Белое и чёрное

Свернув с широкой прогалины, дорога вступила в лес и сразу оказалась зажатой со всех сторон то высоченными соснами и лиственницами, то густыми мохнатыми елями и стройными белоснежными березами вперемешку с осиной. Телега медленно покачивалась и скрипела в такт ухабистому пути, а окружающий мир был переполнен звуками: деловито шуршали рыжие белки, возбужденно переговаривались кедровки, шмыгнул за ствол и спрятался дятел, стремительно пролетели дикие голуби. Воздух раннего лета был свеж, пахло хвоей, смолой, свежей листвой, муравейниками. Перекликались меж собой невидимые птицы, перелетали с ветки на ветку и пересвистывались рябчики. На привале один из возчиков в кустах вспугнул куропатку, на которую сразу кинулся ястреб: купец пояснил удивлённому Герману, что хищные птицы часто сопровождают людей в надежде на такой случай. Прикрыв глаза от слепящего солнца, Герман не заметил, как уснул. Разбудил его окрик дорожного старшины.

— Обед!

Обоз как раз въехал на подходящую поляну с ручьём и старший каравана решил, что место подходит для отдыха. Телеги встали, и сразу же началась деловая суета. Кто-то проверял коней, кто-то занялся костром и хворостом, а Вторуша[1] — лучший повар обоза, начал готовить продукты для обеда. Работали все: от купца до последнего возчика. Это в городе купчина мог гонять прислугу, пока ничего не делает сам, а тайга лентяев не любит. Только несколько охранников растворились в окружавшем пространстве: их черёд придёт позже, когда пообедают остальные.

Герман взял тарелку и сел в тени огромной лиственницы. Рядом с ним грузно шлёпнулся дородный хозяин каравана. Подув на кашу, он поставил тарелку остывать и нравоучительно сказал:

— Год будет тяжелый, а следующий — и того хуже!

За эти несколько дней болтливый спутник Герману изрядно надоел, но ехать молча было гораздо хуже. Оставалось только поддакивать время от времени, пропуская словесные реки мимо ушей. Только если речь шла о чём-то интересном, парень начинал прислушиваться внимательно.

— С чего вы взяли, дядька Харитон?

— С Полесьем рассорились совсем, — продолжил тот. — Говорят, полессцы с Медведями сговорились, вот войско на себя и отвлекли. А в результате сам слышал, как вышло. Как известно, народ зря баять не будет! — усмехнулся купец. — Договор о дружбе мы порвали, горячие головы вообще кричали, что набегом нужно отомстить. А то, что гномам зерно отдавать должны мы, им даже не приходит.

— При чем тут гномы? — заинтересовался Герман. Всё, что связано с Полесским договором, интересовало его даже очень.

— А при том, — продолжил купец, беря в руку ложку. — Гномам мы каждый год должны поставлять определённое количество ржи и пшеницы. Международная договорённость! — произнёс трудные слова Харитон и, словно после стопки выдохнул, закусив кашей. — За нарушение такой — вира[2], и большая. Светлый Совет в этом деле строг. А то, что больше половины зерна мы из Полесья везли, никто из этих буйных даже не считает. В этом году ещё ничего, запасы есть, и урожай вроде хороший обещают. Вот на будущий год будет совсем плохо, — купец замолк и уткнулся в тарелку. А парень задумчиво отвернулся к ручью, наблюдая за зайчиками на поверхности воды.

Герман расстался с караваном за день до города. Купец предлагал ехать с ними дальше, через Шикшу на запад, а потом в Полесье. Но Герман вежливо отказался, сославшись на учителя. Мол, сначала велел по летнему времени обойти мастеров ближе к Приграничью, а к сентябрю уже двигаться в другую сторону. Вздохнув для приличия, купец согласился, что слово старшего — закон.

— Да и не спокойно нынче в городах-то, — добавил от себя. — Столько времени на каждой мытне[3] теряешь...

Распрощавшись, Герман двинулся крупным зигзагом от деревни к деревне. По большой дуге, стараясь оставить Рифейский кряж с севера, он медленно двигался на восток. Лето постепенно разгоралось от нежного тополиного пуха июня до горячего солнца августа. И каждый день приближал его к цели.

Одним из таких жарких августовских дней Герман топтал очередную дорогу. Юноша раздвинул кусты, стараясь не потерять в зарослях еле заметную тропинку. Он уже не раз обругал себя, что отклонился от реки, воль которой и шли основные хоженые пути: решил срезать угол, обойдя излучину, и угодил непонятно куда. Тропа упорно пряталась в чаще кустов и елей, вилась мимо буревых выворотней, кидалась через овраги, но вернуться и признать ошибку Герман не хотел. За прошедший год он заметно вытянулся и повзрослел, теперь уже никто не признал бы в нём мальчика, бежавшего из Вручия. Тогда ему не давали даже его четырнадцати лет, а сейчас по дорожке шёл высокий загорелый парень на вид лет шестнадцати-семнадцати, уверенный в себе. Скорее даже самоуверенный, но этого Герман не признал бы никогда. Как и многие в этом возрасте, он боялся насмешек, боялся, что его вдруг вернут в положение недоросля.

Став еле заметной, тропка змейкой побежала среди густого хвойного леса, слева и справа густым ковром встал лесной хвощ. Местами он словно специально смыкался над тропкой, так что она становилась совсем невидимой. Внезапно, выйдя на опушку, Герман упёрся в высокие стебли борщевика. Дорога уходила сквозь них дальше, так что парень со вздохом повернулся спиной вперёд и сделал широкий шаг в заросли, закрывая лицо от жгучего сока рукавом.

Под ногой что-то хрустнуло, и раздался истошный вопль:

— Деда! Он мой замок сломал!

Развернувшись и открыв, глаза парень увидел девчушку лет семи, всю в песке и глине. Под ногами хрустели обломки веточек частокола, скорлупки башен и чавкнула запруда рва, которую девочка соорудила от ручейка. Из глаз ребёнка выступили слёзы. Вот только мячик шаровой молнии, разгоравшийся в руках ребёнка, выглядел не по-детски.

— Ингрид[4]! Это ещё что такое? — раздался голос. С крыльца дома, к которому убегала тропинка, спускался высокий седой старик. При виде него само собой хотелось вытянуться во фрунт и признаться во всех проступках, которые совершил или ещё только думаешь совершить в будущем.

— Дедушка!.. Он мой замок сломал!.. — правда, теперь в голосе ребёнка звучали какие-то другие нотки.

— А ну прекрати, негодница! Я тебя для этого учил? Он не специально, а ты сразу в драку. Разве так ведёт себя будущая великая волшебница?

Видя, что девочка колеблется, он грозно продолжил:

— Опять к Марте пшено пошлю перебирать!

Угроза явно подействовала: девочка тут же выкинула в кусты молнию, и, кажется, была готова спрятаться за недавнего обидчика.

— А вы, молодой человек останетесь у нас с ночевой и поможете завтра всё исправить!

— Но мне надо...

— Ничего, знаю я вас. Вечно молодёжь торопится, а посидеть, старость уважить и некогда, — старик открыто усмехался в усы, а в глазах плясали смешинки. — Не так уж часто у нас бывают гости, но если сумел пройти через мою границу — такого интересного человека уж отпущу не сразу. Бери эту егозу и пошли обедать. Да не бойся ты меня. Я хоть и маг, но не кусаюсь.

Видя, что парень пытается придумать отговорку, добавил уже властно:

— Идем. Обедать пора. Мой руки и к столу.

Пока Герман умывался, кругленькая тётушка Марта подготовила всё к обеду. Как понял Герман, она была и кухаркой, и домоправительницей и вообще всем в этом доме. Не стесняясь, ругала и девочку и хозяина: опять пирожки с кухни утащил, желудок старый дурень сорвёшь; опять перемазалась вся — ты ребёнок или поросёнок?! Женщина собрала стол и поставила парню четвёртую тарелку напротив места старого волшебника. Девочка же успела к еде умыться и переодеться, так что к столу вышла настоящая маленькая принцесса.

Во время обеда маг вежливо, но настойчиво выспрашивал, кто к ним пожаловал. Узнав, что гость — ученик Филина, хозяин дома довольно хмыкнул.

— Знаю, знаю. Ещё до того, как он в Быстрице осел, познакомились. Знатный мастер, во всём за что берётся — один из лучших в нашем крае. Не женился ещё? Ничего, Плава его дожмёт. Настырная тётка, всегда была с умом... и себе на уме.

За столом Герман неожиданно для себя вспомнил занятия по этикету: когда-то он их ненавидел, сейчас же уроки пришлись к месту. Конечно, он не стал вести себя как боярин на пиру: для бродячего подмастерья такое выглядело бы глупо. Но и остального вполне хватало, чтобы девочка млела от восторга, а старый маг наоборот усмехался, задумчиво посматривая из-под бровей.

Вечером, когда девочку уложили спать, старик и юноша расположились на крыльце дома.

— Да не нервничай ты так. Ну маг я. Даже светлый, — насмешливо прервал затянувшуюся тишину старший. — Магов в последнее время любят всё меньше... зазнались мы. Потому я в своё время и вышел из состава Совета. Что так удивлённо смотришь? Гроссмейстеры забирают слишком власти. Я давно не слежу, что происходит во внешнем мире, но могу предположить, что члены круга равных уже вообразили себя главнее мирских владык. Совет теперь не просто даёт советы, а всё чаще указывает, что можно, а чего нет... Скоро начнёт впрямую издавать указы, отобрав даже ту иллюзию свободы, которая осталась. Я слишком стар, чтобы смотреть, как рушатся все мечты молодости о счастливом мире, не разделённом на лоскутки королевств и княжеств.

Старик закурил трубку, которую достал их кармана халата, и разговор на время утих. Сначала волшебник просто пускал дым, потом стал собирать его колечками. Колечки меняли цвет, гонялись друг за другом, проглатывая одно другое, пока над головой не осталось только одно. Широким обручем последнее кольцо опоясало макушку хозяина, пробежалось радугой от синего до красного, и лопнуло разноцветными искрами.

Волшебник задумчиво продолжил:

— Вот и сижу здесь... с правнучкой. Да не пытайся ты угадать мой возраст. Я, конечно, не девушка, но всё равно спрашивать неприлично, — и заговорщицки улыбнулся. — Ингрид мне спихнули родители: у малышки внезапно открылся сильнейший Дар, а в академию ей ещё рано.

Старик и юноша просидели за разговором почти половину ночи, пока старший не спохватился, что если Марта узнает — за нарушение режима попадёт обоим. Отправив гостя спать, старый волшебник ещё долго стоял на крылечке, и курил, высматривая что-то между луной и краем леса.

Герман задержался в гостях почти на неделю: помог построить в замок, поиграл в отражение нашествия из злого леса борщевика, сплёл девочке несколько игрушек, но дорога всё больше манила его дальше. Ингрид чуть не ударилась в слёзы, когда он твёрдо сказал что уходит, но тут парня неожиданно твёрдо поддержал старый маг.

Рано утром, когда уже не так темно, но солнце ещё не отвоевало свои права у ночи, они шли по тропинке, окутанной молочной пеленой. Туман струился словно живой, он то стелился под ногами, то превращаясь в замысловатые арки и дома по сторонам. Наконец дорожка вывела путников к приметному чем-то для мага месту, и тот остановился.

— Всё молодой человек. Здесь мы с вами расстанемся. Доброй дороги. И не забывайте старика, заглядывайте.

Когда юноша, попрощавшись, скрылся из поля зрения, старый волшебник задумчиво посмотрел вслед и сказал в полголоса:

— Удачи тебе княжич. Пусть хоть тебе удастся изменить наш мир к лучшему.

И повернул обратно.

Герман не говорил, куда собирается, но выйдя из владений мага, парень с удивлением обнаружил, что находится в полутора неделях пути от места их встречи, почти на самой границе степи. Причём вышли они из дома рано утром, шли, казалось, не больше получаса — а вокруг царил жаркий полдень. Пройдя с десяток километров, парень остановился на ночлег, ставить лагерь в последний момент в совершенно незнакомом месте он не рискнул. Лучше пока светло как можно лучше подготовиться к ночи, набрать дров, сделать нормальную нодью и укрытие. Тем более, что лес заметно поредел, и с топливом для костра было довольно плохо. До самой степи оставалось всего ничего, но этот путь он решил проделать уже с рассветом.

Ночью, когда он уже почти приготовился лечь спать, на границе освещенной костром, из теней собралась человеческая фигура. Практически сразу она шагнула сквозь огонь и, сверкнув алым взглядом, сказала:

— Здравствуй, княжич. Вот мы и встретились снова.

— Бьёрг! — удивленно воскликнул Герман. — Но как?!

— Я решил, что тебе понадобится помощь в Степи. Собирайся, там нас ждут, — и показал рукой куда-то в направлении луны, встававшей со стороны бескрайнего степного горизонта.

[1] Вторуша — второй сын. Часто в старину среди славян имена давали по очередности рождения детей: Первак, Вторуша, Третьяк и так далее.

[2] Вира — на Руси и в Европе в средние века штраф (чаще денежный) за нарушение закона или правила.

[3] Место сбора платы за въезд, таможенных сборов и проверки въезжающих в средневековый город.

[4] Ингрид (Ingríðr, Ingridh, Ingirith) — скандинавская форма женского имени Ингри; первое вариант значения — красавица Инна; второй вариант — от древнескандинавского Ing (одно из имен Фрейра, скандинавского бога плодородия) + friðr (красивый, прекрасный)

Глава 6

Только мне — влюблённый шёпот, только мне — далёкий топот,

Уходящей жизни опыт — только мне. Кому ж ещё?!

Пусть враги стенают, ибо от Багдада до Магриба

Петь душе Абу-т-Тайиба, препоясанной мечом!

Полог юрты покачнулся, и сквозь него вошёл Великий Хан.

— Рад видеть дорогого гостя, — произнёс он поднявшейся навстречу тёмной фигуре, — легка ли была дорога, хорошо ли встретили в моём доме уважаемого?

— Спасибо, встреча под покровом твоей юрты была легка, а угощение достойным. Пусть и дальше Небесный Отец Степи пошлёт твоему роду обилие и благополучие, пусть будут стада тучными, а трава сочной... Может, хватит, Субудей?! Каждый раз ты начинаешь с этого мусора, знаешь же, как меня это бесит!

— А ты не меняешься, Бьёрг. Каждый раз не хочешь обижать меня и плетёшь эти словесные кружева. Ради твоего перекошенного лица я готов повторять представление снова и снова, — Субудей рассмеялся. — Тебя не было много лет. Слышал, в этот раз ты с подарком?

— Да, княжич Герман. Я помог бежать ему от эльфов и прошу — возьми к себе!

— Тебя так заботит судьба мальчишки? Ты сумел меня удивить, не думал, что после стольких лет в вампире ещё остались какие-то чувства...

— Меня заботит только месть! А из чувств осталась только ненависть! Ненависть к тем, кто сделал меня таким! К убийцам моих богов! Я остался там, на поле Вигрид[1], вместе со своими товарищами! Кто теперь помнит драккары славных викингов, кто несёт клинками ярость Вотану и славит мудростью Донара?! Остались жалкие норманны, продающие мечи за золото! — вспышка словно высосала из Бьёрга все силы.

— А меня... — почти шёпотом добавил он чуть позже, — мне нет места в Вальхалле... ходячий труп, оружие, сотворённое Высоким народом, — презрительно скривился Бьёрг, — чтобы убивать людей по их приказу. Я не могу убивать эльфов своими руками, они позаботились — когда создавали нас. Но могу мешать им. Им нужен был княжич, я дал ему спастись. Только ненависть... да ещё долг — всё, что осталось от берсеркера Вотана... Я должен жизнь Асмунду, норманну охраны княжича. Он просил спасти...