Белое и чёрное

Субудей задумчиво смотрел на старого друга:

— Хорошо, я выполню твою просьбу. Но не только потому, что просишь ты. Мы воюем с эльфами уже не одно столетие... и понемногу проигрываем. Пока этого не видит почти никто — но я Великий Хан, я обязан думать о будущем народа. Всё чаще гибнут стойбища, всё реже мы отвечаем набегом на набег. Ещё два-три столетия и будет поздно. Вдруг мальчик окажется соломинкой, переломившей спину верблюда?

— Светает... — Субудей задержался на пороге. — Отдыхай. Я прикажу привести тебе второго барана, — и вышел из юрты.

Багровое ото сна солнце выглядывало из под тонкого одеяльца горизонта. Моргнув, осветило нитки ковыля и притихло, испугавшись бесконечной равнины. Будто задумалось — вдруг не осилит осветить степное приволье. Но будто набравшись смелости, вспыхнуло, и нежно пошло тонкими лучиками по остывшему за ночь блеклому земному покрову. Заверещали обрадовано кузнечики, раздался радостный птичий вскрик, ликующе запиликали цикады. Торжественно ухнул филин, довольный новым днём. Ковыль расправил свои золотистые реснички и восторженно захлопал, радуясь солнцу. А неслухи-звёздочки рассыпали на прощание слезинки росы и важно стаяли в пунцовом небе.

Мужчина зябко повёл плечами, и поплотнее закутался в плащ. Всё-таки возраст даёт о себе знать. Хоть его до сих пор и считают не только самым мудрым в Хурале, но и самым сильным воином Степи, лгать себе Субудей не привык. Ещё несколько лет — и водить набеги будет кто-то из Старших Ханов, а он наконец-то примет титул "Мудрейшего". Хурал приставал к нему уже лет двадцать, но Субудей отбивался как мог — Мудрейший правит, но не воюет сам. Вспомнился ночной разговор... Бьёрг, Бьёрг, старый друг... в тебе осталось больше человеческого, чем ты пытаешься показать.

Многие считали Великого Хана провидцем. Глупцы, умение думать и видеть чуть дальше собственного носа — и ты становишься чем-то навроде оракула, великого и непогрешимого. А сейчас весь его опыт шептал: времена меняются. И его задача как правителя повернуть эти перемены на пользу своему народу. Ходу! Пора возвращаться в столицу. Друг поймёт, если они не смогут провести за беседой следующую ночь, а дела ждать не будут.

Среди тех, кто готовил коней к отъезду Великого Хана, мелькала и голова Германа. Когда в ту ночь разъезд орков встретил их с Бьёргом на границе степи, парень почти ничего не увидел. Запомнил только нескольких всадников с заводными конями, да бешеную скачку в темноте. Стойбище вынырнуло из темноты неожиданно, ослепив светом костров, совершенно не заметных снаружи. А парня сразу завели в шатёр, где он и просидел до сегодняшнего утра: то ли гость, то ли пленник. Выводили на улицу только с завязанными глазами, а поскольку языка Герман не знал, все происходящее оставалось загадкой. С приездом Великого Хана положение изменилось, и теперь Герман, не скрываясь, осматривался.

На первый взгляд орки довольно сильно отличались от обычных людей. Раскосый взгляд, глаза широко посажены, щеки в скулах широки. Во рту заметны клыки, которые несколько выдаются над рядом зубов. Скулы выступают дальше челюстей, нос плоский и маленький, глаза узкие, а веки под самыми бровями. На коже сквозь степной загар пробивается желтоватый оттенок. Средний рост выше, чем у людей. Но особенно Германа удивило, что все орки брили бороду! Хотя у многих на верхней губе и пробивались усы.

В стойбище шла обычная утренняя суета: мужчины и подростки готовились сменить пастухов у дальних стад, женщины занимались хозяйством. Непривычный взгляд с трудом отличал первых от вторых, все были одеты в похожие халаты и шаровары коричневого цвета с вышивками клана, а головы повязывали платками или одевали круглую войлочную шапку. Княжича удивило отсутствие детей. Только спустя некоторое время он вспомнил слова Бьерга, что на границе живут только воины и способные держать оружие.

Ханские нукеры, готовившиеся к отъезду, выделялись среди общей суеты не только важной неторопливостью, но и своим видом. Халаты и шаровары были ярких красных и оранжевых цветов, конические шапки украшены на отворотах лисьим мехом, а сверху — волчьими хвостами.

Отряд Великого Хана выехал спустя час после полудня. И Герман ехал среди юношей, отобранных Великим Ханом в число своих младших воинов. Впереди была долгая дорога в столицу и суровая учёба, но в этот миг, когда Герман с остальными всадниками словно ветер летел над метёлками ковыля, это было не важно! Долгая дорога в Степь окончилась.

[1] По скандинавскойдревнегерманской мифологии Вигрид — поле Рагнарёка (конца света), где дружины викингов вместе с Вотаном (древнегерм. Вотан, сканд. Один) будут сражаться с великанами и тёмными силами. На этом поле погибнут боги

Часть II — Рассвет

Пролог

В предрассветном сумраке нехотя вставало солнце. Словно раздумывая — стоит ли уже проснуться и начать свою работу, или ещё можно поспать. Вот только розовая полоска зари упрямо тянула за собой ленивое светило. Миг назад было серое утро — и вдруг по небу побежали всполохи света, съедая остатки ночи, восток вспыхнул сочными красками, а пастельные цвета нежно раскрасили степь, словно прилёгшая радуга.

Германа восход заворожил ещё с первого знакомства: особенно ему нравились минуты, когда сияние солнца набегало на город, неторопливо разгоняя тени от центральной площади к ближней городской стене. Тогда, шестнадцать с лишним лет назад, отряд Великого Хана подъехал к столице рано утром — и Герман с одного взгляда влюбился в белокаменный город, сказку степи... Всё годы, пока юноша учился и жил в этих местах, почти каждое свободное начало дня он встречал на этом холме. Став же ханским гонцом, каждое свое возвращение старался подгадывать так, чтобы встретить рассвет на любимом месте.

Стоявший за правым плечом Стефанос восхищённо выдохнул:

— Как красиво... — еле слышно прошептали его губы. — Никогда не думал, что здесь можно встретить такую красоту...

Герман только усмехнулся краешком рта: "Ничего, ходячее недоразумение. Обещаю, тебе здесь понравится!" Когда они встретились, Стефанос напомнил Герману пленённую птицу — взъерошенную, но не сломленную. Только и ждущую, чтобы сорваться в полёт, едва разрежут путы... а в глазах застыла тоска и готовность к любой, даже самой мучительной участи.

Дорога в столицу принесла всем в отряде много неожиданностей. Наслышанный про диких орков, пленник с первых мгновений не ждал для себя ничего хорошего. Но вскоре полуэльф с огромным удивлением обнаружил, что его спутники не такие уж страшные и дикие. Орки же, которые высоко ценили мужество, в свою очередь прониклись к пленнику уважением: тот хоть и старался лишний раз не ссориться с конвоирами, но всегда был готов ответить на насмешку едкой шуткой, от которой зубоскал нередко краснел и хватался за саблю. А если дело грозило перерасти в поединок, Стефанос никогда не прятался за своим статусом ценного пленника или за предводителем отряда.

В городе, отпустив охрану, Герман сразу же поспешил к Великому Хану с докладом. Час был довольно ранний, но дело промедлений не терпело. Великий Хан выслушал его предложение очень внимательно, а потом, дотошно расспросив Стефаноса, приказал собрать ханский совет. Когда следующим утром Германа снова увиделся с владыкой, тот встретил своего нукера словами:

— Джэбэ[1], решено. Набегу на заводы — быть. А раз идея твоя, тебе поход и вести. Через три дня жду на малом курултае[2] план на утверждение. Да, — правитель махнул рукой в сторону правого крыла здания, где поселили Стефаноса, — этот птах тоже твой, — и усмехнулся. — Пригодится.

Когда входной полог перестал колыхаться за ушедшим гостем, Субудей вспомнил события, произошедшие много лет назад:

— Стрела выпущена, — произнёс Великий Хан вполголоса.

[1] Джэбэ (монгольское) — стрела

[2] Курултай (монгольское) — военный совет

Глава 7

Везде — торжественно и чудно,

Везде — сиянья красоты,

Весной стоцветно-изумрудной,

Зимой — в раздольях пустоты;

Как в поле, в городе мятежном

Все те же краски без числа

Струятся с высоты, что нежным

Лучом ласкает купола.

Отрок в халате со знаками воинской школы изо всех сил бежал по улице, стараясь не задеть никого из прохожих. "Кажется, смотреть восход до конца не стоило", — подумал Герман, на бегу считая оставшиеся кварталы и время до утренней поверки. Хорошо хоть в отличие от древлянских городов Хэнтей-Батор строго распланирован, не заплутаешь. От Центральной и Рыночной площадей расходятся прямые радиальные проспекты, которые пересекают поперечные кольца главных улиц. И все строго установленной ширины, а не скопище кривых и путаных улочек, где можно потеряться, отойдя от знакомых мест всего на пару шагов. Да и нужный дом или где ты сейчас находишься определяют не по вывескам и лепнине, а по орнаментам кланов и именам районов, которые обязательно рисуются на белёных стенах домов и заборов. Вот, например, если тебе нужны термы[1], храм Отца Степи или что-то из административных построек — ищи в кварталах возле Центральной площади, если торговые ряды, склады или иноплеменные гости — иди к Рыночной площади. Если же, как сейчас, спешишь к казармам или Воинской школе — иди к восточной стене мимо амбаров с зерном.

Вспомнив про амбары, Герман непроизвольно сморщился — ни жизнь в Быстрице, ни целый год в столице Степи так и не смогли отбить в нём до конца княжеского высокомерия к труду в поле. Хотя в здешних краях даже ханские нукеры не гнушались крестьянским занятием. И это считалось вполне почётным делом — хотя, конечно, и уступало по значимости войне и кочевьям со стадами. А Октай, молодой орк, приставленный к новичку в помощь и обучение на первые месяцы, рассказал, что хотя, по возможности, зерно покупают у соседних народов — почти в каждом сомоне[2] центральных и восточных аймаков[3] стараются выращивать запас на случай неудачной торговли. Каждый род посылает ежегодно на крестьянские работы часть мужчин. Обычно безусых юнцов к такому ответственному делу не допускают, но в год, когда бывший княжич попал в Степь, урожай оказался так велик, что в поля послали не только воинскую школу, но и школу Круга Знаний — а это случалось крайне редко. Когда же урожай стали засыпать в амбары, Герман обнаружил, что зерно покупают не только на востоке, но и на западе: на мешках, которые они таскали, обнаружились клейма полесских торговцев.

Толстый старый ключник Бяслаг рассказал удивлённому парню, мол, несмотря на запрет Светлого Совета, через земли гномов торговля идёт давно. С востока везут редчайшие пряности, краску для королевского пурпура, изумрудный шёлк — в общем, всё то, за что на торгах западных рынков дают по два, а то и по три веса золотом. В обмен в Степь идут обозы с зерном. Гномы официально такую торговлю преследуют, но девять из десяти контрабандных караванов имеют хозяином тот или иной подгорный клан. Кроме того, предприимчивые люди частенько везут по одной-две подводы на свой страх и риск. Гномы на такое самоуправство смотрят сквозь пальцы, считая смельчаков хорошим прикрытием. А время от времени кого-то ловят и показательно казнят.

— Только в этом году что-то уж совсем много, — удивлялся Бяслаг. — Всех кого можно позвали, телега за телегой едет. Гномы скоро всерьёз за вольных-то торговцев возьмутся.

Тут он ударился в воспоминания:

— Да... Было дело, во времена молодости моей — также оплошали. Потом лет десять или пятнадцать только с востока зерно и возили. Всё это время старейшины с тамошними соседями поссориться боялись, даже в набег туда не сходить было... Ну подумай, десять лет! Даже скот не угнать!

Герман удивлённо спросил:

— Дядько Бяслаг, если знают, чем дело кончится — зачем снова-то?

— О! — старик поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем. — Тут приказ самого Великого! Он зря не укажет... Но я, вот, считаю...

Узнать, что думает по этому поводу ключник, тогда не получилось — подъехали очередные телеги, и все впряглись в разгрузку. Тут уж не до разговоров. И без ответа вопрос остался надолго...

Задумавшись, Герман свернул за угол и чуть не столкнулся с пожилым аратом[4], шедшим навстречу. Извинившись в полупоклоне и пропустив старшего, юноша на несколько минут пошёл шагом, чтобы отдышаться. И чтобы отвлечься от подсчёта оставшегося времени, начал угадывать, кто идёт перед ним и откуда. Например, вот этот мужчина в дели[5] с дорогой каймой на рукавах и шапке с нашитыми полосами меха белого медведя — богач с севера Степи. Можно даже не выискивать на халате символы клана или аймака. Но и воин явно из хороших: чтобы так украсить шапку, он должен убить зверя в одиночку или получить мех из рук совета старейшин своего клана. А вот этот — явно человек-купец из какого-то приморского государства. Хотя и выглядит со спины совсем как обычный арат, да и ростом с южного орка: те были ниже своих западных сородичей и рост имели чуть больше метра семидесяти. Так что грузный человек вполне мог сойти за степняка — но торговца явственно выдают золотые браслеты на руках.

Золото в степи не уважали совсем. Его собирали для торговли с соседями — и только. Выше ценилось серебро, но и оно шло в первую очередь как материал с полезными свойствами и драгоценным не считалось. Монеты же делали из других металлов: дорогие солиды и динасисы чеканили из серебристо-белого баруна, а сестуры и семисы вместо серебра делали из легкого, тёмно серого цзуна[6]. Выпускали такие деньги всего на двух монетных дворах, а тайну получения и обработки берегли как зеницу ока. Потому и подделке монеты не поддавались — за что ценились вдоль всего восточного океана. Кроме монет, барун в небольших количествах шёл на оружие — клинки, сделанные из него, никогда не ржавели, а по прочности превосходили даже знаменитый рифейский булат. Вот только стоил клинок так дорого, что позволить его могли только очень богатые ханы.

Вспомнив про золото, Герман не сдержал улыбки — если бы только оно... Сколько он здесь встретил и принял странного и невозможного в прежней жизни. И дело даже не в ином языке: в доме отца Герман изучал основы Высокой эльфийской речи и говорил на ней вполне сносно, хотя в отличие от родного языка у эльфов было всего четыре падежа, но аж четыре наклонения, а деление слов на существительные, глаголы и остальные весьма условное. Степная речь была ему много ближе, пусть падежей и было девять, а не шесть. Зато к огромному облегчению слова привычно делились на прилагательные, глаголы и так далее. Через три месяца Герман свободно говорил на степном языке, а ещё через два поймал себя на том, что даже в мыслях, вспоминая кого-то, произносит не орк, а человек! Тем более что само западное слово "орк" происходило от оркху, что на языке степняков означало взрослый мужчина-воин.

Труднее оказалось привыкнуть к местным обычаям, к примеру, Герман долго не мог сидеть не на стуле, а на кошме[7]. Но в быту Октай был суров даже в мелочах: в Степи можно жить только порядком и законом орков — и никак иначе. Отступников либо изгоняли в ледяные северные пустоши... либо они уходили к народам на востоке. То же самое ждало и всех людей, которые бежали в Степь: или они принимали обычаи приявших их орочьих кланов, или уходили дальше к океану. Единственным исключением были семьи варягов и перуничей, но и те сурово блюли свой уклад, так что любой пришлый быстро становился неотличим от соклановцев.