Кондотьер Богданов

— Я рассказала бабам, какой ты у меня! — похвалилась Ульяна однажды.

— Затчем? — удивился Конрад.

— Чтоб сдохли от зависти! Они кричали: ни один мужик со мной не ляжет! Меня теперь по пять раз ночью да еще днем разик, а они забыли, как уд выглядит! Позеленели от злости!

Конрад захохотал. Подруги наемников хвалились женскими подвигами точно также.

На третий день совместной жизни Ульяна спросила, крещеный ли он.

— Я-я! — удивленно ответил Конрад.

— Почему в церковь не ходишь?

— В рота ест свой монах. Он молиться за нас.

— И все?

— Перед битва молиться вместе. Монах отпускать нам грех. Мы допрый христианин.

Назавтра Ульяна, смущаясь, достала маленький сверток. Внутри оказался нательный крест.

— Батюшка освятил! Возьми! Будет хранить тебя от смерти и всякая напасти.

Конрад позволил надеть крест, только затем разглядел. Крест был серебряный, тяжелый, по всему видать — не дешевый. Капитан полез в кошель.

— Не, не! — замахала руками Ульяна. — Подарок!

Конрад кивнул и, порывшись в сумке, достал ожерелье — с камнями, богатое. Его доля в военной добыче, взятая в походе на ливонских язычников. Ульяна ахнула, долго разглядывала подарок и вечер переживала, что нет зеркала. Чуть свет, нацепив ожерелье, она убежала. Конрад понял: зловредные бабы позеленеют снова.

Крест он не снял. Любой наемник знает: нет лучше амулета, чем от любящего сердца, не у каждого есть. Солдаты роты носили на шее и за пазухой мешочки с камешками от стен Храма Господня, кусочками дерева Честного Креста, иголками с тернового венца Иисуса. Бродячие торговцы по всей Европе торговали такими святынями. Конрад относился к ним с подозрением. Провожая сына в Италию, мать подарила Конраду оловянный образок Богородицы, Конрад никогда его не снимал. Богородица помогла: он не только дожил до средних лет, но и ранен был всего дважды. В последней схватке с литовскими язычниками Конрада хватили по шее мечом. Кольчужная бармица устояла — меч только оцарапал шею, но лезвие рассекло шнурок, иконка потерялась. Конрад сильно переживал. Теперь появился новый амулет.

...Солдат разбудил его на заре. Едва глянув на встревоженное лицо наемника, Конрад все понял. Притомившись за ночь, Ульяна спала и не слышала, как он ушел. По деревянной лестнице Конрад взбежал на стену и присвистнул: луг за валом был полон людьми. Даже на беглый взгляд — не меньше тысячи.

— Почему разбудил поздно? — рассердился капитан.

— В темноте видно не было! — ответил солдат.

— Людей — на стены! — приказал Конрад. — И принеси мои доспехи...

Он закачивал облачение, когда появился князь. Следом поспешал Жидята. Выглядел Казимир неважно. Бледное лицо, покрасневшие, припухшие глаза. "Ночь пьянствовал!" — определил Конрад.

— Началось? — нервно спросил князь.

— Нет еще, — сказал Конрад.

— Почему медлят?

— На лугу сброд. У него нет головы.

— Вон она! — указал Жидята.

От реки скакали всадники. "Сотня!" — привычно определил Конрад.

— Евпраксия! — скривился Казимир. — И Данило! Сучка и кобель!

Конрада передернуло. Если княжна отказала — это не причина ее бесчестить. Особенно князю.

— Дозволь, княже, моим людям стать на стены у ворот! — попросил Жидята. — Добре стреляют.

Казимир глянул на Конрада. Капитан пожал плечами. Жидята хочет загладить вину — пусть! Сотнику неведома заповедь наемника: чем дальше от врага, тем слаще служба...

Жидята убежал собирать кметов, Конрад и князь остались. Толпа на лугу приветствовала всадников радостными воплями. Евпраксия (Конрад догадался, что всадник в блестящих доспехах — она), привстала на стременах и что-то закричала в ответ. Толпа колыхнулась и стала распадаться надвое. Освободился широкий проход. Конрад пригляделся: от реки на луг что-то тащили. Процессия приближалась, и капитан внезапно похолодел. Рядом переступил с ноги на ногу князь. "Неужели?.." — подумал Конрад.

— Дьявол! — воскликнул Казимир.

— Матерь Божья! — шепнул наемник.

Это была птица. Большая, с двойными крыльями и странным, торчащим вверх хвостом. Вместо головы — какая-то палка поперек туловища. Лапы птицы кончались колесами, которые катились по утоптанной траве. Но не это было главным. Внутри птицы сидел человек! Капитан видел его голову в круглом шлеме и плечи, обтянутые блестящей кольчугой. Второй человек сидел за первым, со стен различалась его голова — и только.

Птица остановилась напротив ворот, Княжна и сотник подскакали ближе. Человек в птице что-то им сказал, Данило закричал, махая над головой плеткой, сотня зашевелилась и стала выстраиваться. Следом потянулся пеший люд. По всему было видать, что княжна с Данилой намеревались ворваться в Сборск, не слезая с седел. Кметы Жидяты, заполнившие привратные стены, натягивали арбалеты. Однако никто не стрелял — далеко. Болт долетит, но силы у него не будет.

Тем временем птицу откатили в дальний конец луга. Один из сидевших в ней вылез и повернул палку. Что-то затрещало, палка на голове птицы провернулась и превратилась в сверкающий круг. Человек заскочил обратно, птица стронулась с места и побежала, набирая скорость. На середине луга она оторвалась и взмыла в небо.

— Богдан! — прошептал Конрад.

Капитан посмотрел в сторону: Казимир бежал вниз по лестнице. Князь бросал своих воинов. Они не заметили этого, зачарованно наблюдая за птицей. Конрад колебался недолго. Предстоит битва. Погубить роту из-за труса?.. Капитан повернулся к стоявшему рядом солдату.

— Всех людей со стен — на площадь! Взять щиты и алебарды! Коней оставить — не успеем оседлать! Живо!

Он побежал вниз, торопясь, пока не упали ворота.

5.

От сабли Богданов отказался — зачем в небе? Да и лезть с ней в кабину... В остальном уступил: форма советского пилота княжне не глянулась. Богданов не спорил: еще ходил под впечатлением от увиденного и услышанного. Ему принесли штаны-порты, короткую суконную свитку и мягкие кожаные сапоги. Ремень Богданов оставил свой: привычней. В новой одежде не было карманов, Богданов поначалу оторопел. Потом сообразил: что в них носить? Имущества здесь совсем ничего: ни документов, ни зажигалок, ни папирос... Он прицепил к поясу трофейный немецкий нож и кобуру, ложку сунул за голенище — все.

Проша, как переделал Богданов мысленно — Евпраксия слишком длинно, облачила его кольчугу. Новую. Трофейную, снятую с кмета, она внимательно рассмотрела и велела выбросить. Богданов кольчуге сопротивлялся, как мог.

— Ударят стрелой из-за куста, что буду делать? — сердито сказала княжна. — Или с мечом налетят? Давно Жидята прибегал?

Кольчуга с прикрепленными к ней пластинами-зерцалами весила около пуда и гнула к земле. Поначалу Богданов пал духом, но скоро обвык. Переодели и Лисикову. Разглядев в ней женщину, Проша изумилась и отвела Богданова в сторону.

— Твоя женка? — спросила, кусая губы.

Богданов покачал головой.

Следующий вопрос она задала глазами.

Богданов засмеялся. Проша глядела сурово.

— Она воин! — сказал летчик. — Кметов Жидяты убила.

В глазах Проши мелькнуло уважение, она велела переодеть "воина". Лисикова пыталась кочевряжиться, но, поймав взгляд лейтенанта, побежала за кусты. Вернулась довольной. Новая одежда пришлась впору, но более всего нравились штурману сапоги: мягкие, с низким каблучком и по ноге — запасная пара княжны. Лисикова и ножкой топала, и кожу гладила — все наглядеться не могла. Свою форму летчики свернули и спрятали в гаргрот — пригодится. Оставили себе лишь летные шлемы. От железных горшков на головах отказались решительно — в этом Богданов встал насмерть. Кольчугу Лисиковой не предложили. То ли Проша сочла, что малявку железо раздавит, то ли жизнь "воина" посчитала менее ценной.

За обедом состоялось короткое совещание. Еда была скудной: черный хлеб с луком да вяленое мясо, но выбирать не приходилось. Совещались вчетвером: Проша, сотник Данило, молодой, широкоплечий воин с суровым лицом, и летчики. Данило чертил на песке прутиком план Сборска и прилегающей местности, Богданов задавал вопросы, Проша с Лисиковой помалкивали. Кметы толпились в отдалении, во все глаза разглядывая пилотов. Ближе подойти не смели. Стучали топоры, к тому времени, как план приступа был выработан, на воде лежал плот — широкий и прочный. Тащить По-2 с его одиннадцатиметровым размахом крыльев по узким, местным дорогам невозможно, это лейтенант сообразил. Лететь Богданову не хотелось: бензин следовало экономить — аэродрома с заправщиком здесь нет. К тому же противника всполошишь. Фактор внезапности на войне — первое дело. Самолет выкатили на берег, занесли на плот и крепко привязали. Богданов проверил каждый узел. Соскользнет в воду — труба! Тимофея Ивановича здесь нет, самому мотор не перебрать.

Кметы, назначенные на плот, оттолкнулись шестами, поплыли. Богданов сидел на вытащенном из кабины парашюте и жевал травинку. В прибрежных кустах мелькали шлемы кметов. Данило разделил сотню надвое и пустил по обоим берегам — сторожить от нападения. Глаза слипались. Лейтенант откинулся на фюзеляж, собираясь вздремнуть, но Лисикова не дала.

— Товарищ лейтенант, — спросила, перегнувшись через борт кабины. — Вы знаете церковнославянский?

— Что? — не понял Богданов.

— Вы говорили с княжной и сотником на церковнославянском языке, — пояснила Лисикова. — На таком летописи писаны, я читала, — она вздохнула. — Понимала вас через два слова на третье. Где учили?

Богданов пожал плечами. В мединституте им преподавали латынь, все эти "мускулиси", которые он давно забыл.

— Я спросила у княжны, какой сейчас год? — продолжила штурман. — Ответила: шесть тысяч восемьсот восьмой от сотворения мира. Точно не знаю, тогда год считали то от марта, то от сентября, но по-нашему — тринадцатый век, самый конец.

— Это хорошо, что конец! — заметил лейтенант. — К нам ближе.

— Мне кажется, я сплю, — сказала Лисикова.

— Пощупай сапожки! — предложил Богданов. — Еще лучше — понюхай!

Лисикова обиделась, но не отстала.

— Может, это провокация? Немцы заманивают?

— Ага! — поддержал Богданов. — Специально для нас переодели сотню людей в кольчуги, научили их церковнославянскому языку... Два часа плывем, телеграфный столб видела? Или деревню? Дорогу, распаханные поля? Это мои родные места, до войны здесь каждый уголок ножками прошел. Деревня на деревне, все электрифицированные, густая сеть грунтовок. Где они? Трава не кошена, лес переспел, дома топят по-черному... Тринадцатый век!

— Как мы сюда залетели?

— Штурмана надо спросить!

Лисикова надулась.

— Как залетели, выясним, — сказал Богданов. — Поможем Проше и займемся.

— Я поняла, мы поддерживаем одну из сторон в междоусобной княжьей распре, — наставительно сказала Лисикова. — Правильно ли это? К лицу ли советским пилотам? В учебниках сказано: феодальные распри ослабили страну перед татаро-монгольским нашествием.

— Татары уже приходили! — сказал Богданов, вставая. — Теперь в Золотой Орде пьют кумыс, а князья им серебро возят на опохмелку. Не знаю, чему тебя учили, Лисикова, но здесь расклад иной. Сборск захвачен немецкими прихвостнями, тевтонский орден готовит поход. Дранг нах Остен! Как начали при Александре Невском, так остановиться не могут. Кресты на немецких самолетах и у нас тевтонские. Я буду на них смирно смотреть?! У себя бил гадов и здесь бить буду! Тринадцатый век или двадцатый — без разницы. Ясно?

Он забросил парашют в кабину, забрался сам и уснул. Разбудила все та же Лисикова.

— Товарищ лейтенант! — сказала жалобно. — Мне по нужде.

Богданов скомандовал кметам, плот пристал к берегу. Лисикова побежала в кусты, Богданов сошел размять ноги. И тут же схватился за кобуру: от дальних кустов неслись всадники. Присмотревшись, летчик успокоился — княжна.

— Что случилось? — спросила она, подскакав.

Богданов объяснил.

— На плоту было нельзя? — рассердилась Евпраксия.

— Стесняется, — пояснил Богданов. — Мужики кругом.

— Чего стесняться? — не поняла княжна. — У нее там что-то особенное?

— Не принято девушке среди мужчин.

— А ежели кметы Жидяты? Одна стрела — и все! Мы зря ждали?

— Охолони, Проша! — улыбнулся Богданов. — Жидята наложил в штаны и скачет в Сборск. Нет никого!

Глаза княжны налились влагой.

— Ты чего? — удивился лейтенант.

— Меня отец Прошей звал...

— Побьем их! — Богданов погладил ей руку. — Уроем! То же мне, кметы!

— Как стемнеет — привал! — сказала княжна, заворачивая коня. — Ночью опасно. Наскочите на берег, или вороги подберутся. Пусть девка терпит.

Место ночевки увидели издалека: горели костры, возле них распоряжался Данило. Богданов со штурманом сошли на берег, поели пшенной каши с салом и завалились спать. Прямо на земле. Кметы принесли по охапке спелой травы, она умялась под телами гостей и стала преть, отдавая тепло. Богданов как провалился. Среди ночи проснулся — онемела рука. Лисикова, пристроив голову на сгибе локтя лейтенанта, тихонько посапывала. Богданов вытащил руку. Лисикова вздохнула и подкатилась под бочок. "Нашла грелку!" — рассердился лейтенант. Отпихивать штурмана он не стал — пусть. Не жалко! Закинув руки за голову, Богданов лежал, размышляя. Война отучила его удивляться. Случалось такое, что не мыслилось в мирное время. Богданов, как его сверстники, не верил в бога, но на войне поверил в судьбу. То один, то другой пилот эскадрильи вдруг терял сон и аппетит, ходил грустным, а когда он спрашивал, отвечал: "Погибну я, Андрей! Чувствую!" Богданов ругал друзей, укоряя за малодушие, но случалось по сказанному. Через день-другой, самое большое неделю, друг не возвращался из вылета. Обмануть судьбу не получалось. Как-то по просьбе Богданова отстранили от полетов захандрившего Дежнева. Эскадрилья вылетела без него, все экипажи вернулись домой. Днем к аэродрому прорвался одинокий "фоккер". Сбросил бомбу, прострочил из пулеметов. Раненых не было, один убитый. Крохотный осколок угодил Дежневу в переносицу...

В мире существовала какая-то предопределенность, которую Богданов не мог постичь. Эта предопределенность привела его в прошлое. Почему именно его, оставалось гадать, однако случилось. Богданов понимал: разговор с таинственным старцем не случаен. Все, что предсказал обитатель пещеры, сбывалось. Это следовало принять к сведению и делать выводы. Ведун предрек, что Богданов не покинет прошлое, не исполнив предназначенное, значит, надо исполнить. Вряд ли это нечто замысловатое. Он боевой офицер, значит, война. Предчувствия смерти у него нет, у Лисиковой — тоже. Вернутся! Деревянная крепость не бетонный бункер, Богданову приходилось и такой бомбить. Крупнокалиберное орудие обстреливало Ленинград, гибли мирные жители. Местонахождение бункера разведчики выявили, но подавить не получалось: бетонированное укрытие, мелкая по площади цель, батареи зениток... Богданов подвесил две ФАБ-100 и вылетел. Орудие заткнулось навсегда. Разбить деревянные стены проще. Сделаем — и домой!

Успокоенной этой мыслью, Богданов уснул. Он не видел, как на рассвете к нему подошла княжна, села рядом, долго смотрела на лицо лейтенанта. Лисикова почувствовала чужой взгляд, заворочалась и обняла летчика. Евпраксия сбросила ее руку, встала. Рядом вырос Данило.