"Дорогу жизни" я впервые услышал в лихие годы "перестройки" на "Музыкальном ринге". Была тогда такая программа на Ленинградском телевидении. И навсегда запомнил и эту песню, и те томительно долгие секунд пять тишины, которые стояли в студии, прежде чем раздались первые хлопки.
Больше публичного исполнение этой песни я не слышал никогда, но песню не забыл. И вот пришло её время... раньше, чем пришло её время... Мдя.
...Оказывается под большим портретом Ленина, меж деревянных панелей, была замаскирована дверь ведущая в комнату отдыха. Романов, по-прежнему молча, ушёл туда и, судя по донесшимся звукам, сначала высморкался, а потом выпил!
Впрочем... и хотел бы сказать, что понимаю, но нет... Вряд ли можно понять, если не пережил все это сам. А он пережил... и выжил.
Воюя.
Повезло.
...Теперь уже мама гладила меня по голове, прижимала к себе и успокаивала, говоря, что все у нас получится, что она поможет, что я справлюсь...
Справился. Незаметно с силой пережал сам себе горло... и сдержался. Отбрехивался потом волнением и усталостью. Начал жаловаться на пустую трату времени в школе. Когда столько неотложных дел.
Мамин взгляд сразу построжел, но поскольку у меня и четверок то почти не было, то она лишь напомнила, что и так "постоянно пишет записки директору, чтобы меня отпускали".
В итоге решили, что как только решится вопрос с квартирой в Москве, то будем переезжать.
— Надо с дедом поговорить, — мама покачала головой, — ведь ему же не раз предлагали перевод в московский Главк, может сейчас согласится.
Но в голосе хорошо было слышно сомнение.
"Да, деда оставлять здесь одного нельзя. В крайнем случае попрошу помощи у Чурбанова. С ним легче, чем со Щелоковым. И тем более с Романовым...".
...Хотя грешно жаловаться. "Дорога жизни", почти, примирила Романова с моим "ренегатским" переездом в Москву.
Когда Григорий Васильевич вернулся "из под Ленина" на лице у него особых эмоций не было.
— Хорошая песня... — спокойным голосом констатировал он, опять усаживаясь за стол, — а кто поет?
— Это наш солист... записал. А так хотели узнать ваше мнение... кому петь...
— Ну, не Сенчиной же, — криво усмехнулся всесильный хозяин города трех революций.
"Понятно... не отошел еще...".
Я позволил себе лишь намек на улыбку и поспешил заверить:
— Для Людмилы Петровны я написал две другие песни, а эту, мне кажется, очень органично исполнил бы Михаил Ножкин, — выдал я домашнюю заготовку.
— Ножкин... Ножкин... — наморщил лоб Романов.
— "Последний бой — он трудный самый..." — напел я.
— А... — сразу вспомнил тот, — ну, может быть...
Упоминание сразу о двух песнях для Сенчиной, тоже благотворно сказалось на настроении Первого секретаря.
После этого, мою историю о "знакомстве" с банкиром-итальянцем и последующих событиях, он выслушал, хоть и молча, но с нескрываемым любопытством.
— А после этого моего мнения никто особенно и не спрашивал, просто сказали, что нужно переезжать, — я виновато пожал плечами и преданно уставился на Романова.
Григорий Васильевич поразмышлял, мысленно сделал какой-то вывод и спросил:
— С чем у тебя там ещё кассеты? Ставь, давай... послушаем... — потом снял трубку одного из многочисленных телефонов, — Зина, горячий чай пусть нам(!) принесут...
* * *
В пятницу, 20 октября, меня вызвали в кабинет директора прямо с урока физики.
Директор с каменным выражением лица кивнула мне на телефонную трубку, лежащую на ее столе, рядом с аппаратом:
— Возьми...
— ...Витя, сейчас к школе за тобой подъедет машина и срочно в аэропорт. У тебя сегодня вечером запись на "Мелодии". Ты должен успеть в Пулково на рейс в 13.25, твой билет будет у водителя, — уже хорошо знакомый мне помощник Чурбанова — подполковник Зуев, выдавал инструкции по телефону четко и быстро.
— Я все понял, Николай Константинович. Сейчас выхожу во двор и жду машину, — пытаюсь копировать манеру подполковника.
— В Шереметьево тебя встретят. Вопросы есть? Действуй.
Трубка разразилась короткими гудками.
— Анна Константиновна, можно я сегодня уйду с уроков? Меня в Москву вызвали...
— Да, мне сказали... — директриса пыталась сохранять невозмутимость, — иди.
Черная "Волга" уже ждала в школьном дворе.
Дом. Звонок маме. Сумка через плечо. Завывающая сирена. Пулково.
"Волга" выезжает прямо на взлетное поле и подкатывает к трапу.
Удивленно-уважительный взгляд симпатичной стюардессы и место в первом ряду.
Когда симпатяга, в "аэрофлотовской" форме и кокетливо сдвинутой на бок пилотке, принесла напитки я схохмил анекдотом:
— "Стюардесса говорит: — Так, всё, всё... Успокоились, успокоились, это всего лишь воздушная яма была... Что с тобой? Отпусти кресло, всё нормально! Вдохни поглубже.... А ты поменяй штаны. Так бывает, но всё уже закончилось! Успокоились? Ну и молодцы... Теперь пойду успокаивать пассажиров!".
Мой сосед — солидного вида мужчина в сером костюме и тяжелых роговых очках, от смеха даже начал икать!
Отсмеявшись, стюардесса икоса бросает на меня заинтересованный взгляд.
"А ведь постарше Веры будет! Хорошо, что дома успел школьную форму на джинсовый костюм сменить...".
И я улыбаюсь ей в ответ.
* * *
Ну, даже не знаю... Чё-то "маститым коллегам" я совершенно не нравлюсь. Никому.
Из "Шереметьево", на очередной черной "Волге" с номерной серией "МКМ", что в народе расшифровывалось как "Московская краснознаменная милиция", меня сразу отвезли на "Мелодию".
Если быть точнее, то не на наш "советский звукозаписывающий гигант", а в... церковь. Самую настоящую, но точно не православную. Здание было сложено из старинного красного кирпича, у него были большущие красивые витражные окна и дополнялось это великолепие высокой колокольней с четырьмя острыми башенками.
Вывеска на проходной сообщила, что мы входим в здание "Всесоюзной студии грамзаписи Всесоюзной фирмы "Мелодия" — о, как! Ни больше и не меньше. Два раза "Всесоюзной"! ФИРМЫ!.. Мдя...
Бдительная тетя на проходной проверила служебное удостоверение сопровождавшего меня водителя "Волги", куда-то позвонила и через пару минут за мной "прискакал" лохматый парень в вытянутом свитере и мятых брюках. Он окинул меня любопытным взглядом и протянул руку:
— Владимир! А ты значит, Виктор?
Я изобразил приветливость, кивнул и пожал слабую кисть.
Мой молчаливый водитель коротко сообщил:
— Буду ждать.
Чем вызвал очередной заинтересованный взгляд "встречающего Владимира".
"Ух, ты! У меня что теперь персональный "ментовоз"?!"...
...Пока шли по длинному коридору и поднимались на второй этаж ("— Малая студия у нас там, а в "большой" на первом пишутся хоры и оркестры"), я был проинформирован, что студия грамзаписи, расположена в бывшей англиканской церкви.
— Хорошее место здесь... Располагает к творческому процессу, — многозначительно закатив глаза, подытожил лохматый "философ".
Ну вот, когда зашли в "Малую студию", тогда "маститые коллеги" и обнаружились — небольшая группа мужчин и женщин столпилась вокруг Кобзона(!) и Лещенко(!), слышались смех и веселые восклицания.
Нет, я конечно говорил, что петь должны именно Кобзон и Лещенко ("как в оригинале"), но... все равно, слегка... ну, не по себе на мгновение стало!
Молодые... хм... относительно молодые, "мэтры"... Знаковые в моей первой жизни фигуры. Стройные, почти без морщин...
(Оба, для представления, 1978 год: http://youtu.be/TZqw8R3y3Sk , http://youtu.be/yGGe3kX3Mb4 )
"Господи! Никогда, наверное до конца, не привыкну, что всё происходящее со мной, происходит НА САМОМ ДЕЛЕ...".
Впрочем, умиление прошло быстро. Встретили меня сухо, если не сказать "неприязненно". Причем шло это от всех, и от обоих певцов, и от сотрудников студии.
Мужчина восточной внешности, в костюме, но без галстука, взял руководство процессом в свои руки. Он отделился, от замолкшей при моем появлении группы, и энергичной походкой направился ко мне:
— Здравствуй! Я — звукорежиссер, буду сегодня тебя "писать"... Зовут меня Рафик Нишанович.
— Здравствуйте... Виктор...
— Товарищи! Познакомьтесь... Это Виктор — наш юный автор музыки и слов... А сейчас еще станет и исполнителем!
"Товарищи" покивали — лишь одна женщина изобразила подобие улыбки, и стали расходится по рабочим местам, усаживаясь за разные устройства, непонятного мне назначения.
— Ну, наконец-то... — с недовольством разомкнул уста Кобзон. Лещенко — промолчал.
"Дивная встреча...".
— Самолеты пока быстрее не летают, — я пожал плечами и счел это достаточным.
"Чего, sуки, на ребенка взъелись?!".
Звукорежиссер стал выяснять записывался ли я раньше и знаю ли, что делать. Процесс я себе приблизительно представлял, решив, что запись во Всесоюзной студии не должна кардинально отличаться от записи в сочинской или у Зацепина.
Лещенко и Кобзон свои партии уже записали и все ждали только моей записи, чтобы затем "свести" припевы и скандирование, и переписать возможные огрехи.
Рафик Нишанович попытался сразу отправить меня в звукоизолированную комнату для начала работы, но я попросил дать послушать уже получившийся "материал".
— Хочешь убедиться, что не сфальшивили?! — с насмешкой поинтересовался Кобзон.
— Ага... — нагло согласился я.
Атмосфера начала сгущаться. Послышались осуждающие хмыканья.
Звукорежиссер на мгновение в растерянности замер, но затем сделал приглашающий жест к своему здоровенному пульту:
— Мы ознакомились с предоставленной нам записью и... основная концепция... как бы, была понятна...
Я молча натянул наушники и прослушал поочередно записи Кобзона и Лещенко.
Ну, Америку второй раз не откроешь (хотя разок можно было бы и закрыть!), короче, как они в ТОМ времени спели, так и сейчас получилось! В любом случае, вышло заметно лучше, чем у Клаймича с Завадским...
— Сойдет? — своим мягким фирменным баритоном, но с нескрываемым сарказмом, поинтересовался Лещенко.
— Ну, не переписывать же... — эхом откликнулся я.
— О, наглец... — уже не стал сдерживаться Кобзон.
Я пропустил мимо ушей и отвернулся.
— Рафик Нишанович, мне надо одну попытку на " распеться", а потом буду готов набело...
— Хорошо, хорошо... — поспешно согласился тот, предупреждающим взглядом сдерживая, уже явственно накатывающую, волну недовольство за моей спиной.
Я зашел в комнату с микрофоном и, когда в наушниках зазвучала музыка, закрыл глаза и начал свой второй куплет.
Черт его знает, почему я не могу спеть нормально с первого раза! Уже многократно проверял, но то с темпом опоздаю, то голос хрипит и срывается, то дыхания не хватит... Зато сразу же, следом, исполняю без единой помарки.
Так и в этот раз получилось... Не зря глаза закрывал, чтобы не расстраиваться, но и того, что увидел хватило.
Сотрудники студии переглядывались с насмешливыми улыбками, Лещенко демонстративно несколько раз пожал плечами и досадливо качал головой. Лицо Кобзона выражало откровенное презрение к "юному таланту".
Обескураженный, но многоопытный Рафик наклонился к микрофону, и его голос в наушниках предложил мне записывать куплет кусками.
— Не надо, — самоуверенно отмахнулся я, — запишем целиком, вместе с припевом!
Хотя моя практика стабильно подтверждала, что так оно сейчас и случится, но "нервяк" все равно уже начинал потряхивать.
А напрасно! Все вытянул безукоризненно: с напором, задором, высоко и на одном дыхании:
Чтоб небо осталось звёздным,
Нам бой предстоит земной.
Во всех испытаниях грозных,
Страна моя, будь со мной!
Я небу скажу, как другу:
Наш долг — продолжать полёт!
Стрелки — идут по кругу,
Время — идёт вперёд.
Если дело отцов станет делом твоим, —
Только так победим! Только так победим!
Слышишь юности голос мятежный,
Слышишь голос заводов и сёл:
Ленин, Партия, Ком-со-мол!
Вылезая из комнаты, встречаю откровенно удивленные взгляды.
"Вот вам, padlы! Выкусите...".
— Очень хорошо, очень хорошо... сейчас послушаем и посмотрим, как ложится... — бормотал себе под нос обрадованный "Микроавтобус" Нишанович, колдуя над пультом и вслушиваясь в наушники...
Нормально у него все там" легло"... Минут через двадцать ожидания, и повторной записи "на всякий случай", звукорежиссер сказал, что все "чудненько" и мы можем быть свободны.
"Что ж... значит "маститые коллеги" априори решили, что я им "не в масть"! Тогда ничего не мешает на их "принципиальность" ответить своей беспринципностью. Привет Троцкому... кажется из него цитата? Впрочем, соблюдение авторских прав — не мой конёк!".
Водитель — младший сержант милиции Константин (узнал я, все-таки, его имя) дождался, как и обещал, но ехать я решил не в ведомственную гостиницу на Пушкинской, где, по его словам, мне был забронирован номер, а несколько по иному адресу.
— Мне все равно, — Константин пожал плечами, — было приказано встретить в Шереметьево, доставить на Станкевича, разместить в гостинице и быть в распоряжении. Куда ехать?
"Хочется кушать, трахаться и вершить Судьбу... Причем, одновременно! Хм... Тяжёлый выбор, но моё "мессианство" подсказывает, что "потрахаться" придётся поставить на третье место. К сожалению... Гы!".
...Через полчаса две трети задач я уже выполнял в поте лица. Ну, а если быть точнее, то рожа взмокла от горячего сладкого чая и неумеренного поглощения пирожков с картошкой и курицей. Удивительное сочетание пюре с жареным до хруста луком и перемолотого филе вареной куры! Жру сколько могу и стараюсь подвести разговор к интересующей меня теме...
Ладина бабуленция, если моему звонку и удивилась, то вида не показала. Зато, сразу сказала, что Лада еще в консерватории и... опять-таки, ничем не выразила своего удивления, когда я сообщил, что хотел бы пообщаться, именно, с ней, а не с внучкой.
Правда, от ресторана пожилая леди, паче чаяния, отказалась:
— В ресторанах я порчу желудок только по большим праздникам или на поминках! Второе — чаще... Приезжай к нам в гости, как раз пирожки поспеют. Почаевничаем...
Квартира Розы Афанасьевны, на Красной Пресне, была достойным конкурентом "моей" на Тверской. Впрочем, обе друг друга чем-то неуловимо напоминали, наверное, некоторой "музейностью".
Массивная темная мебель, явно зарубежного происхождения, потемневшие картины в золоченых рамах, антикварные хрустальные люстры и азиатские фарфоровые вазы. Вся обстановка представляла собой затейливую смесь предметов довоенной европейской и старинной китайской культуры. Было понятно, что кто-то из хозяев бывал за границей и имел возможность это великолепие приобретать.
Но Роза Афанасьевна смотрелась в этом странном интерьере удивительно органично, словно и сама была редкой музейной диковинкой. Встретила она меня, одетая словно на дипломатический раут начала века: белоснежное жабо, приталенный жакет и длинная, в пол, юбка. Волосы убраны в сложную прическу и накрыты редкой черной сеточкой с жемчугом, на пальцах золотые кольца с крупными камнями, а в ушах причудливые серьги, поблескивающие бриллиантовыми гранями.
