— Придется слушать песню о своих подвигах лично, — с напускным сожалением согласился Фридрих.
Тот громко, неприлично заржал и, развернув коня, устремился к тому, что прежде было правым флангом, перекрикиваясь по пути с кем-то из уцелевших.
— Вы победили, — негромко сказал голос справа, и Фридрих, не оборачиваясь, качнул головой:
— Нет, Линхарт. Он все сказал верно. Мы победили.
Бессменный адъютор фон Тирфельдер не возразил, не согласился, лишь молча двинул коня так, чтобы быть чуть впереди, и вокруг снова воцарилась тишина, в которой кто-то кричал и плакал...
Истошно кричащая лошадь умолкла — кто-то прервал ее мучения или смерть пришла, наконец, сама. Редели и становились тише и людские крики, и все слышнее — дождь, шлепавший по раскисшей земле и барабанящий по доспехам...
Невдалеке сгрудившиеся в подобие отряда легионеры разом обернулись к всаднику в миланском доспехе, кто-то крикнул что-то неразборчивое, и десятки глоток подхватили его крик, воздев оружие над головами. Фридрих распрямился, послав ответный салют, и крик повторился — торжествующий, зычный, и теперь можно было разобрать 'Победа!' и 'Жив!'...
Выждав два мгновения, Фридрих опустил руку с мечом, ставшим вдруг тяжелым, как бревно; медленно, не сразу попав, убрал его в ножны и тронул коня, неспешно двинувшись вперед, переступая через тела, взметая руку в приветственном жесте всякий раз, как справа или слева, или впереди слышалось снова нестройное ликующее 'Heil Kaiser Fritz!', и снова растягивая улыбку в ответ на усталые, порой слегка безумные, но непритворные улыбки. Смертельно хотелось сползти с седла и упасть прямо в эту холодную грязь, вытянув гудящие ноги и руки, и чтобы вода так и бежала на лицо, и чтобы тишина оставалась рядом, и холодный воздух вливался в горящие легкие... Нельзя. Надо быть здесь, в седле, выситься над этим ковром из убитых и раненых, чтобы видели — Император жив.
Император жив. Главная фигура, без которой эта победа мало чего стоит. Пали сотни и сотни других, но Император жив...
Убит почти весь отряд, прикрывающий его в этом бою. Погиб верный пес Хельмут. Никогда больше не будут хорохориться и скабрезно шутить повесы Эрвин и Матиас. Остался лежать с рассеченной головой младший брат герцога фон Виттенберга. Потерял почти всех врученных ему богемцев Жижка. Никогда не встанут сотни пеших и конных, чьих имен и лиц он не знает или не помнит.
Но Император жив...
Островки разбитой армии медленно дрейфовали по бескрайнему полю, уже не щетинясь сталью, поблеклые и притихшие, окруженные имперскими легионерами, поодиночке в полукольце конвоя двигались люди в некогда украшенных дорогих доспехах — безоружные, без шлемов, пешие.
Слева вдруг кто-то крикнул остерегающе, заскрежетало сталью о сталь, загремело, чей-то голос рявкнул 'Да держите ж его, сукины дети!', кто-то зарычал, как раненый зверь, и вновь загремел металл, столкнувшийся с металлом — совсем рядом, в нескольких шагах...
Фридрих остановился и развернулся, но увидеть, что происходит, не смог — фон Тирфельдер вмиг оказался на пути, заградив происходящее, и выжившая четверка телохранителей встала рядом живой изгородью. Он недовольно дернул поводья, подавшись в сторону от своего адъютора, и столкнулся с взглядом глубоко запавших глаз — взглядом, полным ненависти и отчаяния.
Рыцарь в помятом толедском доспехе стоял на коленях в кровавой грязи, низко согнувшись — четверо легионеров с трудом удерживали его за руки, вывернув их за спину, и на сидящего в седле врага он смотрел исподлобья, все еще пытаясь подняться. Двое наступили ему под колени, прижав подошвами ноги к земле, и рыцарь снова издал хриплый рык, попытавшись стряхнуть с себя навалившихся солдат.
— Хватит прятаться за спинами своих псов! — выкрикнул он сипло. — Имел наглость явиться на нашу землю, убивать наших детей — имей и смелость смотреть нам в лицо!
— Я бы не стал... — начал фон Тирфельдер тихо, и Фридрих молча тронул коня, подвинув его с пути и выехав на два шага вперед.
Рыцарь перестал вырываться и замер, тяжело дыша, все так же глядя снизу вверх с неприкрытым отвращением. Несколько мгновений прошли в молчании, и Фридрих кивнул:
— Отпустите.
— Ваше... — опасливым шепотом начал адъютор, и он повторил громче и настойчивей:
— Отпустите.
Легионеры переглянулись, с сомнением бросив взгляд на человека в своих руках, и медленно, нехотя отступили назад. Рыцарь одним движением вскочил, метнулся вперед, фон Тирфельдер и легионеры схватились за рукояти мечей, и Фридрих вскинул ладонь:
— Стоять!
Замерли все — замер напряженный, как тетива, адъютор, замерли хмурые легионеры, застыл на месте рыцарь в толедском доспехе, все так же тяжело дыша, сжимая кулаки, и, кажется, было слышно, как скрипят его стиснутые зубы...
— Вот я, — ровно произнес Фридрих, позволив коню сделать еще шаг вперед. — Чьих детей я убил?
— Моих, — сквозь зубы выдавил рыцарь. — Здесь, на этом поле, остались оба моих сына. Твои подлые псы и колдуны, которых ты привел на нашу землю, убили их. Ты доволен? Скажи мне, король-мясник, ты — доволен?
— Колдуны?! — с трудом сдерживая злость, переспросил фон Тирфельдер, тоже выдвинувшись вперед. — А то, что вытворяли ваши сегодня, это что — не колдовство?! Вы здесь ослепли, что ли? Годами ваш герцог собирает подле себя малефический сброд, годами якшается с чародеями всех мастей, прямо встал на защиту того, кто сам себя провозгласил Антихристом, а у вас хватает наглости и глупости обвинять в колдовстве нас?!
— Ложь и вздор! — выплюнул рыцарь желчно и распрямился, скривив губы в усмешке. — Так я и думал. Король-мясник молчит, не имея смелости признать то, что совершил, а вместо него тявкает его лживый пес, выгораживая хозяина... В чем дело? Ты убил тысячи людей, ты продал душу врагу рода человеческого, взял под свое крыло служителей Сатаны и теперь стоишь на нашей земле победителем, так почему у тебя не хватает смелости сказать об этом прямо?
— Может, потому что это бред? — недобро прошипел фон Тирфельдер. — Тебе такого в голову не приходило, а? Может, дело в том, что всё наоборот?
— Как твое имя? — сдержанно спросил Фридрих, и рыцарь смешался, не то сбитый с толку его спокойствием, не то на миг, краткий миг, поддавшись сомнениям...
— Рихард фон Хинтербергер, — отозвался он, наконец. — Ты убил моих сыновей Йоханнеса и Георга.
— Я запомню.
— Запомни, — ожесточенно проговорил тот. — Запомни, и будь проклят ты сам и весь твой гнилой род! Будь проклята твоя Империя, выстроенная на лжи, крови и дьявольской волшбе!
— Подумай, глупец, — снова вклинился фон Тирфельдер. — Тебе что, ни разу не приходило в голову, насколько это странно — целая Империя, охваченная колдовской заразой под покровительством Инквизиции, настолько солидным, что даже Рим ничего не может с этим поделать? Вам ведь так об этом рассказывали, да? Все колдуны, малефики и чернокнижники собрались в Империи, а все одаренные Господней благодатью — в Австрии... Тебе не кажется, что это как-то подозрительно, а? Или вы здесь не только ослепли, но и оглохли? Тебя не смущает, что весь христианский мир, а не только Империя, признал нового Папу, который объявил крестовый поход против вашего герцога? Все — французы, итальянцы, поляки, англичане, португальцы, Бог знает кто еще — все!
— Ни тебе, ни твоему королю не удастся меня смутить, — презрительно покривил губы рыцарь. — Я заметил сегодня в ваших рядах барона фон Эбнера и его людей. Не знаю, чем вы купили их, как переманили, что обещали — богатство, почести или Бог ведает что еще, но со мной вам это не удастся.
— Да он серьезно... — растерянно проронил один из легионеров, и Фридрих повел рукой, не дав ему продолжить:
— Нет. Не сейчас. Это не имеет смысла. Мы поговорим об этом после.
— Не о чем мне говорить с мясником, — с омерзением процедил рыцарь.
Фридрих не ответил; еще мгновение он смотрел в это лицо, искаженное ненавистью, а потом молча развернулся и двинул коня дальше.
— Что ты будешь делать с пленными, мясник? — донеслось в спину. — Приносить в жертву Сатане за дарованную тебе победу? Ну вот я, перед тобой, отец сыновей, которых ты убил, и подавись нашей кровью!
Фон Тирфельдер рядом ёрзнул в седле, явно преодолевая желание обернуться, тяжело засопел, но промолчал, и их маленькая процессия пустилась дальше, снова перешагивая через тела, отзываясь на кличи, приветственно кивая...
Дождь стал реже, обратившись мелкой холодной моросью, и вдалеке, над холмами, проступили в стылом темно-сером небе сизые прогалины. Сизые бреши на глазах проступали там и тут, и лишь над самым полем все еще висела плачущая пелена — уже неплотная, рыхлая. Солнце начало свой путь вниз — пока еще неторопливо, мешкотно, лениво, будто и оно устало, растратило все силы в этот день.
И где-то в лагере сейчас должна облегченно выдохнуть растратившая силы женщина в сером платье. Ее помощь Фридрих сегодня ощутил не раз, и казалось, что она все еще здесь, все еще пристально наблюдает, готовая в любой момент прикрыть, поддержать, защитить.
'Спасибо', — подумал он, тщательно произнося в мыслях каждый звук, и прислушался к себе. Ответа не было. Или он не услышал, или женщина в сером не желала тратить силы на пустую болтовню...
— Разъезд.
Напряженный голос телохранителя выдернул из отрешенности, как щенка из проруби, он встряхнулся, обернулся, проследив за указующим перстом. Через поле, огибая валы из тел, перемахивая через мертвых, своих и чужих, неслись пятеро, погоняя и без того несущихся лошадей. Фридрих сорвался с места, припустив навстречу, слыша, как растерянно ругнулся за спиной фон Тирфельдер.
Разведчики подлетели на полной скорости, не сумев сразу остановить коней, те заржали, попятились, отплевываясь и пыхтя.
— Идут! — выпалил один. — Одержимые здесь!
— Где?
— С минуты на минуту!
— Сколько?
— Десятки... пара сотен... Не знаю, невозможно сосчитать. Простите.
— Чуть-чуть не успели к битве, — проронил фон Тирфельдер чуть слышно.
— Сочтем это Господним благоволением, — серьезно кивнул Фридрих. — Конвоирам: пленных в кольцо, прикрыть и уводить. Сигнал expertus'ам... Готовность; что делать — решать самим, по ситуации.
— Сигналить отступление за линию пушек? — быстро спросил фон Тирфельдер. — Если сечка...
— Не поможет, — качнул головой разведчик. — Они идут поврозь, со всех сторон, маленькими группами по трое-пятеро, где-то десяток, но не собираются в единую волну. Артиллерийская линия не прикроет, эти... создания попросту явятся отовсюду.
— Уж лучше иметь пушки в готовности и не выстрелить, чем иметь возможность выстрелить и...
— Лагерь, — оборвал Фридрих, и адъютор запнулся, побледнев. — Лагерь беззащитен. Лазарет, сестры, священники, обоз... Оставшихся в нем людей для обороны не хватит. Найти фон Хоэнцоллерна. Он и его люди, кого успеет собрать за минуту — в лагерь.
— Прошу вас, Ваше Величество, хотя бы вы — к пушкам, — настоятельно произнес фон Тирфельдер, когда разведчики бросились врассыпную. — Приказы отданы, все будет исполнено, вам здесь не место.
— Я ценю вашу заботу, Линхарт, — сухо отозвался он, — однако все еще способен сам решить, где мое место. Желающие могут оставить пост при моей беспокойной персоне и отступить с конвоирами, никого не посмею осудить.
Адъютор тяжело вздохнул, недовольно поджав губы, и огляделся.
— Все отступить не успеют, — сказал он ровно. — И раненые остаются на поле.
— И вы говорили, что мое место не здесь?
Фон Тирфельдер не ответил, лишь переглянувшись с остальными телохранителями, и снова выдвинул коня чуть вперед, приподнявшись в стременах и всмотревшись вдаль. Редкие прогалины вдалеке стали шире, и можно было даже видеть, как обрывается висящая в воздухе морось: вот она есть, тут, над полем, и вот ее нет — там, позади, и справа, и впереди...
— Радуга, — едва слышно шепнул голос телохранителя за спиной, и Фридрих повернул голову за указующей рукой.
Меж двух холмов, под широкой небесной брешью, протянулась коротким мостом бледная, чуть видимая дуга. Цвета небесной арки едва проступали, и казалось, что она вот-вот исчезнет, растворится, стоит лишь подуть слабому ветерку...
— Eritque arcus in nubibus, — тихо проговорил Фридрих, — et videbo illum et recordabor foederis sempiterni quod pactum est inter Deum et inter omnem animam viventem universae carnis quae est super terram[206]...
— Надеюсь, мы еще потрепыхаемся, — бросил фон Тирфельдер с внезапным ожесточением, потянул оружие из ножен, двинул коня еще на полшага вперед и чуть повысил голос: — Его Величеству лихачить не давать. Ясно?
Никто из телохранителей не ответил, да никто этого, похоже, и не ждал.
— А о субординации мы поговорим, когда все закончится, — заметил Фридрих, и адъютор, не оборачиваясь, так же серьезно отозвался:
— Возьму в адвокаты мессира Висконти.
* * *
Гонец, больше похожий на обитателя госпиталя для душевнобольных, влетел в лагерь полчаса назад, и даже не нужно было слышать, что он кричит собравшимся вокруг него людям — по его ошалело-ликующему лицу и так все было ясно. Австриец разбит, Император жив, остатки сокрушенной армии сдаются...
Это было полчаса назад.
Первая суета, поднятая появлением вестника, уже улеглась, и сейчас серые сестры сосредоточенно хлопотали, готовясь встретить раненых. За эти полчаса примчался, обсудил тремя отрывистыми фразами новость и вновь умчался неутомимый епископ Кёльпин. Влетел в шатер вихрь по имени Макс Хагнер, молчаливо всем лицом выразил обуревающие его чувства, на которые обыкновенно бывал до крайности скуп, мощно хлопнул по плечу Мартина, обеими руками неистово потряс ладонь майстера Гессе и вылетел прочь снова. Заглянул справиться о самочувствии Альты один из двух оставшихся в лагере expertus'ов, услышал ответ, оценил увиденное и удалился.
Полчаса...
Полчаса Альта продолжала сидеть в прежней позе — на коленях, со сложенными на них руками, со склонившейся головой, все так же едва различимо дыша.
Полчаса прошло с той минуты, как она должна была прийти в себя, оставить свой пост там, на поле у холмов.
Полчаса Курт и Мартин все так же пребывали рядом, ожидая, но она все так же продолжала сидеть в прежней позе — на коленях, со сложенными на них руками...
— Быть может, стоит... — начал Мартин, и Курт качнул головой:
— Нет. Ничего страшного с ней не происходит; видимо, просто хочет держать под контролем ситуацию до самого предела. Фридрих все еще на поле боя, в конце концов, пусть и победителем, и кто знает, что может приключиться.
— Ты в самом деле так думаешь или сам себя утешаешь, да и меня заодно?
— Когда что-то идет не так — поверь, я знаю, как это выглядит. Видел, как с таким вот полным погружением работает Готтер. Когда что-то идет не так — не ошибешься.
Альта вдруг содрогнулась всем телом, сипло вдохнула и распрямилась. Ее голова все так же бессильно свисала, глаза были все так же закрыты, и от того, как мотнулась эта висящая голова на прямом, как палка, теле, будто у мертвого цыпленка, стало не по себе...
