Следующую новость гонец доставил уже через два дня: избранный Понтифик при поддержке Собора и Великого Канцлера Конгрегации принял свое первое решение. Так как герцог Австрии Альбрехт публично признал свое союзничество с еретиком и малефиком Бальтазаром Коссой, а также открыто заявил о своем покровительстве, предоставил ему убежище и обещал защиту, прямо угрожая оружием всякому, кто возжелает этому препятствовать, Папа Бруно Первый отлучил обоих от Церкви и объявил о начале Крестового похода на земли Австрии.
Кандидатура короля, которому выпало этот поход возглавить, не обсуждалась никем — она была очевидна, и уже через три дня после прибывшей из Констанца папской буллы 'Venit inimicus'[183] армия под водительством Императора Фридриха Четвертого фон Люксембурга начала переправу через Инн, вторгнувшись в пределы Австрийского герцогства.
А майстер инквизитор Курт Гессе, получивший от того же гонца нарочитое, отдельное послание от избранного понтифика, кажется, лишь тогда окончательно смог уложить в голове тот факт, что не стал жертвой дурного розыгрыша, потому что в письме Папа Бруно сообщал своему 'старому драгоценному другу' о даровании 'достойнейшему собрату по Конгрегации и вернейшему сыну Святой Церкви' титула кардинала-диакона и назначении Великим Инквизитором. В отдельном же постскриптуме сказано было коротко — 'Прости. Не выпендривайся. Крепись'.
Новости меж тем настигали движущуюся армию и на землях Австрийца.
Богемия полыхнула возмущением. Недобитые адепты Фемы и до сих пор тихо мутящие воду властенцы[184] восшествия своего короля и соплеменника на престол не оценили. Богемия... нет, Чехия!.. и без того переполнилась немцами, разбавляющими чистую чешскую кровь, чешский король и без того онемечился, променяв служение родной земле на эту гнилую, пагубную идею единой Империи, сосредоточенной вокруг Германии, словно мякоть вокруг кости. И вот теперь немецкий король с немецким именем, по недоразумению зовущийся богемцем, посадил на папский престол немца и начал войну с противником немецкой Инквизиции, в каковой войне бессомненно положит в землю весь цвет чешского рыцарства и тысячи простых мужей.
К кличу 'Čechy Čechům!'[185] примкнули радикальные приверженцы идей Гуса. Сам проповедник, возвратившийся из Констанца с призывами к миру и единению с немецкими инквизиторами, был громко объявлен предателем и чуть не разорван в клочья на месте; на его защиту встали менее буйные собратья, с изрядным трудом отбив своего предводителя, однако произошедшее неугомонного богемца не охладило, и уже на следующий день он проповедовал на той же улице Праги, собрав округ себя вдвое большую толпу. На сей раз вмешиваться пришлось городской страже.
Богемия закипела. Оставшаяся в пределах страны часть имперской армии, плотная смесь богемцев и немцев, действовать старалась точечно и крупных столкновений не допускать, при этом не забывая о главной задаче — не допустить срыв плана по наступлению на Австрию с севера. Бытовые драки внезапно сменили поводы с денежных и любовных на политические. На улицы высыпали доморощенные проповедники — одни призывали одуматься, примириться и оставить решение судеб страны на усмотрение власть имущих, кои для того и поставлены, другие поддерживали властенцов, третьи повторяли слова Гуса. Первых и третьих стражи молчаливо игнорировали, вторых тихонько брали под руки по окончании проповедей, а то и накануне, если удавалось, и смутьяны исчезали с глаз народных.
В стенах Вифлеемской капеллы снова зазвучал голос ее настоятеля, и с каждым днем слушающих прибывало — кто-то одобрительно перешептывался, кто-то растерянно внимал, а кто-то пришел для того, чтобы самолично убедиться в невероятном: возвратившийся из инквизиторских лап святой отец и впрямь призывал соотечественников объединиться с инквизиторами.
Но в главном-то он прав, тихо, а после и все громче говорили потом на улицах. В главном он остался неизменен. В главном-то он оказался пророчески точен: ведь говорил же отец Ян, что Церковь погрязла во грехе, а папский трон занимает еретик и Антихрист, и вот — он оказался прав, даже Император и Инквизиция признали это! И даже пошли войной против нечестивца! Выходит, все верно говорит он и сейчас. Выходит, не с предательством вернулся он с Собора, а с победой. Выходит, что-то не то говорят властенцы и те ученики отца Яна, что спорят с ним, отступили от него и даже хотят убить его. Выходит, что-то вредное для Богемии они хотят учинить. Для чего им так надо вырвать страну из тела Империи, снова сделать маленьким королевством? Отчего так неприятен им богемский род, сидящий на имперском троне, отчего столь враждебны они молодому Императору, дерзнувшему выступить против слуги Сатаны?
Богемский котел кипел чуть больше месяца — ровно столько, сколько хватило новым ученикам пражского проповедника разнести эти мысли по стране, и кипение пошло на убыль. Тишь и благодать, разумеется, не установились, однако победа в подавляющем большинстве умов осталась за Гусом.
Об этом рассказал предводитель двух тысяч гуситов, невероятным рывком сумевших настигнуть имперскую армию уже в Австрии, дабы присоединиться к христианскому воинству в его противостоянии врагу рода человеческого. Ни единым движением брови не выдав тихий ужас, охвативший его при мысли о встраивании в четкую схему его армии этого разношерстного сброда, горящего пламенем веры, Фридрих поблагодарил единоплеменников за верность и храбрость и, поломав голову пару часов, таки сумел найти для них место и дело.
Жижка, под чью руку отдали соплеменников, скептически поморщился, а потом со своим обычным 'není to tak těžké'[186] принялся за работу.
Епископу Кёльпину и майстеру инквизитору Гессе работы прибавилось тоже: вместе с ополченцами прибыли три десятка священников и монахов, половина из которых вместо должного образования и знаний имела в голове дикое варево из идей своего вдохновителя и народных традиций, а около трети не знало ни единого слова по-немецки. К счастью, их на себя взял епископ, оставив Курта разбираться со своими проблемами, коих у него и без того было не счесть.
Очередной, хоть и ожидаемой, проблемой была Альта. Точнее, проблемой стала ее чуть округлившаяся фигура, которую еще можно было скрывать от окружающих, но по понятным причинам уже невозможно было утаить от Фридриха.
С воззванием немедленно одуматься, прислушаться к совести, родительскому долгу и благоразумию молодой Император в сопровождении хмурой фаворитки вломился в шатер майстера инквизитора ранним утром. Мартин, который уже давно был в курсе дела, поняв, к чему повернет разговор, тихо ретировался наружу, и Курт остался единственным слушателем долгой и экспрессивной тирады, смысл которой сводился к необходимости немедленно воспользоваться правом Великого Инквизитора и приказать expertus'у Альте Гессе отбыть за границу Австрии, в пределы Империи.
— Стало быть, — не дав Курту ответить, недовольно подытожила Альта, — оставаться в лагере, охраняемом тысячами вооруженных людей, в уютном шатре, валяя дурака и сидя сложа руки, по его мнению, опасней, чем тащиться через поля, леса и реки верхом, по чужой земле, охваченной войной, под присмотром десятка солдат.
— Значит, будет сотня, — отрезал Фридрих, и Курт кивнул:
— Правильно, Ваше Величество. Сотней больше, сотней меньше; в конце концов, что такое какая-то там война за будущее человечества, если на кону беременная любовница.
— Да что вы знаете... — начал тот зло, неловко осекся, и в шатре повисла тишина.
Курт вздохнул.
— Согласен, опыт у меня невеликий. И я его постигаю на ходу, все эти несколько месяцев. Но Альта права...
— Альта в лучших традициях конгрегатской риторической школы подменяет понятия, — чуть сбавив тон, оборвал его Фридрих. — Это сейчас она в безопасности и сейчас не подвергает себя запредельным нагрузкам. Но мы идем не в гости к соседу-герцогу, впереди невесть сколько боев и один главный, серьезный бой, в котором...
— ... она все равно не принимала бы участия, ибо лишь мешалась бы под ногами — беременная или нет, — отозвался Курт безмятежно. — В бою она оберегает вас дистанционно, посему не вижу проблемы.
— Но хотя бы сказать-то мне об этом было можно! — снова чуть повысил голос Фридрих. — Понимаю, что не мне обвинять вас в скрытности, однако...
— Верно, не вам, — благодушно согласился Курт, и тот запнулся снова.
— Если бы я сказала сразу, — так же мягко произнесла Альта, — ты думал бы не о том, как собрать армию, спланировать поход и организовать вторжение, а о том, как же убедить меня, наконец, отправиться восвояси. Сейчас это исключено. Сейчас ты остынешь, одумаешься — и поймешь сам, что твой план с отправкой меня в тыл... не слишком хорош, плохо исполним и грозит куда большей опасностью тому, кого ты хочешь сохранить.
— 'Я хочу'? — уточнил Император с нажимом, и Альта спокойно кивнула:
— И я.
— Но тогда почему сейчас? Зачем? Пять лет были куда лучшие условия, пять лет была возможность — и ты ей препятствовала... Зачем сейчас?
— Зачем-то, — пожала плечами Альта, и тот умолк, насупившись. — Просто я решила, что пришло время оставить этот вопрос на усмотрение Высшего Начальства. Просто почувствовала, что — можно, именно сейчас можно. И Начальство решило так. И как мы видим, решило не зря: я не знаю, хватило бы у меня сил должным образом принять тот удар, смогла бы я прикрыть тебя настолько хорошо, сумела бы дотянуться до того мерзавца и обезвредить его раз и навсегда. Быть может, хватило бы и смогла бы. Быть может, нет. Сейчас я почти на пике своих возможностей, и мое благополучие — это последнее, о чем тебе надо тревожиться.
— И ты полагаешь, что... Высшее Начальство охранит тебя в последней битве?
— Почему нет? Оно дало нам все, чтобы это стало возможным. Нам отсыпали полную корзину талантов, и все, что осталось — эти таланты не промотать.
— Мне бы твою веру...
— Это не вера. Это трезвая оценка наших сил.
— Но если мы задержимся здесь, и...
— У меня тут полный обоз лекарей, — улыбнулась Альта. — Да перестань. Живи я там, где родилась, весь срок, до последнего дня, я таскала бы ведра с водой, рубила дрова, пахала бы в доме и поле, как это делают тысячи женщин, над чьим здоровьем никто не трясется. А я просто катаюсь в повозке туда-сюда и время от времени присматриваю за твоей неугомонной персоной.
Фридрих бросил хмурый взгляд на майстера инквизитора, на выход из шатра, за которым просыпался лагерь, на Альту...
Когда Курт, махнув рукой в буквальном смысле, развернулся и направился прочь, за спиной так и оставалась тишина. Он не сомневался, что Император сим скоротечным разговором не удовлетворится и предпримет еще пару попыток переубедить и доказать, однако уже сейчас было ясно, что решение он примет верное. В любом случае, дальше Альта справится с его порывами сама, а Великого Инквизитора ждали дела.
Под контролем и в подчинении Курта были сестры-целительницы, четыре курьера, группа зондеров, восемь инквизиторов и орава expertus'ов — опытные служители и две дюжины щенков, покинувших стены академии святого Макария лишь пару лет назад. К каждому щенку прилагалась laudatio[187], похожая на оду, и Курт, перечитывая ровными строчками выведенные дифирамбы, всякий раз морщился, сам не понимая, от чего больше — от недоверия или мыслей о том, сколько этих вчерашних выпускников никогда уже и никому о своих подвигах не расскажет. Пока, впрочем, юнцы и несколько юниц себя показывали неплохо и даже оставались в живых — все без исключения, а вот среди 'стариков' уже имелись две потери.
С другой стороны, именно это и настораживало.
Серьезных проблем малефики Австрийца еще ни разу не доставили, и лишь один из погибших expertus'ов бесспорно и явно пал жертвой своих противников; другой, вышедший на поле боя для прикрытия отряда спешенных рыцарей и райхсверской пехоты, был попросту убит случайной стрелой. Сами же наносимые с противной стороны удары, как хмуро подытожил administrator expertorum[188] Каспар Новачек, проходили по категории мелких и средних неприятностей, с каковыми регулярно приходилось иметь дело на конгрегатской службе, но еще ни разу — по классу 'большие проблемы'.
Самым нешуточным испытанием стало ночное нападение на лагерь, которое выставленные в охрану maleficanes прозевали, спохватившись уже в тот миг, когда смысла в тревоге не было. Скоординироваться тогда удалось быстро, меры безопасности были усилены, expertus'ы, как выразился Новачек, перенастроились, и именно подобные сюрпризы в большинстве случаев и подстерегали идущее по Австрии войско. Вычислять врага, укрытого velamentum'ом[189], молодая поросль научилась быстро и безошибочно, и эффект от малефических изощрений такого рода довольно быстро был сведен к минимуму.
Более ничего хотя бы сравнимого вторгшейся армии не противостояло. Попадались рыцари, явно укрытые 'неуязвимостью' (произнося это слово, Новачек пренебрежительно усмехался), которая никогда не бывала полной и предохраняла лишь от случайных и легких ранений. Встречались бригады, имевшие в своих рядах (а точнее, позади них) малефиков, способных единым выплеском прокатить волну бессилия по рядам атакующих, однако их атаки вполне успешно отбивались имперскими expertus'ами, да и смысл их присутствия быстро сходил на нет, когда обе стороны сходились в схватке, и бить по площадям уже было просто невозможно. Был один маг-погодник, благодаря усилиям которого скверно стало обеим сторонам, и Фридрих говорил потом со смехом, что чародея наверняка утопили бы в ближайшей луже свои же, если б остались в живых. Было много, как выразился все тот же Новачек, 'мелких крошек' — несомненно доставлявших неудобства, но всегда относительно легко сметаемых проблем.
Не было сильных, опасных, серьезных противников. Выводов из этого могло быть два: либо нашедшие прибежище на австрийских землях скверные персоны вовсе не намеревались платить за гостеприимство и отстаивать свою берлогу, либо основные силы ожидают имперскую армию там, впереди, и будут обрушены на нее всей массой — на потрепанную боями, на вымотанную многонедельными маршами и уже заметно ослабленную. Впрочем, сам Курт придерживался срединной позиции — в том, что большинство приютившихся в Австрии малефиков попросту забились по щелям, ожидая итогов войны, а то и вовсе сбежали, он ни на миг не сомневался, как и в том, что остались и приняли бой в составе герцогских войск только самые бесшабашные, идейные или обозленные из них. Новачек его мнение в целом разделял и готовил своих подопечных ко всему, включая чуть ли не рукопашную потасовку со всадниками Апокалипсиса.
У Фридриха была третья версия — довеском, и она обнадеживала еще меньше.
Вопросом, почему вассалы Австрийца все эти годы терпят его правление, а теперь и ведут свои армии навстречу врагу и весьма вероятной смерти, не задавался только ленивый. Само собою, и Совет, и семейство фон Люксембургов были далеки от того, чтобы почитать образцовыми верующими всех объявляющих себя таковыми, однако ж для поддержки правителя с такими замашками или хотя бы для молчаливого попустительства надо быть не просто небрежным христианином, для этого требовалось что-то большее. И это большее было.
