9. Кофе с сюрпризом

Меня охватили сомнения. С одной стороны, посвящать кого-то ещё в дела леди Милдред и рассказывать о странных снах не хотелось. С другой стороны, я сама уже не раз просила Лайзо переводить отдельные фразы. Да и ловец снов подарил именно он...

Почему-то ярко вспомнилось, точно это было вчера, наше знакомство. Поздний вечер, кофейня, Эллис-интриган, от души нахваливающий своего протеже — и мои собственные противоречивые впечатления. Впервые в жизни я тогда столкнулась с человеком, с первого взгляда вызывающим доверие и притягивающим непреодолимо — и оттого пугающим. После многое произошло. И глупый "приворот" — прощённое вопреки всем принципам маленькое предательство; и выстрел в подвалах сектанта-убийцы — Лайзо закрыл меня собою, рискуя жизнью; и катакомбы метро, где он нашёл меня первым после смерти Душителя...

Лайзо застыл где-то посередине между прислугой и посторонними, объектом восхищения — и опасения, и гораздо легче было довериться тому же доктору Брэдфорду, чем ему.

И всё-таки я доверилась.

— Мистер Маноле, помните ли вы, при каких обстоятельствах достался мне ловец снов... Нет, не так, конечно же, вы помните. Пожалуй, следует начать с того, как мы познакомились с Эллисом. — Я задумалась. — Или даже с пожара, который унёс жизни моих родителей... Нет, всё началось гораздо раньше. С лордом Фредериком Эверсаном моя бабушка, леди Милдред, единственная дочь графа Валтера, впервые повстречалась на балу...

Мне казалось, что сбивчивый рассказ должен занять по меньшей мере несколько часов. Но, верно, в последнее время я слишком много думала обо всём этом — и незаметно для себя привела мысли в порядок. Да и Лайзо, вольно или невольно, помогал свивать нить повествования, задавая правильные вопросы.

— И когда сны изменились, Виржиния?

Уже не в первый раз с начала разговора он опускал обращение "леди", называя меня только по имени, но я осознала это лишь сейчас.

— Когда мне самой захотелось в них вернуться. Я долго отмахивалась от них, принимая за случайные совпадения, за воспоминания... Но после снов о приюте больше не смогла просто закрывать глаза на всё необычное.

Лайзо аккуратно завёл машину на подъездную аллею и заглушил мотор.

— А если взять за точку отсчёта покушение? Как сны изменились после него?

— Вы имеете в виду Халински?

— Да.

— Сложно сказать. Пожалуй... — я задумалась. — Пожалуй, после этого случая они стали запоминаться. До того я очень долго забывала сны... Точнее, в памяти оставались какие-то бессвязные отрывки. Знаете, мистер Маноле, прежде я не смотрела на свои сны под таким углом. Вы задаете интересные вопросы и, кажется, знаете даже больше меня самой, — улыбнулась я, чувствуя неловкость.

Лайзо медленно провёл ладонями по рулю, точно в забытьи, продолжая смотреть в одну точку — где-то за стеклом, в чернильной летней темноте.

— Я-то вот как раз не знаю, леди. Догадываюсь только. А вот тот, кто на вас того парикмахера натравил — он точно знает, что делает. И, видать, не в первый раз это проворачивает. Только я вот о чём подумал... — Лайзо ненадолго замолчал, а когда продолжил, голос его звучал куда тише. — Я подумал, что за сорок лет-то любой живой человек состарится. И тот, седой, из сна вашего... Он не человек или не живой?

Тут-то у меня и потемнело в глазах — от избытка чувств.

Самое жуткое было в том, что Лайзо говорил абсолютно серьёзно, без тени иронии или неуверенности. Так, к примеру, джентльмены в курительном клубе обсуждают назначение нового министра, а дамы на званом ужине — новую шляпку герцогини Альбийской. Нечто достаточно необычное, чтоб выбиваться из рутины, но одновременно земное, близкое, понятное... без сомнений, существующее на самом деле.

— Не живой? — Онемевшие губы едва шевелились.

— Тут пока не посмотришь — не поймёшь, — ответил Лайзо обыденно. — Я б предположил, да вы опять злиться будете, Виржиния. Мол, глупости говорю, суевериями пробавляюсь, — улыбнулся он. А мне почему-то вспомнилось, что глаза у него ярко-зелёные, как дубовый лист на просвет, и таких я больше ни у кого никогда не видела. — Забудьте пока, что я вам наговорил. И правда, что ли, держитесь осторожнее, как маркиз велит. Как-никак, а он о вас заботится, хоть, вижу, вам и не всегда это по нраву.

— Вы защищаете дядю Рэйвена? — рассмеялась я от неожиданности. — Кажется, мир перевернулся.

— Покуда нет, — подмигнуло мне отражение Лайзо в стекле. — А там — кто знает, может, и перевернётся. Вы мне, леди, ту книжку с записями не покажете? Есть у меня одна мысль, да сперва взглянуть надо, проверить кой-чего.

— Записи в кабинете, — ответила я, не сразу поняв, что это прозвучало как приглашение.

Впрочем, почему бы и нет. Прислуга у меня не болтливая.

После ремонта лестницы в особняке стали молчаливыми. Теперь неурочный скрип не выдавал любителей поздних прогулок. Только старинные портреты Валтеров неодобрительно поглядывали со стен в галерее, пока мы шли к кабинету и открывали дверь. Записи леди Милдред хранились в большой шкатулке, в нижнем ящике стола. Книжка с пустыми страницами лежала поверх — её я просматривала последней.

Лайзо раскрыл записи сразу на середине, пролистнул несколько страниц, погладил корешок кончиками пальцев — и изрёк:

— Кажется мне, что нет здесь никаких чернил вовсе.

— Что вы имеете в виду? — спросила я, чувствуя себя простушкой, которую обхаживает на ярмарке хитрая гипси-гадалка. — Зачем тогда ставить даты, если не собираешься ничего записывать? А там везде даты проставлены, вверху страницы.

— А я и не говорил, что там не записано ничего, — ответил Лайзо, глядя на меня поверх книжки, и второй раз за вечер померещились мне зелёные отблески у него в глазах, хотя, конечно, разглядеть цвет в столь скудном освещении никто бы не смог. — Записано наверняка, да только не чернилами. Вы, леди, попробуйте как-нибудь перед сном раскрыть эту книжицу на какой-нибудь странице — и положить под подушку. Только день выбирайте такой, чтоб потом сразу отоспаться можно было. Вдруг что не так, — загадочно произнёс он.

Конечно, в ту ночь до экспериментов с записями так и не дошло. Я отнесла книжку в спальню, положила на полку... А потом и вовсе закрыла в ящике на ключ, от греха подальше. И не столько из-за того, что день завтра обещал быть напряженным и трудным, нет. Где-то глубоко внутри засел липкий, подленький страх, что Лайзо окажется прав. Ведь это бы означало, что у леди Милдред были такие секреты, принять которые я бы пока не отважилась.

А в довершение всех неприятностей в голове перед сном вертелись навязчиво давние слова Зельды:

"Младшенький-то мой с колдовством знается побольше меня..."

Сейчас я готова была поверить, что гадалка не шутила.

К счастью, повседневные заботы оставляли мало времени на досужие размышления.

Наплыв гостей в "Старом гнезде" чуть-чуть спал. После безумия последней недели даже такое небольшое облегчение подарило мне островок покоя — несколько шумных, но уютных вечеров. Тогда миссис Скаровски, встав на стул, громогласно зачитывала свои стихи; Луи ла Рон отпускал остроумные комментарии, вызывая наигранное негодование поэтессы; сын полковника Арча развлекал компанию, цитируя по памяти хроники битвы при Трюфо; жеманно улыбался, красуясь перед новой возлюбленной Эрвин Калле, на сей раз выкрасивший волосы в ярко-алый цвет (точнее, надевший алый парик, но посторонним знать об этом не следовало); снисходительно наблюдали за весельем благородные дамы, ровесницы леди Милдред и её старинные подруги; а Мэдди, улыбаясь, сновала по залу с подносами, но нет-нет, да и поглядывала на часы в ожидании визита детектива.

К ночи я буквально падала с ног от усталости, но душою отдыхала.

Между тем погода устала притворяться доброй и ласковой матерью — и обернулась вздорной, жестокой мачехой. Дохнула на Бромли холодом, исхлестала улицы и крыши дождями, вспучила спокойный Эйвон паводком, а затем, точно смягчившись, стала по утрам заботливо кутать низины густым серым туманом. В день, когда должны были прийти в кофейню мои подруги, и вовсе разразилась страшная гроза, с ветром, громом и молниями. Восемь из десяти попросивших о столике отказались от визита, и лишь самые стойкие поклонники кофе отважились прогуляться по городу.

Но когда какое-то там ненастье останавливало настоящих леди?

Эмбер прибыла за четверть часа до назначенного срока вместе с Глэдис — слегка бледная, вздрагивающая из-за зловещего грохотания в небесах, но очень решительная. Следом подъехала и Абигейл со служанкой, которую сперва хотела оставить в автомобиле — и оставила бы, но Мадлен заступилась за бедную девочку и отвела её в комнатку за кухней.

— Природа сошла с ума! Нет, совершенно точно, сошла с ума! — громко заявила Абигейл, едва переступив порог. Её летнее пальто было цвета пыльной розы, блузка — цвета рассветного неба, и лишь немного более тёмным оттенком радовали глаз юбки, сверху объемные, а книзу зауженные. Розовые перчатки, розовый веер, шляпка того же тона, что и пальто, украшенная гроздьями искусственной малины — герцогиня Дагвортская была верна себе и своим цветам. — Холодно, точно в преисподней! Мне срочно необходим ваш кофе, дорогая Виржиния — тот сладкий, с шапкой из сливок и шоколадом.

— Мадлен сейчас принесёт, — улыбнулась я невольно. — Ах, Абигейл, я так рада вас видеть!

Эмбер, всегда с небрежением относившаяся к этикету, обняла старую подругу, Глэдис ограничилась словесным приветствием, но видно было, что рада она не меньше. Когда восторги первой встречи после долгой разлуки улеглись, и перед каждым оказалась чашечка кофе — "для леди" у Абигейл, имбирно-медовый у Глэдис и лимонный с перцем у Эмбер — мы, наконец, окунулись в любимую женскую стихию.

В сплетни и слухи.

— А вы слышали, как оскандалился недавно один литературный критик, мистер Эндрю Эвассен? — загадочно округляя глаза, сказала Глэдис. Эмбер, очевидно, знавшая кое-что, спрятала смешок за веером. — На званом ужине у одного фабриканта, который известен ненавистью к ширманкам, мистер Эвассен пообещал в запале разгромить стихи самых известных поэтесс Аксонии.

— А зачем? — шумно удивилась Абигейл и нахмурилась напоказ, но глаза у неё блестели — ей было весело. — Глупость какая!

— Мистер Эвассен считает, что стихосложение в частности и литература в целом — не для женских умов, — ответила Глэдис таким голосом, что сразу стало ясно, у кого на самом деле проблемы с рассудком — у критика или у поэтесс. — Итак, он собрал почти шестьсот листов со стихами, в том числе и несравненной Эмили Скаровски, а также мисс Хоуп Линкс и даже леди Элен Брайтстар, выкупил по расписке целый бочонок эля в пабе и закрылся со всем этим в кабинете на целую ночь. А утром он выбежал на площадь Трёх Фонтанов — с всклокоченными волосами, босой и в одних кальсонах, стал бегать кругами, разбрасывая листы с рукописями и выкрикивая хулу. И когда "гуси" приблизились к нему, чтобы успокоить его... или арестовать, не важно, мистер Эвассен закричал: "Я дельфин, я дельфин, море укроет меня!" — и прыгнул в фонтан.

Мы затаили дыхание.

— Фонтан цел? — спросила Эмбер за нас всех.

— У Крылатой Вестницы откололась пятка, — вздохнула Глэдис, покачивая в пальцах лорнет. — А мистер Эвассен жив и здоров, разумеется. Что сумасшедшему сделается?

От смеха у Абигейл разыгрался аппетит, и пришлось отправлять Мэдди за новой порцией пирожных. Пока мы их дожидались, то обсудили кое-какие последние новости под шум дождя и раскаты грома. Приятно было узнать, например, что выставка Джулии прошла более чем успешно и удостоилась самой высокой похвалы. Потом Абигейл по обыкновению начала бранить сэра Фаулера и сетовать на непослушание близнецов. Слушая её, леди Вайтберри хмурилась почему-то всё больше, но видно было, что думает она отнюдь не о дурном влиянии баронета на мальчишек... то есть уже на юношей. И вообще по сравнению с другими днями она необычно много молчала. В конце концов я не выдержала и, дождавшись подходящего момента, спросила, что случилось.

— Лорд Уилфилд пригласил моего супруга присоединиться к сигарному клубу, — призналась Эмбер неохотно.

— Но это ведь хорошо? — неуверенно спросила Абигейл, обмахиваясь веером. Розовые перья мягко колыхались при каждом движении. — Граф Уилфилд — человек влиятельный, репутация у него неплохая, несмотря на все эти слухи о внебрачных отпрысках. А уж сигарный клуб в Дубовых Палатах... Многие мечтают туда попасть! Я была бы не против, если бы мои мальчики там оказались. Ведь этому несносному баронету туда точно не проникнуть!

Я невольно улыбнулась — о чём бы ни зашла речь, Абигейл вернётся к сыновьям и к Фаулеру.

— Против клуба я не возражаю, женщин туда не допускают... — Эмбер неторопливо разложила веер, по одной пластинке, и так же тягуче-медленно сложила его. — Но для этого моему супругу придётся сперва навестить особняк Уилфилдов, чтобы обсудить кое-какие подробности и подписать соглашение. А там сейчас, между прочим, живёт и эта ужасная колонианка!

Веер шлёпнул по краю стола — чашка подпрыгнула на блюдце, а разговоры в кофейне притихли. Эмбер царственно улыбнулась и сделала вид, что это была неловкая случайность.

— Колонианка? — необычайно тихо переспросила герцогиня Дагвортская, и её бледное одутловатое лицо приобрело то выражение, которое принято называть опасным; вроде бы ничего особенного — лёгкий прищур, твёрдая линия плотно сжатых губ, наклон головы, а взгляд уже кажется неприятно цепким.

— Ах, да, вы ведь не знаете, дорогая Абигейл, — задумчиво протянула Глэдис, постукивая лорнетом по тыльной стороне руки. — Скажите, вам о чём-нибудь говорит имя Грейс Купер?

К моему огромному удивлению, Абигейл нахмурилась, неопределённо махнула веером — и произнесла несмело:

— Я могу ошибаться, но, кажется, да. Мне в прошлом году преподнесли одну глупейшую книжицу, что-то вроде "Путешествие одинокой женщины по Аксонии", про опасности в дороге, достопримечательности и прочее. Всё такое пронизанное духом ширманства. Я бы это невнятное сочинение не запомнила, если бы не предисловие Кэролайн Смит.

— Профессор Бромлинского университета и математик? — выгнула Глэдис брови. — Та самая, первая женщина, которая получила учёную степень в Аксонии?

— Да, да! — взволнованно повторила Абигейл и продолжила уже более уверенно: — Автором точно была она, Грэйс Купер, колонианка. С ней что-то не так?

Мы переглянулись.

— Знаете, Абигейл, нам нужно кое-что вам рассказать... — деликатно начала Глэдис и кратко обрисовала происшествие в галерее.

Эмбер к концу повествования истерзала свой веер так, что с него начали облетать пёрышки. Я дождалась паузы и озвучила предположение Эллиса — не называя, впрочем, источник.

— Значит, колонианка. Да ещё ведёт себя, как героиня пьесы, — задумалась Абигейл, глядя на пирожное с орехами, вымоченными в сливочном ликёре. — Необычное сочетание! Я думаю, что у неё есть какая-то позорная тайна, которую она прячет за своими выходками! Ручаюсь за это.