Лето выбора

Под такое и украшений не надо. Это платье само по себе украшение. Разве что маленькие сережки.

— Анечка, какая ты красивая! — от души высказалась Кира.

Анна улыбнулась ей и приобняла девочку. Кира сначала застыла, словно ожидая чего-то плохого, а потом расслабилась, ткнулась мордяхой Анне в плечо.

Ребенок.

Пусть и ростом с лосенка...

— Кииреныш, ты ведь намного красивее меня! Ты посмотри, какие у тебя глаза выразительные! И волосы шикарные, мы их как крапивой начали мыть и маски делать, так они растут, что грива у коня... и фигура...

— Я толстая!

Аня качнула головой.

— Ерунду ты говоришь. Не забывай, что дети формируются по-разному. Кто-то созревает в двенадцать, кто-то в двадцать. Ты созреешь позже, но и постареешь тоже намного позже иных сверстниц. Надо это осознавать и не поддаваться давлению толпы.

Кира вздохнула.

Вот последнее и было самым сложным. И ткнулась Анне в плечо, прижмурилась.

— Ты ведь научишь меня так же одеваться? И выглядеть?

— Я тебе передам все, что знаю и смогу, — честно пообещала Анна. И услышала в ответ тихое: 'спасибо'. Еще не мама. Еще не сестра. Но близость уже есть.

Как жаль, что нет времени... оно сквозь пальцы утекает, его уже почти не осталось...

* * *

Выставка Валаама Високосного Анну поразила.

Несколько секунд она обводила вот это все взглядом. Потом посмотрела на разнаряженных и вполне серьезных людей, на самого творца шедевров, который активно давал интервью, вещая что-то очень пафосное о новом пути в искусстве, на сами творения...

Нетленные, вестимо.

И подумала, что выражение 'нетленка', которым пользовались в этом веке, получило новое значение.

Действительно — нетленка.

Вот — гнутая батарея. Изначально грязно-бурая, сейчас она разрисована черной краской, причем то, что там изображено, приличные люди даже на заборах рисовать стесняются.

Вот — крышка от унитаза. Причем, пережившая и первую молодость, и даже десятую... и на ней опять фаллический символ в самом его пошлом исполнении.

Вот картины.

Дом за фаллическим забором, причем забор-то прорисован с любовью, а дом кое-как, лес из тех же фаллических символов, аквариум с ними же...

'Символы' везде подчеркнуты, даже выпячены. А вот все остальное...

— Мое искусство попирает старое, косное...

Что-то она уловила из речи творца. Хотя... стоит ли называть ЭТО — творцом? Скорее — вытворятелем.

— Боря, а мы здесь надолго?

— Боже упаси! — передернулся Савойский. — От такого навеки импотентом станешь. Еще и энурез замучает. Сейчас я с парой человек пообщаюсь — и уйдем.

Анна была против формулировки, но по сути-то верно? Верно... и тошно.

Оххх!

Это-то здесь зачем!?

Явно использованный памперс, из которого фаллическим символом торчало... ладно, пусть это будет столбик коричневого пластилина.

Анну замутило. Но лицо ее оставалось невозмутимым, улыбка по-прежнему ослепительной...

— Семен Михайлович! — обрадовался Боря какому-то мужчине лет пятидесяти — пятидесяти пяти. — Надолго вы к нам?

— Боря! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим... Галочка, ты помнишь Борю?

— Конечно!

Супруга Семена Михайловича завоевала симпатию Анны мгновенно. Да и сам он...

Мужчина не стал, разбогатев, менять одну супругу по пятьдесят на две по двадцать пять. Рядом с ним осталась надежная соратница, проверенный друг. Может, и не такая очаровательная, как в восемнадцать, и складочек на боках явно побольше одной, но карие глаза искрятся улыбкой, темные волосы заколоты в простой узел, и морщинки на лице явно от улыбок. А не от крика или злобы...

— Боречка, а что это за милая девочка с тобой?

— Галина Петровна, это Анечка, моя невеста.

— Анечка! Чудесное имя! И девочка замечательная.... Мальчики, вы поговорите пока о делах, а мы тут почирикаем о своем, о женском...

Мальчики послушно удалились, и судя по виду, действительно заговорили о делах. А Галина Петровна чуточку близоруко прищурилась и собиралась уже впиться в Аню с расспросами, как вдруг...

— О!!! Госпожа Смолина!!! Кого я вижу!!! Вы почтили меня своим присутствием?! А это ваша дочка?!

Художник налетел на женщин ураганом. Анна зло сощурилась.

Таких существ она не выносила. Вот... как есть — хлюст и штафирка! Весь какой-то вихлястый, нескладный, с длинными немытыми волосами, которые некогда были... темными? Нет, не понять. Главное, вшей не подцепить, мылись эти волосы явно больше года назад.

Блуза — жутко лиловая с громадным желтым бантом.

Штаны — ярко-алые, в обтяжку. И то самое подчеркнуто громадным металлическим гульфиком. Ну ладно, в средние века так делали! Но тогда шить иначе не умели!

А сейчас — зачем!? Да еще металлический, вон ткань аж натянулась, она просто этот вес выдержать не может...

Ниже сапоги-казаки, с металлическими заклепками. Красотища — невероятная. Ковбой времен освоения Запада за такие бы ухо себе отрезать позволил! Но какого вкуса ждать от необразованного пастуха? А тут что?

— Это Анечка, — представила Анну Галина Петровна. И кажется, даже улыбнулась.

Аня подняла брови.

Испытание? Ну-ну...

— Анечка... Манечка! Замечательно! Галина Петровна, вы с супругом?

Дальнейшее было несложно просчитать.

Либо художник мешает беседе бизнесменов. Либо сводит с ума Галину Петровну, и она тоже за то спасибо не скажет. В любом случае — плохо.

— Сударь, скажите пожалуйста, что символизируют ваши произведения?

Как-то так Анна говорила, вроде и негромко, но отойти, отвернуться, проигнорировать ее было совершенно невозможно. Валаам и не смог. Остановился, словно вкопанный.

— Манечка, а вы...

— Анечка, сударь, если вы запамятовали. Так что выражает данное ваше творчество? — рука Анны плавно указала на ближайшую картину. С фалломорфированным лесом.

— Эээээ... это протест! — сообразил художник. Как-то слова склеивались под дружелюбным взглядом карих глаз, и совершенно не хотели вылезать из сведенного судорогой горла.

— Протест?

— В наше время женщины стали мужеподобными! И мужчины обязаны объединяться, чтобы защищать себя! Объединяться всегда, везде, подчеркивать свою мужественность... — художник указал на гульфик торжественным жестом. — Более того, необходимо создавать истинно мужские братства, которые будут всячески искоренять мужественность в женщинах! Женщина обязана знать свое место, и оно в кухне и рядом с детьми! Но сейчас такое засилье хищных пираний, что страшно выходить из дома...

— Да, вы очень рискуете. Сколько времени надо стае пираний, чтобы обглодать корову до скелета? Пара минут? Вы, определенно, меньше размером, — посочувствовала Анна.

Художник как-то приуныл. И тут же снова просиял.

Еще бы! Будь они на Амазонке! А какие пираньи в средней полосе России? Неубедительно!

— Вот! Поэтому мое творчество — это протест! Это выражение моего сознания! Это крик и эпатаж...

— А я думала, вы просто рисовать не умеете?

Високосный поперхнулся словами и слюнями. И закашлялся так, что Аня предусмотрительно сделала шаг в сторону. Заплюет еще... фу!

— Вы...

— Почему вы удивляетесь, сударь? Такое творчество я каждый день вижу на заборах. Правда, там оно еще и с надписями... кстати, иногда очень выразительно и красиво получается. Ничуть не хуже, чем у вас.

— Я... да я назван самым ярким представителем контркультуры двадцать первого века!

Анна едва не расхохоталась.

— Контркультура? Контр — против... а что у нас против культуры?

— Бескультурье, — подсказала Галина Петровна, которая откровенно наслаждалась. Надоел этот Валаам, хуже, чем библейская ослица. Тоже, кстати, Валаамова.

— Бескультурье, дикость, разруха, неприличие, невоспитанность... воистину, есть чем гордиться. Тем, что вы гордо причислили себя к хамам.

Так просто Валаама было не сразить.

— Когда подобные вам самки захватывают власть, мужчины должны стать хамами! Иначе им не выжить!

— Я могу понять ваши взгляды. Но хочу заметить, что вот этот элемент вашего творчества обычно на ребенке меняют хищные и наглые самки, — палец Анны указывал на памперс. — И кстати, вытаскивают их на помойку, а не на выставку.

Это оказалось последней каплей.

Привыкший к восхищению и преклонению Валаам просто не выдержал. Он привык, что никто ему не возражает, что все покорно принимают его слова, что никто не осмеливается сказать даже слова против — он же раскрученный! Он модный!

Он почти бренд!

Он... да у него папа, в конце концов!

И тут вдруг, в его же родном городе, где все схвачено и оплачено, какая-то девка...

Его памперс.... Его шедевр — на помойку!?

— Ах ты наглая тупая самка! Тебе просто не дано понять всю величину моего гения!

Валаам верещал так, что на ультразвук начали подтягиваться журналисты. Уже и записывают...

Анна подняла руку.

— Довольно!

Сказано это было в лучших традициях Аделины Шеллес-Альденской. Даже Валаама приморозило. Надолго его бы не хватило, но Анне и не надо было много времени.

— Я не покушаюсь на ваше право быть быдлом. Но считаю, что искусство должно служить людям. Сейчас все больше места занимают китч, крик, эпатаж, но это не потому, что они хороши. Просто человек стремится выделиться. Он прокукарекал, а дальше хоть не рассветай. Он бросил в землю горсть зерна, но пророс ядовитый сорняк. Когда-то великий русский классик Николай Гоголь сказал, что надо отвечать за написанное. Ведь его слова будут читать будущие поколения. Так и художник несет ответственность за созданное им. Ведь сюда может зайти ребенок. Ваши творения выставят в интернете, и их увидят люди. И им будет неприятно и противно. Эпатаж, перформанс, андеграунд... Подполье. То, что не надо выносить на свет. То, что ниже уровня плинтуса, выражаясь языком молодежи. Вы низвели свой талант до уровня подвала.

— Ах ты, дрянь!

Возмущенный художник замахнулся на Анну.

Девушка легко отступила в сторону — и дернула мужчину за рукав блузы.

Валаам пошатнулся. Потерял равновесие, запутался в носках казаков — и полетел носом прямо в то самое творчество.

В памперс...

Со всех сторон щелкали аппараты.

Валаам с трудом поднялся на ноги, все же подбородком о постамент он приложился неплохо. Коричневый пластилин свисал у него изо рта.

— Тьфу! Кхе!

— Вот видите! Даже вам ваше искусство пришлось не по вкусу, — невинно прокомментировала Анна.

Несколько секунд все молчали.

А потом грохнул такой дикий хохот, что Валаама им попросту смело. Анна победила 'всухую'.

* * *

— Надеюсь, ты не слишком расстроен моим поведением?

Анна действительно чувствовала себя виноватой. Накинулась на беднягу... он же не виноват, что у него ни ума, ни таланта... вот и пытается хоть как выделиться!

Боря фыркнул.

— Радость моя, даже если ты его с костями скушать изволишь, я не огорчусь. Главное — не отравись.

— Постараюсь. С губернатором проблем не будет?

Борис еще раз пожал плечами.

— Могут. Но не слишком большие. Ты ведь не била его отпрыска, не колотила, он первый отнесся к тебе пренебрежительно. Ты высказала свое мнение о его искусстве, но он мог ответить словами.

— Не мог. Я его спровоцировала.

— Признаваться не обязательно, — погрозил пальцем Борис.

Анна улыбнулась ему.

— Тогда молчу.

— Вот и ладно. С губернатором я все улажу.

В этом Борис и не сомневался. Может, его еще и поблагодарят. Анна не понимала, но даже черный пиар — уже пиар. Хороший такой, жирненький...

После этого вечера Валаам прославится на всю область. А то и до Москвы дойдет.

Но любимую женщину надо было успокаивать.

— Я все это терпеть не могу, если честно. Но Семен Михайлович в нашем городе был на один день, проездом, а в Москве мне его помощь понадобится. Кстати, на Галину Петровну ты тоже произвела впечатление. Она мне шепнула, что я дураком буду, если тебя упущу.

— Не упустишь, — Анна обняла своего любимого мужчину за шею.

Какие же у него глаза.

Темно-зеленые, прозрачные, ясные...

— Костьми лягу. Я так долго тебя искал...

Анна промолчала. И закрыла Борису рот поцелуем.

Чувствовала она себя премерзко. Но и изменить ничего не могла. Только отдать любимому мужчине все свое тепло, всю любовь — без остатка.

Ида, Герцогства

На почту Ида заходила по привычке. И конверт застал ее врасплох. Большой, надежно заклеенный...

И о чем тут речь?

Ида сомневаться не стала, молча сломала сургуч и вытащила письмо. Ровные строчки, буковки округлые, старательные, но Ида не сомневалась — писал ребенок. И несколько ошибок, и слизанный след от кляксы только подтверждали ее теорию.

Тетя Зинаида.

Мама сказала, что вы получите мое письмо и приедите.

Я сейчас в герцогствах, мама осталась в Русине. Она просила передать привет вам и Полкану, и сказать, что любит вас.

Мы живем у купца Меньшикова, я и Потап. Потап — это мамин воспитанник и мой друг. Поэтому если нас забирать, то только вместе. Я буду очинь вас ждать. Федор Михайлович хороший, но скоро он поедет в Борхум и Чилиан, а я туда не хочу. Я хочу с вами дождаться маму.

Приезжайте, пожалуйста.

Георгий Алексеев.

Ида сжала листок так, что тот смялся в тонких пальцах.

— Гав? — вежливо спросил Полкан.

Это помогло.

— Полкаша, миленький! У нас есть племянник! Мы не одни! Мы — не одни!

— Гав! — порадовался Полкан.

Стая — это всегда хорошо! Если стая большая, еще лучше. Племянник... это родной. И та женщина, которая его нашла, тоже родная. А если и еще кто...

Много родных — хорошо.

И добычу стаей загонять легче, и отбиваться проще... надо только, чтобы они действительно были родными. Но это собаки понимают. А люди — не всегда.

Ида улыбнулась.

— Полкаша, мы с тобой поедем за Гошкой! Яна сказала, чтобы я его забрала, я его и заберу! И Потапа тоже! И будет нас уже четверо! Это здорово, правда?

— Гав, — согласился Полкан.

И подумал, что уехать — хорошая идея. А то бегают тут разные... навязчивые! А их даже загрызть нельзя! Куда только этот мир катится?

Несправедливо! Ах, как несправедливо, что нельзя призвать к ответу наглеца! И даже покусать не получается...

Да и ладно!

Придумаем мы, что с разными нахалами делать. Главное, что хозяйка счастлива. Полкан встал на задние лапы, поставил передние на плечи Зине и вежливо лизнул ее в нос.

Умыл. От радости...

Глава 2

Соблазны и страсти,

Луну и звезду.

Яна, Русина.

Всякое бывало у Яны в жизни. Но чтобы так?

Просыпаешься — и чувствуешь себя колбасой. Хорошо так, основательно увязанной по рукам и ногам. Такая супер-колбасина!

Открывать глаза она сразу не решилась. Сначала чуточку приоткрыла ресницы.

Та-ак...

И что мы имеем?

А имеем мы похитителя. Одну штуку. Сидит, ногти чистит ножиком. Чтоб ты себе, паразит, пальцы по локоть отрезал.

Еще кто есть?

Вроде нет никого. Сама Яна лежит на чем-то вроде кровати, комната небольшая, не сильно протопленная... хорошо еще — в носках спала. В толстых, шерстяных. А то бы точно отмерзла.