14. Кофе для эстетов

Теперь мы возвращались, двигаясь медленнее, чем прежде. Дождь теперь молотил не только в зонт, но и по спине, и пальто постепенно промокало... Дядя Рэйвен говорил "нам", имея в виду, что его устремления и желания едины с интересами Аксонии, и потому я продолжила уверенно:

— Об этом-то я и хотела поговорить. Герцог Хэмпшайр произнёс несколько слов, которые, не скрою, очень меня обеспокоили. "Проклятие... возмездие... Он дотянулся, клянусь, я видел его. Конец Аксонии, будь проклято оно всё". Вам, без сомнений, уже передали...

Он обернулся ко мне столь резко, что я едва не вскрикнула. На мгновение маркиз показался мне человеком чужим и опасным, но пугающее ощущение ушло так же быстро, как и появилось.

— Нет, не передали. — Голос был сухим и неприятным, и приносило облегчение лишь то, что недовольство дяди Рэйвена адресовалось на самом деле не мне. — Вы сообщили мне нечто очень важное, Виржиния, даже не представляете, насколько.

Пожалуй, я представляла — ровно настолько, чтоб не настаивать на деталях и делать вид, что беседуем мы о житейских пустяках и невзгодах. О том, как сложно было попасть в цирк; об очевидной неприязни многих и многих людей к герцогу Хэмпшайрскому, о которой упоминал Клэр; о коротком столкновении с "Благодетельными леди" на крыльце; о страстном увлечении герцога дикими зверями, известном всему Бромли; о том, как дрессировщик исчез — неожиданно и для своих друзей тоже... Судя по спокойному, отрешённому даже выражению лица, ничего нового я дяде Рэйвену не поведала.

— Больше чего-либо необычного вы не видели? — спросил он. До комичных львов у крыльца оставалось шагов двадцать, и из-за хмари казалось, что каменные звери вот-вот недовольно встряхнутся и слезут со своих постаментов. — И не слышали?

— Не поручусь, — вздохнула я. И добавила досадливо: — Как жаль, что детектив Эллис не смог прийти тогда! Он наверняка бы запомнил больше.

— О, порой мистер Норманн бывает полезен.

Мы шли так медленно, что ещё немного — и вовсе остановились бы.

Уголки губ у маркиза дрогнули: наверняка он понял, что я упомянула друга не случайно. Впрочем, мне бы никогда на ум не пришло тягаться в проницательности с человеком, возглавляющим Особую службу, нет; против болезненной подозрительности есть лишь одно противоядие — прямота. Зачастую оно же и оружие. И не потому, что собеседник прослезится от умиления детской непосредственностью и сразу вам поверит, как правило, наоборот — заподозрит двойную игру или постороннее влияние — и решит сделать по-вашему, чтоб посмотреть, к чему это приведёт.

— Так скажите ему, чтоб он расследовал этот несчастный случай! — сказала я убеждённо. — Во-первых, Эллис уж точно вас не обманет, во-вторых, его нельзя подкупить, в-третьих, он добрый друг доктора Брэдфорда...

— ...который первым прибыл на помощь пострадавшим и которого уже пытаются обвинить в том, что он-де и свёл герцога в могилу, — со странными интонациями подхватил фразу дядя Рэйвен. — Сдаётся мне, что отнюдь не случайно. Не люблю, когда мною манипулируют, леди Виржиния. Это заставляет почувствовать себя дураком, что в моём положении недопустимо. К счастью, я обладаю одним крайне неприятным для врагов свойством: я всегда получаю сведения, которые от меня утаивают, совершенно невообразимыми путями, — позволил он себе улыбку, от которой холодком по спине тянуло. — Как сейчас, например, — и он, склонившись, вразрез со всеми правилами церемонно поцеловал мне руку прямо поверх перчатки. — Впервые польза от нашей встречи оказалась больше удовольствия видеть вас и говорить с вами, дорогая невеста.

— А что насчёт Эллиса?

— Разумное предложение, — кивнул он и слегка ускорил шаг. Из-за каменных львов донёсся хохот: даже и не знаю, что рассказал Лайзо нелюдимому водителю маркиза, чтоб так развеселить. — Пожалуй, воспользуюсь им, тем более что убийства — по части мистера Норманна.

Я вздрогнула.

— Убийства?

— Такие люди не умирают случайно, — ровно ответил дядя Рэйвен. Хотя я сама думала о чём-то подобном, в чужих устах это прозвучало откровенно пугающе. — А уж в то, что столь трагическая случайность могла произойти на представлении, о котором герцог говорил последние три месяца, меня заставит поверить лишь помутнение рассудка.

Я вспомнила панику, поднявшуюся в зале, заплаканного Кеннета, девушку в розовом платье, бледную как полотно леди Чиртон, кровь на решётке — Небесам ведомо, звериную или человеческую... И воскликнула невольно:

— Тогда скорей бы отыскали негодяя, который это устроил!

— Негодяя? — неожиданно усмехнулся маркиз. — Если б вы знали, леди Виржиния, сколько людей прекрасных, отважных, преисполненных добрых намерений проливают реки крови. А благу Аксонии порой служат самовлюблённые, погрязшие в пороке мерзавцы вроде герцога Хэмпшайрского.

Что-то почудилось мне в его голосе — затаённая горечь, убийственная самоирония, глубокая печаль? — и сердце защемило.

— Вы хороший человек! — с жаром произнесла я, обеими ладонями обхватывая его напряжённые пальцы, точно в раковину пряча. — Вы хороший человек, и я люблю вас всей душой! И, уверена, многие люди могут сказать то же самое!

Договорила — и залилась краской, как дебютантка на балу. Маркиз рассмеялся, но я видела, что он тронут.

— О, сказать могут, не сомневаюсь. Но не всем я поверю, как вам. Спасибо, леди Виржиния, — кивнул он чопорно и остановился. Я же машинально сделала шаг дальше, под дождь и липкий влажный снег. — Доброго дня. Надеюсь в ближайшее время снова иметь удовольствие видеть вас.

Мы распрощались. Я села в автомобиль; Лайзо бросил на меня взгляд, словно хотел спросить о чём-то, но промолчал. Некоторое время царила тишина, и когда она стала тягостной, я заговорила сама.

— Тебя что-то беспокоит? Мы всего лишь говорили об Эллисе; мне хотелось, чтоб происшествие в цирке расследовал именно он, и маркиз счёл это уместным.

Видят Небеса, оправдываться я не хотела, но прозвучали мои слова именно так. Лайзо, надо отдать ему должное, тут же перестал хмуриться, и выражение лица у него стало беспечным.

— Вот Эллис-то обрадуется... А я сам себя растревожил, сам и расстроился — подумал, что вы с маркизом слишком хорошо смотритесь рядом.

"Как равные".

Он этого не сказал, но я отнюдь не была глупа, к сожалению. И ещё мне вспомнился сон, тот самый, где Лайзо в одиночестве уходил в серую даль, по выжженному полю.

— Ты можешь взлететь даже выше, — произнесла я, не позволяя себе даже тени сомнения.

Да и не было сомнений... Я боялась только одного: что там, в высоте, мы разойдёмся в разные стороны. И голос у меня, наверное, дрогнул, потому что Лайзо вдруг полуобернулся ко мне, не упуская из вида дорогу:

— И тебе теперь настроение испортил, да?

— Это всё погода, — возразила я мягко. — Она совершенно невыносима.

Словно подтверждая мои слова, в боковое стекло плеснуло грязью от проезжающего мимо старомодного экипажа. А Лайзо вдруг повеселел:

— Ну, хоть эту беду поправить нетрудно, — пробормотал он себе под нос.

И не знаю, совпадение то было или нет, но пока мы добрались до модистки, дождь сыпать перестал, а в тучах появился просвет — ярко-голубой колодец. И я осознала ясно: весна неизбежна, что бы ни происходило.

Леди Вайтберри опаздывала; видят Небеса, я сама задержалась в пути, но она явилась ещё позже. Мы с модисткой успели познакомиться и обсудить ткани и фасоны, о которых якобы через месяц-другой должен был заговорить весь высший свет. Эта немолодая, полноватая, но живая и совершенно очаровательная особа, миссис Эттвуд, почти убедила меня помимо перчаток заказать две шляпки, одну классическую, с неширокими полями, а другую в виде перевёрнутой пиалы из фетра, украшенной свёрнутыми полосами ткани, что делало её похожей на экзотическую чалму.

— О, дорогая! — с улыбкой обратилась я к Эмбер, когда мы поприветствовали друг друга, и показала ей набросок: — Как вы полагаете, мне подойдёт?

Этикет требовал комплимента или шутки; но тем истинные друзья и отличаются от мнимых, что не всегда поддаются на его шантаж.

— С позволения миссис Эттвуд, которая, без сомнений, превзошла даже марсовийских художников от моды, я украду этот шедевр — для себя, — очаровательно улыбнулась Эмбер. Покрой её одежды скрывал изменения в фигуре; если б не смягчился взгляд и не пропал интерес к новым поклонникам, невозможно было б и заподозрить, что семейство Вайтберри станет вскоре немного больше. — Эксцентрические модели подходят мне, а вам — строгие и воинственные, рюши же и воланы вас катастрофически испортят... Что вовсе не удивительно: земли и титул Валтеры завоевали мечом и доблестью задолго до того, как над аксонским престолом расцвела яблоня... Впрочем, и мои пращуры цветов не любили.

Я рассмеялась, по достоинству оценив шутку: леди Вайтберри в девичестве была Мэйнард, а Мэйнарды длиной своей родословной вполне могли поспорить с династией Стеффордов, чьим символом была яблоневая ветвь по весне. Конечно, к числу благородных семейств Аксонии они примкнули много позже Валтеров, ибо Вильгельм Лэндер возвысился ещё при Этелингах-северянах, но при схожих обстоятельствах: тогда наступило смутное время борьбы за престол, и только что коронованный монарх нуждался в верных союзниках... Словом, титул Мэйнардам достался ценой крови, а не был выслужен при дворе или куплен.

— К слову, о цветах, — произнесла я, решив, что момент подходящий. — Говорят, что из всякого правила есть исключение, и вот подтверждение тому. Вы ведь знаете, что излишества и украшательство мне не по вкусу, однако недавно моё сердце дрогнуло, — и я достала из ридикюля букетик из шёлка и воска. — Меня уверили, что сделано это в Бромли. Но вот где именно?

Эмбер, увы, хотя и восхитилась изяществом работы, но помочь мне ничем не могла. Миссис Эттвуд тоже поначалу с сожалением качнула головой, но затем попросила помощника принести увеличительное стекло и, подойдя к окну, долго разглядывала в дневном свете лепестки искусственной фиалки.

— Вы узнаёте мастера? — спросила я взволнованно; сердце отчего-то заколотилось. Неужели в предвкушении встречи с Абени?

— Боюсь, что... — начала было модистка и осеклась, поджав полные губы. — А с другой стороны, почему бы и нет. Видите ли, леди Виржиния, по молодости мне довелось учиться у нескольких мастеров. И я припоминаю одного человека, который изготовлял такие же цветы. Прожилки в листьях из ниток, и эти бледные оттенки... Он и тогда уже был немолод... — Она снова замолчала, словно колеблясь. — Не сочтите за оскорбление, я говорю это без всякого умысла, но вас, вероятно, разыграли: тот человек шляпками никогда не занимался. Он был похоронных дел мастер. Звали его мистер Монк, Горацио Монк. Мастерская его находилась где-то в переулках недалеко от площади Примроуз... Больше, боюсь, я вам ничего и не скажу — я у него училась больше двадцати лет назад и не сказать, чтоб долго: мои пальцы для воска не созданы.

— Что ж, возможно, учились не только вы? — ответила я с деланной легкомысленностью, хотя от рассказа миссис Эттвуд меня пробрало могильным холодом. — В любом случае, я очень вам благодарна.

Одну шляпку я у неё всё-таки заказала, чувствуя себя отчасти виноватой — перчаток показалось мне мало, чтоб загладить впечатление от неприятного разговора. Милая Эмбер, к счастью, на неловкость не обратила ровным счётом никакого внимания, сочтя это забавным совпадением.

— Ах, леди Виржиния! — рассмеялась она уже на улице, когда мы прощались. — Бросьте думать о мрачных глупостях. Наверняка цветы только похожи. Ну неужели можно в точности узнать, взглянув на какой-то жалкий крошечный букетик, руку мастера, у которого и учиться-то довелось всего несколько месяцев?

— Несколько месяцев двадцать лет назад, — согласилась я со вздохом. — Пожалуй, вы правы.

Я не стала говорить подруге, что среди тысячи писем различила бы почерк своей первой и единственной классной дамы в пансионе святой Генриетты Милостивой. Некоторые детали память хранит с удивительным упорством — Небесам ведомо, почему... Да и других подсказок, так или иначе, у меня не было: больше никто не смог приоткрыть завесу тайны над миниатюрным букетиком мёртвых цветов.

Я попросила Лайзо разузнать что-нибудь о Горацио Монке и на том успокоилась. Долгий день ещё не окончился — меня ждали дела кофейни.

Подъехали мы с чёрного хода. Ещё издали показалось, что от "Старого гнезда" исходит странное ощущение взбудораженности, азарта, словно от трибун ипподрома в разгар скачек. Недобрые предчувствия укрепились, когда в коридоре, не успела я даже избавиться от пальто, навстречу мне выпрыгнул мистер Мирей с пылающим взглядом:

— Какой дивный вечер! — воскликнул он, прибавив нечто непереводимое по-марсовийски, и попытался поцеловать мне руку. Не иначе, от избытка чувств. — Какая буря, какая красота!

Я прислушалась к голосам из общего зала, мысленно взглянула на календарь...

— О, Небеса! — вырвалось у меня. — Мистер ла Рон и миссис Скаровски!

— Уи! — восторженно то ли выдохнул, то ли подвыл Мирей и, выпустив наконец мои руки, крутанулся на каблуках. — Как же весело! Я обожаю людей, леди Виржиния! — горячо признался он, снова разворачиваясь ко мне. — Они меня... как говорят... Вдохновляют? О, да! — и, не дожидаясь ответа, шмыгнул на кухню.

Некоторое время спустя оттуда донеслось негромкое пение.

"Бедный Георг", — подумала я, не ощущая, правда, ни капли раскаяния. И, улыбнувшись, поспешила к месту, где события развивались воистину стремительно.

— ...Да как вы смеете такое говорить! Да отсохнет ваш поганый язык, вы, скудоумный, женопротивный, изворотливый брехун!

— Жено... кто? Вы, премерзкая, твердолобая, злобная...

Перехватив поудобнее трость, я буквально влетела в зал. Как раз вовремя: ещё немного, и они бы, кажется, друг в друга вцепились, хотя Луи ла Рона удерживали с двух сторон полковник Арч и ошалевший от собственной смелости Эрвин Калле, а поэтессу — леди Плимстоун, но сил последней, увы, вряд ли бы хватило надолго. Наконечник трости впечатывался в пол с таким грохотом, что звук перекрывал даже шум свары. Первым умолк журналист; миссис Скаровски продержалась дольше, но, скосив на меня взгляд, отчего-то сбилась с мысли и села, вслепую нащупав за собою стул.

— Добрый вечер, джентльмены, леди, — улыбнулась я и остановилась в шаге от них, механически перекладывая трость из одной руки в другую. Ла Рон втянул голову в плечи. — Право же, шумно сегодня. "Старое гнездо" уже становилось трибуной для прений, но боксёрским рингом — никогда. А посему... — краем глаза я уловила движение — Мэдди с подносом. — Мисс Рич, прошу, кофе со льдом для миссис Скаровски и мистера ла Рона. И побольше льда.

— А мне — тот новый кофе с вишнёвой настойкой, шоколадом и взбитыми сливками, — подал голос художник, жеманно утирая лоб платком. — Только без взбитых сливок, шоколада и кофе.

— И "Вишнёвое чудо" по особому заказу для мистера Калле...

— Просто Эрвина, умоляю вас...

— ...для просто Эрвина. — Все взгляды были направлены мне под ноги, и я тоже посмотрела вниз. Одна из паркетных дощечек была расколота. — Ах, какая досада, сегодня же прикажу её заменить. А пока, — я прошла к общему столу и села аккурат так, чтобы оказаться между поэтессой и журналистом, — прошу объяснить мне, что произошло.