— Убийства, жертвоприношения?
— Да, в первую очередь. И то, что делают насельники Абиссуса, никакими канонами, никакими отцами Церкви не утверждено и даже не упоминается, это... я бы сказал — на грани ереси, и дон Сфорца так считал, но что мы, в конце концов, знаем о полноте Господнего промысла... Они не просто каются, они заставляют себя проживать то, что проживали их жертвы.
— Самовнушением, усиленным сверхнатуральными способностями? — уточнил Курт, и Висконти поморщился:
— Говоря твоим бесцеремонным языком — да. И не только 'само': тем, у кого было довольно желания, но недоставало воли, оказывал помощь один из братьев или все вместе. Раз за разом, каждый день. Сперва. А вот потом... Потом из простого сопереживания это переходит во что-то большее. Свой личный ад здесь, на земле, вот что я могу сказать, если передать это коротко. И это не метафора. Первые насельники добивались этого с помощью Майнца. Когда к ним присоединились еще четверо, опытным путем они сумели понять, как достичь этого... уровня раскаяния без помощи стороннего душеведа, собственным сосредоточением и молитвой. Спустя время Совет узнал, что внутри Абиссуса сами собой образовались, скажем так, два круга — внутренний, состоящий из все тех же троих первых, и внешний, из новоприбывших, почитавших себя недостойными и... — Висконти помялся, подбирая слова, и осторожно договорил: — И судя по всему, таковыми они и были, и дальше первого этапа, 'переживания', они не продвинулись. Лишь один из них спустя два года вошел во внутренний круг, стал одним из тех, чьи молитвы имели действенность.
— А остальные?
— Остальные вскоре умерли. Скончались в мире, своей смертью, без отчаяния. Иными словами, достигнувши того, ради чего ушли в столь глубокое заточение — искупления.
— Но не добившись того, что ожидал от них Совет.
— Совет тогда сам не знал, чего ожидает, Гессе. Даже приказы, полученные охраной при создании Абиссуса и спустя годы после оного, отличались разительно. Когда-то стражам было велено лечь костьми, но никого не впустить и не выпустить, а спустя время Совет понял, что этот приказ не имеет смысла, и все, чего можно требовать — это послать весть о чрезвычайном событии, если таковое случится.
— Были основания считать, что насельники захотят выйти по собственной воле?
— Строго говоря, Гессе, они и в заточение ушли по собственной воле, — заметил Висконти многозначительно. — И да, Совет ожидал всякого, ибо тогда просто не знал, чего ожидать. И не только тогда. Отец Бенедикт звал Абиссус 'ящиком Пандоры' и 'кошкой в мешке': он был уверен, что подобное место, подобные люди не могут существовать сколь-либо долго без серьезных последствий.
— Последствий для кого?
— Для мира в первую очередь. В последние годы жизни он пришел к мысли, что Абиссус если и был знаком благоволения Господа, то не к Конгрегации, а к роду людскому вообще, и скоро придет конец — либо оному роду, либо Абиссусу, либо тем, против кого Абиссус сделал оружием Господь.
— Откуда такие выводы? — спросил Мартин настороженно. — Из того лишь, что умножились сверхнатуральные события и явления, или были еще причины?
— Из того, что события умножились, — кивнул Висконти. — И из того, что насельники монастыря умножаться перестали. Такие люди, как те первые, и всегда-то появлялись редко, они были исключением; думаю, это вы понимаете. Никогда в стенах монастыря не бывало более дюжины насельников, и лишь малая их часть составляла в итоге внутренний круг, бывало даже время, когда таких нашлось лишь двое. Однако в последние лет двадцать Абиссус пополняться перестал вовсе. Дон Сфорца, по его словам, пытался затронуть эту тему с самими монахами, и те в своей обычной манере отвечать, не отвечая, сказали, что 'всё идет как должно' и 'больше не нужно'.
— Это даже в пересказе жутковато, — заметил Мартин серьезно, и Висконти болезненно скривил губы в подобии усмешки:
— А я это видел своими глазами и слышал своими ушами. Эти люди и это место... Скажем так, Бекер, более у меня не было повода войти туда — и слава Богу. Когда я был юным, глупым и восторженным, я жалел, что святые в массовых количествах наблюдаются лишь в Писании, ведь они пример для подражания, вдохновения, живое напоминание о бренности бытия и голос Господа, говорящий с нами о спасении... Посетив Абиссус, я понял, что некоторым святым среди людей не место. Этот мир Господь все-таки дал нам для жизни и не запрещал радоваться ни миру, ни жизни. Радоваться рядом с ними было... проблематично, зато впасть в отчаяние от осознания собственной суетности, ничтожности и греховности — без проблем. Посетив Абиссус, я даже подумал, что в этом и есть добросердечие Господа — скрывать Своих святых от глаз людских.
— А теперь? — хмуро спросил Курт. — Теперь, когда эти святые вышли в мир, на глаза людские? Штакельберг сказал, что завтра 'важное заседание Собора', и что-то мне подсказывает, что у монахов Абиссуса есть какие-то планы в этом отношении, ибо навряд ли они покинули свое заточение ради того, чтобы поприветствовать честное собрание. Что за заседание? Почему отец Альберт отказался говорить о нем даже в присутствии доверенных зондеров? Почему он там, Бруно там, а ты здесь?
— Потому что с этого заседания могут выйти не все, — сказал Фридрих, когда Висконти замялся. — И силы было решено разделить, дабы выжил хоть кто-то, и не обезглавить Империю и Конгрегацию вовсе.
Курт перевел глаза с наследника на кардинала, бросил мельком взгляд на понурых Альту и Хагнера и снова обратился к Фридриху, слыша, как невольно похолодел голос:
— 'Дабы выжил'? 'Хоть кто-то?'.. Всё настолько серьезно и плохо, что последней надеждой Конгрегации остаются королевские телохранитель и фаворитка, допущенные к обсуждению столь секретных событий?
— Доверенный телохранитель-зондер и лекарь-expertus, — мягко, но настойчиво поправил Фридрих, и в его голосе на мгновение проскользнула жесткость, которую в общении с майстером Гессе он себе позволял нечасто.
— Очнись, агент Совета хренов, — с усталым раздражением произнес Висконти. — Хотя бы на минуту задумайся. Когда не стало отца Бенедикта, его место в Совете занял Хоффмайер. Когда не стало дона Сфорцы, его место окончательно занял Александер. Сейчас, когда не стало и его, заменить его некем. А теперь еще на минуту задумайся над вопросом, кем заменить Хоффмайера, если что-то случится с ним? Кого поставить ректором?
— Тебя?
— А еще? А если не станет и меня? А когда не станет отца Альберта — кого вместо?.. Вот так-то, Гессе, — кивнул кардинал, не услышав ответа. — Конгрегация сделала много для Империи, веры, Церкви, людей, но за всем этим почти не оставалось времени и возможностей делать что-то для себя самой. Посему да, сейчас ценен любой из старой гвардии, любой из тех, кто знает, помнит, видит, умеет, будь то королевский телохранитель, ведьмина дочка-expertus или инквизиторский сынок. С одной стороны, мы виноваты сами, почти забыли, что люди не вечно молоды и вообще не вечны — даже те, которые не вполне люди. С другой стороны, в последние годы и сама по себе ситуация складывалась так, что талантливых следователей и священников взрастилось немало, а вот с талантливыми управленцами отчего-то сложилось куда хуже.
— Был же этот... как его... — Курт пошевелил пальцами, тщетно пытаясь припомнить имя, вычитанное в отчетах. — Весь в положительных характеристиках, подающий надежды... Недавно стал обером в Кёльне...
— Это 'недавно' было пять лет назад, — с подчеркнутой мягкостью возразил Висконти. — И его зовут Адольф Шрёдер. Ты встречал его в академии в позапрошлом году. Я вас друг другу представил.
— Да, Шрёдер. Точно. Я помнил. Просто забыл.
— Конечно, — скривил губы Висконти. — И да, его мы готовим, и место в Совете он однажды займет, но его одного мало.
— Постой, а Бамбергский обер, который пришел на смену, Царствие ему Небесное, Райзе? Ты им, помнится, так гордился, он у тебя с языка не сходил...
— И два года назад он погиб на операции по задержанию малефика. В этом проблема всех 'подающих надежды', Гессе — их-то первыми и теряем, не все такие небывалые везунчики, как ты. Приятно, что ты интересуешься судьбами сослуживцев и будущим Конгрегации.
— Я, знаешь ли, эти два года не прохлаждался, — огрызнулся он. — Было чем заняться, помимо чтения отчетов. Ты член Совета, и это твоя обязанность и работа — следить и быть в курсе, кто где погиб, почему выжил и кому какие надежды подал.
— Вот теперь и твоя тоже.
— Pardon, что? — переспросил Курт, на мгновение запнувшись, и кардинал невозмутимо повторил:
— Ты сказал, что это работа члена Совета. То есть, теперь и твоя.
— То есть, любовница наследника на секретном совещании — это еще не полное дно, ты хочешь закопаться глубже и втащить в Совет не приспособленного к работе с людьми oper'а?
— Приспособишься. Выбора нет ни у тебя, ни у Совета.
— А кто говорил о молодой крови?
— Мы не можем затащить всю талантливую молодежь исключительно в Совет, талантливые нам нужны на местах, нужны те, кто смогут взять дело в свои руки, если вдруг с нами всеми что-то случится. Нужны люди, в которых Конгрегация будет жить, даже если погибнет. А людей — мало, очень мало.
— Но с меня толк в Совете какой?
— Будешь делиться опытом с молодым поколением, — категорично отрезал Висконти. — Будешь штудировать отчеты и искать нам молодое дарование себе на смену. Что там твоя хваленая интуиция, еще не околела в корчах?
— В любом случае, — не дав Курту ответить, негромко произнес Мартин, и взгляды обратились к нему, — как я понимаю, все это будет иметь смысл, если Империя и Конгрегация выживут вообще. И судя по новостям из Абиссуса и словам Его Высочества — есть все шансы не выжить. Верно?
— Ad vocem[163], — многозначительно заметил Курт, — я бы хотел узнать, отчего словить оные шансы первыми выпало Бруно и отцу Альберту.
— И Императору, — кивнул Висконти сдержанно. — Сразу скажу главное: на совещании, где обсуждалось, кому оставаться в Констанце, присутствовали все перечисленные, в обсуждении участвовали сознательно и по доброй воле, а принятое решение было и их решением тоже. Если изложить аргументы кратко и без эмоций, в Констанце остались те, чью потерю Конгрегация и Империя пусть и болезненно, но переживут. Бруно... Бруно мы отпускать не хотели, в академии его заменить некем, и у нас на него большие планы, однако он настоял. Если на завтрашнем заседании, которое будет, как все понимают, в прямом смысле судьбоносным, не появится никто из имперских и конгрегатских значимых персон — не заподозрить подвоха может только полный дурак, посему хоть кто-то из нас присутствовать должен. Я — папский нунций, этакая кровля, худо-бедно прикрывающая Конгрегацию официально, а также держатель связей, доставшихся от дона Сфорцы. Бруно решил, что связи и прикрытие сохранить важнее, поэтому я здесь. Отец Альберт — ценный expertus, живое хранилище знаний и умений, однако его потеря не будет иметь серьезных последствий, а в Констанце его умения, если Господь даст, могут пригодиться. Его Величество сделал все, что мог, вложил в Империю все силы, какие имел, и сейчас основные надежды в любом случае связаны не с ним, а с его наследником.
— Стало быть, — подытожил Мартин хмуро, — все оставшиеся в Констанце попросту отданы на убой? Кому? Что будет на этом заседании?
— Позволю себе заметить, майстер инквизитор, — подчеркнуто сдержанно возразил Фридрих, — что вы преувеличиваете и искажаете услышанное. Оставшиеся в Констанце рискуют, так будет верно.
— Ваше Величество, позвольте я, — мягко оборвал его Висконти, и Курт распрямился, с нажимом переспросив:
— Величество?.. Чего еще мы не знаем?
Глава 34
Лагерь не спал. Это не столько виделось и слышалось, сколько ощущалось; вокруг царила тишина, в тишине всплывали и тонули редкие звуки — кто-то закашлялся вдалеке, кто-то кого-то тихо окликнул, что-то негромко стукнуло и стихло... Тишина не была гробовой, не звенела от напряжения, не давила и не вытягивала нервы, и лагерь сонно ворочался, как зверь в берлоге — почти спокойно, почти мирно, и вряд ли кто-то сторонний, вдруг очутившись здесь, мог бы сказать, что этот спящий хищник готовится к броску.
Временами в темноте, слабо развеянной низкими кострами, мелькали тени. Снова слышался тихий оклик, столь же чуть слышный отзыв — и тени скрывались, и вновь наступала долгая сонная тишина. Одной из этих теней дважды был сам Курт, причем во второй раз часовой окликнул его для порядка — это и слышалось по равнодушному голосу, и виделось по выражению его лица, когда майстер инквизитор, отозвавшись должным образом, прошел мимо. Сейчас и ночной страж, и редкие кляксы костров остались позади, а впереди морем расстилалась темнота. Дневные облака рассеялись к вечеру, нарастающая луна сияла щедро, и ночь лишь вдали становилась совсем черной и непроглядной, а поблизости от лагеря можно было увидеть и мелкие деревца, и пологий вытянутый холм с одиноким кустом на поросшем травой горбе. Часового на холме видно не было, но Курт знал, что он там...
— Добрые люди спят в такое время, — недовольно прозвучало за спиною.
— Брось, — отозвался он негромко, медленно обернувшись. — Мы оба знаем, что сейчас ты собиралась не спать. Ничего, подождет. У вас вся ночь впереди.
В темноте, озаренной ночными светилами, было видно, как Альта нарочито недовольно скривила губы.
— Ему выспаться надо, — серьезно возразила она, подойдя, и бросила взгляд на холм с невидимым часовым. — А ночей нам хватило.
— О них и поговорим, — кивнул Курт.
— Это в каком смысле?
Он вздохнул, оглядевшись. Тишина, ночь, костры вдалеке... Никого. Только ночь, костры, темнота впереди, а где-то там, за этой темнотой — война. Она еще не здесь и не сейчас, о ней еще почти никто не знает, но вместе с тем она словно уже началась. Словно здесь был свой Предел, спутавший, слепивший время в один комок. Словно смешались два мира, в одном из которых эта тишина, спящий лагерь, спящий город вдалеке, спящие птицы и холмы, а в другом — тут же, рядом — война и смерть...
— Сегодня, — отозвался Курт, наконец, глядя не на Альту, а вдаль, в темноту, — во время совещания в шатре Фридриха, Мартин рассказал о своих снах в Грайерце. Ты рассказала о своих.
— Да, — подтвердила Альта настороженно, когда он замолчал. — И... что такого тебе пришло в голову, что ты позвал меня сюда темной ночью, а не высказал это при всех?
— Висконти спросил, не замечала ли ты перемен в себе, — продолжил он, не ответив. — Ты сказала 'нет'. Он спросил, не изменилось ли что-то в твоей обычной жизни, распорядке дня, упражнениях, в чем угодно, что могло бы объяснить эту внезапно пробудившуюся способность. Ты ответила, что нет.
— Я сомневаюсь, что это именно способность, пап. Мне кажется... нет, я уверена, что не смогу этого повторить. Сон о Мартине был первым и, думается мне, последним таким случаем, просто больно уж случай особый.
— Возможно, — кивнул Курт и перевел взгляд на Альту. — Меня, собственно говоря, волнует не это.
