Человечина (в доработке)

В половине шестого позвонил Белов.

— Серега, приехать можешь?

— Могу. Что-то случилось?

— Так, думаю тебе будет интересно, Хансен приходил.

— Зачем?

— Не прикидывайся глупее, чем ты есть. Но он рассказал кое-что интересное.

— Еду. — Я запер аквариум, предварительно отзвонившись Борису, что я уехал к Белову, и попрощался до завтра. В лабиринте меня перехватил Валька.

— Сергей Алексеевич!

— Чего, Валь, только быстро, меня ждут.

— А, тогда до завтра!

— Ну, пока.

Чего он хотел? Завтра расскажет. До Беловской конторы я долетел за десять минут, несмотря на вечные пробки. У Сашки в кабинете туманно, дым сигаретный сворачивался в клубы и ходил под потолком, опускаясь ватными пухлыми шарами на пол. Я понял — только что закончилась оперативка. Я первым делом шагнул к окну и открыл по шире.

Мы не стали здороваться, виделись утром. Я сел к столу, Белов вынес ведро с окурками — называемое пепельницей, самое настоящее ведро, литра на четыре, мятое, с лязгающей проволочной ручкой, и корявой чеканеной надписью по борту "Курить — здоровью вредить!" и вернувшись, водрузил его посреди стола для заседаний. От ведра несло табачищем.

— Сашк, ты можешь его со стола убрать?

— Ой, ой, какие мы нежные! — Белов залез в тумбу, вытащил папку-скоросшиватель Дело N... плюхнул перед собой на столе. Я поднял брови.

— Это уже столько материалу нарыл? Ну, ты и горазд качать информацию, Белов.

— А ты думал?! В рубопе работать, не ноздрями мух давить у вас в редакции! — Сволочь Сашка, вечно он подковырнет, и сравнения все какие-то забористые находит...

— Ну, да я понимаю... мы в белых рубашках, а вы по локоть в дерьме? — не давал я ему спуску.

— Именно, Серега, именно. Давай-ка, сначала мы тебя из дерьма выдернем, — я удивленно поднял брови во второй раз, — куда ты себя, так упорно засовывал в ресторане, давая показания оперу, что оказался там совершенно случайно. Хочешь настаивать на этих показаниях?

— Сашка, ну ты — гад! Ты ж сам сказал, что вызовешь меня чин-чинарем завтра и я во всем сознаюсь...

— А чего тянуть? — продолжал стебаться Белов. — Ты уже сам явился с повинной, тут мы тебя, голубчика и оприходуем! — Я видел, что он шутит, но от этих шуток уже познабливало.

— Ладно, прости засранца еще раз, я труханул сильно. Да и сам посуди, если б я там сразу выложил, что приехал на встречу как раз в шестнадцатый корпус, меня б там же и оприходовали в Подольское кпз, как главного подозреваемого, или нет?

— Отрицать не буду, но ты был бы не вруном, гражданин Евсеев, а нормальным честным подставившимся журналистом. Ну, посидел бы сутки — двое, подумал бы о превратностях судьбы... Сизо еще никому во вред не шел, могу точно сказать — там и рождаются философы и великие писатели. — Белов, наконец, устал пинать меня, и сказал серьезно: — хоть ты — журналюга, и среди действующих лиц этого дела, я знаю, что ты никого не мочил. Просто — уверен. Во-первых, как ты сам мне подтвердил, фармацевтов начали активно мочить недели две— три как. Во вторых, Берга и питерского директора замочил один и тот же киллер, что подтвердили Питерские же опера, опросившие свидетелей. Описания совпадают с твоими и Оксаны, — я не удержался:

— Она в сознании? Жива?

— Жива, и дала кое-какие показания. — Белов поморщился раздраженно, не любит он, когда прерывают. — Описание ваше совпадает, — повторил он, — Кожан твой — наглый, собака, он вышел в Питере из машины с пассажирского места, и типа фотографировал достопримечательности на Обводном канале. А как только из подъезда вышел убитый, лег на крышу машины и, почти не целясь, дал три выстрела, потом сел в машину и они улетели. Машину ту потом нашли брошенной на проспекте Энгельса аж! Если ты в географии Питера не рубишь, то на другой стороне города. И все, ищи — свищи. Питерцы ищут, но я почти уверен — он не наш, почерк специфический, и пушка не наша — экзотическая.

— Это какая же? — я стал прокручивать в уме марки пистолетов.

— Австралийская модель "Альпин-2000", электронный. С системой опознавания владельца.

— Он что — больной? Его ж можно вычислить?

— Он не больной, Сережа, — этот пистолет лупит короткими очередями по три патрона в раз, без отдачи почти, и с невероятной кучностью, чтоб одним нажатием разнести три пули равнобедренным треугольником, как ты видел сам у Берга, надо быть очень хорошим стрелком-мастером. А вычислить его, может, можно, а может и нет. Мы уже откатали пули из Берга, Оксаны, бармена и питерца... Все они из одного ствола. Так что не дрейфь — ты, вне подозрений, как килер, но — Белов хитренько улыбнулся, — тебя можно привлечь за соучастие, например... Рассказывай, как ты передавал записку килеру, и выманивал бедного Берга в ресторан на Калужской трассе?

— Сашка, завязывай! Давай дальше, откатали и что?

— Ты мне зубы не заговаривай, а то вишь, навешал лапши вчера доверчивому Белову на уши, а он тоже, не лаптем щи хлебает, его как стреляного воробья на мякине не проведешь! — Белова опять понесло куражиться надо мной. Мне это начало надоедать:

— Да на кой хрен мне его было выманивать? — заорал я, — Я его до вчерашнего вечера и знать-то не знал.

— То-то, что не знал, а тебе и знать не надо. Потому что выманивать надо было Хансена. — Белов опять начал нормально говорить.

— А он зачем мне сдался?

— Тебе ни за чем. А вот киллеру его заказали, как и еще четырнадцать человек — руководителей фармацевтических компаний. — Белов показал на меня пальцем, — Что тебе вчера дал Хансен? Ты ведь, собака, козлина огородный, получил материалы, а мне ни полслова!

— Как это ни полслова? А утром у Лебедева? Я все доложил. Как есть.

— Это ты ему доложил, сучок корявый, а я там случайно оказался, и услыхал о том, что ты, подгорный и полянский, каким-то образом заполучил-таки материалы. Каким же?

— Сашка, ты перескакиваешь, ты мне говорил про Хансена.

— Нет, ты ответь! Как тебе этот шпиён немецкий передал материалы?

— Не скажу. — Я начал подыгрывать Белову. — Хошь, режь меня, хошь — ешь, — ничего не скажу, фашист проклятый. — Добавил я спокойно.

— И все-таки? — спокойно отреагировал на "фашиста" Белов.

— В Макдональдсе, — повесил я "повинную" голову, — кассирша в пакет сунула.

Белов не стал сечь. Вздохнул только.

— Нет, сволочь ты все-таки. Почему сразу не сказал?

— А что говорить-то было? А ты б сразу заграбастал бы, и поминай, как звали... — я честно отвечал.

— У-у-у, журналюга — одно слово, так и дал бы, — сказал Белов, замахиваясь пудовым кулаком, — за что люблю, сам не знаю. В общем, так, ты сам утром сказал, что у его фирмы катастрофически упал объем продаж противозачаточных, они это почуяли еще два года назад, причин не знали, и вот полгода назад после Рождества, собрались четырнадцать директоров и стали выяснять, что да как? Никаких радикальных мыслей у них не нашлось, кроме одной. — Я поднял уши, — нанять частных сыскарей, чтобы те им сделали аналитику, почему вдруг бабы наши перестали трескать противозачаточные таблетки? Скинулись, заплатили одному агентству хорошие бабки, агенты взялись за дело... и к августу нарыли сколько-то материала на эту тему, но... — Белов сделал многозначительную паузу, открыл бутылку Бонаквы, глотнул газировки, отрыгнулся через нос и продолжил: — Напряги-ка память... Какое частное сыскное агентство месяц назад приказало долго жить? — я напрягся.

— Аргус?

— Точно. Ты ведь как представил это дело в печати?

— Как вы на брифинге сказали, так и представил.

— Умница. Как межкриминальные разборки. А на самом деле, эти молодцы и молодухи зацепили что-то очень серьезное в своих изысканиях... и их попросту убрали. Всех. И материалы, которые они нарыли, тоже убрали, а остаточек Хансен хотел отдать тебе... точнее не тебе, а "честному журналисту"... Господи! Да где он честных журналистов-то встречал?

— Не отвлекайся, Саш. Что дальше?

— Ну, что, что... Он нашел твоего Лебедева, через него тебя, и тут его, на его счастье, вызвали в фармкомитет на Щукинскую, он очень расстроился, и попросил своего друга Иохана Берга съездить в Калужскую заставу, чтоб тот передал тебе, не информацию, а условия для встречи, — я вздохнул облегченно. Все-таки Хансен умница, знает, что телефон его у меня, и не стал попусту брякать, догадался, что если я его взял, то тайком и уже у трупа. Спасибо, вам, господин Хансен, с меня магарыч. — Но убивец в кожанке этого не знал, и замочил Берга с чистым сердцем, полагая, что это заказанный Хансен. И тут же улетел в Питер.

— А ты думаешь, ему не передали, что он замочил не того?

— Думаю, нет, потому что ему до фонаря, его дело выйти на цель и нажать на курок, а думать должны организаторы. А они уже знают, что ошибочка вышла, знают и то, что материалы оказались в редакции. Так что, я уж не знаю их планов... Станут они снова охотиться за Хансеном и тобой, или нет? — не думаю. На их месте, я бы не стал. Они теперь должны бы маскироваться как можно тщательнее и не менее тщательно следить за твоей деятельностью и моей. — Белов удовлетворенно откинулся на спинку кресла. — Уф, так много давно не говорил. Устал. Давай теперь ты, что нарыл, какие выводы уже можешь делать?

— Если ты думаешь, что я так сразу прощу тебе выпад в адрес честных и бескорыстных трудяг — журналистов, то ты ошибаешься. — Начал я. Белов с удовольствием смотрел на меня, сложив руки на груди. — Во-первых, Саша, я закрою окно, — я подошел к окну и запер его, и занавесил шторы, — во вторых, будь любезен, включи приемник негромко и поставь его за шторы на подоконник, — Белов включил магнитолу, и, не вставая с кресла, задвинул за штору. — В третьих, объясню: У меня, Саша, есть микрофон, который берет разговор двух третичных сифилитиков с расстояния в километр, и еще этот микрофон может отлично слушать через оконное стекло, улавливая вибрацию последнего от слов, произносимых в комнате...

— Хвастун! — сказал Белов.

— Отнюдь, — ответил я, — если такая игрушка есть у меня, то и у заказчиков Хансена, она тоже может быть, ты меня предупредил — я принял меры. А теперь возьми обратно козлищу, журналюгу, а также, подгорного и полянского, кстати, кто это?

Белов улыбнулся.

— В моем детстве были такие члены политбюро, Подгорный и Полянский, тоже — козлы. — Он заржал. — Ладно, ладно, замяли, я все взял обратно.

— Ты не ладь, и дело не гадь, — сказал я бабушкину поговорку, — В общем, так. В том, что мне передал немец, наибольший интерес сейчас представляют: записка функционера РАПС — ассоциации планирования семьи, который дает совершенно офигенную статистику по абортам за последние годы, во вторых — фонограмму каких-то женщин, запись в каком-то бабском клубе, из которой, опять же, следует тематика абортная, а в третьих выступление Фирсовой, в котором она призывает женщин к крестовому походу против мужуков. И там опять же, звучит фраза — делать или не делать аборт, типа, не их собачье дело, в смысле — не наше. Да, еще, этот рапсовский деятель пишет, что они отследили трех гинекологов, состоящих в некоем женском клубе "Аксон", что они де наживаются на абортах, направляя женщин в частные абортарии. По его справке, выходило, что расходы этих "работников внутренних органов" втрое превышают их официальную зарплату. Налоговиков, что ли на них напустить?

Белов ухмыльнулся.

— Ты думаешь, этот факт из их биографии прошел мимо внимания налоговой полиции?

— Я ничего не думаю, но у меня нет выхода на НП, и ничего узнать не могу. Что у нас получается?

— Черт знает что. — сказал Белов. — меня это не устраивает, но кое-какие выводы я делаю, и они очень тревожные.

— Какие? — я никак не мог понять Сашку.

— Если за собранный материал погасили целое сыскное агентство, а это ни много, ни мало — семь человек вместе с хозяином — бывшим ментом и тринадцать, пардон, четырнадцать бизнесменов, я могу сделать только один вывод, за всем этим стоят невероятно огромные деньги, а утечка информации может повлечь их утрату... и хозяин денег очень не хочет их терять. Ему проще и дешевле убить, чем купить. И если идти по пути поиска таких денег, то можно нарочно или случайно вычислить и заказчика.

Тут до меня дошло.

— Сашка, а ведь они могут начать охоту за нами обоими.

— Могут, — задумчиво сказал Белов, — а могут и не начать. Ведь им не известно, что известно нам?

— Да, но им известно, что нам что-то известно и что мы пытаемся разобраться. А на фиг им это нужно?

— Да, — принял игру Белов, — но ведь им известно, что нам известно, что им известно, и что мы будем осторожны, и нас на "понял" не возьмешь!

— Ну, ты нагородил! — только и сказал я.

От Сашки я ушел с одним желанием — немедленно встретиться с Хансеном. Не знаю, что конкретно он рассказал Сашке, но я был уверен, что и мне достанется кусочек любопытной информации. Я подошел к таксофону, набрал опять телефон через международный доступ, выслушал длинную фразу на французском, догадался, что она переводится как "аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети"... Не судьба. Я быстро набрал номер Вальки Воронина.

— Валь!

— Сергей Алексеевич?

— Угадал, запомни и если сможешь, раскопай инфу по сыскному агентству "Аргус".

— Я записал. — Валька был дома, — сейчас же влезу в сеть, откопаю, все, что есть. А что?

— Завтра, Валя, все завтра.

Я отключился, спрятал кредитную карточку. Мой мобильник слишком уязвим. Мне нужен номер с кодировкой "ситиэмей". От Беловской конторы я поехал на Садовую-Кудринскую, в офис мобильной связи, перебрал несколько условий, решил, что для меня сейчас экономия также опасна, как и беспечность. Взял тариф по максимуму с неограниченным роумингом, и бешено дорогой аппарат. Проверил качество связи, позвонил Маринке:

— Привет! Ты дома?

— Да. Ты скоро?

— Уже еду.

— Занятия закончила?

— К твоему приезду уже всех отпущу.

— Целую.

— Жду.

Для меня всегда, наверное, останется загадкой, почему Маринка меня полюбила? Это всегда было мне непонятно, что одним людям так нравится в других, что они влюбляются? Браки совершаются на небесах. Дурацкая фраза, говорит о предопределенности человеческих взаимоотношений. И хотя у меня не было полной уверенности, что все решения принимает мы сами, а нам не подкладывают их таким образом, что иначе мы поступить ну просто не можем, приятней было осознавать, что последнее слово за нами. Я ехал и думал, что больше всего мне сейчас хочется приехать, выпить с Маринкой чаю с бурито, поставить диск с "Platters"— "Онли ю", и танцевать... Пять лет я в школе занимался бальными танцами, призов не брал, партнерша моя подросла, и нашла себе другого партнера... А я забросил все это, тем более что школа, наконец, закончилась, а я тут же поступил на журфак, и мне было не до танцев... пока я не встретил Марину... Она тоже занималась бальными танцами в детстве, и теперь мы получали необыкновенное наслаждение, танцуя вдвоем в пустой квартире. Маринка летела по воздуху, вести ее было необыкновенным наслаждением, прямая спинка, подбородок чуть приподнят, головка склонена и опущены ресницы... Школа! Не просто — школа, а высший класс. Борис иногда нарочно брал нас на различные депутатские тусовки, чтобы мы там танцевали. Это всегда производит впечатление. Обычные гости... и вдруг такое! Лебедеву удается под наши па завязывать важнейшие связи. И никому не было известно, что наши танцы каждый раз заканчивались в постели, доводя близость до апофеоза. Вот она — Гармония мыслей, чувств, форм и страсти... И наслаждение не сравнимое уже ни с чем накатывало на нас, когда мы лежали обдуваемые легким ветерком из кондиционера, а Маринка умащивалась головкой на моем плече, опутав меня стройными ножками... и руки, и губы... как я ее люблю! Мы счастливы. Мы бываем счастливы, и это состояние длится уже шесть лет...