— Вот сволочи, кто-то уже форму пропил, — проворчал воевода.
— Выдай всем по серебряной ногате — с условием, всё пропитое назад выкупить, на остальное погулять, — посоветовал Коттин. Воевода серьёзно кивнул, сморщил лоб, запоминая указание оборотня.
Огромный шатёр на колёсах проплывал мимо — баба улыбнулась военачальниками щербатым ртом, подмигнула — в закромах на колёсах плескалась огромная бочка браги, помимо десятка крынок крепкой медовухи. За пологом раздался женский смех, визг — колесо подпрыгнуло на камне, в разрезе сверкнули тёмные глаза, промелькнуло весёлое женское лицо.
— Маркитантки, — уважительно промолвил древний странник.
— Кому война мачеха, кому мать родна, — засмеялся воевода.
— Поставь их на стоянке в центре лагеря, рядом с нашим шатром. Под общей охраной.
— Ясное дело, — ухмыльнулся Чудес. — Чтоб ни разбежались?
— Чтоб наши дружинники их штурмом не взяли!
Когда прогнали небольшое стадо овец, пару коров и десяток лошадок, бывшие беглецы неспешно спустились с пригорка, направили коней вслед войску.
— Всё-таки боязно мне это войско в город запускать, — воевода сморщил лоб так, что зашевелились уши.
— Когда начнут грабить стольный град, повесим десяток. Ближе к вечеру, — зевнул бывший Кот.
Вскоре вдоль тропы запылали костры — десятники распоряжались умело, будто всю жизнь ходили в походы — лесным людям ночевать у костра привычно, не в новинку. Жарили мясо, жевали припасы — рыбу, чёрный хлеб. В середине лагеря поставили шатёр, разделили его пологом на две половины, для военачальников. Коттин лично поставил охрану — из усольских, велел сторожить по двое, по полночи, отгонять своих, высматривать чужих. Позвали дам из обоза — те явились в булгарских шелках, в цветастых платках, с медовухой и корзиной фруктов — яблок, груш. Пировали весело, весьма много выпили.
Ночью Коттин завалил подружку на ковёр, та пьяно хихикала, липла с поцелуями. Лихорадочно сорвали одежды, накрылись одеялом. Коттин гладил груди с фиолетовыми сосками — женщина громко дышала, тянула на себя, наконец, громко застонала.
Война приобретала привычные черты — как и всегда в течение многих веков.
*
Мишна заняла палату на втором поверхе рядом с княгиней Рогнедой, как бы в качестве придворной девушки при высокородной особе. За окном, составленным из множества драгоценных стеклянных кусочков, шумел майдан. Девушка сидела перед зеркалом, расчёсывала волосы — её муж, вернее любовник, Стефан, только что ушёл домой — в избу верного Чухрая. После ночи любви губы распухли и покраснели, внизу болело — юноша был страстным и необузданным. Мишна запудрила синяк от неумеренного поцелуя на шее, взяла в ладони груди, нежно погладила их, вытянула ноги — потянулась, словно большая кошка, промолвила капризным голосом:
— Под глазами мешки, губы распухли, в самом нежном месте мозоль, все мужики — козлы. Ещё на рынке с утра орут!
Ангел на правом плече пожал плечами, сложил крылышки, засунул пергамент в хитон:
— Ваш заказ на сегодняшний день принят! Только зачем Вам всё это?
Чёртик на левом плече захихикал, показал ангелу рога из пальцев, уши, ещё что-то непотребное.
Ангел плюнул за плечо, расправил крылья, улетел куда-то вверх, прямо сквозь потолок.
Девушка встала с мягкого стула, позвала:
— Хава, помоги одеться! Принеси синее платье!
В двери заглянул молодой стражник, из своих — как-то так получилось, что вокруг девушки вращалось всё больше людей из верных последователей. Чуть ли не больше, чем гридней вокруг княгини. Мишна, пошептавшись со старой Хавой, велела относиться к Рогнеде со всем почтением, соблюдать все внешние знаки вежества, все общепринятые ритуалы. Стражник кивнул, за дверями послышались шаги, в палату вошли девки с одеждой, с тазом тёплой воды, с притираниями, мылом, помадой, бельём, платьями — последней вошла бывшая рабыня.
— Чего изволите, принцесса?
Гридень, из новых, дремавший возле дверей Рогнеды, почесался, вяло подумал — не перейти ли на службу к молодой княжне? За дверями была тишина — княгиня изволила почивать долго, до обеда — ночами спала плохо, металась, кого-то звала.
*
Пам Папай бродил по майдану, присматривался к товарам — не Словенск, конечно, но короб соли купить бы, не помешало. И отрез сукна.
Сразу за мясными рядами, возле лавки торговца солью стояла толпа баб — слышалась визгливая ругань, крики и хохот. Папай, придерживая кожаный кошель на поясе, направился к толпе, приглядываясь, что к чему.
— Вот этот коробок за ногату? — толстомясая хозяйка совала к носу торговца берестяную шкатулку размером с кулак.
— Поставок нет! Это всё усольцы! — орал торговец, брызгая слюной.
— Грабители! Только свои карманы набиваете!
— Твои, что ли набивать? На воротах сбор ввели — куну с мешка! Цены и выросли!
— Чурилы на вас нет! Всех вас расстрелять! Стрел у нас хватит!
— Ну и болталась бы одна на всём белом свете, дура! Как цветок в проруби!
Баба полезла к торговцу с когтями, тут же огребла монументальный пинок, упала в лужу — сзади подошли с целью наведения порядка два дружинника, стали дознаваться — кто бунтует. Толпа тут же рассосалась.
— Я буду жаловаться! Княгине! Новой княжне!
— Да иди, жалуйся, корова! Нам же жалобу разбирать и поручат! — поигрывая дубинками, отвечали стражи порядка.
— Вот придёт войско древнего Кота...
— Дура! Нет никаких Котов! А Коттин — нормальный мужик, говорят! Да и воевода с ним, — дружинники засмеялись, направились к хмельной лавке...
Папай приблизился к злобному краснорожему лавочнику, спросил низким голосом:
— Мешок почём отдашь?
— Золотой! — рявкнул торговец.
— Чего? — не поверил своим ушам Папай. — Ты что, с печи на голову спрыгнул? Весной было три ногаты серебром!
— Вот и солил бы свою рыбу весной! Развелось указчиков.
— Ты чего орёшь, как слон?
— Какой слон? Я слон? А по сопатке веником?
-А по хлебалу кочергой?
Пам сцепился с лавочником, молотя его по широким скулам, пиная коленом, кусая за ухо. Получив локтем под рёбра взвыл, ударил кулаком со всей дури. Так, сцепившись, и упали в ту же лужу, откуда, только что вылезла толстомясая хозяйка. Долго катались, разбрызгивая грязь, грязными ладонями размазывая её по лицам. Наконец, пам дотянулся до ножа в сапоге, ткнул торговца в живот, прорезав армяк. Тот взвыл, лезвие достало до мяса. Вокруг орала толпа, кто-то под шумок взрезал мешок с солью, начался грабёж и безобразие. Торговцу досталось больше всех — даже и сапогами. Пам на трясущихся ногах выполз из толпы, побежал в конюшню — выходило, что власти в городе как бы и нет — а дело можно было рассматривать, как бунт. Обычно кровавая резня всегда начиналась из-за лотка с ягодами, не подвезённой вовремя муки. А тут соляной бунт — за соль, вернее её отсутствие, кто-то точно лишится головы, соль идёт до самого Кракова, Кёльна, Рима...
Уж пришёл бы воевода с войском, скорее навёл бы порядок! Пора бежать отсюда, скрыться в родной деревне, пусть здесь всё утихнет. Леший с ним, с вече — пусть сегодня выбирают сами, нам-то, что с того, кого выберут — нам с ними грибы не солить.
От хмельной лавки бежали уже четверо стражей, потрясали дубинками, кто-то потянулся за акинаком — коротким мечом...
Доска пятнадцатая
Майдан очистили от торговцев силами дружинников, быстро и эффективно. В стольный град прибывали памы со всех концов великой Чуди, заполоняли площадь повозками, шатрами, похожими на юрты. Повсюду стояли люди, щёлкали орехи, дружески беседовали. Кони не вместились в городские конюшни, их привязали за уздечки к оглоблям, тут же чистили, поили водой, конюхи проверяли и чинили упряжь. Навоз заметали мётлами, тащили в коробах на огороды удобрять землю — глинозём, да серую почву со щебнем.
Вокруг дворца царила суета — важные памы в собольих шапках бродили возле красного крыльца, переговаривались с боярской роднёй — сегодня из наиболее знатных родов будущий князь должен выкликнуть девять бояр. У княжеских палат стояли дружинники в красных кафтанах, даже и у чёрного входа был поставлен наряд. Над поварней клубился дым, пахло жареным мясом с луком, рыбаки тащили корзины с рыбой. На повозке привезли тушу оленя, тут же разделали. Промеж господ расхаживали лотошники с пирогами, сбитенщики. Звенел смех, перемежаемый шуршанием кун, звоном мелкой монеты, слышались прибаутки — девицы в красных сапожках, в цветастых платках прогуливались меж памов и боярских сынков.
Наконец, наверху, зажгли свечи, за занавесями забегали тени — гридни и дворовые накрывали стол, тащили скамьи, развешивали на стенах оружие, предусмотрительно снятое после известных событий. Народ заговорил громче, памы поглаживали соболиные шапки, носимые с важностью — несмотря на летнее тепло, поправляли сабли, расчёсывали бороды.
Наверху вокруг бледной Рогнеды суетилась толпа — рядом на ложе сидела Мишна с кошкой на руках (большая честь), вокруг толпились боярские вдовы и дочери, допущенные в покои, девушки, мамки и приживалки, промеж всех с деловым видом ходила Хава, отдавала шёпотом распоряжения. Разговор шёл о том, кто будет объявлять начало вече.
— Может быть, матушка-княгиня? — вопрошала какая-то боярыня.
— Не по чину, не по чину! — все зашумели, замахали руками, не стесняясь Рогнеды. — Не женское это дело, надо бы мужчину, лучше дворянских кровей. Царских-то нет ныне.
— Послать за Стефаном? — спросила Хава, ныне свободная кастелянша.
— Его не знают, — горячо возразила Мишна. — Да и нет у него королевской грамоты — так, седьмая вода на киселе, от древних готских графов.
Хава тонко улыбнулась, искоса взглянув на девушку. Вокруг раздались удивлённые возгласы, расспросы, городская знать женского пола округлила глаза, в изумлении вздела бровки. Все пожимали плечами в великом изумлении — Мишна послала стрелу точно в цель.
— Так у его отца, у Никона, грамота наверняка есть, — подлила масла в огонь старая экономка.
— Да нельзя ему! Я слышала, — заявила Мишна громким голосом княгине, — что на подходе к столице войско нашего славного воеводы Чудеса. И с ним Главный волхв Тридрев.
— Откуда вести? — изумилась Рогнеда.
— Сорока на хвосте принесла. Вы разве, не знаете, княгиня, что при войске находится... древний волхв Коттин, который мне знаком?
Все зашумели, кумушки начали пробираться к выходу, но останавливались, теребя шали — вдруг услышат что-нибудь ещё более сногсшибательное?
— Разве Кот Баюн — не сказка? Неужели он вот так сам и придёт? Есть у него доказательства его могущества? — вопросы сыпались со всех сторон. — И причём тут Стефан?
— А Стефан при нём был оруженосцем, кто ещё не знает, — гордо отвечала Мишна. — Стал бы древний герой простого мужика при себе держать?
Этого оказалось достаточно, все вокруг вдруг прониклись, закивали — шёпотом передавали друг дружке подробности.
— А почему ж ему, Стефану, и не выкликнуть начало вече? — кто-то вдруг вспомнил начало разговора.
— А потому, что когда вече назначит нового князя — тот сразу же проведёт суд: кто был прав, а кто виноват в событиях. Говорят, Стефан-то был с Коттином. Вот и узнаем, что за человек волхв Коттин.
— Узнаем, узнаем, милая, — запела сладко Хава, и толпа дворовых девок подхватила её.
— И про его могущество узнаем — как только воевода Чудес с богатырём Аминтой по бокам Коттина встанут. С мечами.
Толпа бросилась вон из княжеских покоев, доносить до майдана невероятные вести.
— Эй, люди! Позовите старого Тараса — пусть он объявит о начале вече! — наконец, нашла выход княгиня Рогнеда. — Одевайте меня — пора готовиться к выходу.
После трёх ударов, долго плывущих над площадью металлическим звоном, памы поднялись на второй поверх, расселись за столы. На пустующие боярские скамьи, расположенные по бокам престола, усадили старого Тараса. Несколько боярских сынов, претендующих на боярскую службу, встали позади лавок, не смея на них присесть. Памы присматривались к молодым боярычам, называли их имена, припоминали, кто из какого рода, а также заслуги старых бояр. Утвердить боярство мог только Князь белозерский.
Промеж памов, разбившихся на группы, шли нелицеприятные споры, некоторые в злобе посматривали на возможных претендентов — но таких было немного: как спорщиков, так и кандидатов. Наиболее старые и родовитые памы, многие из которых до недавних пор владели древним искусством волшбы, понимали, что никто из их сословия не сможет претендовать на престол — никто не желал усиления одной области древней чудской земли за счёт других. Поэтому, по большому счёту, претендовать на княжение могли разве что Белозерские боярские сыны древних кровей. Тридрев, главный Тотемский волхв не мог быть князем по чину, воевода Чудес был вроде бы простого происхождения, хотя и ходили разные слухи по поводу его предков, Тарас был очень стар. Молодёжь же, в последние часы выдвинувшая претензии на знатность, была уж слишком молода. Княгиня, матушка Рогнеда, не смогла бы удержать престол — пусть сидит мамкой-княгиней. В закромах и на поварне. Детей её покойный Чурило наследниками официально не признал — тут ничего не поделаешь. Да и малы они. Зачем княжеству регенты?
Да, ещё этот Кот. Тут совсем непонятно — человек он или навь? В древние времена один маг сел было на трон — ещё при скифских царях. В результате произошло цареубийство, и началась длительная кровавая смута. К тому же говорят, что этот Кот Баюн приходит на короткое время, потом надолго пропадает. И сам он, вроде бы, не желает престола. Да и тот ли он, за кого себя выдаёт?
— Почему на вече женщины? — тряс бородой какой-то уральский пам. — Древний устав и покон нарушаем!
Рогнеда, в синем, до полу, платье заморского бархата, шла промеж столов, гордо подняв голову, не замечая обидных слов. За княгиней шла Мишна, в роскошном же платье, выгодно отличаясь красотой и молодостью. Дойдя до престола, Рогнеда помедлила секунду, вступила на ступень и села на белозерский стол. Мишна тут же зашла за трон, склонилась к её уху.
— Вече ещё не началось. Не вижу причин не сидеть на своём законном месте, — повторила княгиня слова девушки.
Памы и боярычи сразу замолкли, на уральского зашикали, замахали руками.
— Она, хоть из словенских, зато древней крови! — кто-то громко прошептал нарушителю спокойствия. — Тут больше никого и близко по знатности нет!
— Я, княгиня белозерская, вызываю Тараса, бывшего Главного волхва и пама, что знавал ещё отца покойного светлого князя, для слова.
Тарас поднялся с боярской скамьи, долго не мог распрямиться. Боярычи, показывая вежество, под одобрительный шум памов, кинулись к старику, подхватили за руки, едва не втащили на престол.
Рогнеда встала, уступив место Тарасу, спустилась со ступенек, пошла на выход. За ней шла Мишна, привлекая всеобщее внимание. Головы старост одновременно поворачивались, провожая молодую девушку неравнодушными взглядами. Наконец, женщины покинули вечевой зал.
Хава, сидя в чулане и наблюдая за событиями в зале через маленькую дырочку, удовлетворённо потёрла ладони — никто не догадался об истинном смысле прошедшей демонстрации. Однако Мишну приметили. Теперь начнутся расспросы и разговоры. А слух о царском происхождении девушки силами верных сторонников и последователей уже запущен, он растёт и ширится в городе и слободах.
