иных, менее приятных эмоций.
— Будущее ни при чём. Ты... как ты можешь не понимать? Ты, ваишет?
— Да запросто! — Я сосредоточился, стараясь напитать слова прозрачностью ламуо до предела. — Послушай, Лада. Я не обратил должного внимания на некоторые твои слова. Но и ты упустила кое-что из того, что говорилось. Я рождён не в Пестроте! В некоторых вопросах я до сих пор наивен, как ребёнок — просто потому, что в детстве мне преподали совсем иной набор прописных истин. Порой мне не удаётся до конца понять местных людей, — а ты хочешь, чтобы я с полуслова понимал тебя! И даже — чтобы читал твоё молчание, как книгу на родном языке!
На этом мне пришлось прервать свою пафосную речь, поскольку хилла медлительно, едва ли не робко перетекла ближе и положила руки мне на плечи. Почти обняла. Я не очень-то понимал, что мне делать дальше. Но на всякий случай приобнял её в ответ таким же неуверенным жестом, каким некогда утешал младшую сестру, готовую расплакаться из-за какой-нибудь обиды.
Плакать Лада не стала. Я и не ждал от неё подобного; если честно — я вообще не знал, чего от неё ждать... замерев, хилла посмотрела мне в глаза с расстояния менее локтя. Не прочитав в ответном взгляде ничего, кроме растерянности и, быть может, довольно смутного стремления защитить её от опасностей окружающего мира, Лада высвободилась из моих объятий. Как мне показалось, в её чувствах при этом преобладало разочарованное облегчение.
Впрочем, именно показалось.
Интерпретировать её чувства мне удавалось не очень хорошо. Хотя у Аспафия написано, что язык эмоций не требует перевода, но высказывание это явно относится к эмоциональным реакциям существ одного вида. А меж тем внешняя антропоморфность хилла, как я уже успел убедиться, являлась штукой на редкость обманчивой.
Отступив ещё на шаг, Лада спросила:
— Ты не понимаешь меня?
— Нет. Но, — добавил я, — хотел бы понять.
Странный жест, вроде волны дрожи, пробежавшей от плеч до кончиков пальцев рук.
— Тогда идём дальше, Рин Бродяга.
И мы пошли дальше.
5
В английском языке, который я изучал задолго до того, как начал практиковаться в ламуо, "сила" и "власть" сливались в одном коротком слове: power. А вот в реммитау, или, дословно, Осколочном Языке, своеобразной магической латыни Пестроты, объединяются со словом "власть" другие значения: "понимание", "движение" (или, в личной модальности, "действие"), "искусство". Именно эти оттенки смысла при смешении дают слово "магия".
Соответственно, маг — это субъект, обладающий властью, проистекающей из понимания движения мировых сил и своих собственных действий... причём действий, опосредованных одной из множества строгих форм искусства. Швыряющийся сгустками сырой энергии, как бы он ни был могуч, какой бы властью над реальностью ни обладал — не маг.
И идущий тропой недеяния, подобно даосам, — не маг.
И, к слову, зашедший слишком далеко адепт одной из иррациональных школ — не маг. Уже нет. Как только существо перестаёт контролировать свою Силу, позволяя вместо этого Силе контролировать себя, оно теряет право на звание мага. Конечно, такой адепт может быть очень могущественным, оказывать на реальность глубочайшее влияние и обладать поистине огромной властью, но...
Для таких на моей родине (то есть планете, где я родился) тоже было придумано особое слово: барака. В буквальном переводе с арабского, если не ошибаюсь, — "святой".
Я же — именно маг. Причём маг-странник и маг-одиночка.
Таков был мой собственный обдуманный выбор. Который я подтверждаю всеми своими действиями ежеминутно. Снова и снова выбираю именно этот путь, признавая справедливость платы. И риллу свидетели: как же порой горька эта справедливость и тяжка плата!
Но — по порядку.
Ближе к вечеру мы с Ладой добрались до крупного поселения, защищённого уже не живой изгородью, а земляным валом в три человеческих роста и частоколом из внушительных, в полтора-два обхвата, брёвен. При самом беглом взгляде в Глубину становилось видно, что физические барьеры довольно удачно дополняются щитами постоянных чар. О мелочи типа голодных духов местные могли не беспокоиться... и не только о мелочи.
Если верить дорожному указателю, поселение именовалось Зубцом. Миновав его, мы могли бы добраться до Эббалка ещё до наступления ночи. Однако я решил не торопиться и провести ночь под крышей нормального человеческого жилья.
Имелся у меня и ряд иных резонов, помимо стремления к комфорту.
Воротная стража пропустила нас с Ладой довольно быстро. Несколько формальных вопросов, почти символическая плата в шесть мелких медяков, перекочевавшая в руки старшего стража. Затем я возложил обе ладони на Клятвенный Столб и произнёс стандартную формулу, обязуясь не причинять вреда ни жителям, ни гостям Зубца, ни их имуществу, ни их домам, "и да лишусь я своей Силы и своей воли, если пойду против духа сих слов". После меня то же самое, под мою диктовку, проделала Лада. Засим мы проследовали дальше.
— Для чего нужно было говорить всё это? — спросила хилла примерно через минуту. Видимо, обдумала ситуацию, поняла, что чего-то не понимает, и решила прояснить дело. Что ж, так лучше, чем спокойное — слишком спокойное — отсутствие любопытства.
— Мы дали клятву, чтобы люди за стеной чувствовали себя в большей безопасности. Надо заметить, что Клятвенный Столб — достаточно эффективная вещь. Он действительно способен лишить и Силы, и свободной воли любого нарушителя клятвы... если, конечно, нарушитель не умеет обойти запреты или не обладает способностями, заблокировать которые прикосновением к Столбу и коротким ритуалом невозможно.
— А ты можешь обойти или разрушить такую клятву?
— Разумеется. Первое — легче, второе — только если как следует постараться. Но зачем мне это делать? Кроме того, нарушение клятвы меня всё-таки ослабит, причём довольно ощутимо. А вот какого-нибудь старшего мага клятва у Столба связала бы не больше, чем картонные кандалы. Или, скорее, печать на оружии.
Я сопровождал объяснения простыми образами, заодно проверяя способность хилла к их чтению. Похоже, способности имелись: образ тонкой бечевы, порвать которую при выхватывании боевого клинка смог бы даже подросток, вызвал у Лады короткое фырканье.
— Бесполезная вещь, — заключила она с апломбом юной непогрешимости.
— Почему же? В зависимости от способностей накладывавшего чары, Клятвенный Столб способен выявить и обезвредить несколько видов враждебных людям существ: если они коснутся Столба, то просто не смогут от него оторваться. Находящихся под ментальным контролем он тоже способен выявить. Да и какая-никакая узда, накинутая на одарённых, дорогого стоит. Старшие маги встречаются куда реже, чем ученики и подмастерья. А ведь всего опаснее для мирных жителей именно темпераментные недоучки.
Лада помолчала. И, так как я, видимо, выдал очередную революционную (для неё) идею, спросила с лёгким недоумением:
— Почему?
— Чем сильнее и опытнее маг, тем лучше он контролирует свою Силу и свои побуждения. С какого-нибудь молодого идиота, имеющего больше энергии, чем разумения, станется напиться и разнести пару городских кварталов. От старших, будь они даже способны разнести город целиком, такого не дождёшься. Меж тем, как я уже говорил, молодых дураков в Пестроте больше, чем умудрённых магов. Вот и подумай: кого горожанам следует опасаться больше?
— Старших.
— Почему?
— От них нет защиты.
Я только плечами пожал.
Объективно Лада не так уж не права. Я бы и сам скорее согласился повздорить с десятком равных мне адептов, чем с одним-единственным магом вроде незабвенного Смарра Огнива. Но если выбирать между отваром копытника, которым поливают мелкие порезы, и зельем Лив-Ош, исцеляющим от "слёз Камарри", я предпочту отвар.
Во-первых, мелкие порезы приходится лечить куда чаще. А во-вторых, цена одной порции зелья Лив-Ош мне, убогому, не по карману.
Трактир, который я выбрал, по меркам Зубца представлял собой самое что ни на есть среднее заведение. То есть для глухой деревни почти роскошное: двухэтажное, с полноценной конюшней, а не коновязью, отдельными кабинетами в довесок к общему залу... Но с точки зрения жителя любой приличной столицы "Храбрый петух" был не трактиром, а притоном.
Достаточно сказать, что я стребовал с хозяина, щеголяющего зеркальной лысиной и роскошной чёрной бородищей, две отдельных комнаты и питание лучшими блюдами с его кухни на сутки плюс три кроны серебром за аркан-клопомор, распространённый на всё здание трактира, включая подвалы и чердак. Иначе я бы просто не решился вселиться в этот рассадник мелкой кровососущей пакости.
Бородач пытался стрясти с меня ещё и экзорцизм для грызунов, но когда я в обтекаемых выражениях разъяснил, во сколько ему обойдётся такая услуга, он плюнул и заявил, что лучше уж снова прикупит крысиного яда. В ответ я, по-прежнему придерживаясь обтекаемых выражений, сообщил, что если нам с Ладой подадут погрызенные мышами яства, то ему придётся дважды в день, а то и чаще, срезать с лысины прорастающие хвосты мелких грызунов.
— Да неужто? Ты ж клялся на Столбе в непричинении вреда!
— А разве хвосты на макушке — вред? — Я одарил хозяина ответной ухмылкой. — Так, мелкое неудобство. Вроде порченой еды, поданной на ужин. Понимаешь, к чему клоню?
Бородач зыркнул в ответ — без приязни, но с прорезавшимся уважением.
На том и разошлись.
Оставив вещи в "Храбром петухе", я потащил Ладу на городской рынок. Конечно, торговля уже большей частью увяла. От лоточников не осталось и следа, палаточники, кто ещё не успел, вовсю упаковывали своё добро и пересчитывали дневную выручку. Но во мне теплилась скромная надежда на то, что лавочники ещё не заперли двери перед припозднившимися покупателями... а если и заперли, не откажутся снова отпереть их за небольшую дополнительную плату.
Вообще мне хватило бы одного-единственного лавочника, торгующего женским тряпьём. А если бы он торговал ещё и кое-каким походным снаряжением, это было бы совсем здорово. Я не собирался снаряжать Ладу, как в месячный автономный поход по пустошам. Но найти ей, как минимум, хороший вещевой мешок, хорошую обувь вместо сандалий — ботинки, а лучше сапоги, походный нож (можно складной) и поясную флягу вместе с собственно поясом — от такого благодеяния я бы не разорился. Особенно учитывая нежданный прибыток в размере трёх десятков золотых, которые таки стряс с Дарвана и компании.
Кстати, о финансах. Не могу назвать себя богачом, и всё же, приди мне в голову такая фантазия, я мог бы выкупить у хозяина всего "Храброго петуха" вместе с обстановкой и припасами, не говоря уже о каком-нибудь более скромном жилье. Имеющиеся при мне ценности, особенно средних размеров и качества топазы из Гвихельских копей, могли обеспечить средствами к существованию небольшое семейство на полвека вперёд. По стандартам приличного оседлого мага или даже купца средней руки я мог считать себя бедняком, но особо по этому поводу не страдал. Пару раз я за один сезон зарабатывал больше, чем имел сейчас... а потом очень быстро спускал заработанное. Нет, не на азартные игры, пьянки и прочие пустые развлечения.
